Замещенная» точка зрения как возможный случай совмещения точек зрения рассказчика и персонажа

Если мы обратимся к только что при­веденному примеру, описывающему чувства Анны Павловны Шерер при виде вошедшего в ее салон Пьера Безухова, мы увидим, что рассказчик в дан­ном случае как бы подменяет точку зрения (психо­логическую) Анны Павловны своей точкой зрения. Он говорит не столько о том, что ощущала Анна Павловна, сколько о том, что она должна была бы ощущать. Иначе говоря, рассказчик, интер­претируя выражение лица Анны Павловны, как бы воспринимает за нее самое (вкладывая в ее ду­шу собственные ощущения, которые он - рассказ­чик - имел бы на ее месте), - причем эта интерпретация может быть достаточно правдоподобна, то есть очень вероятно, что эти ощущения соответству­ют действительным ощущениям самого персонажа (Анны Павловны).

Этот прием вообще характерен для Толстого. На­пример, еще:

Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присут­ствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о по­казываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем (X, 262).

Здесь психология персонажей сливается с пси­хологическим объяснением рассказчика, интерпре­тирующего их позиции.

Соответственно можно считать, что в подобных случаях имеет место совмещение двух психологи­ческих точек зрения - точки зрения персонажа и точки зрения рассказчика, интерпретирующего ощу­щение этого персонажа путем подстановки собст­венных ощущений в данной ситуации.

Этот же процесс часто имеет место и в тех слу­чаях, когда при описании внутреннего состояния персонажа автором используются слова типа «ви­димо», «как будто» и т.п. Подобные слова вообще (как это уже отмечалось выше) свидетельствуют об остранении авторской позиции, то есть о точке зрения постороннего наблюдателя. Эта остраненная точка зрения может относиться прежде всего к рас­сказчику, но при этом она может (более или менее спорадически) совпадать с точкой зрения того или иного действующего лица.

В этом плане характерен следующий отрывок из сцены охоты в Отрадном из «Войны и мира» (описывающий соревнование охотников и победу дя­дюшки на этом соревновании):

Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каурого и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго по­сле могли притти в прежнее притворство равно­душия (X, 262).

Здесь очевидно авторское остранение, то есть присутствие рассказчика, интерпретирующего ситуа­цию со своей (откровенно остраненной) точки зре­ния и в известной степени замещающего пережива­ния персонажей своею интерпретацией. Действи­тельно, реальных поводов для подобного рода ощущений вроде бы нет - рассказчик просто интер­претирует внешнее поведение действующих лиц, пы­таясь передать как будто бы не столько действитель­ные их переживания, сколько то, как их поведение могло быть воспринято посторонним наблюдателем.

Любопытно, однако, что абзацем ниже мы узна­ем, что точка зрения рассказчика совпадает с точкой зрения Николая Ростова.

Когда, долго после, дядюшка подъехал к Нико­лаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостаивает говорить с ним (X, 262).

Здесь можно говорить о своего рода воздей­ствии, которое оказывает точка зрения рассказчи­ка на точку зрения персонажа (как бы притягивая ее к себе), а в конечном счете - о специальном случае совмещения точки зрения рассказчика и точ­ки зрения действующего лица.

Таков возможный процесс совмещения различ­ных точек зрения в плане психологии. Совершенно аналогичную ситуацию в плане фразеологии имеем в случае так называемой «замещенной прямой ре­чи» - когда автор говорит за своего героя, вклады­вая в его уста то, что он должен бы был сказать в соответствующей ситуации. См. приведенный вы­ше¹⁹ пример из пушкинского «Кавказского пленни­ка», когда автор за казака прощается с его родиной. Таким образом, автор здесь говорит от лица сво­его героя и вместе с тем от своего собственного лица; их точки зрения совмещены, причем совмещение имеет место в данном случае на уровне фразеологии.

Самый прием совмещения точек зрения путем подмены точки зрения персонажа точкой зрения рассказчика (на том или ином уровне) можно было бы обозначить, соответственно, как случай исполь­зования «замещенной» точки зрения. «Замещенная» точка зрения может проявляться, по-видимому, и в плане идеологии (когда оценка с точки зрения пер­сонажа подменяется оценкой с позиции повество­вателя).

Наконец, в плане пространственно-временной пер­спективы сюда подпадает, например, та достаточно распространенная ситуация, когда описание привяза­но к пространственной позиции некоторого персона­жа (то есть используется его пространственная точка зрения), но при этом дается кругозор более широкий, нежели поле зрения этого последнего. Таким образом, рассказчик подменяет пространственную точку зре­ния данного персонажа тем, что бы он сам (то есть рассказчик) увидел на его (персонажа) месте²⁰.

¹ Подробнее об иронии см. гл. 6.
² Волошинов, 1929, 161.
³ Там же, с. 152.
⁴ О возможностях различия между авторской и читательской позициями см. подробнее гл. 6.
⁵ По словам Шкловского, «отрицательные герои [у Толстого. - Б. У.] только поступают, но не думают» (см.: Шкловский, 1927, 21).
⁶ См. в этой связи выше, с. 154-158.
⁷ Немногими исключениями здесь можно как будто бы пренебречь.
⁸ Ср. еще аналогичный пример в кн.: Шкловский, 1928, 197: Шкловский констатирует, что описание военного совета в Филях в «Войне и мире» дано с точки зрения крестьянской девочки Малаши, но при этом отмечаются такие подробности, которые не мог фиксировать ребенок.
⁹ Ср.: Жегин, 1970, табл. XXII.
¹⁰ Ср. осознанное представление такого приема описания у Андрея Белого. Анализируя (post factum) описание болезни ребенка в своей повести «Котик Летаев» - имеющее автобиографический характер, - Белый пишет: «...автор зарисовывает интересный случай проблесков сознания, складывающихся в сорокаградусном жару, в момент кори; далее отчетливый момент сознания между корью и скарлатиной; далее - скарлатинный жар: и после него первый взгляд на детскую комнатку уже в условиях нормальной температуры (выздоровление). Но, взяв в принципе точку зрения младенца, не ведающего, что он болен и что переживаемое им есть жар, автор пытается средствами сознания взрослого передать особенности жарового состояния младенца так, как память ему доносит о них...» (см.: Белый, 1931, 160).
¹¹ Последнее, между прочим, отнюдь не обязательно для рассказчи­ка. Если у Толстого рассказчик обычно умнее (или, уж во всяком случае, не глупее) своих героев, то не так у Достоевского, где рассказ­чик часто занимает сниженную (усредненную) позицию: тем самым герои Достоевского могут быть проницательнее и тоньше своего рас­сказчика.
¹² В первом случае он может вести повествование от своего (пер­вого) лица, во втором же случае он должен быть выявлен в результате специального анализа.
¹³ Что, конечно, связано с функцией «рамки» (см. подробнее гл. 7).
¹⁴ Действительно, каждый раз, когда говорится про ощущения кого-либо из действующих лиц и этой сцене, автор считает нужным упо­треблять «слова остранения» - операторы, переводящие действие в план внешнего описания (см. о них выше, с. 144-149). Ср., например, о Растопчине: «Растопчин... оглянулся... как бы отыскивая кого-то» (XI, 346): «"А!" - вскрикнул Растопчин, как пораженный каким-то неожиданным воспоминанием» (там же). О Верещагине: «Он посмот­рел на толпу и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей...» (XI, 347).
¹⁵ Субъективность авторского описания видна, например, в следу­ющих фразах: «Граф! - проговорил... робкий и вместе театральный голос Верещагина» (XI, 348); «"А!" - коротко и удивленно вскрик­нул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано» (там же), и т.п. Автор описывает эту сцену, в общем, так же, как мог бы ее описать кто-либо из его героев.
¹⁶ Ср. выделение нескольких рассказчиков в произведениях Гоголя: Гуковский, 1959, 46-48, 51, 52, 206, 222.
¹⁷ Мы уже говорили, что при определенной временной позиции рассказчик может намекать не только на свое знание прошлого, но и на знание будущего, то есть того, что только еще должно произойти (см. выше, с. 118-119).
¹⁸ За отдельными исключениями. Так, в одном месте как будто бы проскальзывает точка зрения Анны Павловны (IX, 16), в другом ме­сте - точка зрения Пьера (IX, 12) - но, впрочем, и эти места могут быть в равной степени отнесены к всезнающему повествователю.
¹⁹ См, с. 79-80 наст. изд.
²⁰ В этом плане можно трактовать и приведенный выше, с. 179-181, пример с Николаем Ставрогиным (но там, кроме того, имеет место еще несовпадение пространственной и психологической точек зрения).