Понятие и специфика социально-психологического механизма общения

Определение понятия. Под механизмами общения здесь подразумеваются те социально-психологические явления и про­цессы, возникающие в результате взаимовлияния людей друг на друга, которые оказывают самое непосредственное воздей­ствие на уровень их коммуникативной активности, глубину и полноту их психологического контакта и взаимопонимания, на характер и эффективность их коммуникативного поведения.

Данное определение в какой-то мере аналогично по суще­ству и общепринятой трактовке самого понятия механизма бе­зотносительно к его применению в той или иной области природных или социальных явлений. Оно предполагает харак­теристику устройства для передачи или преобразования дви­жения, которое вызывает движение других тел.

Этому смысловому значению понятия механизма впол­не отвечает и его применение к феноменологии таких явле­ний, как психическое заражение или подражание, внушение, убеждение или мода.

Последние способны выступать в роли именно такого пус­кового механизма коммуникативного поведения людей в груп­пе, в массе и коллективе, который влияет на ход, стадии и результаты всего процесса человеческого общения.

Соответствует этому же смыслу и другое значение тер­мина "механизм", означающее совокупность промежуточных состояний, которые претерпевает какое-либо явление. С этой точки зрения названные выше социально-психологические ме­ханизмы могут и сами рассматриваться как элементы или про­межуточные состояния в процессе развития человеческого общения, рассматриваемого в масштабе всемирной истории.

Наконец, заражение, подражание, внушение и т. д. могут быть предметом исследования и в качестве таких социально-психологических явлений, которые подчиняются своим соб­ственным внутренним специфическим механизмам развития и взаимодействия друг с другом.

Специфика механизмов общения. Наряду с общей харак­теристикой смыслового значения понятия и феноменологии ме­ханизма коммуникативного поведения правомерно говорить и о его специфике в отличие от других психологических меха­низмов — жизнедеятельности личности или общности, психи­ческого отражения или деятельности и др. Так, в отличие от психологических механизмов жизнедеятельности личности, свя­занных с реализацией ее внутреннего потенциала или внешней по отношению к нему социальной детерминации, механизмы общения реализуют прежде всего силу и потенциал внутригруп-пового и массового взаимодействия и взаимовлияния людей друг на друга.

В отличие от психологических механизмов функциониро­вания общности, где доминируют интегративные процессы как условия ее нормальной жизнедеятельности, механизмы общения включают в себя не в меньшей мере и способы дезинтеграции — групповой дифференциации, негативизма, деструктивного зара­жения и др.

В отличие от механизмов деятельности, в основе которой лежит осознанная и целенаправленная активность субъекта, ме­ханизмы общения носят преимущественно неосознаваемый, спонтанный и неподдающийся, как правило, сколько-нибудь полному социальному контролю характер.

Различия в сфере и месте доминирования механизмов об­щения. Вместе с тем механизмы общения могут дифференциро­ваться по месту их доминирования в историческом процессе развития человеческого взаимодействия. Специфика заражения и подражания состоит в том, что они носят печать более древ­него происхождения, нежели механизмы убеждения и моды.

Правомерно говорить и о специфических сферах домини­рования механизмов общения применительно к структуре со­циальной психики человека. Заражение, внушение, подражание, гипноз и мода доминируют в сфере психического бессознательного или поведения, мало контролируемого сознанием. Другое дело — механизм убеждения. Он предполагает достаточно вы­сокий уровень интеллектуального и в целом духовного разви­тия взаимодействующих индивидов.

И наконец, специфика механизмов личностно-опосредованного общения в отличие от массового деперсонифицированного, безличного контакта и взаимодействия состоит в тенденции их развития по мере роста сознания и социально-пси­хологической культуры как личности, так и общества.

Особенности взаимодействия между собой различных ме­ханизмов общения. Не меньший интерес представляет исследо­вание специфики взаимоотношений и взаимодействия друг с другом всех названных выше механизмов общения. Самая об­щая тенденция, позволяющая сгруппировать варианты этой специфики, сводится в основном к трем случаям:

1. Когда эти механизмы создают эффект взаимоусиления. Таково, например, соотношение механизмов заражения, подра­жания и внушения, которые по этой причине нередко отожде­ствляются друг с другом многими исследователями.

2. Когда данные механизмы действуют в режиме проти­воречия друг другу. Такова, например, взаимосвязь механиз­мов заражения, подражания и внушения, с одной стороны, и механизма убеждения — с другой.

3. Когда в одном механизме могут совмещаться совершен­но противоположные механизмы, доминирующие на различных стадиях его развития. Таков, например, психологический меха­низм моды, на разных этапах развития которой могут пооче­редно доминировать — то механизм противопоставления и негативизма, то механизм подражания и уподобления.

Психическое заражение

Механизм психического заражения. Одним из древнейших способов интеграции групповой деятельности является меха­низм социально-психологического заражения.

Его истоки уходят в глубины человеческой истории, а про­явления заражения бесконечно многообразны, это и заразитель­ные ритуальные танцы, и пляски членов первобытной общины, и массовые психозы, захватывающие в различные историчес­кие отрезки времени большие социальные группы людей.

Иногда даже целые народы могут быть подвержены мас­совым психозам, которые способны проявляться в разнообраз­ных вспышках душевных состояний: от массового спортивного азарта или религиозного экстаза до массового политически окращенного психоза (национализм или фашизм).

Проблема заражения в различное время затрагивалась в отечественной научной и публицистической литературе. Од­нако до настоящего времени остаются во многом неясными сам механизм и функции социально-психологического заражения.

Есть основание говорить о нескольких особенностях, от­личающих заражение от других, близких к нему способов со­циально-психологического общения.

Определение понятия психического заражения. В отличие от подражания, конформности и других форм адаптации инди­вида к нормам, шаблонам и эталонам, навязываемого по отно­шению к нему извне поведения, заражение выступает как форма спонтанно проявляющегося внутреннего механизма поведения человека.

Заражение характеризует во многом бессознательную, не­вольную подверженность индивида определенным психическим состояниям.

Оно осуществляется не через пассивное созерцание и бо­лее или менее осознанное принятие внешне очевидных образ­цов поведения (как при подражании), а через передачу психического настроя, обладающего большим эмоциональным зарядом, через накал чувств и страстей.

Указывая именно на эту важную особенность заражения, Н. К. Михайловский справедливо отмечал в свое время то об­стоятельство, что эффект заразительности внешнего воздей­ствия определяется не только силой его эмоционального заряда, но и самим фактом непосредственного психического контакта между общающимися людьми.

"Задача изящного искусства, — писал он, — состоит, меж­ду прочим, в том воздействии на воображение зрителя, читате­ля, слушателя, чтобы он до известной степени лично пережил изображаемое положение или психический момент. Великому художнику это удается, а великому оратору или проповедни­ку из тех, которые действуют главным образом на чувство, а не на разум, удается нечто большее. Ему удается воочию уви­деть, что сотни, тысячи слушателей заражаются его личным настроением или же относятся к его образам и картинам, как к чему-то живому, здесь, сию минуту присутствующему с пло­тью и кровью" [1, с. 143].

Секрет эмоционального воздействия в условиях непосред­ственного контакта заключается в самом механизме социаль­но-психологического заражения. Последний в основном сводится к эффекту многократного взаимного усиления эмо­циональных воздействий общающихся между собой людей.

При этом сила нарастания накала страстей, создающая психический фон заражения, находится в прямой пропорциональ­ной зависимости от величины аудитории и степени эмоциональ­ного накала индуктора.

Данный механизм очень хорошо сумел охарактеризовать Н. К. Михайловский в одной из своих работ, где анализируется выступление оратора перед аудиторией, насчитывающей не­сколько сот человек. При этом волнение, ощущаемое орато­ром, может быть выражено условно цифрой 10. При первых взрывах своего красноречия оратор передает каждому из слу­шателей половину этого своего волнения. Каждый из слушате­лей выразит это рукоплесканиями или усиленным вниманием. И будет, следовательно, видеть не только взволнованного ора­тора, а еще и множество напряженно внимательных или взвол­нованных своих товарищей по аудитории.

"Это зрелище, — пишет Михайловский, — будет, в свою очередь, усиливаться, что называется в парламентах "движением" (sensation). Положим, что каждый из слушателей полу­чает только половину этого всеобщего возбуждения. И тогда его волнение выразится не цифрой 5, а цифрой 750 (2,5 помно­женное на 300).

Что же касается самого оратора, этого центра, к которо­му со всех сторон возвращается поток возбужденного им волне­ния с преувеличенной силой, то он может быть даже совершенно подавлен этим потоком, как оно часто бывает с неопытными, неприспособившимися ораторами. Понятно, что в действитель­ности лавинообразный рост волнения не может быть так быстр, потому что не каждый же из трехсот слушателей видит со свое­го места 299 взволнованных товарищей. Но общий закон про­цесса именно таков" [1, с. 145].

Функции заражения. Наряду с рассмотрением механизма самого заражения нужно различать и другой вопрос — о назна­чении, применении и функциях заражения как способов груп­пового воздействия. Если подойти к вопросу с этой стороны, то будет очевидно, что в качестве средства психологического воздействия на группу заражение может использоваться в не­скольких различных случаях.

Во-первых, с целью еще большего усиления групповой сплоченности, когда такая сплоченность уже имеет место; во-вторых, как средство компенсации недостаточной организаци­онной сплоченности группы. Последнее осуществляется при условии недостатка средств и информации относительно пу­тей достижения необходимой сплоченности на какой-то рацио­нальной основе.

Именно с этим обстоятельством было связано, например, сознательное использование механизма заражения и внушения во времена господства фашизма в Германии. Специальным при­казом членам гитлерюгенда предписывалось в свою время кол­лективное прослушивание речей фюрера по радио. А именно в толпе (психологи знают об этом издавна) человек легче всего поддается заражению и внушению.

Внушение

Внушение как объект исследования. Как объект социаль­но-психологического исследования внушение стало рассматри­ваться сравнительно недавно. В. М. Бехтерев одним из первых предпринял попытку специального исследования данного явле­ния применительно к общественной жизни, хотя описание дан­ного феномена и определение его механизмов мы находим и у других авторов того времени (К. Н. Михайловский, Г. Тард, Г. Лебон и др.).

Поскольку внушение относится к числу почти столь же древних механизмов социально-психологического общения, как и заражение, постольку, естественно, особый интерес сейчас представляют именно те попытки изучения данного феномена, в которых реализуется стремление к историческому подходу.

Такой подход позволяет лучше понять природу и генезис этих механизмов, берущих начало у истоков человеческой истории.

Внушение и контрвнушение. В свете сказанного интерес представляет попытка Б. Ф. Поршнева объяснить через при­зму механизмов внушения (суггестии) и контрвнушения (кон­трсуггестии) по-новому ряд важнейших страниц древнейшей истории человечества.

Так, если с суггестией, по мнению Б. Ф. Поршнева, связа­на зависимость человека от принудительной силы коллектив­ных действий и представлений, уходящая в глубокие недра социальной психологии, то с контрсуггестией связано рожде­ние "внутреннего мира", психической независимости личности [2, с. 17].

Взаимодействием механизмов суггестии и контрсуггестии объясняется и исторический процесс социальной (демографи­ческой и лингвистической) дифференциации человечества, ко­торый нашел выражение, с одной стороны, в быстром расселении Homo sapiens по материкам и архипелагам земного шара в течение первых 15—20 тыс. лет нашей истории и, во-вторых, в факте возникновения множественности языков из некогда единого праязыка [2, с. 18—19].

И тот и другой процессы, имевшие место на заре челове­ческой истории, могут быть рационально поняты, по мнению Б. Ф. Поршнева, как результаты контрсуггестии, то есть со­противления человека, находящегося под бременем межинди­видуального давления, внушающей силе слова в рамках первой исторической общности "мы".

"Людей, — пишет Б. Ф. Поршнев, — раскидало по плане­те нечто специфически человеческое. Невозможно этот факт свести к тому, что людям недоставало кормовой базы на пре­жних местах: ведь другие виды животных остались и питаются на своих древних ареалах нередко и до наших дней — корма хватает. Нельзя сказать, что люди расселялись из худших гео­графических условий в лучшие, факты показывают, что имело место и противоположное. Им не стало тесно в хозяйственном смысле, ибо общая численность человечества в ту пору (в ка­менном веке) была невелика. Им, скорее, стало тесно в смысле проявления и развития бремени межиндивидуального давления" [2, с. 18—19].

Но если древнейшее расселение позволило человеку избе­жать бремени психологического давления, как бы прикрывшись от этого давления пространством, разделяющим людей, то мно­гоязычие явилось дополнительным щитом — щитом непонима­ния чужого слова, который также прикрывал человека от силы влияния суггестии.

Внушение и заражение. Признавая правомерность, зна­чимость и ценность предлагаемой Б. Ф. Поршневым гипоте­зы относительно генезиса исторического процесса с точки зрения концепции взаимодействия суггестии и контрсуггес­тии, нельзя вместе с тем не оставить за собой права полемики с ним по вопросу о природе и сущности самого феномена вну­шения в отличие от других близких или сходных с ним соци­ально-психологических механизмов психического воздействия на человека.

Само внушение (суггестия) рассматривается Б. Ф. Пор­шневым как разновидность или один из типов заражения наря­ду с подражанием. С этим нельзя целиком согласиться.

Конечно, между заражением и внушением есть много об­щего. Последнее состоит в том, что заражение и внушение явля­ются способами групповой интеграции, способами сколачивания общности в одно целое путем создания общего психического со­стояния, перерастающего затем в совместную групповую и мас­совую деятельность.

Далее, есть основание говорить о большой степени взаи­мовлияния заражения и внушения друг на друга. Посредством внушения может осуществляться заражение группы или боль­шой массы людей единым настроением.

Но если заражение единым социальным настроением ока­зывается результатом внушения, то в свою очередь заражение, психическое состояние общего настроя может выступать и вы­ступает уже в качестве важной предпосылки и существенного условия дальнейшего повышения эффективности внушающего воздействия.

Однако из всего сказанного не следует делать вывод о том, что внушение представляет собой лишь разновидность того же заражения.

На наш взгляд, внушение качественно отличается от за­ражения. Эти различия могут быть сведены к следующему.

Прежде всего в отличие от заражения, представляющего собой способ сопереживания людьми одновременно общего пси­хического состояния (почему и говорится о "заражении"), вну­шение не только не предполагает, но даже, более того, совершенно исключает или по крайней мере, как правило, ис­ключает психическое состояние равновеликого сопереживания идентичных эмоций и представлений объектом и субъектом внушения, индуктором и реципиентом.

С очень большой натяжкой можно было бы сказать о том, что внушение — это одностороннее заражение, когда источник заражения оказывает влияние, "заражает" других, сам при этом не поддаваясь силе и эффекту общего заражения.

Но и такое представление о внушении весьма неточно. Трудно себе представить человека, способного что-либо вну­шить другим, если он сам оказался во власти общего стихийно

возникшего настроения, если он сам явился жертвой психичес­кой "заразы", поразившей всех.

И наоборот, вызвать то или иное психическое состояние, заразить людей тем или иным настроением — это не значит пол­ностью идентифицироваться с создаваемым образом.

В противном случае даже блестяще исполняющий свою роль актер, покоряющий, "заражающий" своим настроением зрителя, должен был бы в буквальном смысле, а не условно убивать или избивать, войдя в роль, своего партнера.

Но искусство внушения в отличие от процесса заражения как раз и состоит в том, что оно носит несколько односторон­ний характер.

Внушающий должен заразить других, в какой-то мере, ко­нечно, заражая и себя, но при этом все время оставаться на до­статочно высоком уровне самоконтроля, чтобы не заразиться полностью и самому.

В отличие от заражения, внушение представляет собой более сложную форму социально-психологического воздей­ствия, исторически более молодую, чем заражение, и связан­ную с развитием вербальной активности человека и его индивидуальности.

Если заражение как процесс взаимодействия может носить неперсонифицированный характер, являясь результатом спон­танной, стихийной тонизации психического состояния группы или массы людей в результате простого психического контак­та общающихся, то внушение является процессом односторон­него активного и персонифицированного воздействия одного индивида на другого или группу людей.

В отличие от заражения, которое носит, как правило не­вербальный характер, то есть может осуществляться помимо речевого воздействия (танцы, игры, музыка, отдельные звуки, ритм и темп совместных движений и т. д.), внушение носит, наоборот, за исключением отдельных случаев гипноза и теле­патической связи, вербальный характер, то есть осуществля­ется посредством речевого сообщения.

Степень осознанности внушающего воздействия. Сам акт внушающего воздействия одного человека на другого может носить в различной степени осознанный характер.

В процессе общения люди постоянно воздействуют друг на друга, внушая или навязывая друг другу свое мнение, оцен­ки и настроение, но далеко не всегда осознают и расценивают это как факт внушения и взаимовнушения.

В. М. Бехтерев отмечал в этой связи, что "внушение есть один из способов влияния одних лиц на других, которое может происходить как намеренно, так и не намеренно со стороны вли­яющего лица и которое может осуществляться иногда совер­шенно незаметно для человека, воспринимающего внушение, иногда же оно происходит с ведома и при более или менее яс­ном его сознании" [3, с. 2].

Особенностью внушения в отличие от убеждения являет­ся его адресованность не к логике и разуму личности, не к ее готовности мыслить и рассуждать, а к ее готовности получить распоряжение, инструкцию к действию.

Естественно поэтому, что внушение не нуждается в сис­теме логических доказательств и глубоком осознании смысла сообщаемой информации.

"Внушение, — писал В. М. Бехтерев, — действует путем непосредственного прививания психических состояний, т. е. идей, чувствований и ощущений, не требуя вообще никаких до­казательств и не нуждаясь в логике" [3, с. 3].

Условия эффективности внушения. С особой силой вну­шение действует на лиц впечатлительных и вместе с тем не обладающих достаточно развитой способностью к самостоя­тельному логическому мышлению, не имеющих твердых жиз­ненных принципов и убеждений.

Это относится прежде всего к категории детей и подрост­ков. Высокая степень податливости внушению вообще свой­ственна людям, для которых характерны доминирование ситуативного психического настроя, а также состояние неуве­ренности в себе.

В число других важных условий эффективности внуше­ния как способа воздействия следует назвать также авторитет­ность источника информации, которая, в свою очередь, располагает к доверию и снимает сколько-нибудь значитель­ное сопротивление внушающему воздействию.

При соблюдении этих условий мнение и требования вну­шающего могут стать активными элементами сознания реци­пиента (его мотивами, побуждениями и т. д.) и оказывать значительное влияние на его поведение, восприятие и понима­ние окружающих людей.

Психологическая установка в процессе внушения. О том, сколь значительно воздействие внушенной установки на оцен­ки и характеристики, которые дает человек другим людям, ис­ходя, например, лишь из их внешних признаков, свидетельствует эксперимент, проведенный психологом А. А. Бодалевым.

Группе взрослых испытуемых были поочередно показа­ны фотографии молодого человека и пожилого мужчины. Ис­пытуемые, видевшие каждую из фотографий в течение пяти секунд, должны были словесно воссоздать облик человека, ко­торого они только что видели.

Показ фотографий сопровождался установкой — харак­теристикой изображенных на них лиц. Установками, предше­ствовавшими показу фотографии, были: "преступник", "герой", "писатель", "ученый".

Вот различные словесные портреты одних и тех же лиц, свидетельствующие о значительном влиянии установки на вос­приятие испытуемых: "Этот зверюга понять что-то хочет. Умно смотрит и без отрыва. Стандартный бандитский подбородок, мешки под глазами, фигура массивная, стареющая, брошенная вперед" (автор "портрета" — И; установка — преступник).

"Человек опустившийся, очень озлобленный. Неопрятно одетый, непричесанный. Можно думать, что до того, как стать преступником, он был служащим или интеллигентом. Очень злой взгляд" (автор "портрета" — К; установка — преступник).

"Молодой человек лет 25—30. Лицо волевое, мужествен­ное, с правильными чертами. Взгляд очень выразительный. Волосы всклокочены, не брит; ворот рубашки растегнут. Види­мо, это герой какой-то схватки, хотя у него и не военная форма (одет в клетчатую рубашку)" (автор "портрета" — Г; уста­новка — герой).

"Очень волевое лицо. Ничего не боящиеся глаза смотрят исподлобья. Губы сжаты, чувствуется душевная сила и стой­кость. Выражение лица гордое" (автор "портрета" — М; уста­новка — герой).

"Портрет мужчины примерно 50—53 лет. Открытое лицо, крупные черты, седые, вернее, седеющие волосы; лоб выпук­лый, с горизонтальными складками морщин. Очень выразитель­ные глаза, какие обычно бывают у умных, проницательных людей. Вокруг глаз множество морщинок, придающих лицу немного лукавое выражение.

Так и кажется, что этот человек при встрече обязательно начнет с шутки. Нижнюю часть лица не помню. Запомнились руки — небольшие, нерабочие, покрытые волосами. Портрет писателя... Мне кажется, что это лицо человека, любящего де­тей и пишущего для них. Судя по непринужденному виду, он привык позировать, наверное, это известный писатель. Еще раз хочется подчеркнуть, что наиболее запоминаются в портрете глаза. Человек с такими глазами, должно быть, хорошо знает и любит жизнь, людей..." (автор "портрета" — В; установка — писатель).

"Человек лет шестидесяти, лысый, с папиросой в руке. Черты лица крупные, правильные. Голова большая, лоб высо­кий и широкий, настоящий лоб ученого. Взгляд и выражение лица ученого говорят о том, что он напряженно и мучительно решает какую-то проблему" (автор "портрета" — Д; установ­ка — ученый) [4, с. 39—40].

Внушение является важным фактором общественной жизни и находит применение во всех сферах социальных отношений.

Внушение применяется как метод активизации групповой деятельности — производственной, учебной или спортивной. Широки возможности применения внушения, в частности гипно­за, в медицинских целях как фактора групповой психотерапии.

Убеждение

Убеждение как объект исследования. За последнее время в отечественной философской и психологической литературе возрос интерес к проблеме убеждения.

Нетрудно заметить, однако, что основное внимание ис­следователей сосредоточено не столько на изучении убежде­ния как способа социально-психологического воздействия на поведение и процесс формирования мировоззрения личности, сколько на рассмотрении убеждения в качестве продукта иде­ологического воздействия, в качестве специфического компо­нента психической структуры и мировоззрения воспитуемой личности.

Конечно, недооценка названного аспекта понятия убеж­дения не является случайной. Она объясняется тем, что пробле­ма убеждения не была объектом достаточно тщательного логического, структурно-функционального и социально-психо­логического анализа.

Как социально-психологическое явление, убеждение пред­ставляет собой весьма специфический компонент как структу­ры воспитуемой личности, так и способа организованного воздействия на психику человека.

Последнее связано с рядом обстоятельств, в числе кото­рых следует назвать:

— во-первых, все возрастающее значение методов убеж­дения в сравнении с методами принуждения как основными ме­тодами регулирования практики человеческих отношений;

— во-вторых, возрастающий уровень активности лично­сти, также предполагающий главным образом применение ме­тода убеждения в большей мере, чем других способов социально-психологического воздействия (например, внушения).

Понятие убеждения. Понятие убеждения имеет ряд различ­ных смысловых значений, из которых, на наш взгляд, три явля­ются основными.

Во-первых, есть основание говорить об убеждении как спе­цифическом элементе системы представлений и взглядов человека, неотделимых от всего его жизненного опыта и побужде­ний к деятельности.

Во-вторых, как о процессе освоения человеком внешне­го мира, предполагающем качественное изменение исходных установок под влиянием жизненного опыта и идейного воз­действия извне.

И, наконец, в-третьих, как о способе сознательного и орга­низованного воздействия на психику индивида извне.

В данном случае речь пойдет именно о последнем смыс­ловом значении понятия убеждения.

Специфика убеждения. Как и внушение, убеждение в ка­честве способа социально-психологического воздействия ис­пользуется для того, чтобы превратить сообщаемую индивиду или группе лиц информацию в систему установок и принципов личности.

В отличие от внушения убеждение основывается на сис­теме логических доказательств и предполагает осознанное от­ношение того, кто ее воспринимает.

Естественно, что исторически убеждение как способ со­циально-психологического воздействия стало применяться в со­циальной практике значительно позже, чем начали действовать механизмы социально-психологического внушения и заражения.

Это естественно, поскольку необходимость критическо­го освоения, сознательного принятия или непринятия поступа­ющей извне информации предполагает достаточно высокий уровень интеллектуального развития человека.

Из этого вовсе не следует, что в процессе формирования убеждений человека или в самом акте убеждающего воздей­ствия отсутствует элемент неосознанного.

В свое время еще Платон отмечал, что убеждение людей может осуществляться не только путем логических доказа­тельств истинности нового знания, но и путем внушения.

Ораторы и судьи, по мнению Платона, часто убеждают "не путем просвещения знанием, а путем внушения слушате­лям желательного для себя мнения" [5, с. 145].

Степень эффективности убеждающего воздействия в оп­ределенной мере зависит от степени заинтересованности в этом человека, на которого направлено данное воздействие.

Иными словами, не только в случае внушения, но и в слу­чае убеждения необходим известный минимум предрасположе­ния слушателя к восприятию и принятию сообщаемой информации.

"Внешняя власть, — писал в этой связи Л. Фейербах, — предполагает, стало быть, внутреннюю психическую власть, эгоистический мотив и интерес, без которого она для меня нич­то, не проявляет надо мною власти, не внушает мне чувства зависимости. Зависимость от другого существа есть в действи­тельности только зависимость от моего собственного существа, от моих собственных влечений, желаний и интересов" [6, с. 578].

Одним из важнейших признаков предрасположенности ин­дивида к убеждающему воздействию является наличие заинте­ресованности в получении соответствующей информации, потребность в осмыслении волнующей проблемы.

Относительность границы между убеждением и внушени­ем, между высокой и низкой ступенями активности индивида в процессе переработки поступающей извне информации обна­руживается и в самом результате этих воздействий.

Одним из них является убеждение как элемент высокой степени активности взглядов и представлений человека, нераз­рывно связанных с его эмоциональной сферой и побуждениями к действию.

Убеждение и внушение. Если результатом внушения яв­ляется преимущественно автоматическое, не всегда сознатель­ное поведение как непосредственная реакция на внешнее воздействие, то результатом убеждения со временем также может стать даже бессознательное поведение.

Однако этим и исчерпывается сходство результатов вну­шения и убеждения, поскольку в отличие от внушения убеждение как способ воздействия не имеет своим прямым и непосредствен­ным результатом бессознательное, привычное поведение.

Привычность и бессознательность поведения под влияни­ем убеждения могут стать лишь результатом полного слияния взглядов и представлений человека, выступающих в качестве убеждений, с его чувствами и волей.

А это достигается постепенно, по мере слияния убежде­ний со всеми другими важнейшими компонентами структуры личности.

Переход убеждений в побуждения. Процесс слияния или перерастания убеждений в побуждения личности является од­новременно и высшим критерием прочности и действенности сформировавшихся убеждений.

"...Убеждение и знание только тогда и можно считать ис­тинным, — писал Н. А. Добролюбов, — когда оно проникло внутрь человека, слилось с его чувством и волею, присутству­ет в нем постоянно, даже бессознательно, когда он вовсе о том и не думает" [7, с. 250].

В этом же смысле о закономерности перехода от стадии сознательного убеждения к убеждению-побуждению, переходя­щему в бессознательную привычку, говорил и А. С. Макарен­ко: "Наше поведение должно быть сознательным поведением человека бесклассового общества, но это вовсе не значит, что в вопросах поведения мы всегда должны апеллировать к созна­нию. Это было бы слишком убыточной нагрузкой на сознание. Настоящая широкая этическая норма становится действитель­ной только тогда, когда ее "сознательный" период переходит в период общего опыта, традиции, привычки, когда эта норма начинает действовать быстро и точно, поддержанная сложив­шимся общественным мнением и общественным вкусом" [8, с. 111—112].

Из специфики убеждения как структурного компонента личности, сочетающего в себе элементы сознательного и бес­сознательного, вытекает и необходимость учета природы убеж­дения при совершенствовании убеждения уже как метода педагогического воздействия.

Условия эффективности убеждающего воздействия. Слож­ность и многогранность процесса убеждающего воздействия предполагает воздействие как на рациональную, так и на эмо­циональную сферы личности, активное взаимодействие убеж­дающего и убеждаемого, нередко перерастающее в явную или скрытую дискуссию.

Для того чтобы убеждение как метод воздействия было наиболее эффективным, оно должно отвечать целому ряду ос­новных требований:

1. Содержание и форма убеждения должны отвечать уров­ню возрастного развития личности.

2. Убеждение должно строиться с учетом индивидуальных особенностей воспитуемого.

3. При всех условиях убеждение должно быть последова­тельным, логичным, максимально доказательным.

4. Убеждения должны содержать как обобщенные положе­ния (принципы и правила), так и конкретные факты, примеры.

5. При убеждении часто бывает необходимым анализиро­вать факты поведения, которые одинаково известны собесед­никам. Это дает возможность избежать сомнений как в истинности самого факта, так и в характере общего вывода.

6. Убеждая других, воспитатель должен сам глубоко ве­рить в то, что он сообщает (А. Г. Ковалев).

Включая в себя, с одной стороны, систему рассуждений и доказательств, а с другой — средства эмоциональной вырази­тельности, действующие заразительно на собеседника, убеж­дение не сводится ни к одной из названных сторон.

Поэтому убеждение как способ социально-психологичес­кого воздействия нужно отличать, с одной стороны, от систе­мы формально-логических доказательств и морализирования, а с другой — от способов простого заражения или возбуждения психического состояния окружающих.

Подражание

Заражение и подражание. Одним из наиболее массовид-ных явлений социально-психологического общения является под­ражание, самым тесным образом связанное с заражением и внушением.

Вопрос о соотношении подражания, внушения и зараже­ния является спорным. Часть исследователей рассматривает за­ражение как проявление подражания. Так, французские социологи А. Вигуру и П. Жукелье говорили о психическом заражении как разновидности подражания, квалифицируя, в частности, психическую заразу как случай непроизвольного подражания. "Психическая зараза является одной из форм под­ражания, но это подражание непроизвольное" [9, с. 190].

По мнению же французского социолога Г. Лебона, подра­жание, наоборот, представляет собой лишь частный случай за­ражения. "Подражание, — писал он, — которому приписывается такая крупная роль в социальных явлениях, в сущности состав­ляет лишь одно из проявлений заразы" [10, с. 255].

Тард считал, что подражание связано с природой гипно­тизма, является разновидностью последнего [11, с. 89].

В попытках сближения понятий заражения, подражания и внушения есть известная доля оснований, поскольку все эти ме­ханизмы социально-психологического общения не поддаются полному контролю сознания человека.

Этим, видимо, объясняется и то обстоятельство, что Б. Ф. Поршнев рассматривал подражание и внушение как раз­личные формы психического заражения людьми друг друга, ведущими к известной стандартизации поведения, а при опре­деленных условиях и к нивелировке личности.

При этом уровень, степень интенсивности функциониро­вания различных форм психического заражения в пределах той или иной социальной общности находятся в прямой зависимос­ти от степени ее однородности, от уровня присущего этой об­щности сознания и чувства "мы", от степени внутренней солидарности, взаимного доверия, а следовательно, и степени взаимной внушаемости.

Чем сильнее чувство противопоставления "мы" и "они", тем выше коэффициент взаимной доверчивости и тем боль­ше шансов для фунционирования внушения и взаимной мис­тификации.

Вот почему, в частности, возможности для иллюзорных форм сознания столь велики (конечно, наряду с другими причи­нами) в условиях такой классически замкнутой формы общно­сти людей, какой являлась, например, первобытная община.

Ясно, что опасность мистификации общественного созна­ния не в меньшей степени может угрожать и тем социальным общностям, которые доводят механизм противопоставления себя другим общностям до уровня сознательной изоляции от других наций и народов. Примером этого может служить исто­рия нацизма в Германии.

Стремясь подчеркнуть тесный характер взаимодействия заражения, подражания и других механизмов общения, некото­рые исследователи иногда недооценивают те различия, кото­рые существуют между этими механизмами.

Так, социальные психологи Г. Гибш и М. Форверг из фак­та тесного переплетения различных механизмов общения дела­ют вывод о тождественности идентификации с сознательным подражанием: "Сознательное подражание... мы называем иден­тификацией. Если мы сознательно подражаем какому-либо жи­вому существу, то мы идентифицируем себя с ним" [12, с. 128].

Конечно, сознательное подражание может в определенных случаях быть проявлением идентификации. Однако это не дает оснований для отождествления данных понятий.

Анализ наблюдений и экспериментальных данных, полу­ченных целым рядом отечественных и зарубежных психологов, приводит к заключению, что процесс идентификации личности может осуществляться не только через подражание, но и через другие механизмы социально-психологического общения: зара­жение, убеждение, негативизм, конформизм и т. д.

Как правило, эти механизмы тесно переплетаются и вза­имодействуют друг с другом. Так, по данным Т. В. Драгуно-вой, образцы поведения взрослых усваиваются подростками как путем прямого подражания (моде, курению, лексикону и т. д.), так и путем самовоспитания интеллектуальных и физи­ческих качеств.

Венгерские психологи В. Геллес и М. Дьердь, исследуя ус­ловия и мотивацию татуировки в среде 9—15-летних мальчи­ков — воспитанников детских домов, обнаружили различные механизмы идентификации, в том числе как подражание взрос­лым, так и негативизм по отношению к ним.

Таким образом, на основе всего сказанного выше есть осно­вание различать понятия подражания и заражения, равно как и дру­гие близкие к ним термины: внушение, идентификация, мода и т. д.

Различия между заражением и подражанием, на наш взгляд, сводятся к следующему: заражение характеризует подвержен­ность индивида определенным психическим состояниям и осу­ществляется через сопереживание им этих внутренних психических состояний, настроений, переживаний других лю­дей.

Подражание направлено на воспроизведение индивидом определенных внешних черт и образцов поведения, манер, дей­ствий, поступков, которые характеризуются и сопровождают­ся при этом определенной эмоциональной и рациональной направленностью.

Роль, виды и функции подражания. Явление социально-пси­хологического подражания, подмеченное еще А. Смитом и ис­следованное Н. К. Михайловским, нашло отражение в работах Г. Тарда, Д. М. Болдуина, У. Мак-Дауголла, Г. Зиммеля и др.

Особенно большое значение этому феномену было придано в работах Г. Тарда. Последний разделял подражание на несколько видов: 1) логическое и внелогическое; 2) по последовательности и механизму движения — на внутреннее и внешнее; 3) по степени устойчивости — подражание-мода и подражание-обычай, 4) по социальной природе — подражание внутри класса и подра­жание одного класса другому и т. д. [11, с. 145, 200—251].

Рассматривая подражание как универсальное социальное явление, аналогичное наследственности в биологии и молеку­лярному движению в физике, Г. Тард пытался объяснить при помощи подражания всю общественную жизнь.

"В общественном отношении, — писал он, — все оказывается изобретениями и подражаниями; подражания — это реки, вытекающие из тех гор, что представляют собой изобретения" [11, с. 3].

Подражание, по Г. Тарду, выполняет функции воспро­изведения, распространения и унификации изобретений и открытий, обеспечивая тем самым как прогресс, так и одновременно определенную стабильность социальных отношений и учреждений.

Благодаря подражанию и моде происходит "распростра­нение нововведений", и одновременно благодаря этому же ме­ханизму население Европы, как отмечал Г. Тард, превратилось в "издание, набранное одним и тем же шрифтом и выпущенное в нескольких сотнях миллионов экземпляров" [11, с. 15].

Подражание как способ снятия психической напряженно­сти выбора. Характеризуя природу и функции подражания, не­мецкий социолог прошлого века Г. Зиммель рассматривал последнее как "психологическое наследование".

Вместе с тем он видел в подражании средство приобще­ния индивида к системе групповых ценностей, позволяющее из­бавиться от тяжести персональной ответственности и мук выбора за счет предпочтения той или иной модели поведения. "Подражая, мы не только перекладываем с себя на дру­гих требование производительной энергии, но одновременно и ответственность за совершенное деяние; так оно освобождает индивидуума от муки выбора и позволяет ему выступать как сознание группы..." [13, с. 33].

Кроме того, в подражании Г. Зиммель видел одно из су­щественных средств взаимного понимания. "Подражание дру­гому, — писал Г. Зиммель, — дает нам возможность посидеть в его шкуре..." [14, с. 125].

Большое значение подражанию как механизму массового поведения придавал Н. К. Михайловский.

"Непреодолимая сила бессознательного подражания, — писал он, — выдается иногда так резко из общих условий жиз­ни, что относительно ее наличности не может быть никаких со­мнений. Понятное дело, что в явлениях патологических интенсивность подражания должна выступать резче" [1, с. 135].

Критика концепции подражания Г. Тарда. Вместе с тем Н. К. Михайловский критиковал Г. Тарда за попытку абсолю­тизации им роли и значения подражания как фактора массово­го поведения.

Случаи психической заразы, отмечал он, при отсутствии определенных единоличных центров движения, несмотря на всю яркость, с которою в них выражается зараза, доходя до кол­лективных галлюцинаций, ясно свидетельствуют, что к одной заразе, к одному подражанию дело не может быть сведено.

Тарду, говорил он, даже в голову не приходит сделать со­ответствующие ограничения в области подражания. Психоло­гическую сторону массовых движения Тард понимает грубо, односторонне, а стороны социологической, можно сказать, со­всем не касается.

Обстоятельная критика концепции подражания Г. Тарда с марксистских позиций была дана в работах Г. В. Плеханова. В отличие от Г. Тарда, который поставил исследование зако­нов подражания на ложную основу, абсолютизировав подра­жание, приписав ему неограниченную силу, превращавшую массы в слепых последователей героев, Г. В. Плеханов гово­рил об относительности той роли и того значения, которое име­ет явление подражания в историческом процессе.

Он отмечал, что наряду с подражанием имеет место и оп­ределенное противодействие как отдельных лиц, так и целых социальных групп друг другу.

Кроме того, различая два вида подражания в пределах од­ного и того же класса и между классами, Г. В. Плеханов рас­сматривал подражание низшего класса высшему как признак неразвитости классового самосознания первого.

"Известно, — писал он, — что низшие классы подражают высшим. Но когда они делают это? Тогда, когда они еще не достигли самосознания. Подражание низшего класса высшему есть верный признак того, что низший класс еще не созрел для борьбы за свою эмансипацию..." [15, с. 117].

Но из сказанного не следует отрицание значения подра­жания как фактора социальной жизни.

Свойственное человеку подражание играет весьма суще­ственную роль в человеческом поведении, накладывая отпеча­ток на психику людей и на их взаимные отношения друг с другом.

Под влиянием подражания формируются не только про­стейшие навыки деятельности, но и духовные ценности — идеи, вкусы, наклонности и манеры поведения.

"Что подражание играло очень большую роль в истории наших идей, вкусов, моды и обычаев, — писал Г. В. Плеханов, — это не подлежит ни малейшему сомнению. На его огромное значение указывали еще материалисты прошлого века: чело­век весь состоит из подражания, говорил Гельвеции" [16, с. 295].

Особенно велико положительное значение подражания на ранних ступенях становления и развития человеческой личности.

Но не только в онтогенезе, но и в филогенезе человече­ства подражание играло и сейчас продолжает играть несомнен­но прогрессивную роль.

Как справедливо отмечает в этой связи известный польский логик Т. Котарбиньский: "Нет обучения без подража­ния; достаточно представить себе это, чтобы понять огромное значение подражания для прогресса... Благодаря поочередно­му и изменчивому прибавлению актов изобретения и актов под­ражания накапливаются и сливаются в законченное единое целое завоевания предков, прапредков и их современных по­томков" [17, с. 874].

Природа и сущность подражания. Одной из наиболее рас­пространенных в прошлом была попытка трактовки природы подражания с позиций инстинктивной теории (В. Вундт, В. Джемс, Г. Тард, У. Мак-Дауголл, Б. Болдуин, 3. Фрейд и др.).

Подражание, по мнению В. Джемса, присуще человеку "на­равне с другими стадными животными и представляет собой инстинкт в полном смысле этого слова".

Эта точка зрения, ведущая к отрицанию качественного различия между человеческими и животными формами обще­ния, а тем самым и к биологическому редукционизму, уже была подвергнута обстоятельной критике в нашей социально-психо­логической литературе.

Условия и факторы подражания. Гораздо более оригиналь­ной представляется трактовка природы подражания, предпри­нятая Н. К. Михайловским.

Последний различал внешние условия и внутренние фак­торы, предрасполагающие к подражанию.

Внешним по отношению к индивиду побудительным фак­тором подражания является, по его мнению, пример поведе­ния человека, находящегося в каких-либо необычных обстоятельствах.

"Всякому случалось, — пишет он, — испытывать стран­ное и почти неудержимое стремление повторять жесты чело­века, находящегося в каком-нибудь чрезвычайном положении" [21, с. 106].

Развивая свою мысль, Н. К. Михайловский конкретизи­рует ее на примере большой заразительной силы актов преступ­ления и наказания, если они становятся объектом публичного созерцания.

Эту же мысль Н. К. Михайловский поясняет на примере "радения" у сектантов, где подражательный элемент играет су­щественную роль, поскольку вид бешенно крутящегося чело­века увлекает и других.

Наряду с внешними Н. К. Михайловский различал и внут­ренние, предрасполагающие к подражанию механизмы психи­ческой деятельности людей. К таким предпосылкам он относил скудность, бедность внутреннего мира индивида.

"Разнообразие общественной жизни, взятой в целом, мо­жет, как я много раз это доказывал, находиться в прямом про­тиворечии с богатством личной жизни и даже обусловливать собою ее однообразие, скудность, односторонность. И в таком случае мы найдем, может быть, чрезвычайную наклонность к подражанию" [1, с. 163].

Однако однообразие и скудность внутренней жизни при­водят к подражанию при условии предрасположенности к внеш­нему воздействию, внушаемости, слабости воли и недостаточно развитой способности сознательного контроля своих действий.

Подражательность, по мнению Н. К. Михайловского, "даже в наивысших своих болезненных формах есть лишь специаль­ный случай омрачения сознания и слабости воли, обусловлен­ный какими-то специальными обстоятельствами" [1, с. 154].

Вот почему люди терпеливые и волевые, способные на большое и длительное напряжение сознания и воли, не склонны, как правило, к подражанию.

"Эти люди, так полно владеющие собой, так сильно за­держивающие самые, по-видимому, неизбежные двигательные реакции на внешние впечатления, очевидно, не могут быть склонны к подражанию" [1, с. 160].

Признавая правомерность указания на роль элементов бес­сознательного и фактор предрасположенности к подражанию, нельзя вместе с тем абсолютизировать значение и этих момен­тов в самом механизме подражания.

А. М. Агальцев, на наш взгляд, совершенно справедливо и достаточно аргументированно критикует точку зрения тех психологов, которые рассматривают подражание как проявле­ние врожденных способностей, исключающих момент научения и освоения нового жизненного опыта.

Возражая против одностороннего сведения подражания к акту автоматического и бессознательного повторения задан­ного образца, он вполне резонно настаивает на необходимости рассмотрения подражания как достаточно сложного социаль­но-психологического явления, предполагающего не только сле­пое копирование, абсолютное повторение, но и творческое воспроизведение того или иного примера.

Но как простое копирование, так и творческое воссозда­ние того или иного образца поведения всегда является в более широком смысле процессом воспроизведения какого-то акта.

Отсюда уже делается и совершенно обоснованный вывод относительно формулировки самого понятия подражания, ко­торое бы позволило наиболее полно охарактеризовать его с самых существенных сторон. Подражание есть воспроизведе­ние образца или примера с учетом имеющегося опыта и обсто­ятельств воспроизведения.

Разумеется, все сказанное относительно природы, социаль­ной роли и функций подражания как социально-психологическо­го явления далеко не исчерпывает всех сторон рассматриваемой проблемы. В настоящее время особенно актуальной становится разработка вопроса о механизмах и структуре самого процесса подражания, об индивидуально-типологических особенностях подражания и др.