Понимание индивидом самого себя

Просто поразительно, что человек, зачинщик, организатор и движущая сила всех этих достижений, дающий начало всем суждениям и решениям, планирующий будущее, должен превращать себя в такую quantite negligeable (Ничтожная величина (фр.) Прим. ред.). Это противоречие, эта парадоксальная оценка человечества самим человеком является воистину объектом для удивления и может быть объяснена только крайней неуверенностью в суждениях иными словами, человек является загадкой для самого себя. Это можно понять, принимая во внимание то, что ему недостает средств сравнения, необходимых для самопознания. Он знает, чем он отличается от других животных в смысле анатомии и физиологии, но, как обладающее сознанием, наделенное речью, размышляющее существо, он не имеет никаких критериев самооценки. На этой планете он является уникальным феноменом, который ни с чем нельзя сравнить. Возможность сравнения и, отсюда, самопознания, появилась бы только в том случае, если бы он смог установить отношения с человекоподобными млекопитающими, населяющими другие звезды.

Пока этого не произойдет, человек вынужден продолжать напоминать отшельника, который знает, что в смысле сравнительной анатомии он близок антропоидам, но явно отличается от своих братьев меньших в смысле психе. Именно эту самую важную отличительную черту своего вида он не может познать и потому остается загадкой для самого себя. Различные степени самопознания в пределах своего собственного вида не имеют большого значения по сравнению с теми возможностями, которые открылись бы при встрече с созданием другого происхождения, но обладающим сходной структурой. Наша психе, которая несет основную ответственность за все исторические изменения, нанесенные рукой человека на лик этой планеты, остается неразрешимой головоломкой и непостижимым чудом, объектом постоянных задумчивых размышлений чем она напоминает все тайны Природы. Что касается последней, то у нас еще есть надежда совершить больше открытий и найти ответы на самые трудные вопросы. Что до психе и психологии, то здесь наблюдаются странные сомнения. Она не только является самой молодой из эмпирических наук, но еще и испытывает огромные трудности с тем, чтобы хотя бы подобраться к предмету своих исследований.

Чтобы освободить наше представление о мире от предрассудков геоцентризма, был нужен Коперник, и для того, чтобы освободить психологию, тоже потребуются отчаянные усилия почти революционного характера. Прежде всего, психологию следует освободить от гипноза мифологических идей, а затем от предубежденного мнения, что психе является, с одной стороны, эпифеноменом происходящего в мозгу биохимического процесса, а с другой, исключительно личным делом. Связь с мозгом сама по себе не может служить доказательством того, что психе является эпифеноменом, вторичной функцией, причинно связанной с происходящем в физическом субстрате биохимическим процессом. Тем не менее, мы слишком хорошо знаем, насколько психическую функцию могут расстроить проходящие в мозгу вполне доказуемые процессы, и это факт настолько впечатляет, что вывод о вторичности природы психе представляется почти неизбежным. Однако, феномены парапсихологии призывают нас к осторожности, поскольку они указывают на релятивизацию пространства и времени посредством психических факторов, что ставит под сомнение наше наивное и слишком поспешное объяснение их категориями психофизической параллельности. Во имя этого объяснения люди с ходу отрицают открытия парапсихологии, либо по философским причинам, либо из умственной лености. Вряд ли это можно считать научно ответственным подходом, несмотря на то, что это очень популярный выход из чрезвычайно сложной интеллектуальной ситуации. Чтобы оценить психический феномен, мы должны принять во внимание все другие сопутствующие ему феномены и, соответственно, мы не можем больше признавать любую психологию, которая игнорирует существование бессознательного или парапсихологии.

Структура и физиология мозга совсем не объясняют психический процесс. "Psyche" обладает специфической природой, которую нельзя свести к чемулибо другому. Как и физиология, она представляет собой относительно замкнутое поле ощущений, которому мы обязаны придавать особое значение, поскольку оно включает в себя одно из двух обязательных условий существования, как такового, а именно, феномен сознания. Без сознания не было бы, практически говоря, никакого мира, потому что мир существует для нас только в той степени, в какой его осознанно отражает психе. Сознание есть предварительное условие бытия. Итак, психе возведена в ранг космического принципа, который и философски, и фактически ставит ее в равное положение с принципом физического бытия. Носителем этого сознания является индивид, который не создает психе по своему желанию, а, напротив, формируется ею и вскармливается постепенным пробуждением сознания во время своего детства. Стало быть, если психе обладает огромной эмпирической важностью, то так же важен и индивид, который является единственным непосредственным проявлением психе.

По двум причинам этому факту нужно уделить особое внимание. Вопервых, индивидуальная психе, именно в силу своей индивидуальности, представляет исключение из статистического правила и, стало быть, подвергаясь уравнивающему воздействию статистической оценки, теряет одну из своих основных характеристик. Вовторых, Церкви допускают важность индивида только тогда, когда он признает их догмы иными словами, когда он подчиняется коллективной категории. В обоих случаях стремление к индивидуальности считается эгоистическим упрямством. Наука отмахивается от него, как от субъективизма, а Церковь осуждает его, как нравственную ересь и духовную гордыню. Что до последнего обвинения, то не следует забывать в отличие от других религий, христианство предъявляет нам символ, содержанием которого является индивидуальный образ жизни человека, Сына Человеческого, более того, оно даже рассматривает это процесс индивидуации как инкарнацию и проявление самого Бога. Значит, развитие самости приобретает значение, полный масштаб которого трудно переоценить, потому что излишняя сосредоточенность на внешнем мире блокирует путь к непосредственному внутреннему ощущению. Если бы автономность индивида не была бы тайным желанием многих людей, то она вряд ли смогла бы пережить, как в нравственном, так и в духовном смысле, подавление коллективностью.

Все эти препятствия затруднят правильную оценку человеческой психе, но они не имеют большого значения, за исключением одного примечательного факта, о котором следует упомянуть. Психиатры хорошо знают, что недооценка психе и прочие методы сопротивления психологическому просвещению в значительной степени основаны на страхе паническом страхе открытий, которые могут быть сделаны в царстве бессознательного. Этот страх наблюдается не только у людей, которых испугала нарисованная Фрейдом картина бессознательного; их также беспокоит сам основатель психоанализа, который признался мне, что из его теории сексуальности необходимо было сделать догму, потому что это был единственный надежный бастион разума на пути возможного "вторжения темных сил оккультизма". Этими словами Фрейд выражал свое убеждение, что в бессознательном попрежнему таится много вещей, которые могут привести к "оккультному" их толкованию, что имеет место в действительности. Эти "рудименты" или архетипические формы, основанные на инстинктах и их выражающие, обладают сверхъестественным качеством, которое иногда вызывает страх. Они неистребимы, ибо представляют основание самой психе. Их нельзя постичь разумом, и если уничтожается одно их проявление, они возникают уже в другой форме. Именно этот страх бессознательного не только мешает самопознанию, но и является самым серьезным препятствием на пути к более широкому пониманию и знанию психологии. Зачастую этот страх настолько велик, что человек не решается признаться в нем даже самому себе. Вот вопрос, к которому любой религиозный человек должен отнестись очень серьезно; ответ на него может быть истинным озарением.

Научно ориентированная психология ограничивается, ведя себя абстрактно; то есть она старается не потерять объект из виду, дистанцируясь от него на как можно большее расстояние. Вот почему открытия лабораторной психологии с практической точки зрения зачастую не содержат в себе ничего поучительного и интересного. Чем больше индивидуальный объект доминирует в поле зрения, тем больше из него можно извлечь практического, подробного и живого знания. Это означает, что объекты исследования тоже становятся все более и более сложными, а неопределенность индивидуальных факторов растет прямо пропорционально их количеству, тем самым увеличивая возможность ошибки. Вполне понятно, почему академическая психология боится этого риска и предпочитает избегать сложных ситуаций, задавая очень простые вопросы, чем она может заниматься совершенно безнаказанно. Она полностью свободна в выборе вопросов, которые она поставит Природе.

С другой стороны, медицинской психологии очень далеко до этой болееменее выгодной позиции. Здесь вопросы задает не экспериментатор, а объект. Аналитик имеет дело с фактами, которых он не выбирал, и которые он, скорее всего, и не выбрал бы, будь на то его воля. Вопросы ребром ставит болезнь или сам пациент иными словами Природа экспериментирует с врачом и ожидает от него ответа. Уникальность индивида и его положения смотрит аналитику прямо в глаза и требует ответа. Долг врача заставляет разбираться с ситуацией, которая кишит неопределенными факторами. Поначалу он применит принципы, основанные на общем опыте, но быстро поймет, что принципы такого рода выражают факты неадекватно и в данном случае непригодны. Чем глубже он проникает в суть дела, тем больше общие принципы теряют свой смысл. Но эти принципы являются основой объективного знания и его мерой. С ростом того, что и пациент, и врач, ощущают, как "понимание", ситуация становится все более субъективизированной. То, что поначалу было преимуществом, угрожает превратиться в опасный недостаток. Субъективация (говоря технически, перенос и контрперенос) приводит к изоляции от окружения, социальным ограничениям, которые нежелательны для обоих участников, но являются неизбежным следствием доминирования понимания, больше не уравновешенного знанием. Чем глубже понимание, тем дальше оно от знания. Идеальное понимание, в конце концов, приведет к тому, что каждый участник будет не задумываясь воспринимать ощущения другого придет в состояние некритичной пассивности в сочетании с абсолютной субъективностью и отсутствием ответственности перед обществом. Впрочем, достичь такого уровня понимания невозможно, потому что для этого потребовалось бы реальное отождествление двух различных индивидов. Рано или поздно отношения достигают точки, в которой один партнер чувствует, что его вынуждают принести в жертву свою индивидуальность, чтобы она могла быть ассимилирована индивидуальностью партнера. Этот неизбежное развитие ситуации разрушает понимание, ибо понимание предполагает также интегральное сохранение индивидуальности обоих партнеров. Стало быть, разумнее будет довести понимание только до той точки, в которой достигается равновесие между пониманием и знанием, ибо понимание любой ценой вредит обоим партнерам.

Эта проблема возникает каждый раз, когда требуется познать и понять сложную, индивидуальную ситуацию. Специфическая задача психологамедика заключается в том, чтобы обеспечить это знание и понимание. Такую задачу должен был бы решать и "духовный наставник", рьяно старающийся лечить человеческие души, если бы его должность неизбежно не обязывала его в критический момент применять эталон своих религиозных пристрастий. В результате право индивида на существование, как таковое, ограничивается коллективным предубеждением, причем зачастую ограничению подвергается наиболее щепетильный его аспект. Этого не происходит только в одном случае: когда догматический символ, например жизнь Христа, понимается конкретно и ощущается индивидом адекватно. Насколько мы близки к такому положению вещей в наше время, я предоставлю судить другим. Так или иначе, аналитик очень часто вынужден лечить пациентов, для которых религиозные ограничения ничего не значат или значат очень мало. Стало быть, его профессия заставляет иметь как можно меньше предубеждений. А рассматривая метафизические (то есть не подлежащие проверке) убеждения и утверждения, он тоже постарается не считать их универсально верными. Такая осторожность необходима, потому что индивидуальные черты личности пациента не должны быть искажены произвольным вмешательством извне. Аналитик должен оставить это влиянию окружающей среды, внутреннему развитию самого пациента и в самом широком смысле судьбе со всеми ее справедливыми и несправедливыми решениями.

Многим эта повышенная бдительность, возможно, покажется чрезмерной. Однако, принимая во внимание тот факт, что в диалектическом процессе между двумя индивидами, даже если он проходит чрезвычайно тактично, имеется такое множество взаимосвязанных факторов влияния, что ответственный аналитик удержится от ненужного прибавления чегото своего к коллективным факторам, которым его пациент уже успел подчиниться. Более того, он очень хорошо знает, что проповедывание даже самых стоящих заповедей только спровоцирует пациента на открытое проявление враждебности или скрытое сопротивление, тем самым безо всякой нужды поставив под угрозу достижение цели лечения. В наше время психическому состоянию индивида настолько сильно угрожают реклама, пропаганда и прочие дающиеся с болееменее благими целями советы и предложения, что пациент заслуживает того, чтобы хотя бы раз в жизни вступить в отношения, в ходе которых он не будет постоянно слышать "тебе следует", "ты должен" и прочие признания бессилия. Аналитик считает своим долгом играть роль "консультанта по обороне" от агрессии извне, в не меньшей мере, чем от последствий этой агрессии в психе индивида. Опасность того, что в этом случае могут быть высвобождены анархические инстинкты слишком преувеличивается, поскольку, как извне, так и внутри, существуют вполне очевидные "предохранительные устройства". Кроме всего прочего, следует принимать в расчет естественную трусость большинства людей, не говоря уже о нравственности, хорошем вкусе и я упоминаю его последним, но он имеет далеко не последнее значение уголовном кодексе. Этот страх ничто в сравнении с огромными усилиями, которые люди, как правило, затрачивают на то, чтобы помочь первым проявлениям индивидуальности добраться до сознания, не говоря уже о том, чтобы привести их в действие. И там, где эти индивидуальные импульсы прорвались слишком смело и независимо от мышления, аналитик должен защищать их от неуклюжих попыток пациента найти выход в недальновидности, бесжалостности и цинизме.

По мере развития диалектического спора достигается момент, при котором возникает необходимость оценки индивидуальных импульсов. К этому времени пациент должен приобрести определенную уверенность в своей способности к правильным суждениям, которая даст ему возможность действовать на основании своих собственных прозрений и решений, а не на основании обычного желания копировать общепринятые образцы даже если он и согласен с мнением коллектива. Если он не стоит твердо на ногах, то так называемые объективные ценности не принесут ему никакой пользы, поскольку будут служить только в качестве заменителя характера, помогая, тем самым, подавить его индивидуальность. Разумеется, общество имеет неотъемлемое право защищать себя от отъявленного субъективизма, но пока что общество само состоит из деиндивидуализированных человеческих существ, а потому полностью отдано на милость безжалостных индивидуалистов. Пусть оно разделяется на группы и организации сколько ему будет угодно именно эта групповщина и вытекающее из нее исчезновение индивидуальных личностей приводит к тому, что общество с такой готовностью падает ниц перед диктатором. К сожалению, даже миллион нулей в сумме ни за что не дадут единицы. В этом мире абсолютно все зависит от качества индивида, но наш опасно близорукий век мыслит только категориями больших чисел и массовых организаций, хотя стоило бы задуматься над тем, что мы уже имели более чем достаточно возможностей убедиться в последствиях деятельности дисциплинированной банды, подчиняющейся одному сумасшедшему. К сожалению, пока не видно, чтобы это дошло до многих людей наша слепота чрезвычайно опасна. Люди беспечно продолжают организовываться и верить в панацею массового действия, вообще не осознавая того факта, что существование самых могучих организаций может поддерживаться только абсолютной безжалостностью их вождей и самыми дешевыми лозунгами.

Любопытно, что Церкви тоже хотят получить выгоду от массового действия (клин клином вышибить) те самые Церкви, которые призваны спасать индивидуальную душу. Похоже, что им не приходилось слышать элементарную аксиому массовой психологии: в массе нравственный и духовный уровень индивида снижается. Именно поэтому они не слишком напрягаются над претворением в жизнь их истинного призвания помочь индивиду достичь метанойи, возрождения духа Deo concedente (С Божьего соизволения (лат.) Прим. ред.). К сожалению нет никакого сомнения в том, что если индивид понастоящему не обновил свой дух, то общество тоже не может быть обновленным, потому что общество это сумма индивидов, нуждающихся в спасении души. Поэтому я воспринимаю только как обман вполне реальные попытки Церквей привязать индивида к какойнибудь общественной организации и привести его в состояние ограниченной ответственности, вместо того, чтобы вызволить его из апатичной, глупой массы и объяснить ему, что он является единственным важным фактором, и что спасение мира заключается в спасении индивидуальной души. Это правда, что массовые собрания размахивают перед ним этими идеями и пытаются произвести впечатление массовым гипнозом с последующим печальным результатом: как только опьянение проходит, человек немедленно влюбляется в еще более непритязательный и более звучный лозунг. Его индивидуальные отношения с Богом послужили бы ему надежным щитом от этого пагубного влияния. Кстати, неужели Христос набирал себе учеников на массовом сборище? Накормив пять тысяч людей, получил ли он хоть несколько последователей, которые потом не кричали вместе со всеми остальными : "Распни его!", когда дрогнул даже камень, по имени Петр (Игра слов: имя Петр означает камень. Прим. ред.)? И разве не Иисус и Павел являются прототипами тех, кто, веря своим внутренним ощущениям, пошел своим собственным путем, бросая вызов всему миру?

Вышесказанное не означает, что мы должны забыть о реальной ситуации, в которой находится Церковь. Когда Церковь старается придать форму аморфной массе, объединяя индивидов в общину верующих и поддерживая существование такой организации с помощью внушения, она не только оказывает огромную услугу обществу, но и совершает неоценимое благодеяние для индивида, придавая смысл его жизни. Однако, эти благодеяния, как правило, только подтверждают определенные тенденции и не меняют их. Жизнь показала, что внутренний человек, к сожалению, не меняется, в каком бы большом коллективе он не находился. Его окружение не может вручить ему, как дар, то, что он может получить только благодаря своим собственным усилиям и страданиям. Напротив, благоприятное окружение просто усиливает опасную тенденцию ожидать всего только снаружи даже те метаморфозы, которых внешняя реальность просто не может обеспечить. Под ними я понимаю далеко идущие изменения во внутреннем человеке, которые, принимая во внимание массовые феномены нашего времени и назревающую проблему перенаселенности, сегодня еще более необходимы. Настало время спросить самих себя, чего это мы кучкуемся в массовых организациях, и что составляет природу индивидуального человеческого существа, то есть реального, а не статистичесого человека. Получить ответы на эти вопросы можно только в ходе нового процесса самосозерцания.

Нет ничего удивительного в том, что все массовые движения с величайшей легкостью скользят вниз по наклонной плоскости, сооруженной из больших чисел. Там, где много народу, безопаснее; то, во что верят многие, должно быть правдой; то, чего многие хотят, должно быть стоящей, а значит, и обязательно хорошей штукой. В создаваемом массой шуме чувствуется возможность силой добиться исполнения желаний; однако, самым приятным ощущением является непринужденное и безболезненное возвращение в страну детства, в рай родительской заботы, в беззаботность и безответственность. Думают и беспокоятся только те, кто сидит на верху; на любой вопрос есть ответ и все потребности удовлетворяются на необходимом уровне. Существующее в детских мечтаниях человека толпы государство настолько нереалистично, что этому человеку даже не приходит в голову спросить, кто будет платить за этой рай. Подведение баланса предоставляется высшей политической или общественной власти, которая с удовольствием берет на себя эту задачу, потому что от этого она становится еще сильнее; а чем сильнее власть, тем слабее и беспомощнее индивид.

Повсюду, где социальные условия такого типа достигают высокого уровня развития, открывается дорога к тирании, а свобода индивида превращается в духовное и физическое рабство. Поскольку каждая тирания является ipso facto (В силу самого факта (лат.) Прим. ред.) безнравственной и безжалостной, то у нее гораздо более широкий выбор методов, чем у институции, которая принимает в расчет индивида. Стоит только такой институции войти в конфликт с организованным Государством, она быстро осознает весьма реальную невыгодность нравственности, а потому вынуждена прибегнуть к методам своего противника. Таким образом, распространение зла почти неизбежно, даже если непосредственного заражения можно избежать. Опасность заражения увеличивается, когда решающее значение придается большим числам и статистическим ценностям, что наблюдается повсеместно в нашем Западном мире. Масса ежедневно в той или иной форме с помощью средств массовой информации демонстрирует нам свою удушающую силу, и индивиду вдалбливается в голову его незначительность так старательно, что он теряет всякую надежду на то, что его голос будет услышан. Потрепанные идеалы свободы, равенства и братства ему совершенно не помогают, потому что аппелировать он может только к своим же палачам, выступающим от имени массы.

Сопротивление организованной массе может оказать только человек, который так же хорошо организован в своей индивидуальности, как и сама масса. Я прекрасно понимаю, что это положение может показаться сегодняшнему человеку почти бессмысленным. Он уже давно позабыл весьма полезную средневековую теорию, что человек является микрокосмом, миниатюрной копией огромного космоса, хотя само существование его всеобъемлющей и миропреобразующей психе могло бы напомнить ему о ней. Мало того, что образ макрокосма запечатлен в его психической природе, но он еще и сам создает этот образ для себя во все большем масштабе. Он носит в себе это космическое "соответствие", с одной стороны, в силу своего склонного к размышлениям сознания, а с другой, благодаря наследственной, архетипической природе своих инстинктов, которые привязывают его к окружающей его среде. Но его инстинкты не только привязывают его к макрокосму, они также, в определенном смысле, разрывают его на части, потому что его желания влекут его в разных направлениях. Таким образом, он вступает в постоянный конфликт с самим собой и только в очень редких случаях ему удается подчинить свою жизнь достижению однойединственной цели за которую он, как правило, должен заплатить очень высокую цену, подавляя другие стороны своей природы. Часто приходится задаваться вопросом, а стоит ли всех этих усилий такое исключительное состояние ума, принимая во внимание то, что естественное состояние человеческой психе состоит в столкновении составляющих ее частей, ведущих себя совершенно поразному. То есть, для нее естественен определенный уровень разъединенности. Буддисты называют это состояние "десятью тысячами вещей". Такое состояние требует упорядочивания и синтеза.

Если хаотические движения толпы, каждое из которых заканчивается взаимным разочарованием, направляются в единое русло волей диктатора, то индивиду в его разъединенном состоянии также необходим направляющий и упорядочивающий принцип. Эгосознание хочет, чтобы эту роль играла его воля, но при этом упускает из внимания мощные факторы бессознательного, которые стоят на пути его намерений. Если оно хочет достичь цели синтеза, то оно сначала должно познать природу всех этих факторов. Оно должно пережить их, или обладать нуминозным символом, который их выражает и ведет к их синтезу. Возможно, что для этого сгодился бы религиозный символ, который включает в себя и визуально представляет то, что ищет выражения в современном человеке; но наша нынешняя концепция христианского символа для этого определенно не подходит. Напротив, эта ужасная расколовшая мир стена проходит именно по владениям "христианского" белого человека, и наш христианский взгляд на жизнь оказался бессилен предотвратить воскрешение такого архаичного общественного строя, как коммунизм.

Я не хочу сказать, что с христианством покончено. Напротив, я убежден, что при. нынешнем положении вещей устаревшим является не христианство, а наши концепция и толкование его. Христианский символ это живая вещь, которая несет в себе зерна дальнейшего развития. Он может продолжать развиваться; это зависит только от нас, сможем ли мы заставить себя снова задуматься, и при том более глубоко, над посылками христианства. Для этого требуется совершенно иное отношение к индивиду, к микрокосму самости, от которой мы получили свою личность. Вот почему никто не знает с какой стороны подступиться к человеку, какие внутренние ощущения ему еще предстоит пережить, и какие психические факты лежат в основе религиозного мифа. На всем этом лежит такая непроглядная мгла, что никто не может понять, почему он должен этим интересоваться, или достижению какой цели он должен посвятить свою жизнь. Мы беспомощны перед этой проблемой.

В этом нет ничего удивительного, поскольку все козыри находятся на руках у наших оппонентов. Они могут аппелировать к большим батальонам и их сокрушающей силе. С ними в одном ряду стоят политика, наука и технология. Впечатляющие аргументы науки представляют собой высший уровень интеллектуальной уверенности, достигнутый на сегодняшний день разумом человека. Или, по крайней мере, так кажется современному человеку, который уже сто раз просвещен насчет тьмы и отсталости прошлых веков и их суеверий. То, что его учителя сами совершенно сбились с пути, ошибочно сравнивая между собой несопоставимые факторы, ему и в голову не приходит. Тем более, что интеллектуальная элита, которой он задает свои вопросы, почти единодушно утверждает, что то, что современная наука считает невозможным, было невозможно и в другие времена. Прежде всего, те реальные примеры веры, которые могли бы дать человеку шанс занять не приземленную точку зрения, толкуются в том же самом контексте, что и научные факты. Так, когда индивид ставит под сомнение постулаты Церкви и тех, кто выступает от ее имени, и кому доверено исцеление душ, ему сообщают, что принадлежность к церкви решительно земному институту это болееменее de rigueur (* Обязательно (фр.) Прим. ред.); что факты веры, в которых он усомнился, были конкретными историческими событиями; что определенные ритуальные действия дают сверхъестественные результаты; и что страдание Христа во искупление грехов сохраняло его от них и их последствий (то есть вечного проклятия). Если с находящимися в его распоряжении ограниченными средствами он начинает размышлять об этих вещах, он вынужден будет признать, что совершенно их не понимает, и что у него остаются только две возможности: либо безоговорочно в них поверить, либо отбросить их, как совершенно непонятные.

Если современный человек может с легкостью размышлять обо всех "истинах", преподнесенных ему Государством на тарелочке, то с пониманием религии дело обстоит хуже по причине отсутствия объяснений. ("Разумеешь ли, что читаешь?" Он сказал: "Как могу разуметь, если кто не наставит меня?" Деяния апостолов 8:30,31) Если, несмотря на это, человек все еще не отбросил все свои религиозные убеждения, то исключительно потому, что религиозный импульс покоится на инстинктивной основе и, стало быть, является специфически человеческой функцией. У человека можно отнять бога, но только для того, чтобы дать ему взамен другое божество. Вожди Государства масс не могут не обожествляться, и там, где дикость подобного рода еще не внедрена силой, вместо нее выступают заряженные демонической энергией маниакальные факторы деньги, работа, политическое влияние и тому подобное. Когда любая естественная человеческая функция предается забвению, то есть ей отказывается в осознанном и преднамеренном выражении, то начинается всеобщее смятение. Поэтому, вполне естественно, что с триумфом богини Разума современный человек становится жертвой общего невроза, раздвоения личности, аналогичного нынешнему состоянию мира, разъединенного Железным Занавесом. Эта ощетинившаяся колючей проволокой граница проходит через психе современного человека, вне зависимости от того, по какую сторону Железного Занавеса он живет. И точно так же, как типичный невротик не осознает существование своей теневой стороны, так и нормальный индивид, подобно невротику, видит свою тень в своем соседе или в человеке, живущем по другую сторону великой стены. Клеймить коммунизм, как порождение самого дьявола, а на другой стороне говорить то же самое о капитализме стало даже политическим и общественным долгом, чтобы заставить человека глядеть только на внешний мир и не дать ему заглянуть внутрь самого себя. Но если невротик, несмотря на отсутствие понимания того, что у него имеется и другая сторона, смутно подозревает, что в его психическом хозяйстве не все благополучно, то и у западного человека развился инстинктивный интерес к своей психе и к "психологии".

Итак, психиатр волейневолей, но должен появиться на мировой сцене и услышать вопросы, которые прежде всего относятся к наиболее интимным и скрытым аспектам жизни индивида, но, при более глубоком рассмотрении, оказываются непосредственным следствием Zeitgeist (Дух времени (нем.) Прим. ред.). По причине его личностной симптоматики этот материал, как правило, считается "невротическим" и справедливо, потому что он состоит из детских фантазий, которые плохо сочетаются с содержимым психе взрослого человека и, следовательно, подавляются нашими понятиями о нравственности, если, конечно, они вообще достигают нашего сознания. Большинство фантазий такого рода (и это заложено в природе вещей) ни в какой форме не попадают в наше сознание, и по меньшей мере очень маловероятно, чтобы они когдалибо были осознанны и осознанно подавлялись. Скорее они присутствовали с самого начала или, по крайней мере, возникли в бессознательном и просуществовали в нем до того момента, когда вмешательство психолога дало им возможность проникнуть в сознание. Активация бессознательных фантазий представляет собой процесс, протекающий в момент смятения сознания. Если бы это было не так, то возникновение фантазий было бы нормальным явлением, и за ним по пятам не следовали бы неврозы. В реальности, фантазии этого рода принадлежат к миру детства и становятся причиной смятения только в том случае, когда ненормальные условия осознанной жизни приводят к их преждевременному усилению. Вероятность такого развития событий особенно велика в том случае, когда неблагоприятное влияние оказывают родители, отравляя атмосферу и порождая конфликты, нарушающие психическое равновесие ребенка.

Когда у взрослого человека начинается невроз, на поверхность вновь всплывает мир детских фантазий и возникает искушение дать неврозу причинное объяснение, связав его с присутствием детских фантазий. Но это не объясняет, почему фантазии не оказывали никакого патологического действия в промежуточный период. Они оказывают такое воздействие только тогда, когда индивид сталкивается с ситуацией, которую он не может разрешить с помощью сознания. Вытекающий из этого застой в развитии личности открывает шлюз для детских фантазий, которые, разумеется, дремлют в каждом человеке, но не проявляют никакой активности до тех пор, пока осознающая личность беспрепятственно движется по намеченному пути. Когда фантазии достигают определенного уровня интенсивности, они начинают прорываться в сознание и создают конфликтную ситуацию, которая становится ощутимой для самого пациента, поскольку его личность разделяется на две личности с разными характерами. Однако это раздвоение личности было уже давно подготовлено в бессознательном, когда вытекающая (по причине неиспользуемости) из сознания энергия усилила отрицательные качества бессознательного и, в особенности, инфантильные черты личности.

Поскольку, по сути, нормальные фантазии ребенка являются ничем иным, как воображением инстинктов, и потому могут считаться тренировкой будущего использования сознания, это означает, что сердцевиной фантазий невротика, хотя и подвергшихся патологическим изменениям и, возможно, извращенных в результате регресса энергии, является нормальный инстинкт, отличительной чертой которого является приспосабливаемость. Невроз всегда предполагает искажение и неприспособленность нормальной динамики и соответствующего ей "воображения". Инстинкты, однако, чрезвычайно консервативны и древни, это касается как их динамики, так и формы. Для разума их формой является образ, который визуально и конкретно, словно картина, выражает природу инстинктивного импульса. Если бы мы могли заглянуть в психе, например, бабочки "юкка" (Это классический пример симбиоза насекомого и растения. Прим. Юнга), то мы бы обнаружили в ней схему идей сверхъестественного или завораживающего характера, которые не только принуждают бабочку осуществлять свою оплодотворяющую деятельность на растении "юкка", но и помогают ей "понять" общую ситуацию. Инстинкт является чем угодно, но только не слепым и неопределенным импульсом, поскольку он настроен на определенную внешнюю ситуацию и приспособлен к ней. Это последнее обстоятельство придает ему специфическую и неизменную форму. Инстинкт изначален и наследственен, и его форма тоже извечна, так сказать, архетипична. Она даже старше и консервативнее формы тела.

Эти биологические размышления, естественно,в равной степени относятся и к Homo sapiens, который, попрежнему, находится в рамках общей биологии, несмотря на то, что обладает сознанием, волей и разумом. Тот факт, что корни деятельности нашего сознания уходят в инстинкт, от которого сознание получает свою динамику и основные черты своих представлений о невоспринимаемых непосредственно предметах, имеет такое же значение для человеческой психологии, как и для психологии всех остальных членов царства животных. Человеческое знание состоит, прежде всего, из постоянной адаптации первичных систем идей, которые даются нам a priori. Они нуждаются в определенных модификациях, потому что их первоначальна форма годится для архаического образа жизни, но не отвечает требованиям специфически дифференцированного окружения. Если мы хотим сохранить приток инстинктивного динамизма в нашу жизнь, а это абсолютно необходимо для нашего существования, то мы обязаны преобразовать эти архетипические формы в идеи, соответствующие требованиям современности.