Беллетристика второй половины 19 века
Познание в литературе не устремлялось к какому-либо «центральному пункту» (Михайловский), не имело в виду цель абсолютную, оно принимало истину, так сказать, в раздробленном состоянии, в частном выражении. Внимание сосредоточивалось на факте, на его ближайшем значении, на сегодняшнем смысле. Такая ориентация придавала и публицистической деятельности, и художественному изображению жизни эмпирический характер, что — в разной степени, конечно,— сказалось в творчестве многих писателей. Свою роль сыграли здесь и естественные науки, приобретавшие все большее значение в духовной жизни общества. В крайнем своем выражении эти тенденции приводили к ограниченности и приземленности писательского взгляда на жизнь. Такой взгляд отличал многих беллетристов, занимавших в литературе последних десятилетий века заметное место, заслуживших даже популярность и признание именно потому, что они наиболее полно отвечали настроениям и вкусам времени.
Беллетристика этого толка как будто бы и продолжает развивать многие темы «высокого» реализма, изображал устремленность человека к добру, рисуя подчас почти подвижнические характеры, мечтая о разрешении больных вопросов времени. При психологическом и бытовом правдоподобии, подчас даже большем, чем у реалистов-классиков, этот человек перестал быть воплощением свободного духа, способного вмешиваться в мир и преобразовывать его. Герой не несет новую идею, он не движим всепоглощающей страстью, не тоскует об идеале — он целиком воплощает тенденцию действительности оставаться самой собою.
Здесь есть «старосветский» быт, но без гоголевской его поэзии; есть жизнь «маленького человека», но без тех страданий, без потрясающих душу драм, среди которых нашла его литература в 1830—1840-е годы. Все стало терпимей, приемлемей, но и страшнее в своей спокойной мизерности.
В тех же пределах сугубо эмпирического познания и отображения жизни развертывается творчество популярного в 70—90-е годы писателя П. Д. Боборыкина(1836—1921). От второстепенных беллетристов той поры его отличает более широкий захват действительности, большее разнообразие человеческих типов и бытового материала.
Писательскую известность Боборыкин приобрел еще в 1860-е годы романами «В путь-дорогу», «Жертва вечерняя». В 70-е годы он обращается к типам и быту нарождающейся русской буржуазии. Он прослеживает перипетии становления капиталистических отношений в России, но каковы нравственные, социально-исторические следствия этого факта, в какое отношение к нему должен стать художник,— на эти вопросы Боборыкин не отвечает. Его симпатии и антипатии ограничиваются конкретным лицом, поступком, чертой характера — чисто эмпирической стороной человеческой натуры. В этой сфере и в изображении бытовой обстановки, местного колорита и проявилась одаренность писателя.
Он отлично осведомлен о всех деталях банковского дела, торговли, деятельности предпринимателей-судовладельцев, он дотошно знает, как живет московское купечество, телеграфисты, балерины, актеры, прислуга. Цепкая наблюдательность, любовь к подробностям повседневной жизни, памятливость на мелкие, но характерные штришки облика, речи, интерьера, способность передавать все это выпуклым (правда, не без изысков) слогом — вот что составляет достоинство лучших вещей Боборыкина, придает им ценность документальных свидетельств об эпохе.
Отзываясь на многоразличные идеологические веяния, Боборыкин растворял их все в широком наплыве книжных идей и житейского опыта, безотчетных чувств и прописных нравственных истин. В эмпирической стихии его романов на равных правах выступают индивидуалистическое своеволие и безоглядный альтруизм, народничество и толстовство, консерваторы и прогрессисты. Но они не соприкасаются друг с другом своей идейной сердцевиной, не рождают драматического взаимодействия, и потому в романах Боборыкина нет внутреннего поступательного движения.
Текущая действительность, непосредственная, нагая, стала главным предметом изображения и в творчестве Д. Н. Мамина-Сибиряка (1852—1912). Социально-политические формы этой действительности у него те же, что и у многих современных ему писателей.
В большинстве его романов, рассказов, очерков предстает «эпоха шествия капитала, хищного, алчного, не знавшего удержу ни в чем», предстает жизнь эксплуатируемых масс, крупной буржуазии, разночинной интеллигенции. Но в картинах жизни, талантливо и далеко не бесстрастно нарисованных писателем, есть резко, смело расставленные мировоззренческие, эстетические акценты, которых мы не найдем ни у Боборыкина, ни у Потапенко, ни у Лугового. Мамин-Сибиряк, отмечал дореволюционный исследователь, «любит жизнь и все живое безотчетно и безоговорочно». Всей душой он влечется к сильному, яркому: образы первозданной уральской природы (с которой были связаны лучшие жизненные впечатления писателя), герои, исполненные удали, силы и широты, массовые сцены — все это писано с любовью и щедростью, этим страницам отданы самые сочные и свежие краски, которые в других местах употребляются писателем гораздо скупее.
В изображении жизни стихийной, в обрисовке самобытных русских характеров Мамин-Сибиряк дает волю своему художническому темпераменту, своей любви к живой простонародной речи, своему живописно-пластическому дару. Подтверждение тому можно найти в известных «Уральских рассказах» (1888—1889), в очерках, на страницах романов.
Многие золотоискатели, купцы, предприниматели у Мамина-Сибиряка воплощают ширь и безудерж русских натур, как бы непосредственно вышедших из недр сибирской природы, не знавших крепостной кабалы и той суровой «власти земли», которой подчинена судьба крестьянина.
Теми же чертами отмечены фигуры бродяг, разбойников, искавших своей доли по Уралу — в тайге, на приисках, на заводах. Чего стоят хотя бы Беспалый да Окулко в романе «Три конца» (1890)!
Однако влекли Мамина-Сибиряка не одни лишь проявления громкой удали, жестокой кряжевой силы. Были в его даровании лирические струны, сочувствие к кротким, несчастным существам. Эти свойства очевидны в сборнике «Детские тени» и в ряде рассказов, где изображаются страдающие от нищеты и болезней дети. Мягко и целомудренно говорит он о жизни в знаменитых «Аленушкиных сказках» (1897), в таких вещах, как «Емеля-охотник», «Зимовье на Студеной» (1892), «Серая Шейка» (1893), скрашивая безрадостные чаще всего сюжеты грустным юмором и трогательной обрисовкой персонажей — людей и животных.
Образы и эпизоды, дышащие горячей жизнью, пронизанные острым авторским чувством, нередки у писателя, но они остаются яркими пятнами на общем угрюмом фоне рисуемой им жизни.
Стремясь к объективности, видя в точной передаче настоящего положения назначение писателя, Мамин-Сибиряк в изобильных и выразительных подробностях воссоздает действительность капиталистической России.
Одна за другой теснятся и нагромождаются картины беспощадной борьбы за существование, цинической конкуренции хозяев, жесточайшей эксплуатации, грязного быта и свирепых нравов в горнозаводских поселках. Здесь автор нередко сгущает краски, добиваясь того же эффекта, тех же бьющих по нервам впечатлений, к которым стремились писатели-натуралисты. Таковы романы «Золото» (1892), «Горное гнездо» (1884).
В «Приваловских миллионах» (1883) перед нами развертывается социальная среда, центр которой — Шатровские заводы. Вокруг них — темный и мутный круговорот повседневной жизни. Сам Сергей Привалов, с его прекраснодушными намерениями реформировать горное дело, мошенник Половодов, наживающийся на приваловском наследстве, хваткий делец Ляховский, адвокат Веревкин, кабинетный мыслитель Лоскутов, хищная Хиония, и эгоистичная Зося, и едва ли не единственная светлая душа в романе — Надя Бахарева — все вовлечены в этот круговорот, подробно, в повседневных мелочах воспроизводимый писателем. Всякий духовный порыв, голос совести, разума тонет «в этом стройном и могучем хоре себялюбивых интересов, безжалостной эксплуатации, организованного обмана и какой-то органической подлости». Это остро ощущает Привалов, в отчаянии готовый покончить с собой.
При всем динамизме фабульной стороны в романах Мамина-Сибиряка поражает неподвижный характер целого. Кажется, что воистину здесь вот история и «прекратила течение свое», действительность застыла на какой-то роковой точке. Национальное, общественное в этой действительности ничем не выдают своего движения, никак не проявляют стремления и способности к развитию. Их заменяют этнографизм и социологичность.
Историческое жизнеощущение выпало из реализма Мамина-Сибиряка и многих писателей эпохи. Вместо историзма явились эволюционистские представления, на которых основывается у них концепция человека.
Павел Иванович Мельников (псевдоним: Андрей Печерский, также известен как Мельников-Печерский; 25 октября (6 ноября) 1818, Нижний Новгород — 1 (13) февраля 1883, Нижний Новгород) — русский писатель, этнограф-беллетрист.
Павел Иванович Мельников родился в 1818 году в Нижнем Новгороде. Семейство его было из старинного, но обедневшего дворянского рода. До поступления в нижегородскую гимназию воспитывался матерью, много читал. В 1834 поступил на словесный факультет казанского университета, который успешно окончил. Будучи уже перспективным учёным, попал под подозрение властей и был выслан в Щедринск. После ссылки работал старшим учителем гимназии.
Первое своё произведение Мельников напечатал в журнале «Отечественные записки». Называется оно «Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь», написано в беллетристическом духе. В 1840 году появился рассказ писателя «О том, кто такой был Елпидифор Перфильевич и какие приготовления делались в городе Чернограде к его именинам» («Литературная газета») слабое подражание Гоголю.
Мельникову была интересна история. Ещё в своём родном городе он был допущен к архивам, изучал старообрядческие предания и легенды. Старообрядческими делами он занимался на службе, будучи чиновником особых поручений. Но через 10 лет Мельников оставил служебную карьеру и начал литературную деятельность. Мельников, чтобы не быть тем самым чиновником Мельниковым, берёт псевдоним Андрея Печерского. В 1841 году Мельников получил звание члена-корреспондента Археологической комиссии. В 1845 1850 был редактором неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей», где публиковал многочисленные исторические и этнографические материалы, собранные им самим.
Мельников-Печерский посылает один из лучших своих рассказов «Красильниковы» на суд Далю. Даль дал положительную оценку. «Красильниковы» - рассказ о характере русского купца. Рассказ наполняет масса деталей из реальной жизни, которые могут быть интересны этнографам и фольклористам. На интересном диалекте говорит девка-чернавка купца Красильникова: «Лыска! Лыска! Цыма-те! Экой пострел, кабан проклятой!» Красильников это новый русский купец середины 19 века. Его апартаменты обставлены роскошно, но он не считает роскошь функциональной в своём быту. Сам живёт в маленькой комнатушке, где спит, ест и работает. Он интересуется политикой, мыслит масштабно. Вся цель его жизни деньги, и это прежде всего пагубно влияет на его сына Дмитрия, талантливого мальчика. Печерский признаёт за такими купцами силу.
В 50-е годы Мельников-Печерский пишет рассказы «Дедушка Поликарп», «Поярков», «Медвежий угол», «Непременный». В этих рассказах писатель обличает нравы и порядки николаевского режима. Герои рассказов губернские и уездные чиновники различных рангов. Они занимаются взяточничеством, вымогательством, грабежом. Мельников, пройдя долгую службу чиновником, досконально изучил тип государственных стяжателей. Именно по причине коррупции в государстве страдает беззащитный народ. В повести «Старые годы» обсуждается крестьянский вопрос. После отмены крепостного права некоторые помещики продолжают видеть за собой родовое право владеть крестьянами, оправдывая это своими заслугами перед отечеством: например, за доблести на войне 1812 года, за становление русской культуры. В конце концов, Пушкин и Лермонтов тоже были дворянами и владели душами.
Повесть «Гриша» (1861) оказалась слабее предшествующих; однако она любопытна разнообразными портретами старообрядцев. Один из них, развязный старец Варлаам, любитель выпить и погулять, близок пушкинскому Варлааму («Борис Годунов»). Это позволило Мусоргскому использовать черты мельниковского Варлаама и приведённую в повести песню «Как во городе то было во Казани».
В «московский» период Мельников создал ряд исторических трудов («Княжна Тараканова и принцесса Владимирская», 1867 год) и, наконец, начал своё главное произведение романную дилогию «В лесах» и «На горах». Последние главы Мельников диктовал жене, будучи уже тяжело больным. Перед смертью он задумал несколько исторических романов («В пещерах» и д-р). Дилогия Мельникова повествует о старообрядческом Заволжье середины 19 века, об обычаях местного населения, скитах и тайных сектах, о заготовке леса, о старообрядческих обычаях и верованиях, о хлебной торговле, о монастырских нравах, о поверьях, легендах, о еде. В центре романов жизнь нескольких купеческих семей в переломный исторический момент, когда торговое сословие обрело в русском обществе реальную силу. Судьбы персонажей так или иначе связаны с проникновением в патриархальную среду денежных отношений. Сразу в нескольких сюжетных линиях раскрывается власть алчности и стяжательства: поначалу привлекательный, Алексей Лохматый в погоне за материальной наживой теряет в себе всё человеческое, губит полюбившую его Настю; Гаврила Залётов продаёт единственную дочь богатому старику. Показана в дилогии жестокость религиозного фанатизма, который ломает судьбы Манефы и её дочери Флёнушки.
Автор показывает и поэтические черты русской жизни. В купечестве он находит верность здоровым устоям народной нравственности, предлагает яркую концепцию национального характера. Мельникова привлекает исключительно богатый этнографический и фольклорный материал, он реконструирует мотивы славянской языческой мифологии.