Современные представления о связи установки и поведения
Начнем с того, что современная социальная психология усматривает одну из причин отсутствия отчетливо выраженной связи между установкой и поведением в том, что исследователи часто используют слишком обобщенные критерии как для выявления установки, так и при определении поведения. Так, скажем, если вы обнаружили у человека некую общую человеколюбивую, гуманистическую установку в противоположность мизантропической, а потом выясняете, что он не любит индивидов А, Б, В, а субъекта Г так просто ненавидит, то это вовсе не означает, что у данного человека поведение не соответствует установке. Здесь, конечно, есть проблема, но она, скорее, философского плана. Суть ее в том, что сколько угодно найдется индивидов (а может быть, их даже и большинство), которые очень положительно относятся к человеку вообще, но в любом конкретном человеке видят угрозу, испытывают к нему зависть, злобу, агрессию, либо рассматривают его как потенциальную жертву для своих манипуляций.
Поэтому для иллюстрации того, как расходятся общие и специфические установки, возьмем другой, более конкретный пример. Допустим, человек может положительно относится к фруктам, но при этом на дух не переносить, скажем, персики.
С поведением дело обстоит точно так же. Человек выбирает для себя наиболее приемлемый способ поведения. У большинства людей, например, негативная установка в
отношении преступников и преступности. Но, вероятно, далеко не каждый, увидев, скажем, что в чужую квартиру забрались воры, бросится их задерживать, вязать по рукам и ногам или, по крайней мере, примется их увещевать, усовествлять, убеждая, что брать чужое – нехорошо, а воровать вообще грешно. Гораздо более вероятно, что многие в такой ситуации предпочтут позвонить в правоохранительные органы, чем самим вступать в схватку с преступниками.
Националистические или расистские установки тоже не обязательно могут вызывать откровенно расистское или националистическое поведение (о чем, кстати, свидетельствовало исследование Лапиера). В этом отношении очень показательны результаты долговременной, широкомасштабной компании по преодолению расовой вражды в США. Единственное, чего добились американцы, так это того, что на смену традиционному, откровенному расизму, пришел расизм современный, замаскированный, утонченный, получивший название символического расизма. Таким образом, американцы добились только одного – быть расистом в США стало неприлично и накладно, поскольку за выражение расистских взглядов могут не только лицемерно осудить на словах, но и присудить крупных штраф. Исчезла ли из-за этого расовая дискриминация? Нет, просто она приняла более изощренные формы. Следовательно, изменилась форма поведения, но не изменились установки. Американское общество как было расистским и националистическим, таким остается и поныне.
Попутно отметим, что, как полагают Ли Росс и Ричард Нисбетт (2000), достижение столь скромных результатов в крупномасштабных акциях, подобных кампании по установлению расовой терпимости в США, вполне закономерно. Ни одна из таких акций, заключают авторы, не приводила к какому-нибудь заметному успеху. Создатели таких проектов с помощью рекламы добивались лишь одного – щедрого финансирования из бюджета правительства и различных фондов.
Впрочем, вернемся к нашей теме. Итак, мы выяснили, что второй причиной, из-за которой создается впечатление, будто связь установка – поведение оказывается разорванной, является то обстоятельство, что исследователи склонны, как правило, ждать от человека какого-то конкретного, к тому же сиюминутного, поведения, детерминированного имеющейся у него установкой. Ведь именно так обстояло дело с конкретизацией поведения в исследовании Лапиера.
На самом же деле, нет никаких оснований полагать, что если у человека негативная установка в отношении, допустим, китайцев, то он непременно должен наброситься с кулаками на первого же встречного китайца, начать оскорблять его или, по крайней мере, плевать в его сторону.
Поведение – сложное явление, оно предопределяется множеством причин, причем, одновременно, поэтому при попытке выявить связь установки и поведения не стоит рассчитывать на проявление какого-то конкретного поведенческого паттерна. Эту связь необходимо искать в примерах более широкого спектра поведенческих актов. К тому же не стоит забывать и о поликаузальности, иначе говоря, о многопричинности любого поведения.
Ситуационные факторы
И одной из множества этих причин выступает ситуационное давление, которое, как мы уже отмечали, складывается из нормативного и информационного видов влияния. Особенно отчетливо это влияние ощущается в экстремальных ситуациях.
Вспомним исследование Стенли Милграма, в котором изучалось подчинение авторитету (о нем мы говорили в Разделе 6). Нет сомнения, что у подавляющего большинства испытуемых Милграма существовали отрицательные установки в отношении жестокости, истязания людей, а уж тем более, в отношении их калечения и убийства, даже ради науки. Но оказавшись в экстраординарной, незнакомой ситуации, почти все испытуемые не смогли противостоять ее давлению, и по сути, поступали вразрез со своим человеколюбивыми, гуманными установками.
Правда, здесь мы рассматриваем лишь один, наиболее очевидный, поверхностный уровень психической детерминации поведения. Если же посмотреть на результаты исследования Милграма с позиций теории психоанализа, как это делает Эрих Фромм, то картина будет выглядеть несколько иначе. А именно: испытуемые получали возможность выплеснуть свои бессознательные, агрессивные импульсы, не неся при этом никакой уголовной и даже нравственной ответственности. А то шоковое состояние, которое они переживали, объяснялось
сильнейшим конфликтом между сознательными установками и бессознательными импульсами, между Оно и Сверх-Я.
Конечно, и это рассуждение не может претендовать на исчерпывающее объяснение сложнейшего психологического кластера, заданного экспериментом Милграма. Но оно дает, по крайней мере, возможность задуматься о реальных психологических диспозициях людей, оказавшихся в сложных социальных ситуациях.
В целом же можно отметить, что чем опаснее, острее ситуация, тем в меньшей степени проявляются, с одной стороны, индивидуальные различия в установках, а с другой – вообще влияние социальных установок на поведение людей. (Вспомним тезис Густава Лебона о массе: интеллект пропадает, эмоциональность возрастает). Причем это свойственно не только для лабораторных условий. В литературе описано сколько угодно случаев, когда в ситуациях, опасных для жизни (например, при кораблекрушении), возникает паника, и люди, забыв о своих установках, например, о благородном, великодушном отношении к слабым -детям и женщинам, начинают вести себя в соответствии с принципом – выживает сильнейший.
К ситуационным факторам можно также отнести и наличие возможностей для реализации своих установок в конкретном поведении. Так, вне сомнения, у большинства людей имеются очень положительные установки в отношении материального достатка, богатой и обеспеченной жизни. Но далеко не у всех имеются возможности вести такой образ жизни, чтобы не испытывать материальных затруднений. В фильме «Кавказская пленница» один из героев констатирует этот ситуационный фактор как расхождение между желаниями и возможностями, поднимая тост за то, чтобы они совпадали, иными словами, за то, чтобы ситуационные факторы способствовали реализации установок. Здесь также уместно вспомнить теорию Тори Хиггинса о личностном расхождении, о которой речь шла в Разделе 3.
2.3. Диспозиционные факторы
Прочность связи установки и поведения предопределяется также диспозиционными характеристиками, т. е. личностными особенностями индивидов. В первую очередь это касается различий в степени самосознания. Закономерность здесь следующая – чем сильнее развито самосознание человека, тем отчетливее прослеживается связь между его установками и поведением. Об этом, в частности, заявляют Лин Миллер и Джозеф Граш (Miller & Grush, 1986), которые полагают, что установки имеют решающее значение для поведения тех людей, кто, во-первых, хорошо осознает свои собственные установки, и во-вторых, не склонен поддаваться влиянию чужих установок и поэтому мало обращает внимания на то, что думают другие, руководствуясь, как говорится, «собственным умом».
Проверяя свое предположение, Миллер и Граш выявляли 3 вида параметров: установки испытуемых, меру их подверженности нормативному влиянию, а также степень самосознания и самомониторинга.В результате исследователи установили, что у людей с высоким уровнем самосознания, но низким самомониторингом, поведение довольно жестко предопределяется установками. И наоборот, у людей с высоким самомониторингом, но низким уровнем самосознания, поведение в большей мере предопределяется нормативным влиянием, а вот связь между установками и поведением проявляется слабо.
Можно также предположить, что на связь установки и поведения оказывают влияние индивидуальные различия в локусах контроля.Скорее всего, у людей с внешним локусом контроля установки и поведение окажутся в меньшей степени связаны между собой, чем у людей с внутренним локусом, поскольку поведение первых в большей мере подчинено давлению ситуационных факторов.
Разумеется, еще справедливее это предположение в отношении людей, различающихся по шкале самоэффективностиАльберта Бандуры. Выше мы уже рассматривали пример с несовпадением желания и возможностей, или, установок и ситуаций. Понятно, что люди с высокой самоэффективностью, обладая положительными установками в отношении материального (и не только) благополучия, уверенные в себе, в своих силах и настроенные на успех, приложат больше настойчивости и упорства для реализации своих установок, чем люди с низкой самоэффективностью.
Правда, здесь нельзя обойтись без учета культурных факторов, которые могут быть одновременно как ситуационными, так и диспозиционными. Как известно, любимая русская
народная сказка – про Емелю, который достигал благополучия, согласно знаменитой формуле: «По щучьему велению, по моему хотению...».
В реальной жизни этот сказочный принцип нашел выражение в самоироничном афоризме, характеризующем массовые установки: «Мы хотим жить по-американски, а работать (в том числе и учиться) – по-русски». Еще один афоризм, ставший для очень многих мощным диспозиционным фактором, ослабляющим связь установки и поведения: «Где бы не работать, лишь бы не работать!».
Разумеется, диспозиционным этот фактор становится в силу своей изначально ситуационной сущности. Проще говоря, установки, в том числе и относительно собственного поведения, усваиваются, интернализуются индивидом из той культуры, в которой он воспитан и живет. Здесь как нельзя более кстати, подходит знаменитая формулировка марксизма: нельзя жить в обществе, и быть от него свободным, и не сознание людей определяет их общественное бытие, а наоборот – общественное бытие определяет сознание.
К вопросу о том, как формируются установки, мы еще вернемся в дальнейшем, а теперь кратко суммируем сказанное. Итак, мы выяснили, что связь установок и поведения существует, но она не всегда жесткая и прямолинейная. Иногда ее ослабляет и опосредует ситуационное влияние, иногда – различные диспозиционные причины. Кроме того, проблема состоит еще в том, что очень часто люди попросту не осознают свои установки и тогда они не могут выразить их в вербальном поведении, т. е. в виде мнения, или вербализованной установки. В этом случае выражением установок людей является их поведение, которое люди объясняют совсем другими причинами, а не своими бессознательными установками. Зигмунд Фрейд и теория психоанализа в целом называют это рационализацией, т. е. разновидностью психологической защиты.
Как мы помним, именно на этом аспекте социального поведения акцентирует внимание Густав Лебон и другие теоретики психологии масс, а также Дэрил Бэм в своей теории самопонимания.
С совершенно иных позиций природу социального поведения рассматривают авторы теорий разумного, рационального человеческого поведения – современные последователи философии и научной идеологии эпохи Просвещения, провозгласившей в XVIII веке приоритет разума в человеческой природе.
Теория планируемого поведения
К числу наиболее известных и влиятельных сторонников концепции рационального поведения человека можно отнести американских социальных психологов Айзека Эйзена и Мартина Фишбейна. Названные авторы полагают, и это естественно, что установки сознания непосредственно влияют на поведение, и данное влияние может быть выявлено с помощью исследовательских процедур. Проблема лишь в том, чтобы с высокой степенью точности конкретизировать как установки, так и поведение (1977). Для этого требуется тщательный анализ следующих 4 факторов:
1. Действие. Здесь определяется, какой вид поведения осуществляется. Это может быть конкретное политическое или экономическое поведение, какое-то межличностное взаимодействие и т.д.
2. Объект. Вэтом случае определяется, на какой объект направлено поведение: на определенного политического кандидата, на какой-либо товар, на близкого человека и т. п.
3. Контекст. Речь о том, в каком контексте осуществляется поведение: в какой конкретно политической системе – тоталитарной или демократической, в какой экономической ситуации – при достаточных средствах или при их отсутствии, на людях или в интимной обстановке.
4. Временной фактор. Анализируется конкретное время осуществления поведения: например, немедленно, через год, в течение нескольких лет, в определенную дату, допустим, 1 июня 2000 года и т. д. На основании этих положений А. Эйзен и М. Фишбейн разработали так называемую шкале самоэффективности(Штальберг Д., Фрей Д., 2001). Филип Зимбардо и Майкл Ляйппе называют ее «теорией когнитивно-опосредованного
действия» (Зимбарде Ф., Ляйпе М., 2000).
Сам А. Эйзен назвал свою теорию моделью разумного, или планируемого поведения
(Ajzen, 1991). При этом он исходит из предположения, что поведение человека носит по большей части рассудочный характер, что оно преимущественно рационально. Поэтому, полагает Эйзен, можно утверждать, что люди рассчитывают, обдумывают последствия своего поведения. Так что прежде, чем что-либо сделать, человек принимает взвешенное решение для достижения желательных и избегания нежелательных результатов. Таким образом, намерения всегда предшествуют поведению. Причем, речь идет не о намерении вообще добиться чего-то, а о намерении достичь конкретного результата, действуя определенным образом. Поэтому стоит уточнить, что концепция Эйзена учитывает лишь установку относительного конкретного вида поведения, оставляя вне сферы внимания установку относительно тех целей, которые преследует данное поведение.
Теория анализирует 3 основных компонента: установку в отношении конкретного вида поведения, социальные нормы и саму возможность осуществлять данное поведение. В зависимости от того, как будут сочетаться три этих элемента, предполагаемое поведение может состояться, а может и нет.
Что касается первого компонента, т. е. установки относительного данного поведения, то оно зависит от 2 факторов:
1. Знание о том, каких результатов можно достичь посредством данного конкретного поведения.
2. Оценка этих результатов, а следовательно, и то, насколько ценны они для того или иного человека. Понятно, что каждый из этих факторов будет варьироваться от человека к человеку.
Допустим две сотрудницы одного и того же учреждения, назовем их Надежда и Вера, будучи осведомленными о неустойчивом положении своего начальника, знают, что если собрать достаточное количество компрометирующих данных («компромата») на него, и вовремя представить их вышестоящему начальнику, то тем самым можно будет «свалить» своего босса и, может быть, даже занять его место. Одинаково зная о таких последствиях, обе эти сотрудницы, тем не менее, могут по-разному их оценивать. Одной, скажем, Надежде, такой результат представляет чрезвычайно привлекательным, в то время как для другой женщины, Веры, такой исход событий ценностью может не являться.
Второй компонент модели – это общественные нормы, т.е. социальный фактор, который также может влиять на намерения индивида. Другими словами, речь о том, как общество относится к данному виду поведения. Общественные нормы могут поощрять, а могут и порицать подобное поведение. Соответственно, человек может соблюдать эти нормы, и таким образом, поддерживать социальный порядок (поэтому людей, соблюдающие социальные нормы, и называют порядочными людьми), а может и не соблюдать (тогда говорят о непорядочности человека).
Чтобы проиллюстрировать это положение продолжим рассматривать наш пример с двумя дамами. «Подсиживание» своего начальника является хоть и распространенной, но, тем не менее, порицаемой формой общественного поведения. Следовательно, в сложившейся ситуации каждая из сотрудниц, Надежда и Вера, или обе вместе, могут вести себя как порядочно, так и непорядочно. От чего это зависит? Конечно, от того, насколько сильна их личная мотивация как для того, чтобы занять место своего начальника, так и для того, чтобы вести себя прилично. Как мы уже знаем, для Надежды очень соблазнительно стать начальником и получить власть (вспомним о компенсаторной теории власти А. Адлера). Поэтому она очень сильно мотивирована для того, чтобы «свалить» своего начальника и усесться в его кресло. Таким образом, все представления о порядочности, о своей неблагодарности и т.п., отступают для нее на второй план, становятся несущественными.
В то же время для Веры может статься, гораздо важнее быть не начальником, а порядочным человеком, поскольку власть ее мало интересует.
Третий компонент модели Эйзена касается самой возможности контролировать достижение индивидом того результата, на который он рассчитывает. Вновь обратимся к нашему примеру. Допустим, Надежда очень хочет стать начальником, кроме того, она готова ради этого «пуститься во все тяжкие», но тем не менее, она может не предпринимать никаких попыток свалить своего шефа, так как: а) она не до конца уверена в успехе своего намерения (может быть, положение начальника и не такое уж шаткое и «наверху» у него есть «лапа»); б) она не уверена, что на место «подсиженного» ею начальника, посадят именно ее, а не,
допустим, ту же Веру. Тогда для нее вообще нет смысла что-нибудь предпринимать, поэтому она может и никак не обнаруживать своих целей, а продолжать приветливо улыбаться начальнику, льстить ему, одобрять его действия, выжидая более удобного, на ее взгляд, момента, чтобы ударить наверняка. Следовательно, даже зная об установке человека, зная о социальных нормах и отношении индивида к этом нормам, мы не можем точно предсказать поведение, если не располагаем данными о том, как выглядит ситуация в глазах самого этого индивида, т. е. о том, насколько он уверен, что получит именно тот результат, на который рассчитывает. В данном случае лишний раз подтверждается положение о том, что установка и поведение могут быть разделены рядом опосредующих факторов, которые затрудняют возможность прямого увязывания установки и поведения.
Как видим, только сочетание всех трех компонентов модели Эйзена предопределяет замысел и осуществление поведения, да и то лишь в какой-то определенной ситуации. Оно и понятно, ведь установки, нормы, и возможность контролировать результаты изменяются от ситуации к ситуации, от проблемы к проблеме.
Кроме того, и это тоже явствует из теории планируемого поведения, большое значение имеет личностный фактор, прежде всего самосознание людей. Лин Миллер и Джозеф Граш (Miller & Grush, 1986) полагают, что установки имеют большое влияние на поведение тех людей, кто их осознает, и мало обращает внимания на мнение окружающих и, соответственно, на существующие социальные нормы и поведение других людей, продиктованное этими нормами.
Проверяя свою гипотезу, исследователи выявляли у испытуемых все три переменные модели Эйзена: установки, отношение к существующим социальным нормам, а также уровень их самосознания, и, в частности, показатели по шкале самомониторинга.В итоге выяснилось, что у людей с высокой степенью самосознания, но низким уровнем самомониторинга установки довольно прочно связаны с поведением. И напротив, у индивидов с высоким уровнем самомониторинга, но низким уровнем самосознания, поведение в большей мере было детерминировано общественными нормами, чем их собственными установками.
Добавим, что, по-видимому, взаимосвязь трех названных компонентов – установок, норм и поведения может выглядеть и не столь прямолинейно, как это следует из результатов исследования Миллера и Граша. По всей вероятности, высокий уровень самомониторинга позволяет индивидам хорошо ориентироваться в большинстве социальных ситуаций, и поэтому они могут соблюдать общественные нормы, противореча тем самым, собственным установкам, когда им это выгодно, и вести себя вопреки нормам и в соответствии с установками, когда ощущают, что такое поведение останется безнаказанным. И опять-таки окажется для них выгодным.
Нетрудно заметить, что теория разумного или обдуманного поведения Эйзена-Фишбейна является ничем иным как детализированным изложением модели поведения Курта Левина, о которой мы говорили в первом разделе книги: П=Ф(ЛО), где поведение также выводится из соотношения личностных, диспозиционных особенностей (Л) и ситуационных факторов (О -окружающая среда).
Как видим, теория планируемого поведения дает возможность прогнозировать лишь рациональное, обдуманное поведение. Да и то лишь в том случае, если нам досконально известны все переменные. Но люди далеко не всегда ведут себя рационально и обдуманно. Влияние многих факторов может заставить человека совершать поступки, идущие вразрез с его собственными интересами. Это могут быть и эмоциональные порывы (например, страх, сострадание, жажда мщения, влюбленность и т.д.), неумение предвидеть последствия, рассчитывать свои действия, конформность, бессознательные импульсы, да и обыкновенная глупость, наконец. Кроме того, особо следует отметить привычки и стереотипные способы действия в тех или иных ситуациях, приобретенные индивидом в прошлом, которые также могут значительно влиять на поведение.
Таким образом, теория планируемого поведения является хорошим инструментом прогнозирования действий, но в довольно ограниченном числе случаев.
Дело в том, что чаще поведение людей не носит рационально-спланированного характера. Поэтому предсказать то или иное поведение, основываясь на концепции Эйзена-Фишбейна, удается далеко не всегда.
Вместе с тем, необходимо подчеркнуть, что благодаря работам Эйзена и Фишбейна вновь активизировался интерес исследователей к изучению проблем, связанных с установками. Ведь как мы отмечали ранее, интерес к ним в конце 60 – начале 70-х годов прошлого века значительно снизился. Добавим также, что возрождение интереса к социальным установкам
происходило в контексте динамичного развития когнитивистского направления в социальной психологии. Все это привело к новым теоретическим и практическим исследованиям. Что же касается непосредственно теории Эйзена-Фишбейна, то под ее влиянием были созданы «Модель Рубикона», Хекхаузена и Головитцера, а также МОДЕ – модель Рассела Фазио (Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
Теории непланируемого поведения
Раньше мы уже не раз говорили о том, что не все психологи и далеко не все теоретические направления в психологии считают поведение человека рациональным и спланированным. В приложении к нашей теме это означает, что человеческие действия подчиняются не установкам сознания, а продиктованы совсем иными причинами: приобретенными привычками (научение) бессознательными импульсами, внешними факторами (ситуацией).
Наиболее известные из таких теоретических подходов – теории научения, психология масс, глубинная психология.
Точку зрения психологии масс на природу человеческого поведения мы довольно подробно рассматривали в Разделе 1. Если говорить о теориях глубинной психологии, а среди них наиболее известны психоанализ 3. Фрейда, аналитическая психология К. Г. Юнга и индивидуальная психология А. Адлера (все остальные – лишь модификации перечисленных), то их трудно анализировать в рамках сложившейся социально-психологической парадигмы, поскольку они плохо поддаются либо вообще не поддаются операционализации. Вместе с тем было бы неправильно вообще отказаться от использования теоретических положений глубинной психологии в рамках психологии социальной. Тем более, что даже теоретические модели американских психологов – наиболее радикальных сторонников операциональной верификации теорий, часто создаются под влиянием концепций глубинной психологии и психологии масс, на что мы неоднократно указывали в предыдущих разделах. Таким образом, имеет смысл хотя бы вкратце охарактеризовать взгляды теоретиков глубинной психологии на детерминацию человеческого поведения.
Психоанализ
Как известно, психоанализ полагает самым глубинным основанием человеческого поведения бессознательное, отводя сознанию лишь незначительную роль. Поэтому проблему психической, а тем более, социальной установки 3. Фрейд специально нигде не рассматривал (Шихирев П. Н., 1999). Структура психики человека, согласно ортодоксальной психоаналитической концепции, формируется по раз и навсегда заданной схеме и складывается из трех компонентов – Оно, Я, Сверх-Я. Наиболее фундаментальным элементом психического является Оно – интенция, с которой человек появляется на свет. В ней сосредоточен главный резервуар жизненной энергии организма человека и источник всей его поведенческой мотивации. Этот психический компонент побуждает человека с самого момента рождения бессознательно стремиться к получению удовольствия любым путем. Причем, любое удовольствие – от насыщения, дефекации, мочеиспускания, физических прикосновений и даже воображения – переживается человеком, как сексуальное, поскольку сопряжено с тактильным возбуждением эрогенных зон либо с фантазиями на эту тему.
Таким образом, Оно побуждает человека жить в соответствии с «принципом удовольствия» во что бы то ни стало. Иными словами, Оно подчиняется принципу удовольствия (Фрейд 3., 1990). Такова, можно сказать, изначальная биопсихическая установка человеческого существа. Понятно, что она абсолютно нереалистична, так как удовольствие может стать таковым только в сопоставлении с неудовольствием (т. е. болью, страданием, неудовольствием и т.д.). Осознав эту проблему, 3. Фрейд развел переживания неудовольствия и удовольствия, как состояния напряжения и разрядки напряжения (Фрейд 3., 1990).
В период социализации у ребенка, когда им переживается Эдипов комплекс, происходит завершение формирования еще одной психической инстанции – Сверх-Я (Идеал – Я), о чем мы уже кратко упоминали в Разделе 3. Этот элемент человеческой психики, также полностью бессознателен, согласно Фрейду. В нем представлены все те общественные нормы, которые
усваиваются человеком в процессе социализации. Собственно говоря, благодаря именно этой инстанции человек и становится человеком, социальным существом.
Сверх-Я побуждает человека слепо, т.е. бессознательно подчиняться общественным нормам и препятствует реализации принципа удовольствия. Поскольку нормы общества для того и создаются, чтобы удерживать индивидов в рамках общественного, человеческого поведения и затруднять прямое и непосредственное удовлетворение биологических инстинктов, направленных на получение удовольствия, то диктат Сверх-Я создает постоянное напряжение -неудовольствие. И ситуация была бы безвыходной, или как говорят врачи, несовместимой с жизнью (ведь с одной стороны – Хочу, а с другой – Нельзя), если бы не третий психический компонент-Я.
Я, также как и Сверх-Я, формируется в процессе социализации, конкретно – в результате разрешения нарциссического комплекса. Но в отличие от Сверх-Я, Я содержит фрагмент рациональности, сознания. Он-то, этот фрагмент, и позволяет человеку не то, чтобы примирить два несовместимых элемента: влечение – Хочу, исходящее из Оно, и запрет – Нельзя, идущий от Сверх-Я, а найти между ними некий поведенческий компромисс. Как правило, он осуществляется в виде отодвигания, отсрочивания, оттягивания реализации принципа удовольствия, т.е. получения удовольствия в подходящее время и в приемлемой, с точки зрения социальных норм, форме. Одним словом, Я всегда стремится руководствоваться принципом реальности (3. Фрейд, 1990).
Таким образом, поведение человека является не чередой рационально спланированных действий, а результатом компромисса между двумя бессознательными интенциями -инстинктами и влечениями, с одной стороны, и нормами морали, запретами – с другой. Как видим, наличие в психике человека двух мощных антагонистических бессознательных сил приводит к необходимости зарождения сознания, которое, впрочем, не детерминирует поведение, а лишь в определенной степени влияет на него, придавая ему вид поверхностно-рациональных поступков.
Аналитическая психология
Автор теории аналитической психологии К. Юнг также не считал человека существом рациональным. Даже более того, рациональность и доминирование сознания в человеческом поведении он считал опасным, патогенным, чреватым тяжелыми психическими и социальными последствиями, как для индивида, так и для человечества в целом.
Юнг, в отличие от Фрейда, который все же увязывал будущность человеческого рода с расширением сферы сознательного в психике, и поэтому уповал на разумность человеческого поведения, разум и рациональность сами по себе ставил невысоко. Он полагал, что сознание как источник разумности и рациональности должно тесно взаимодействовать с бессознательным, прежде всего с коллективным бессознательным – источником мудрости. Поэтому основным принципом функционирования человеческой психики Юнг считает принцип комплиментарности(дополнительности). Его можно также назвать принципом компенсации,поскольку сознание и бессознательное не просто дополняют друг друга, но еще и компенсируют взаимные недостатки.
Коллективное бессознательное, согласно Юнгу, является мощнейшим, самым основным источником жизненным активности человека. Сознание же в этом отношении играет лишь подчиненную, вспомогательную роль. Модель структурирования психики в аналитической психологии, как видим, во многом схожа с аналогичной моделью в психоанализе. Правда, Юнг, в отличие от Фрейда, рассуждая о мотивации поведения, использует понятие психической установки.
Рассматривая проблему установки, Юнг намечает тот подход к детерминации поведения, который впоследствии использует и Курт Левин в своей формуле поведения.
Юнг старается учесть как субъективные, так и объективные факторы, обусловливающие готовность, предрасположенность человека к совершению тех или иных конкретных действий во вполне определенной ситуации. К числу таких диспозиционных факторов, оказывающих влияние на поведение, он относит врожденные свойства человека, качества, приобретенные в процессе воспитания, индивидуально-личностные убеждения, сформировавшиеся у человека на основе коллективных представлений.
В то же время ситуационными (объективными) факторами выступают влияние социального окружения и физической среды. При этом коллективные представления выступают одновременно в двух ипостасях: как внутренняя (субъективная) реальность и как внешний (объективный) или социальный фактор.
В совокупности все эти факторы определяют общую психическую установку человека, которая в свою очередь, приводит к тем или иным изменениям во взаимоотношениях между различными функциями психики (Лейбин В.М., 1977).
Помимо общей установки, считает Юнг, у человека имеется также установка, предопределяющая направленность его интереса на внешний (объективный) либо внутренний (субъективный) мир. Речь, как мы уже знаем из Раздела 3, идет соответственно о экстравертированной и интровертированной установках(Юнг К. 1998). В сущности, здесь мы вновь подходим к той классификации психологических типов личности, с которой мы уже знакомились раньше. Поэтому, чтобы не повторяться, просто отметим, что согласно Юнгу, в идеале как внешняя установка, так и внутренние предрасположения способны оказывать одинаковое воздействие на формирование любой из специфических установок – хоть экстревертированной, хоть интровертированной. Но реально внутренние и внешние факторы часто способствуют проявлению одной из них и препятствуют проявлению другой. В результате у человека складывается привычная, типичная установка. Иначе говоря, он становится либо экстравертом, либо интровертом. И тогда его поведение обусловливается интересом преимущественно к внешним объектам либо оно зависит от его внутренней, субъективной предрасположенности.
Поверхностный взгляд на модель Юнга «установка-поведение» может подтолкнуть к ошибочному выводу о том, что автор аналитической психологии рассуждает подобно социальным психологам-когнитивистам. Но это далеко не так. Юнг пишет не об установках сознания, а о бессознательных установках, поэтому и поведение человека, согласно Юнгу, является следствием его бессознательной установки, характеризующей его как определенный психологический тип, а не результатом сознательного планирования или установок сознания.
Теория самопонимания
Несмотря на принципиальное несходство теоретических позиций глубинной психологии и бихевиоризма имеется все же одна проблема, решая которую представители этих двух направлений, частично сходятся во взглядах. Речь, как можно догадаться, идет о понимании природы человеческого поведения. Бихевиоризм, как и глубинная психология, отрицает доминирование сознания в человеческом поведении. Дэрил Бем (1967, 1972), выступая с необихевиористских позиций, разработал теорию самопонимания,в которой он утверждает, что мы начинаем понимать то, что делаем, лишь понаблюдав за собственным поведением. Другими словами, лишь осмысляя свои поступки, свои действия, человек в состоянии понять, что он, собственно делает и почему (Росс Л., Нисбетт Р., 2000; Штрёбе В., Джоунас К., 2001; Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Поэтому, утверждает Бем, люди имеют весьма смутное представление о том, кто они такие и почему совершают те или иные действия. И лишь заняв по отношению к себе позицию внешнего наблюдателя, наблюдая свое поведение как бы со стороны, человек может прийти к выводу о его причинах. Таким образом, о своих установках, предпочтениях, симпатиях или антипатиях, вообще о своих личных диспозициях люди узнают не до того, как что-то сделают, а уже после того, как они это «что-то» совершили и проанализировали с одной стороны, свое поведение, а с другой – те условия, в которых это поведение осуществлялась (Росс Л., Нисбетт Р., 2000).
Данный здесь перевод названия теории Дерила Бела, self-perception theory, на мой взгляд, лучше отражает существо обсуждаемой концепции, чем, скажем, неудачный буквальный перевод «теория самоощущения», который дается в книге «Перспективы социальной психологии» (2001). Более удачный перевод, но также не совсем по существу, дается в книге Д. Майерса «Социальная психология» (1997) -«теория самовосприятия». Поэтому я предлагаю собственный перевод, который более подходит в данном случае, а именно: «теория самопонимания»)
Рассмотрим положения Д. Бема на конкретном примере, к тому же, очень типичном. Так, скажем, если спросить «среднего» учащегося ВУЗа – студента или студентку, зачем он (она) поступили в ВУЗ, то на первый взгляд, этот вопрос будет выглядеть глупым. Ответ кажется очевидным – чтобы учиться и получить специальность. Но действительно ли знания и определенная интеллектуальная профессия для всех студентов являются значимыми ценностями, входящими в их установки, которые предопределяют их поведение – поступление в ВУЗ? Сомнительно. Поэтому, если человек действительно, реально задумается о том, почему он оказался в ВУЗе, то сможет открыть для себя много неожиданного. Так, высшей ценностью, мотивирующей поступление в ВУЗ, для одних может оказаться возможность избежать службы в армии, для других – более легкие перспективы замужества – студентки или обладательницы диплома о высшем образовании выше котируются на рынке невест, да и вообще в вузовской молодежной среде легче найти потенциального мужа. Для кого-то студенческий статус и роль будут ценны тем, что ассоциируются с веселым, бесшабашным времяпрепровождением, с возможностью не работать, и тем самым, на «законных» основаниях продлить затянувшееся детство, избегать самостоятельности, быть на содержании у родителей и т.д. Наконец, для многих ценностью может оказаться возможность «быть как все»: «все поступают, и я поступил(а). Чем я хуже?».
Разумеется, можно предположить, что некоторая часть студентов (вероятно, не очень значительная) обнаружит, что для них ценностью являются знания и будущая профессиональная деятельность. (Мы осознаем, конечно, что это смелое предположение, но верить в это хочется.)
Итак, если человек обратит внимание на то, что он делает и задумается об этом, то он может сделать вывод о собственных установках и намерениях, считает Д. Бем. Другой вопрос -станет ли он делать это в обычных обстоятельствах и насколько объективным и бесстрастным будет его вывод о собственных диспозициях? Ведь в данном случае человек станет осуществлять самоатрибуцию. А мы уже знаем, в частности из Разделов 3 и 4, что человек почти всегда осуществляет самообъяснение в форме самооправдания и защиты Я-концепции (самосознания).
Кроме того, и мы это тоже уже обсуждали, при объяснении хоть собственного, хоть чужого поведения, люди склонны использовать правдоподобные каузальные атрибуции, делая выводы в соответствии с принципом доступности (каузальные схемы, эвристики доступности и т.д.).
Р. Нисбетт и Т. Уилсон, которые обсуждают теорию Д. Бема, приходят к выводу, что прямой доступ к когнитивным процессам в психике вообще отсутствует. Они утверждают, что для человека доступны лишь идеи и готовые умозаключения, т.е. конечные результаты этих процессов (Росс Л., Нисбетт Р., 2000).
Впрочем, это уже другая проблема. Для нас здесь важно понять основную идею тезиса Д. Бема о том, что люди чаще всего не знают и не осознают собственных установок. Поэтому установки не могут влиять на их поведение, не могут выступать причинами поведения. Связь здесь скорее обратная: поведение, став предметов собственного наблюдения и рассуждения, выявляет установку. На такой же обратной зависимости, где поведение формирует установку, настаивает и теория когнитивного диссонанса Лиона Фестингера, речь о которой впереди. Следовательно, поведение людей скорее характеризуется спонтанностью и бессознательностью, чем осознанностью и планированием.
Но если не установки, то, что детерминирует поведение людей? Понятно, что коль скоро Д. Бем выступает с позиции теории научения, то научение в любой его форме и служит причиной большинства поведенческих паттернов людей.
Большинства но, разумеется, не всех. Ведь очевидно, что если вы обнаружите, что ваша одежда из-за долгого отсутствия стирки и чистки благородно лоснится, как лацканы английского смокинга и после этого, скрепя сердце, решитесь-таки ее постирать, то в данном случае ваша положительная установка в отношении чистоты и опрятности будет причиной вашего поведения – стирки. Как, впрочем, очевидно и то, что собственно чистота и опрятность не для всех является ценностью и, соответственно, предметом установки.
Как видим, различные теоретические подходы по-разному оценивают степень осознанности и рациональности поведения человека. Одни вообще отрицают их наличие, другие признают частичное влияние сознания на поведение, третьи же настаивают на исключительной рациональности человеческого поведения. Мы уже не раз отмечали, что различные теории выбирают и анализируют разные проявления и аспекты одних и тех же
феноменов. Это означает, что в реальной жизни мы можем найти примеры как совершенно бессознательного, так и частично осознаваемого или даже преимущественно осознанного и спланированного поведения. В последнем случае на первый план выходят установки сознания, детерминирующие поведение.