Свежий ветер веет над страной»1

Джеймс Айхер

Я попытался передать атмосферу тех времен и ощущения, сопровождавшие удивительные события, до сих пор оказывающие влияние на миллионы людей, хотя большинство из них об этом даже не догадывается…

Бывают в жизни периоды, когда вы слышите, чувствуете или видите что-то, приобретающее преимущественное значение и направляющее ваше мышление в доселе неизведанном вами направлении. Еще с тех времен, когда я был маленьким мальчиком, такие переживания всегда сопровождались легким ознобом, трепетом, моментально перемещавшим меня из настоящего в какое-то иное время и пространство. Весной 1974 года это был…

Многозначительный голос

Дж. М. сказал:

– Ты просто обязан познакомиться с Гриндером и Бендлером. Они на пути к чему-то совершенно новому.

– И что же это?

– У них есть метамодель.

– Что такое метамодель ?

– Ты можешь пойти на их семинары и узнать.

– Я собираюсь уехать на все лето.

– Тогда запишись на осенние семинары по возвращении.

Я стряхнул пробежавший по коже холодок и так и поступил.

Пролог: контекст

В ту пору социальный и природный ландшафты США как никогда способствовали грандиозным переменам.

Калифорния в ранние 1970-е – это Эсален, Группы встреч, тренинговые группы, «И вот появляется каждый»,[11]включая нас. Одновременно происходило множество общественных, технологических, экономических и политических пермутаций (до 1973 года я ни разу не слышал это слово, означающее смену, перестановку, но с тех пор оно вошло в мой ежедневный лексикон). Ничто не может сравниться с непосредственным участием в великих открытиях и жизнью в период великих перемен. Сценой, на которой разворачивалось это действо, была Северная Калифорния и залив Сан-Франциско с начала по конец 1970-х. Семена перемен прорастали повсюду вокруг нас, наши умы были открыты к новому видению, строению и интеграции: Apple, Atari, Amdahl и многие другие компании. И это было только начало.

Я поступил в Кресдж-колледж Университета Калифорнии в Санта-Крузе осенью 1973 года. Кампус университета был еще относительно новым, построенным менее 10 лет назад. Первоначальный профессорско-преподавательский состав был удивительным – мыслители из мира университетской науки, представители лучших государственных и частных школ, как иностранных, так и отечественных. Среди них были Норман О. Браун, автор книг «Жизнь против смерти» и «Тело любви»,2 и, конечно же, Грегори Бейтсон.

Когда вы в первый раз попадали на территорию кампуса, занимавшую более 2500 акров земли, вас окружали жаркие холмистые луга, плавно перетекавшие в прохладные высокие леса красного дерева, вашему взору открывалось удивительное смешение ландшафтов, после залитой солнцем сухой пустыни, вы оказывались в темной прохладной пещере. Глубоко в лесах, тянувшихся ввысь, будто купол средневекового собора с чарующей акустикой, все пронизывал мускусный запах иных, первобытных времен.

Те из нас, кто интересовался психологией, консультированием, пониманием самого себя и раскрытием внутреннего потенциала, были очень молоды и несоразмерно хорошо начитаны в области клинической психологии. Мы были центром внимания для многих студентов колледжа Кресдж Университета Калифорнии в Санта-Крузе в 1973 году, что создавало некоторое напряжение в колледже между теми, кто открыто выражал свои чувства, и сторонниками «пристойных» академических занятий.

К счастью или к сожалению, наша группа единомышленников была знакома с работами Ролло Мэя, Карла Роджерса, Фрейда, Мелани Кляйн, Александра Лоуэна, Фрица Перлза, Р.Д. Лэйнга, Юнга, Джозефа Кэмпбелла, Вирджинии Сатир, звезд журнала People, лучших представителей мира психологии. Оглядываясь назад, я понимаю, что такая почти одержимость исследованием своего «я» могла обеспокоить наших родителей и учителей. Или, возможно, это как раз и был способ ужиться с ними.

Мы были поколением, пережившим Вьетнам, еще пока не погрузившимся в цинизм Уотергейта; социальный адреналин был нашим источником энергии для осуществления перемен, источником надежды. Нас пьянило самовлюбленное ощущение, что мы уже изменили мир. Но в те времена у нас было представление, правильное или неправильное, что нам нужно изменить самих себя «изнутри», чтобы те «наружные» вещи, которые мы помогли «исправить» за предыдущие 10 лет, больше не повторялись. Нам было необходимо переосмыслить самих себя, иначе это будет происходить снова и снова. Раньше мы концентрировались на системе «снаружи» нас, теперь мы хотели сосредоточиться на системе «внутри». Наступило десятилетие под знаком «Я».

И вот 18-летний «я» в начале осени 1974 года записался на семинар Джона Гриндера и Ричарда Бендлера. Неужели Дж. М. пригласил меня посетить некую секту? Вскоре я осознал, что это была не секта, а скорее анти-культ, что ДжониРичард (именно так, одним словом) были систематичными анархистами ума.

Часть 1: Семейный балет, или «Что именно?»

К тому времени как я впервые услышал о Джоне Гриндере и Ричарде Бендлере весной 1974-го, Джон, Ричард и Фрэнк Пьюселик уже работали вместе около года. Джон получил образование в области трансформационной лингвистики, разработанной Ноамом Хомским, в Массачусетском Технологическом Институте, закончил докторантуру по лингвистике в Университете Калифорнии в Сан-Диего и уже опубликовал в соавторстве с Сьюзетт Хейден Элджин популярную статью «Гид по трансформационной грамматике».3 А еще раньше Джон был «зеленым беретом», но это отдельная история. Ричард уже привлек к себе внимание, отредактировав работы Фрица Перлза «Гештальт-подход» и «Свидетель терапии» для издательства Science

and Behavior Books в Пало-Альто в Калифорнии.4 Фрэнк только что перевелся в Университет Калифорнии в Санта-Крузе из Общинного Колледжа в Сан-Диего. Он изучал психологию, а до этого провел четыре года на военной службе, включая год в джунглях Вьетнама. Он был переведен из военно-морских сил в медчасть корпуса морской пехоты, где провел два года из четырех лет службы. В течение четырех лет учебы, до перевода в Университет Калифорнии в Санта-Крузе, Фрэнк активно изучал все системы личных изменений, какие только мог найти (групповая психотерапия, группы встреч, гештальт, совместное консультирование, психодрама, роджерианская терапия, транзакционный анализ), пытаясь заново собрать свою личность, сильно пострадавшую во время событий в юго-восточной Азии.

Я повстречался и недолго поработал с Джоном весной 1974, прежде чем начать посещение их с Ричардом тренингов осенью того же года. Джон проводил гештальт-семинар с некоторыми студентами Кресдж-колледжа. Во время этого короткого семинара Джон и я сразу нашли общий язык и с тех пор оставались друзьями.

В начале учебного года осенью 1974 я встретил Ричарда Бендлера на тренинге. Ричард из тех людей, которые всегда кажутся старше, чем они есть на самом деле, излишне самоуверенные и знающие себе цену. Он говорил резким голосом, почему-то звучавшим для меня знакомо. Ричард был похож на Денниса Хоппера[12]из фильма «Беспечный ездок». Джон выглядел невозмутимым без всяких усилий. Он напоминал темноволосого Питера Фрэмптона[13]в полушинели.

Джон был само хладнокровие, что-то вроде Джеймса Дина[14]со степенью доктора философии.

Примерно 25 человек расселись на полу хижины в лесу по Грэм-Хилл Роуд. Извините за каламбур, но в воздухе витала магия, хотя первая книга Гриндера и Бендлера «Структура магии» том I еще не была опубликована.5 У нас не было никаких доказательств, что что-то такое там присутствовало. И не было никаких оснований полагать, что произойдет нечто исторически значимое. Тем не менее, в воздухе словно искрились заряды электрического тока. Что-то все-таки происходило. Мне это напомнило посещение рок концерта во время моей юности в Филлморе, когда мы приходили послушать какую-нибудь новую группу, например, The Jefferson Airplane или The Byrds, и думали: «Да, эти ребята далеко пойдут».

Ричард обходил комнату, спрашивая каждого из нас:

– Что ты осознаешь, прямо сейчас …?

Это был простой вопрос, но я чувствовал, что за этой простотой должно что-то стоять. Я начал нервничать. Мне казалось, что если я отвечу на него, я раскрою что-то глубокое и темное о самом себе – перед всей группой, в которой почти все были мне незнакомы, – то, в чем я раньше никогда не отдавал себе отчет. Как оказалось, я был не далек от истины.

– Что ты осознаешь, прямо сейчас …?

Когда Ричард задавал этот вопрос, Джон вручал каждому из нас серую, красную или зеленую «карточку» (хотя в действительности это были лишь клочки разноцветного картона) или их комбинацию. Это еще больше усиливало ощущение, что кто-то знает о нас то, чего мы сами о себе не знаем. И это было именно так.

«Итак, что же я осознаю прямо сейчас? » – сказал я вслух сам себе. Мне было 19, я только перешел на второй курс колледжа, и единственное, что я на самом деле осознавал, это был ли я или кто-то другой, небезразличный мне, до сих пор девственником. Мышление и осознание себя от талии и выше были необходимым злом для учебных занятий, вот только, пожалуйста, не спрашивайте меня в присутствии всех эти новоявленных будущих Карлов Роджерсов. Пожалуйста, никаких саморазоблачений.

По очереди они вручали всем нам различные цветные карточки или набор из них, объединяли людей в пары случайным образом, тасовали их и давали каждой паре задание. Задача была каждый раз одна и та же: «Вы все должны подумать о чем-то, что вы осознаете в этой комнате именно сейчас. У каждого есть три попытки угадать, о чем думает другой человек. Пара (они называли пары «диадами»), угадавшая правильные ответы, сразу же поднимает руки и показывает нам всем свои карты».

Пары, у которых были одинаковые комбинации карт, например, все красные, половина красных и половина серых, серые, зеленые и красные и т. д., всегда решали задачу первыми, снова и снова. То, что они могли так быстро угадать, о чем думает незнакомец, казалось, честно говоря, несколько пугающим. ДжониРичард призывали нас вычислить паттерн, проводя тщательное отличие между ответом на вопрос «почему» и обнаружением паттерна.

Нам нужно было дать объяснение в форме описания паттерна, похожее на разгадывание секрета или шифра, а не начинать с рациональной фразы вроде: «Я думаю, что причина в том…» Если мы начинали свою речь так, то становились объектами насмешек и веселых подшучиваний. На тренинге не поощрялось нахождение единственной причины для ЛЮБОЙ задачи, стоявшей перед нами. Решение нужно было изложить в виде последовательности связанных точек, с четкими взаимосвязями между многочисленными причинными моментами и связностью их результатов. Тогда я еще не знал, что это было частью тренировки кибернетического мышления как подхода к решению задач, объяснявшегося влиянием Грегори Бейтсона и Росса Эшби на работу ДжонаиРичарда.

Когда наступила моя очередь отвечать, я странным прерывистым голосом сказал что-то вроде: «Я осознаю, что вы спрашиваете меня о том, «что я осознаю». Это звучит действительно чудно́. Я думаю, что говорю о себе что-то, раскрывающее обо мне то, чего я сам не осознаю».

Они дали мне одну зеленую карточку. Я помню, что был единственным, кто получил стопроцентно зеленый кусочек картонки. У всех остальных были красные, серые или их комбинация, у некоторых среди других карточек присутствовали и зеленые. Но только у меня была единственная зеленая карточка. Я не знал, радоваться или огорчаться.

Я заметил, как они посмотрели друг на друга, когда Джон вручал мне зеленую карточку, кивнули и подмигнули друг другу. Они всегда были синхронны в мыслях, словах и движениях, часто заканчивали друг за друга предложения, даже шутки, и им никогда не нужно было смотреть друг на друга, чтобы получить визуальный ключ. Словно хорошо сыгранная музыкальная или комическая группа. Они были настолько синхронны, настолько взаимно настроены, что иногда это озадачивало. Это было частью их личной силы. Завершение предложений друг за друга, размещение людей и объектов в преднамеренные положения без предварительных договоренностей, предсказание поведенческих результатов, сверхъестественное обольщение.

Примерно через час после начала семинара был перерыв, и Джон с Ричардом вызвали меня в маленькую смежную комнатку. Значения карт я пока еще не знал. Джон и Ричард уселись по обе стороны от меня и начали по очереди говорить мне на ухо, с этой их манерой мы все познакомились во время дальнейших занятий. Они сказали мне:

Джон: «Ты точно такой же, как мы…»

Ричард: «… делай в точности то, что делаем мы».

«Что-что? » – спросил я.

«Просто копируй нас», – ответили они в унисон.

Они встали и вернулись в большую комнату, чтобы продолжить семинар.

Несколько семинаров спустя наконец-то выяснилось, что «задача», которую мы пытались решить, раскрывала предпочитаемые репрезентативные системы , с помощью которых каждый человек придавал «смысл» окружающему миру. Предполагалось, что когнитивный стиль не был «случайным». У отдельных людей действительно есть последовательные предпочтения, и используемые вами слова тоже неслучайны: они многое могут сказать о вашем когнитивном стиле. Ваш когнитивный стиль является вашей картой, но не вашей территорией. Мы также изучали и то, что позже стало известно как «мета познание» или размышления о мышлении.

Вербальным ключом к предпочтениям, обнаруженным Джоном и Ричардом, являются предикаты, то есть глаголы, прилагательные и наречия, используемые отдельными людьми в речи и письме. Это центральная концепция того, что позже стало нейро-лингвистическим программированием или НЛП. В те ранние дни мы подразумевали под «репсистемами» то, что у каждого из нас были поведенческий и когнитивный «стили» и предпочтения. Вкратце это превратилось в «ВАК» – визуальную, аудиальную и кинестетическую модель.

Сила объяснения немедленно произвела результат и имела, как говорят в психологии, «очевидную валидность». Мой личный дар и в то же время проклятие «аудиальности» (зеленая карточка означала аудиальную репсистему, красная – визуальную, а серая – кинестетическую) стал очевиден: я легко воспринимал устную речь, но с письменным текстом испытывал сложности. Я мог наиграть мелодию на слух, но не умел читать и запоминать нотную грамоту. В том, что касалось слов, я был на высоте; как только дело доходило до цифр – начиналась борьба. В финальной серии игр в процессе моего обучения мне предстояло научиться стать тем, кем я не был, преодолеть свои ограничения, что было ключевой предпосылкой будущего направления НЛП.

Так продолжалось неделя за неделей, каждый раз другой вопрос для изучения, другой, и через некоторое время ставший предсказуемым, набор ответных реакций, являвшийся частью метамодели .

– Я хочу, чтобы ты вспомнил то время, когда…

– Я не могу.

– Что останавливает тебя?

– Что?

– Что тебя останавливает?

– Ну, я думаю, меня останавливает ощущение, что я застрял.

– Застрял? Как именно?

– Застрял так, что я не могу это сделать.

– Что тебя останавливает?

– Ну, я думаю, что могу потерпеть неудачу.

– Что произойдет, если ты потерпишь неудачу?

– Ну, это просто моя манера говорить.

– Что произойдет, если ты изменишь манеру говорить?

– Я не знаю.

– Откуда ты знаешь, что ты не знаешь?

– Что? Повтори еще разок.

– Откуда ты знаешь, что ты не знаешь?

– Я не знаю.

– Угадай! – прокричал Ричард.

«Это что-то новое», – сказал я сам себе.

– Я думаю, что это не относится к моим убеждениям.

– Убеждениям о чем именно? – продолжал Ричард.

«Это уже вторжение…» – подумал я.

«Кто вторгается и по какому именно поводу?» – я услышал, как говорю это сам себе. Ну вот, метамодель становится моей второй натурой, невзирая на все мои колебания. Это и был «желательный исход», как я обнаружил позже.

Моя речь была отрывистой, даже в клинических условиях. Каждый вопрос или «нарушение» метамодели, очищающие луковицу моей повседневной речи, раскрывали слои смыслов, лежащие под поверхностным слоем просторечия повседневных разговоров.

Повседневный разговор хорош для покупки товаров в бакалейной лавке, но не в контексте обучения и терапевтического изменения, когда человек обычно стремится скрыть или заблокировать, сознательно или бессознательно, эмоционально насыщенные переживания.

«Структура магии», том I, посвященная метамодели и вербальным навыкам, еще не вышла, но рукопись уже была сдана в печать. Мы должны были получить копию Священного текста через пару недель. Прямая философская предпосылка «Магии» и серии книг об Эриксоне6 была взята из работы Альфреда Коржибского «Наука и психическое здоровье», особенно ключевая фраза «Карта не есть территория».7 Если естественный язык является моделью опыта (то есть картой или описанием опыта, но не собственно опытом или территорией), тогда языковые паттерны в «Структуре магии», описывающие действенные, непосредственные терапевтические обструкции и интервенции, были моделью естественного языка, или «метамоделью».

Не склонный легко воспринимать все на веру и настроенный скептически во время того, что по сути было моделированием процессов «лучших практик» (термин «лучшая практика» к тому времени еще не был изобретен), я отыскивал и читал книги, смотрел видео, слушал аудиозаписи Перлза, Сатир и других терапевтов, которых они упоминали, например, Фрэнка Фарелли. И, конечно, вопросы метамодели можно было найти в статьях и на кассетах.

Я понял, что Перлз, Сатир и другие пользовались этими вопросами и техниками, но гораздо менее систематично. Отсеивание вопросов, связанных с лингвистическими категориями трансформационного синтаксиса, объединило теорию и практику, идею и прагматику. Такая интеграция произвела эффект раскрытия определенной проблемы человека во много раз быстрее.

В дальнейшем были добавлены различные паттерны семейной терапии, рассматриваемые последовательно на каждой сессии. После того как основное внимание стало уделяться изучению лингвистических паттернов метамодели – опущения, семантической неправильности, номинализаций – и того, что сейчас известно как репрезентативные системы, нас познакомили с системными инструментами и техниками семейной терапии, в основном с невербальными паттернами, описанными в книге Вирджинии Сатир «Как строить себя и свою семью».8

Мы проходили через ряд демонстраций, ролевую практику и критику. ДжониРичард обычно «ваяли» из нас одно из четырех положений Сатир: Обвинитель, Миротворец, Сверх-Рациональный и Неуместный, и предоставляли нам сценарий для выполнения; что-то вроде импровизированного семейного консультирования.

– Итак, один из вас становится в одно положение, другой из вас становится в другое положение, еще один принимает третье положение, а еще один из вас вращается между всеми четырьмя положениями.

Они начинали так:

• Вот вам ситуация: вам нужно спланировать семейный пикник. Мэри, ты будешь мамой. Ты обвиняющая ведьма. Все, что делают другие члены семьи, неправильно и не соответствует твоим стандартам. В разговоре ты используешь много универсальных квантификаторов: «ты никогда… ты всегда…» Что-то вроде этого.

• Том, ты папа, и ты ничего не понимающий недотепа, который не может принять ни одного решения. Ты никому не нужное пятое колесо. Ты то обвиняешь, то умиротворяешь, то начинаешь слишком рационально анализировать во время конфликта, а затем ты вообще просто выходишь из комнаты. В речи ты используешь все возможные нарушения метамодели.

• Лесли, ты дочка, самая младшая в семье, тебе примерно 10 лет. Ты уступаешь любому, кто косо на тебя посмотрит. Ты ненавидишь конфликты и можешь утихомирить дьявола. Ты все время находишься в подавленном состоянии.

• И Патрик, ты старший сын, тебе где-то 12–13 лет. Ты проводишь дни и ночи, анализируя самые тривиальные вещи, думаешь, что ты самый умный из всех ребят твоего возраста, и любишь использовать весомые, сверх-рациональные номинализации вроде слов «скука» и «неприятие», а также объяснять «причины», «почему» люди делают те или иные вещи.

Обычно каждый из нас начинал из назначенного положения и роли, следуя простой инструкции: «Вам нужно решить, куда поехать на семейный пикник… Оставайтесь в ваших ролях так долго, как сможете».

Мы вчетвером начинали:

Мэри Тому: «Ты ничего не можешь сделать правильно, даже организовать пикник».

Лесли обращается к Мэри: «Перестань обвинять папу».

Патрик всем: «Это просто смешно. Давайте успокоимся и вместе подумаем».

Том всем: «Я расстроен. Я не знаю, что делать. Бедный я, бедный. Но Патрик прав, давайте об этом подумаем. Что мы пытаемся сделать? Ну, я сдаюсь. Давайте останемся дома».

Все смотрели и слушали. Джон или Ричард или оба могли остановить развитие сюжета или семейного «балета» и спросить каждого, что он осознавал в тот момент и как себя чувствовал. А затем задавали вопрос: «Трудно было оставаться в этой роли или легко?» В большой группе мы обычно проводили опрос после выполнения задания, обсуждали то, что увидели, и т. д.

И так продолжалось месяцами. В это время мы собирались по 5–6 человек каждую неделю, садились в старый фургон и ехали на Грэм-Хилл Роуд и обратно, оживленно пытаясь разгадать паттерны, как они сочетались, как мы могли их использовать, какое воздействие они оказывали на нашу жизнь.

Часть 2: Вклад Бейтсона

Есть слова, услышав которые один раз, вы не забываете никогда. Точно так же бывают люди, увидев которых всего один раз, вы помните всегда, подобно неким потерянным членам вашей разросшейся интеллектуальной и духовной семьи, которых вы давно искали: Нео,[15]Оби-Ван Кеноби,[16]Чак Норрис…[17]

Эмси был куратором нашего общежития в Кресдж-колледже. Тогда мы называли кураторов прокторами, уже не помню, почему. Это название порождало много шуток с медицинским уклоном.

Весной 1974 года мы с Эмси стояли на балконе, рассматривая главный двор колледжа.

– Кто этот высокий мужчина, идущий посреди двора? – спросил я.

Если бы я смотрел на него сегодня, я бы сказал, что он был похож на Гэндальфа[18]из «Властелина колец», но с более короткими волосами.

– Это Грегори Бейтсон, – ответил Эмси.

– Кто? – переспросил я.

– Грегори Бейтсон. Ты когда-нибудь слышал о теории двойного послания в шизофрении?

– Нет. Да! Об этом говорится в книге Р.Д. Лэйнга «Я и другие». А они что знакомы?

– Они друзья, – подтвердил Эмси. – А ты слышал о Маргарет Мид?

– Конечно! – О ней-то я слышал…

– Бейтсон ее бывший муж.

– Серьезно? – спросил я.

– Абсолютно серьезно.

– А какое мне до всего этого дело?

Эмси взглянул мне прямо в глаза:

– С твоим интересом к психологии и к поведенческой науке тебе нужно знать как можно больше о нем и обо всем, что он знает, насколько это возможно.

– Почему?

– Это должно быть очевидно для тебя.

И снова я почувствовал озноб; больше об этом мы никогда не говорили.

В течение долгих лет очень много было написано о Грегори Бейтсоне, о нем самом, о его идеях и об их влиянии на экологию, эволюцию, антропологию, кибернетику и поведенческие науки. В этом разделе я хочу описать свои наблюдения о влиянии Бейтсона на ДжонаиРичарда и на меня самого.

Бейтсон оказал не только мощное интеллектуальное воздействие на Джона и Ричарда; по моему мнению, его профессиональное влияние было не менее, а возможно, и более значительным. Я полагаю, интеллектуальное и концептуальное воздействие очевидно: суждение о поведении как о системе взаимодействий, использование кибернетического моделирования для описания семей и организаций, антропологический подход к наблюдению и осмыслению в противоположность более традиционной для психологии экспериментально-лабораторной парадигме. Даже фразы и инструменты, такие как логические типы, «отличие, которое имеет значение» и, в особенности, превращение понятия/термина фрейминга и рефрейминга (термин, введенный Бейтсоном) в постоянно используемый инструмент НЛП.

Бейтсон ввел Джона и Ричарда в круг себе равных и поднял на совершенно новый уровень доверия, которого у них до тех пор не было в клиническом сообществе. Да, они становились чрезвычайно успешными и популярными, но благодаря поддержке Бейтсона совершили просто невероятный скачок. Огромное влияние имело также и то, что Бейтсон лично познакомил Джона и Ричарда с доктором Милтоном Г. Эриксоном, а это создало новую базу материала и фундамент для объединения различных инструментов в раннее НЛП. И, наконец, Бейтсон помог им в организации первых семинаров, пригласив много своих коллег и друзей. Он представил собравшимся Джона и Ричарда в самом выгодном свете. Они отлично выступили в тот вечер и развеяли любой скептицизм в их адрес. В результате появились новые возможности. Это было начало начала.

После «богоявления» на балконе Кресдж-колледжа я взялся за чтение «Шагов в направлении экологии разума»9 Бейтсона, книги, которую читал и перечитывал много-много раз. Затем принялся за изучение курса лекций «Шаги в направлении экологии разума», по-дружески помогая одному из его ассистентов, а также постоянно околачивался в офисе Бейтсона в колледже, бессовестно «выуживая» все, что только мог.

Во время весеннего семестра 1976 года я стал официально посещать занятия Грегори «Шаги в направлении экологии разума». После прохождения курса я попросил Грегори стать моим поручителем на соискание гранта по коммуникации и взаимодействию в нашем университете. И хотя грант я не выиграл, возможность работать под руководством Грегори и получать его советы у меня осталась.

Летом 1976 я организовал вместе с другими заинтересованными студентами неофициальные семинары-встречи с Бейтсоном в его доме в Бен-Ломонде. Дважды в месяц мы собирались в доме Грегори и его жены Лоис и обсуждали антропологию, эволюцию, двойное послание и многое другое, что было приемлемым для дискуссии. Я помню, как однажды во время нашего семинара Бейтсону позвонил Р.Д. Лэйнг, а чуть позже и Маргарет Мид.

В следующем учебном году Бейтсон предложил мне быть его ассистентом во время занятий по «Шагам». Вероятно, это была самая высокая точка моей академической карьеры. Это не только дало мне возможность получать еще больше наставлений и новых озарений, но и – насколько это возможно между человеком моего возраста и человеком такого опыта и положения, как Грегори, – у нас сложились дружеские отношения. Я спокойно мог задавать ему самые разнообразные вопросы:

«А каково это было – проделать такую революционную работу в Пало-Альто? А какими были Джей (Хейли), Джон (Уикленд) и Дон (Джексон) на самом деле? А Ронни Лэйнг? Что вы думаете о его идеях, о его использовании экзистенциализма в теориях поведения и психопатологии? А как насчет Маргарет Мид, ее идей?» Я расспрашивал его обо всем, а он неизменно мне отвечал.

Как-то Грегори нужно было уехать во время одного из занятий по «Шагам». И он попросил меня прочесть лекцию вместо него. Мне это необычайно польстило, но я был уверен, что ни один студент не придет на занятие, если узнает, что «маэстро» не будет. Грегори сказал, что я сам могу выбрать тему, но хотел просмотреть материал вместе со мной, прежде чем я прочту лекцию в аудитории. Мы встретились за обедом в одном из ресторанчиков Санта-Круза, чтобы поговорить об этом. Я сказал, что хотел бы во время лекции обсудить взаимосвязь между кибернетикой и нравственностью. К моему удивлению, Бейтсон счел это отличной темой для выступления. Он полагал, что я «уловил» то, что он сам пытался донести до других. Большинство студентов пришли на занятие в тот день, когда я читал свою лекцию.

В последний раз я видел Грегори по пути в Эсален в Биг Сюре в 1978. Меня пригласили выступить на одном из неофициальных (то есть еще не внесенных в каталоги) заседаний, посвященных НЛП. Грегори, проживавший в то время в Эсалене, тоже должен был присутствовать там, и я с нетерпением ожидал встречи с ним. Однако ему пришлось уехать в тот день, чтобы прочесть свою лекцию в другом месте, и, въезжая в Эсален, я увидел машину Грегори, направляющуюся в противоположную сторону. Мы только помахали друг другу руками, когда наши машины поравнялись.