Ясперс К. Общая психопатология.
§7. Сознание «Я» (IchbewuBtsein)
Психологическое введение. Сознание «Я» противопоставлено предметному сознанию. Подобно тому как мы дифференцируем различные типы осознания объектов, мы должны дифференцировать различные типы сознания «Я»: способы, посредством которых «Я» осознает CCLW себя, отнюдь не сводимы к некоему единому и простому феномену. Сознание «Я» имеет четыре формальных признака: (1) чувство деятельности — осознание себя в качестве активного существа; (2) осознание собственного единства: в каждый данный момент я сознаю. что я един; (3) осознание собственной идентичности: я остаюсь тем, кем оыл всегда: (4) осознание того, что «Я» отлично от остального мира, от всего, что не является «Я». В рамках этих четырех признаков сознание «Я» выказывает различные уровни развития: от простейшего, убогого бытия до полнокровной жизни, богатой самыми разнообразными осознанными переживаниями. Развиваясь от низшего уровня к высшему, «Я» постепенно осознает себя как личность. Аномалии сознания собственного «Я» в типичных случаях представляют собой отсутствие того или иного из перечисленных формальных признаков. Под конец мы вкратце рассмотрим аномалии, относящиеся к осознанию себя как личности.
(а) Активность «Я»
Сознание «Я» наличествует во всех событиях психической жизни. В Форме «я мыслю» оно сопровождает все восприятия, представления и мысли — тогда как чувства пассивны, а инстинкты представляют собой приведенные в движение состояния «Я». Вся психическая жизнь включает в себя переживание единственной и фундаментальной активности. Любое проявление психического — восприятие, телесное ощущение, воспоминание, представление, мысль, чувство — несет в себе этот особый аспект принадлежности «мне»; данное качество психики мы называем персонализацией. Когда перечисленные проявления психического сопровождаются осознанием того, что они не принадлежат мне, чужды, автоматичны, существуют сами по себе, приходят извне, мы имеем дело с феноменом деперсонализации.
1. Изменения осознания собственного наличного бытия. Феномены, имеющие отношение к недостаточному осознанию собственных действий, — это деперсонализация и дереализация (отчуждение воспринимаемого мира), утрата нормального ощущения собственного тела, субъективная неспособность представлять и вспоминать, заторможенность чувств, осознание автоматизма собственного поведения. Все перечисленные феномены находятся в очевидной связи друг с другом. Мы приведем сообщения только тех больных, у которых сознание бытия выступает как сознание потери чувства собственного «Я».
Больные, у которых данный феномен развит относительно слабо, чувствуют себя отчужденными от себя же самих, изменившимися, механическими. Они живописно рассказывают о своем сумеречном состоянии; они утверждают, что уже не являются естественным образом самими собой. Амиель отмечает в своем дневнике: «Я чувствую себя безымянным, безликим; мой взгляд застыл, как труп; мой дух стал неопределенным и обобщенным, подобно Ничто или Абсолюту; я парю; меня словно и нет вовсе». Больные говорят также: «Я только машина, автомат. Это вовсе не я ощущаю, говорю, ем, страдаю, сплю; тот, кто делает все это, — не я. Настоящий «я» больше не существует. Я умер. Я чувствую, что я — абсолютное Ничто».
Больная говорит: «Я не живу. Я не могу двигаться. У меня нет ни разума, ни чувств. Меня никогда не было: люди просто думали, что я существую». Другая больная говорит: «Самое худшее заключается в том, что я не есмь… Меня не существует до такой степени, что я не могу ни умываться, ни пить». Речь идет не о том, что она — ничто, а о том, что ее просто-напросто нет; она только действует так, словно существует в действительности. Говоря о том, что она делает, «не существуя», она употребляет слово «вертеться»; она не делает ничего такого, что исходило бы из ощущения «я есмь» (Kurt Schneider).
Здесь примечательно то, что человек, обладая бытием, больше не способен чувствовать собственное бытие. Декартовское «мыслю, следовательно, существую» еще может поверхностно мыслиться, но уже не может полноценно переживаться.
2. Изменения осознания принадлежности «мне» тех или иных проявлений психического. Утрата ощущения собственного бытия может быть понята также как утрата осознания того, что те или иные проявления психического принадлежат именно «мне», — между тем как в норме такое осознание сопровождает любое событие психической жизни. В обычной жизни мы не замечаем, насколько существенную роль играет единство переживаемого, объемлющее все проявления психического.
Для нас само собой разумеется, что когда мы думаем — это думаем именно мы, что мысль — это наша мысль, а внезапные идеи, которые кажутся нам странными и, возможно, заставляют нас говорить «мне кажется» вместо «я думаю», — это также наши мысли, продуманные не кем иным, как нами.
Это общее осознание того, что различные проявления психического принадлежат «Я», может изменяться в различных направлениях и принимать формы, которые невозможно постичь или вообразить и по отношению к которым не удается проявить эмпатию. В отношении навязчивых явлений, когда больной оказывается не в состоянии избавиться от преследующих его мелодий, представлений или фраз, мы все еще можем проявить известную меру понимания: ведь в подобных случаях та составляющая переживаний, которая причиняет больному страдания, воспринимается им как часть его собственных мыслей. Что касается того типа мышления, с которым мы сталкиваемся у шизофреников, то он характеризуется принципиальным отличием: больные толкуют о «мыслях, сделанных другими» и об ^отнятии. мыслей» (пользуясь их собственными словами, которые психопатология волей-неволей вынуждена была взять на вооружение). Больной мыслит о чем-то и одновременно ощущает, что его мысли — это мысли кого-то другого, кто каким-то образом навязал их ему. В тот самый момент, когда возникает мысль, возникает и непосредственное осознание того, что мыслит не сам больной, а некто внешний по отношению к нему. Больной не знает, почему у него появилась данная мысль; в его намерения вовсе не входило мыслить именно об этом. Мало того что он не чувствует себя хозяином собственных мыслей — он ощущает, что находится под властью какой-то недоступной пониманию внешней силы.
«На меня оказывается какое-то искусственное воздействие; чувство подсказывает мне, что кто-то привязал себя к моему духу и к моей душе — подобно тому как при игре в карты кто-то, подглядывающий из-за плеча игрока, может вмешиваться в ход игры» (больной шизофренией).
Больным свойственно считать, что мысли не только «делаются» для них, но и «отнимаются» у них. Исчезновение мысли сопровождается возникновением чувства, будто это произошло вследствие какого-то воздействия со стороны. Затем, вне всякого контекста, возникает новая мысль. Это тоже «делается» извне.
Больная рассказывает, что, когда она хочет о чем-то подумать — например, о каком-то деле, — все ее мысли внезапно расходятся, как занавес. Чем больше она старается, тем больше ей приходится страдать (словно из ее головы вытягивают веревку). Все-таки ей удается удержать эти мысли или восстановить их в себе.
Необычайно трудно вообразить, что же именно представляют собой переживания, связанные с этим «деланием» («наведением») мыслей и «отнятием» мыслей. Мы вынуждены просто принять к сведению соответствующие сообщения и довериться предоставляемым в наше распоряжение описаниям феноменов, которые в остальном легко распознаются и которые не следует смешивать с необычными по своему содержанию мыслями, немотивированными идеями или навязчивыми явлениями.
Существует еще один аномальный модус представления мыслей. Никто не «говорит» их больному, они не «делаются» для него, он не оказывает им никакого противодействия. Тем не менее мысли не принадлежат ему и не имеют ничего общего с тем, о чем он обычно думает; они внезапно «вручаются» ему, появляясь, подобно вдохновению, откуда-то извне:
«Я никогда их не читал и не слышал. Они приходят непрошеными. Я не отваживаюсь считать себя их источником, но я счастлив, что. не мысля их, тем не менее знаю их. Они приходят внезапно, подобно дару, и я не смею полагать, что они — мои» (Gruhie).
Это ощущение «сделанности» может охватить любую форму человеческой активности — не только мышление, но и двигательную активность, речь, поведение. Во всех этих феноменах принципиальную роль играет момент воздействия на волю. Речь идет о чем-то существенно ином, нежели жалобы лиц, страдающих психопатиями и депрессиями и утверждающих, будто они утратили способность действовать и превратились в настоящие автоматы; в данном случае мы имеем в виду элементарное переживание реального воздействия, оказываемого извне. Больные ощущают, что их что-то тормозит и задерживает. Они не могут делать то, что хотят: стоит человеку захотеть поднять какой-либо предмет, как его рука чем-то удерживается; он оказывается во власти какой-то психической силы. Больные ощущают, что их тянут назад, что их лишили способности двигаться, обратили в камень. У них внезапно возникает чувство, будто они больше не могут идти — словно их охватил паралич, — после чего они столь же внезапно продолжают идти дальше. Их речь вдруг обрывается. Они осуществляют движения помимо своего желания, испытывая при этом удивление из-за того, что рука направляется ко лбу, что приходится напасть на другого человека и т. д. В их намерения это вовсе не входило. Все это ощущается как действие некоей чуждой, недоступной пониманию силы. Больной, о котором сообщает Верце (Berze). говорит: «Я вовсе не кричал; это из меня кричали голосовые связки… Руки поворачиваются то туда, то сюда, я не управляю ими и не могу их остановить». Речь идет о феноменах, которые, как кажется, выходят за рамки доступного нашему воображению. С одной стороны, в них сохраняется некоторое сходство с волевым актом; с другой стороны, они похожи на аутистические рефлекторные движения, которые мы только наблюдаем. Они «делаются» для человека, но не осуществляются им самостоятельно. Следующие отрывки из описания, принадлежащего самому больному, проливаюг дополнительный свет на природу обсуждаемых феноменов:
«Особенно замечательно это «чудо кричания»: мои дыхательные мышцы… приводятся в движение таким образом, что я оказываюсь вынужден кричать — если я не предпринимаю нечеловеческих усилий, чтобы сдержать себя… что не всегда бывает возможно из-за внезапности импульса, или, точнее говоря, я должен неустанно сосредоточивать все свое внимание на этой точке… Иногда крики повторяются с такой скоростью и частотой, что мое состояние становится невыносимым… поскольку в моих воплях встречаются членораздельные слова, нельзя сказать, чтобы моя воля была совершенно ни при чем… Только о нечленораздельных воплях можно сказать, что они и вправду вынуждены и автоматичны… Вся моя мускулатура подвергается воздействию, которое можно приписать только какой-то внешней силе… Трудности, с которыми мне приходится сталкиваться, когда я хочу поиграть на фортепиано, также не поддаются описанию: это паралич моих пальцев, изменение направления моего взгляда, отклонение пальцев от правильных клавиш, ускорение темпа из-за преждевременных движений пальцев и т. д.". У того же больного мы встречаем аналогичные переживания, связанные со «сделанными мыслями», «отнятием мыслей» и т. д. (Schreber).
Известны также случаи, когда в качестве «сделанных» переживаются инстинктивные влечения — в частности, сексуальные.
Больной шизофренией описывает «метафизическое наслаждение с девушками без всякого личного контакта… Хорошенькая девушка, проходя мимо, кокетливо стреляет глазками. На нее обращаешь внимание. Вы знакомитесь, вы словно любовная пара. Чуть погодя она делает жест рукой в направлении своего лона. Она хочет вызвать сексуальное возбуждение на расстоянии, телепатически, без физического контакта и привести к поллюции, как при настоящем объятии». Больная объясняет свое состояние так: «Мне сделали характер».
(б) Единство «Я»
Переживание фундаментального единства «Я» может подвергаться заметным изменениям. Например, иногда во время разговора мы замечаем, что говорим словно автоматически (хотя, возможно, вполне правильно); мы можем наблюдать за самими собой и слушать себя как бы со стороны. Если такое раздвоение длится достаточно долго, обычное течение мыслей нарушается (больные описывают это явление в самых ясных словах и выражениях); но за короткий промежуток времени мы переживаем «раздвоенность» собственной личности без каких бы то ни было расстройств. Речь здесь идет не о широко известных фактах, которые мы привыкли описывать формулами типа: «Две души живут во мне / И обе не в ладах друг с другом»^, не о борьбе разума со страстями и т. п. Нас также не должны вводить в заблуждение больные, считающие раздвоением личности собственные навязчивые идеи или по тем или иным причинам объявляющие себя носителями раздвоенного «Я» (как, например, при аутоскопических галлюцинациях). Наконец, переживание, которое мы здесь имеем в виду, не может быть отождествлено с так называемым раздвоением личности, представляющим собой объективную данность при альтернирующем состоянии сознания. Переживание раздвоенности в истинном смысле возникает только тогда, когда характер развертывания двух рядов событий психической жизни позволяет говорить о двух отдельных, абсолютно независимых друг от друга личностях, каждой из которых свойственны свои переживания и ассоциации в сфере чувств. В старом автобиографическом тексте патера Сурина (Surine мы находим выразительное (со скидкой на религиозный характер языка) описание именно такого переживания:
«Дело зашло настолько далеко, что мне показалось, будто Бог из-за моих грехов позволил, дабы в Церкви произошло нечто необычное (патер практиковал экзорцизм. — К. Я.). Дьявол покидает тело одержимого и вселяется в мое тело. валит меня на землю и жестоко избивает в течение нескольких часов. Я не могу описать в точности, что же со мною происходит: этот дух объединяется с моим духом и отнимает у меня сознание и свободу моей собственной души. Он царит во мне как какое-то другое «Я», будто у меня две души: одна лишена возможности распоряжаться собственным телом и загнана в угол. тогда как другая — захватчица — обладает непререкаемой властью. Оба духа борются внутри одного тела, и моя душа оказывается, так сказать, разделенной надвое. Одна часть подчинена этому дьяволу, а другая действует согласно собственным или Божественным побуждениям. Я чувствую глубокий покой и согласие с Богом и одновременно не знаю, откуда берется то страшное неистовство и та ненависть к Нему, которые я ощущаю в себе, то бешеное желание оторваться от Него, которое всех так изумляет: но я чувствую также великую радость и кротость духа, которая кричит во мне наряду с дьяволом. Я ощущаю себя проклятым, я испытываю ужас — словно в одну из моих душ вонзились шипы отчаяния, моего собственного отчаяния, тогда как моя вторая душа вовсю насмехается над виновником моих страданий и проклинает его. Мои крики доносятся с обеих сторон, и я не могу понять, что же в них преобладает — радость или ярость. Когда я приближаюсь к причастию, меня начинает бить безумная дрожь, которую я не в силах остановить: кажется, что она вызвана как страхом его непосредственной близости, так и преклонением перед ним. Одна душа побуждает меня перекрестить собственные уста, а вторая останавливает меня и заставляет в бешенстве кусать пальцы. Во время таких приступов мне бывает легче молиться; мое тело катается по земле, и священники проклинают меня, словно я — Сатана; я испытываю радость из-за того, что стал Сатаной, — но не потому, что бунтую против Бога, а из-за собственных жалких грехов» (судя по всему, патер стал жертвой шизофренического процесса).
Описания этих переживаний раздвоенности — когда «Я» в действительности одно, но ощущает себя как два, живет одновременно в двух ассоциативных рядах и обладает знанием об обоих, — редки, но примечательны. Факты подобного двойного существования не могут быть оспорены, а относящиеся к ним формулировки всегда противоречивы.
(в) Идентичность «Я»
Третий признак сознания «Я» — осознание собственной идентичности во времени. Часто приходится слышать, как больные шизофренией, говоря о своей жизни до начала психоза, утверждают, что это были не они сами, а кто-то другой. Приведем пример:
«Рассказывая свою историю, я сознаю, что все это было пережито только частью моего нынешнего «Я». То, что было до 23 декабря 1901 года, я не могу назвать своим нынешним «Я»; прошлое «Я» ныне кажется мне маленьким карликом внутри меня. Это неприятное чувство; мое ощущение бытия нарушается, когда я описываю свои прошлые переживания в первом лице. Я могу делать это только прибегая к образным представлениям и сознавая, что карлик царил до упомянутого дня. но его роль уже исчерпана» (Schwab).