Сатирическая драматургия В. В. Маяковского

Пьесы «Клоп» (1928) и «Баня» (1929) были поставлены в театре Вс. Мейерхольда, с которым поэт дружил. Сам Маяковский участвовал в постановках в качестве второго режиссера. В оформлении спектаклей участвовали режиссер Евг. Вахтангов, художник А. Дейнека, музыку к пьесе «Клоп» писал Д. Шостакович. «Попытка вернуть театру зрелищность, сделать подмостки трибуной – в этом суть моей театральной работы», – писал Маяковский. Установка на зрелищность – уже в самих жанровых определениях: «Клоп» назван феерической комедией, а «Баня» – драмой в шести действиях с цирком и фейерверком. Защищая публицистический театр, Маяковский широко пользуется художественной условностью: преувеличением, гротеском, фантастикой (размораживание Присыпкина, машина времени).

Обе пьесы близки как тематически, так и в сюжетно‑композиционном построении. И «Клоп», и «Баня» – сатирические комедии, высмеивающие пороки советского общества. В обоих произведениях социалистическое настоящее поверяется коммунистическим будущим. Так, в пьесе «Баня» бюрократов и подхалимов «летящее время» сметает, как балласт, они вообще не попадают в будущее. В пьесе «Клоп» омещанившийся «бывший рабочий» случайно попадает в будущее, но жить там он не в состоянии. Его вместе с выжившим клопом помещают в зоопарк и изолируют от публики, дабы эти «ископаемые» не стали причиной эпидемии.

Сюжетно‑композиционная организация пьес имеет ряд особенностей. «Клоп» состоит как бы из двух сюжетов. Действие первого – в конце 20‑х гг. Бывший рабочий Присыпкин, стремясь к красивой и легкой жизни, собирается жениться на богатой парикмахерше, бросает свою девушку, которая пытается покончить с собой. Кульминационная в этом сюжете – сцена свадьбы, созданная в фарсовом ключе. Свадьба заканчивается пожаром и гибелью всех гостей. Эта символическая картина безусловно означает историческую обреченность мещанства. Второй сюжет связан с первым через Присыпкина, который оказался замороженным в залитом водой погребе и оживлен врачами, и брошенную им девушку (она с ужасом вспоминает, что когда‑то любила этого человека).

Оживление Присыпкина принесло немало проблем. Кульминационной становится финальная сцена в зоопарке. Присыпкин уподоблен клопу: «клопус нормалис», разжирев и упившись на теле одного человека, падает под кровать; «обывателиус вульгарис», разжирев и упившись на теле всего человечества, падает на кровать. Вся разница!». Но «обывателиус вульгарис» страшнее, он заражает обывательщиной все вокруг. Поэтому он должен быть изолирован. Композиция четко отражает сюжетное построение. Первые четыре картины показывают события 1920‑х гг., последующие пять – события будущего. Маяковский отказался от традиционного членения своих пьес на акты и сцены. Комедия состоит из девяти картин.

Сходное построение и в пьесе «Баня»: шесть действий, не разделенных на отдельные сцены. События развертываются в настоящем времени. Изобретатель Чудаков создает машину времени, но все попытки добиться приема у бюрократа Победоносикова безрезультатны. Резко обособлено третье действие, в котором герои оценивают сами себя, обсуждая всю постановку. «Не бывает у нас таких, не натурально, не жизненно, не похоже! Это надо переделать, смягчить, опоэтизировать, округлить…». «Сделайте нам красиво!» – и режиссер тут же на ходу создает «отдохновенную пантомиму» на тему «Труд и капитал актеров напитал». Вмешательство Велосипедкина чуть было не нарушило действие. Он и здесь попытался добиться аудиенции. Победоносиков же, естественно, не узнает себя в своем образе.

Следующие три действия – вторая часть пьесы: фосфорическая женщина из будущего прилетает в настоящее. Все наперебой пытаются убедить фосфорическую женщину взять их с собой. Она никому не отказывает, но объясняет, что время само срежет балласт. Сцена достигает кульминации, когда после напыщенных прощальных монологов бюрократы остаются на месте.

Основной прием создания образов‑персонажей в пьесах Маяковского – социальная типизация. Герои несут на себе отпечаток времени и среды: рабочий, нэпман, бюрократ, журналист, изобретатель. Это определяет характер каждого. Важнейший прием создания образов – «говорящие» фамилии (Присыпкин – он же Пьер Скрипкин, Эльзевира Ренесанс, Победоносиков, Чудаков, Оптимистенко и др.).

Важную роль при создании образов‑персонажей играют их монологи, само– и взаимохарактеристики, а также постоянно сопровождающая героя экспрессивная деталь. Некоторые герои получают авторские характеристики в списке действующих лиц: «Присыпкин – Пьер Скрипкин – бывший рабочий, бывший партиец, ныне жених»; «Товарищ Победоносиков – главный начальник по управлению согласованием, главначпупс»; «Товарищ Велосипедкин – легкий кавалерист»(«легкой кавалерией» назывались добровольные группы комсомольцев, помогавшие органам государственного контроля выявлять недостатки).

Итак, отличительная черта драматургии Маяковского – острая сатирическая направленность. Для усиления сатирического эффекта используется фантастика, сарказм, фарсовые ситуации, речевые алогизмы, гиперболы.

Быкова Н. Г

Поэзия В. В. Маяковского

Первые шаги В. В. Маяковского в литературе были связаны с одной из многочисленных группировок в те годы – кубофутуризмом. Русский футуризм нашел в нем прекрасного пропагандиста. От других литературных течений футуризм отличался более резко выраженным бунтарским характером и был направлен против традиций реализма с его высокой идейностью и гражданственностью.

Но через некоторое время стало очевидно, что талант поэта стремительно обретал самостоятельность. Эксперименты над словом не стали для него самоцелью, а расценивались как средство повышения выразительности стиха. Творчество Маяковского даже в период близости к футуризму основной своей направленностью отрицало принципы, провозглашенные этим течением. «Нам слово нужно для жизни. Мы не признаем бесполезного искусства», – говорил поэт. Несмотря на некоторую затемненность поэтической мысли, уже трагедия «Владимир Маяковский», а особенно последовавшие за ней поэмы «Облако в штанах», «Флейта‑позвоночник», «Война и мир», «Человек» открывали совершенно новую страницу в истории русской литературы. «Облако в штанах» – это подлинно революционная поэма. Не только потому, что она содержит пророческие слова о близящейся революции, но и по самому характеру восприятия капиталистической действительности и отношения к ней поэта.

Главное, что определяет содержание предоктябрьского творчества Маяковского, точно назвал Горький: поэт «ищет слияния с народными массами и свое «я» понимает только как символ массы, до дна поднятой и взволнованной волной. Маяковский… поднимая вопросы общественной совести, социальной ответственности, несет в себе ярко выраженное русское начало».

С октября 1917 года начинается новый этап в творчестве поэта, обусловленный прежде всего изменением действительности. Резко меняется тональность стихов. Маяковский, как и прежде, романтик, но теперь это романтизм утверждения и созидания нового мира. «Необычайнейшее», почти фантастическое в его произведениях тех лет вырастает из жизни, переплавляемой революцией. Он глубоко убежден, что революция и поэзия нужны друг другу, он верит в действенность слова.

С именем Маяковского прочно связано представление о поэте‑новаторе. Он сделал самый смелый и решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций, лозунгов, диспутов. Поэзия вышла на площади, обратилась к колоннам демонстрантов. «Улицы – наши кисти. Площади – наши палитры» – эти метафоры относятся и к слову поэта. Его слово действительно полководец человечьей силы. Его голос – голос эпохи.

В поэзии Маяковского есть и лирика, и публицистика в чистом виде. Но историческая заслуга поэта – создание лирики нового типа, в которой публицистика становится лирикой, а лирика звучит публицистически. Гражданская лирика Маяковского – явление XX века. Это лирика личности, отвергнувшей отчуждение и погрузившейся в большой мир общественных, всенародных и всечеловеческих интересов и связей, забот и радостей.

В творчестве Маяковского поэмы – своеобразные вехи, обозначающие узловые точки пересечения его биографии с ходом истории. Герой поэзии Маяковского при ее сосредоточенности на судьбе народа, судьбе миллионов – это и сам поэт, образ которого обретает эпичность.

Вечная лирическая тема любви в поэмах «Облако в штанах», «Люблю», «Про это» решается Маяковским своеобразно. У него любовное чувство выражено яростно, страстно, с вулканической силой. «Громада‑любовь», «громада‑ненависть». В том числе любовь к женщине. У Маяковского почти нет произведений, посвященных только этому чувству. В «Облаке» крик «долой вашу любовь!» сливается с криками «долой ваше искусство!», «долой ваш строй!», «долой вашу религию!»

Весь опыт работы на «злобу дня» («Окна сатиры РОСТА», стихи на газетной полосе) и особенно над поэмами, посвященными истории современности, ставил Маяковского, как и всю советскую литературу, перед проблемой художественного метода.

В первых крупных послеоктябрьских произведениях поэта господствует принцип романтического преображения действительности. В отличие от дооктябрьских поэм, в которых страстно звучала романтическая мечта о прекрасном будущем, но идеал противостоял уродливой действительности, послеоктябрьские произведения проникнуты уверенностью: отныне все подвластно человеку, «как нами написано, мир будет таков…»

Поэт посвятил немало стихотворных «рассказов» героическому труду и новым условиям жизни людей («Рассказ о Кузнецкстрое…», «Рассказ литейщика Ивана Козырева…» и др.). Маяковскому особенно дороги люди, жизнь которых – повседневный, будничный и тем не менее подлинный подвиг.

Таков Теодор Нетте. В стихотворении «Товарищу Нетте – пароходу и человеку» героическое раскрывается не как проявление исключительных духовных качеств в исключительных обстоятельствах, а как своего рода норма поведения советского человека. Конкретный, единичный факт – гибель Нетте при защите советской дипломатической почты – включен в систему жизненных явлений и наиболее дорогих автору мыслей и чувств, подчеркивающих закономерность и бессмертие подвига.

Романтическая мечта о подвиге, волновавшая Маяковского с самых первых его выступлений, выступает как реальная черта эпохи социалистического созидания. Именно эту особенность поэт стремится запечатлеть в поэме «Хорошо!» В ней нашел особенно широкое применение принцип изображения советской действительности в единстве героического и повседневного. «Хорошо!» тоже поэма о любви. О любви к родине, преображенной революцией. О преданности народу, ее совершившему. И о надежде, что история, которую отныне творит народ, не будет больше безразлична к судьбе человека. Для того чтобы увековечить это, поэт создает новые поэтические формы. Потому‑то он решительно заявляет:

Ни былин,

ни эпосов,

ни эпопей.

Телеграммой

лети,

строфа!

Воспаленной губой

припади

и попей

Из реки

по имени – «Факт».

Стремясь создать новый эпос, поэт ищет новые возможности его слияния с лирикой. Причем лирика служит Маяковскому для широкого обобщения. Слияние лирики и эпоса нашло в поэме глубокое обоснование как результат слияния личности с народом, рождение новой индивидуальности, утверждающей свою сопричастность ко всему, что совершают массы. «Это было с бойцами, или страной, или в сердце было моем».

В. Маяковский – один из самых талантливых сатириков XX века. Он создал классические образцы сатиры нового типа. «Грозный смех» – так назвал он сборник своих сатирических произведений. Эти произведения поражают своим тематическим разнообразием. Кажется, нет такого отрицательного явления, которое не попало бы под увеличительное стекло поэта‑сатирика. Перед нашим взором «целая лента типов тянется»: новый буржуй, кулак, вредитель, хулиган, обыватель, сплетник, ханжа, развратник, пьяница, лодырь, очковтиратель, бракодел, трус, «советский» вельможа, взяточник, головотяп и т. п. В те годы поэт не обошел вниманием ни одного сколько‑нибудь заметного явления международной жизни. Он создал галерею сатирических памфлетов, дал острые зарисовки западного, в том числе американского, образа жизни.

Ярче всего талант Маяковского‑сатирика раскрылся в последних драматических произведениях. «Театр должен «врываться в жизнь», – требовал Маяковский. Комедию «Клоп» он сам определил как «публицистическую, проблемную, тенденциозную».

Защищая публицистический театр, Маяковский широко пользуется в пьесах «Клоп» и «Баня» художественной условностью: преувеличением, гротеском, фантастикой. Но все эти приемы великолепно служат целям реалистической типизации, с тем уточнением, что эта типизация сатирическая, обладающая особой речевой характеристикой, сосредоточившая внимание не на психологических нюансах, а на выявлении главного в характере персонажа с точки зрения социальной. Ибо мещанство, бюрократизм – это прежде всего социальная опасность.

Установка на публицистичность и зрелищность – одно из проявлений сознательного и целеустремленного движения Маяковского к народности. Этот критерий поэт понимал широко. Он хотел быть понят своей страной, но хорошо знал, что в его время массовый читатель и зритель еще не обладали высокой культурой. Свою задачу поэт видел не в подлаживании к низкому уровню массового читателя, не в снижении требований мастерства, а в приобщении масс к высокой художественной культуре. Маяковский, обладая гениальной одаренностью, сам был носителем высокой культуры, как поэтической, так и театральной.

Человеческим величием, страстной убежденностью, благородством потрясает каждый стих, каждый образ последнего шедевра Маяковского, его разговора с потомками – поэмы «Во весь голос».

Поэт разговаривает с потомками через головы современников. Но не о конфликте с временем, а «о времени и о себе», о том, как он понимает время и искусство, этому времени необходимое.

«Во весь голос» – своеобразный смотр всего, что писалось им когда‑то на «злобу дня». Все в этом разговоре масштабно. «О времени» здесь означает «об эпохе», «о себе» – о типе поэта.

Обобщая самые дорогие и заветные убеждения, добытые в самоотверженном труде и жестокой борьбе, поэт подводит итог трудному, героическому пути.

Стихи стоят

свинцово‑тяжело,

готовые и к смерти,

и к бессмертной славе.

Не каждый стих выдержит проверку временем. Он сделал свое дело и может умереть «как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши». Но господствует в этих строках мысль о бессмертии созданного в трудах и бою, вера в разум и благодарность потомков.

Как бы ни была трагична личная судьба Маяковского, в истории всемирной литературы трудно указать такое удивительное соответствие между потребностями эпохи, ее характером и – личностью поэта, сущностью его таланта, как бы созданного историей для того времени, когда он жил и творил.

«Я жил, я был – за все на свете я отвечаю головой»

(по творчеству А. Т. Твардовского)

I. Народность творчества А. Твардовского.

1. Поэмы Твардовского – поэтическая история страны («Страна Муравия», «Василий Теркин», «Дом у дороги», «За далью – даль», «Теркин на том свете», «По праву памяти»).

2. Отражение в поэмах Твардовского образа жизни, трезвого взгляда на жизнь, языка простого народа.

II. Образ русского солдата в поэме «Василий Теркин».

1. Многообразие ситуаций, позволяющих достоверно и всесторонне показать характер героя:

– отвагу и мужество,

– стойкость,

– скромность,

– ум, юмор и здравый смысл,

– жизнелюбие.

2. Доверительность интонации разговора с читателем в авторских отступлениях.

III. Новаторство и неповторимость лирики Твардовского.

IV. А. Твардовский – редактор демократического журнала «Новый мир».

Быкова Н. Г

«Василий Теркин»

«Василий Теркин» – замечательная поэма А. Т. Твардовского. С первых дней Великой Отечественной войны поэт находился в рядах Советской армии. Всю войну он провел на фронте, написав большое количество лирических, эпических, агитационных и сатирических стихов для красноармейских газет. В тяжелых испытаниях войны родился и вырос главный герой наиболее популярной поэмы Твардовского – Василий Теркин, бывалый, храбрый, неунывающий русский солдат. Поэма о Теркине писалась Твардовским на протяжении всей войны.

Образ Василия Теркина – результат огромного количества жизненных наблюдений. Он представляет собой обобщенный портрет, в реальных и глубоко человеческих чертах которого нашли свое выражение сотни и тысячи ему подобных. Для того, чтобы придать Теркину всеобщий, всенародный характер, Твардовский выбрал человека, не выделяющегося, на первый взгляд, никакими особыми качествами. Любовь и преданность Родине герой не выражает в высокопарных фразах. Часто, где молчит Теркин, за него говорит сам автор:

Бой идет святой и правый,

Смертный бой не ради славы –

Ради жизни на земле.

В этих строках заключен главный мотив поэмы Твардовского. Их произносит автор в одной из глав поэмы – «Переправа». В слиянии автора с героем есть глубокий художественный смысл. Сам Твардовский заявляет:

И скажу тебе, не скрою, –

В этой книге, там ли, сям,

То, что молвить бы герою,

Говорю я лично сам.

Я за все кругом в ответе,

И заметь, коль не заметил,

Что и Теркин, мой герой,

За меня гласит порой.

Поэма вобрала в себя и горе, и радость народную, в ней есть строки суровые, скорбные, но еще больше исполненных народного юмора, полных огромной любви к жизни. Казалось невероятным, что о самой жестокой и трудной войне в истории народов можно было написать так жизнеутверждающе, с такой светлой жизненной философией, как это сделал Твардовский в «Василии Теркине».

Оставаясь целиком на почве реальности, с удивительной щедростью рисуя реальную жизнь и борьбу народа в годы Великой Отечественной войны, во всем ее суровом обличье, поэт все время обращает свой взгляд в будущее. Он помнит о том «списке славы золотой», в который будут внесены потомками безымянные герои, отдавшие свои жизни и сердца для победы.

С эпичностью поэмы, с ее повествовательным характером прекрасно уживается высокое лирическое начало. Более того – оно буквально пронизывает поэму. И задушевные строки о бое, который ведется «не ради славы – ради жизни на земле», и чудесное место о женщине, провожающей солдата на войну, и разговор Теркина со смертью, и множество других мест поэмы выражают самые сокровенные, самые задушевные мысли и автора, и героя, и читателя. Эпическое и лирическое начало в «Василии Теркине» едины, нерасторжимы.

Язык поэмы – простой, ясный. Твардовский в своей работе опирается на лучшие образцы отечественной поэзии. Но одновременно автор использовал множество элементов повседневной народной речи – шуток, пословиц, прибауток, поговорок, пословиц. Этот материал народного творчества Твардовский использует, перерабатывая и видоизменяя его, употребляя обдуманно, в полном соответствии с общим литературным замыслом.

Поэма Твардовского неоднократно переиздавалась, была переведена на многие языки и охотно читается и старшим поколением, и молодежью.

Быкова Н. Г

Поэма А. Т. Твардовского «За далью – даль»

Долго и трудно складывалась поэма А. Т. Твардовского «За далью – даль» (1950–1960). В ней событийный сюжет ослаблен до минимума – просто путевые зарисовки, впечатления, раздумья человека, следующего из Москвы через всю Сибирь… И все‑таки поэма полна драматизма. Все острые противоречия, составляющие конфликтный узел, происходят в сознании автора, едущего на Дальний Восток. Вследствие этого «За далью – даль» можно назвать поэмой размышлений. Лиро‑эпический характер поэмы дает возможность читателю зримо представить необъятность и величие Родины:

… А там еще другая даль,

Что обернется далью новой.

И, наконец, конечная цель поездки:

Не просто край иной, далекий,

А Дальний именно Восток.

Волга, Урал, Сибирь, Ангара, Байкал и другие регионы – емкие метафоры, отражающие историческую судьбу народа, с ее трудностями и ошибками. Именно поэтому размышления лирического героя так напряжены и драматичны. События самого узкого, частного, личного характера соотнесены с историческим прошлым, полным трагедийного накала. Неожиданная встреча на таежной станции Тайшет с другом ранней юности, незаконно репрессированным в 30‑е годы и сейчас возвращающимся обратно, рождает образ‑символ сложной исторической эпохи:

И вспомнил я тебя, друг детства,

И тех годов глухую боль.

В центральной главе «На Ангаре», связанной темой звездного будущего, поэт вспоминает еще одного друга, чья жизнь неотделимо слилась с историей, революцией, литературой, победами и ошибками и боль утраты которого до сих пор не затихает в сердце поэта:

Как мне тебя недоставало,

Мой друг, ушедший навсегда!..

Кто так, как ты, еще на свете

До слез порадоваться мог

Речам, глазам и людям этим!

Зачем же голос твой умолк?

Личные воспоминания преобразуются в яркие картины минувшего, связанные с драматическими обстоятельствами и последствиями эпохи культа личности Сталина:

Так это было. Четверть века

Призывом к бою и труду

Звучало имя человека

Со словом Родина в ряду.

Мы звали – станем ли лукавить? –

Его отцом в стране – семье.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, –

Так это было на земле.

Не убегая от прошлого, лирический герой оценивает и отстаивает гордость человека, пережившего вместе с народом суровые годы и сопричастность к великим свершениям:

Да, все, что с нами было, –

Было!

А то, что есть, –

То с нами здесь.

Уже в этих воспоминаниях рядом с величественным и скорбным прошлым, отдельными судьбами людей, друзей детства и молодости, ощущается незаурядная фигура самого лирического героя. Масштаб его личности под стать эпическим событиям, которые он пропускает через свое сознание. На душе лирического героя дополнительное бремя – он поэт. А следовательно, он несет особую ответственность за все, что происходит в мире, его долг говорить правду во имя будущего, во имя потомков:

Кому другому, но поэту

Молчать потомки не дадут.

Его к суровому ответу

Особый востребует суд.

Я не страшусь суда такого

И, может, жду его давно,

Пускай не мне еще то слово,

Что емче всех, сказать дано.

Мое – от сердца – не на ветер,

Оно в готовности любой;

Я жил, я был – за все на свете

Я отвечаю головой.

Путешествие автора, в котором сливаются три образа: поэт, рассказчик (повествователь) и лирический герой, – длится десять суток в настоящем времени. Но вбирает в себя два последних века страны, десятилетия героев и автора, намечаются перспективы будущего.

Емкость и глобальность времени, пространственный размах, воплощенный в поэме «За далью – даль», определили еще одну особенность – тип попутчика лирического героя.

Твардовский по складу своего дарования всегда ориентируется на диалог. В этой поэме такая направленность приобретает особое значение. Впервые здесь выступает читатель разноликий. Разговоры с ним насыщены контрастными, то ироническими, то шутливыми, то серьезными интонациями. Но в конце концов беседа с читателем достигает глубокой доверительности и откровения. Поэт дорожит его мнением и ждет от него того же.

На высокой ноте расставания с другом‑читателем завершается поэма:

Конца пути мы вместе ждали,

Но прохлаждаться недосуг.

Итак, прощай.

До новой дали.

До скорой встречи,

Старый друг!

Завершая произведение, автор полушутливо, полуиронично, но весьма сурово оценивает свой труд:

… не ярки краски

И не заманчив общий тон,

Что ни завязки,

Ни развязки –

Ни поначалу, ни потом…

В своем произведении автор сумел «встать над всем, что было раньше, не отрекаясь от самого себя, от своей природы и породы, найти новые краски и новые композиционные сюжеты и возможности для выражения уже совершившегося факта нового видения мира» (А. Сурков).

Леденев А. В

Поэма «Василий Теркин»

В последней главе «Василия Теркина» автор «Книги про бойца» прощается со своим героем и размышляет о том, как примут его создание будущие читатели. Здесь, в финале поэмы, названо то, что Твардовский считает главным достоинством своей книги, а попутно дана беглая общая характеристика ее композиции:

Пусть читатель вероятный

Скажет с книжкою в руке:

– Вот стихи, а все понятно,

Все на русском языке…

………………………..

Повесть памятной годины,

Эту книгу про бойца,

Я и начал с середины

И закончил без конца…

Понятность, доступность поэмы и необыкновенная внешняя ясность, кажущаяся незатейливость ее формы, действительно относятся к достоинствам главной книги Твардовского. Эти достоинства отмечались не только рядовыми читателями полюбившейся им книги, но и коллегами Твардовского по писательскому труду. Выразителен отзыв одного из самых взыскательных мастеров отечественной литературы XX в. – обычно скупого на похвалы И. А. Бунина: «Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно‑пошлого слова».

Правда, Бунин говорит здесь не только об органичности поэтического дара Твардовского, о соприродности его слова народному языку, – но и о свободе от эстетической нормативности, т. е. о новаторстве Твардовского в области формы («ни единого… готового… литературно‑пошлого слова»).

Главный герой книги. Первые две главы «Василия Теркина» были опубликованы в одной из фронтовых газет 4 сентября 1942 г. В течение 1942–1945 гг. последующие главы книги появлялись во фронтовой периодике, журналах; выходила поэма и отдельными изданиями. Однако российскому читателю образ Теркина мог быть знаком и до начала Великой Отечественной войны. Еще в 1939–1940 гг. на страницах газеты Ленинградского военного округа появлялся персонаж по имени «Вася Теркин» – герой серии занятных картинок, сопровождавшихся стихотворными подписями. Создан был этот персонаж в результате коллективной работы нескольких литераторов, среди которых был и Твардовский, написавший стихотворное вступление к этому «Теркину». Главное в Теркине периода войны с Финляндией – сугубая литературная условность и намеренная одноплановость, свойственная героям комиксов или персонажам серии карикатур. Это неизменно удачливый и всегда веселый боец, легко разделывающийся с врагами. «Человек он сам собой / Необыкновенный…» – вот его наиболее общая характеристика.

Настоящий, нефельетонный Теркин, герой «Книги про бойца», принадлежит иному типу образов. Уже первая сюжетная глава поэмы аттестует героя как человека «свойского», легко находящего общий язык с новым коллективом. Нормальность Теркина прямо выражена в развернутой авторской характеристике, начинающейся «установочным» четверостишием:

Теркин – кто же он такой?

Скажем откровенно:

Просто парень сам собой

Он обыкновенный.

Авторская установка на обыкновенность главного героя не только не мешает, но, напротив, помогает созданию максимально обобщенного образа. Твардовский наделяет своего героя подчеркнуто «общерусской» внешностью, избегает слишком выпуклых внешних примет («особые» портретные приметы сделали бы его образ излишне индивидуализированным). Образ Теркина близок фольклорному типу персонажей, своей неуязвимостью и «всеприсутствием» в самых разнообразных ситуациях он напоминает находчивого героя бытовой солдатской сказки.

Заметим, что, показывая своего героя в бою и на отдыхе, в госпитале и в доме старого солдата, Твардовский отбирает наиболее типовые эпизоды военных будней, знакомые каждому солдату. В изображении боев автор крайне редко использует конкретные географические названия и сколько‑нибудь точные хронологические обозначения. Поле, лес, река, болото, деревенька, дорога (и, соответственно, зима, весна, лето, осень) – вот предел пространственной и временной конкретности в книге (отдельные исключения вроде топонима «Борки» всякий раз специально мотивированы). Та же тенденция к обобщению – в рассказе о конкретной фронтовой работе Теркина. В разных ситуациях он оказывается то связистом, то стрелком, то разведчиком. Помимо военно‑профессиональной многоликости важна постоянно подчеркиваемая автором принадлежность Теркина к самому массовому и «демократичному» роду войск – пехоте. Теркин – из числа чернорабочих войны, на которых и держится страна.

Именно масштаб страны, масштаб всего воюющего народа определяет специфику сюжета и особенности образности в книге. Теркин начинает воевать во время финской кампании на Карельском перешейке, вновь вступает в строй с июня 1941 г., вместе со всей армией отступает, несколько раз оказывается в окружении, потом переходит в наступление и завершает свой путь в глубине Германии. Автор намеренно избегает пространственной локализации сюжетных эпизодов. Из самых громких битв периода войны (до середины 1950‑х гг. принято было выделять «десять сталинских ударов») лишь форсированию Днепра в книге посвящена отдельная глава. Сюжет книги складывался по мере хода всенародной войны, и его стержнем стала судьба всего народа.

Высокой степени обобщенности в образе главного героя «подыгрывает» и система рифм, используемых по отношению к его имени и фамилии. Твардовский изобретательно использует рифмы, которые характеризуют и обстоятельства армейского быта, и эмоциональное состояние героя (Теркин – горькой, махорки, поговорки, на взгорке, в гимнастерке, коркой, в каптерке и т. д.). Однако наиболее ответственной в книге является рифма «Василий – Россия», несколько раз повторенная в тексте. Тем самым подчеркнуто, что герой представительствует за весь народ и является своеобразным воплощением богатырства русского народа. Теркин – «герой‑народ».

Правда, автор либо избегает открытой героизации и слишком торжественного пафоса, либо нейтрализует их композиционными средствами. В этом отношении характерна глава «Поединок», построенная на перекличках с былинным эпосом. В этой главе Теркин вступает в единоборство с сильным, физически превосходящим его противником:

Теркин знал, что в этой схватке

Он слабей: не те харчи.

Уже это вводное замечание настраивает читателя на то, что следующую картину надо воспринимать без всякого пафоса. С одной стороны, эпизод единоборства выделен и укрупнен автором:

Как на древнем поле боя,

Грудь на грудь, что щит на щит, –

Вместо тысяч бьются двое,

Словно схватка все решит.

Предельной обобщенности эпизода служит красноречивая метонимия: «Бьется Теркин, держит фронт». Вполне соответствует этой заявленной широте масштаба финальное авторское обобщение – торжественно звучащие строчки, которые станут рефреном книги:

Страшный бой идет, кровавый,

Смертный бой не ради славы,

Ради жизни на земле.

Однако былинная торжественность сцены уравновешивается щедро рассыпанными «технологическими» подробностями теркинской смекалки и самой идиоматической лексикой, использованной в главе («хрястнул немца промеж глаз», «в санки сунул», «с испугу… дал леща» и т. п.). Тем самым эпизод поединка, не утрачивая символического смыслового потенциала, «заземляется», бой приобретает характер отчаянной драки. Самое же главное в том, что, как только тональность рассказа достигает высот открытой героики, Твардовский немедленно пускает в ход своеобразный прием поправки масштаба, «скромного» уточнения. Вот как он использован в анализируемом эпизоде:

Бьется насмерть парень бравый,

Так что дым стоит горой,

Словно вся страна‑держава

Видит Теркина:

– Герой!

Что страна! Хотя бы рота

Видеть издали могла,

Какова его работа

И какие тут дела.

Сходный прием лукавой поправки масштаба использован в эпизоде рассказа Теркина о «сабантуе» и в главе «О награде».

Такое совмещение масштабов стало возможным благодаря тому, что Теркин в книге – не только общенациональный тип «русского чудо‑человека», но и личность. Уникальность героя Твардовского – в сочетании в нем «всеобщего» и индивидуально‑неповторимого. Фольклорные герои, проявляя себя в поступках, одинаковы в начале и в конце рассказанной о них истории. Не таков Теркин: эволюция его образа проявляется в смене основной эмоциональной тональности рассказа по мере движения сюжета: чем ближе к концу, тем все сдержанней проявления его веселости, все больше печальных раздумий.

В первых главах (напомним, они появились во время тяжелейших боев осенью 1942 г.) герой демонстрировал неиссякаемый оптимизм – ту бодрость духа, которая была всего нужнее в этой сложной фронтовой ситуации. Напротив, в главах, материалом которым послужили события переломных сражений и уверенного наступления нашей армии, Теркин – этот балагур и заводила – все чаще задумывается о цене этих побед, вспоминает об утратах, скорбит о погибших товарищах. В финале главы «На Днепре» Теркин остается в стороне от радующихся товарищей, «не встревает» в шутки, молча курит:

И молчал он не в обиде,

Не кому‑нибудь в упрек, –

Просто больше знал и видел,

Потерял и уберег…

Последние строчки главы показывают Теркина с неожиданной стороны:

– Что ж ты, брат, Василий Теркин,

Плачешь вроде?..

– Виноват…

Теркин в кругу персонажей книги. Обобщение и индивидуализация – два взаимодополняющих принципа изображения героя. Точно выверенный баланс в использовании этих принципов позволил Твардовскому создать образ, вобравший в себя и «персональные», индивидуально‑неповторимые черты, и то, что было свойственно многим людям. Будучи яркой личностью, Теркин тем не менее неотделим от солдатской массы и от всего воюющего народа. Особенно интересно сведены вместе обобщение и индивидуализация в главе «Теркин – Теркин».

Оказывается, Теркиных в книге двое. Это, соответственно, Василий Иванович (главный герой) и его однофамилец Иван. С одной стороны, двойничество Теркиных подчеркивает обобщающий характер образа главного героя (сходный по функции прием использован в главе «Два солдата», где использован рефрен «Вот что значит мы, солдаты», уравнивающий Теркина с дедом‑ветераном). С другой стороны, это двойничество неабсолютно: второй Теркин оказывается рыжим, он, в отличие от Василия, не курит, и его фронтовая профессия – бронебойщик. Разрешается ситуация «строгим старшиной»:

Что вы тут не разберете,

Не поймете меж собой?

По уставу каждой роте

Будет придан Теркин свой.

Синтетическая характеристика обобщенного и одновременно отличного от других Теркина – его «свойскость». Притяжательные местоимения «свой» и «наш» почти всегда сопровождают упоминания о герое. Вот почему так естественно «перетекают» узнаваемые черты главного героя к другим, второстепенным персонажам книги. «Своими» оказываются в поэме дед‑ветеран, его поначалу прижимистая супруга, экипаж танкистов, молоденькая медсестра, даже усатый генерал, обнимающийся с Теркиным как с «любимым сыном». Лексика родства вообще чрезвычайно органично использована в «Теркине», она поддерживает важнейшую в книге идею народного единства.

Образ автора. Помимо Теркина и второстепенных персонажей книги чрезвычайно важную роль в «Книге про бойца» играет образ автора. Кроме «эпических» глав, героем которых является Теркин, «Книга про бойца» содержит «лирические» главы «От автора». В первой из таких глав автор представляет читателю своего героя, во второй – делится с читателем «профессиональными» размышлениями о специфике содержания и сюжета самой книги; в третьей – дает еще одну характеристику герою, на этот раз прямо указывая на национальный масштаб обобщения в его образе («Он идет, святой и грешный, / Русский чудо‑человек»). Наконец, в последней, завершающей книгу главе «От автора» дистанция между автором и героем почти исчезает: «мы с тобой» – обращается к Теркину автор.

Кроме четырех глав «От автора» лирическими по характеру являются еще несколько глав и фрагментов («О себе», «О любви»), в которых автор указывает на собственные общие с Теркиным черты. В целом фигура автора в поэме оказывается чрезвычайно близкой Теркину по жизненным оценкам и фронтовому опыту.

Однако дистанция между автором и героем не является одинаковой на всем протяжении книги. Поначалу герой раскрывается по большей части в действии, о его внутреннем состоянии говорится мало, и эту «недостачу» психологизма автор восполняет «от себя» – в лирических по характеру фрагментах, где обобщаются чувства всего воюющего народа. Дело не столько в разнице мироощущений автора и героя (они очень близки), сколько в композиционном распределении функций: герой действует, автор размышляет и эмоционально «подсвечивает» сюжет.

Это заметно, например, в главе «Переправа», где общий тон авторского отношения к происходящему определяется сдержанной скорбью:

И увиделось впервые,

Не забудется оно:

Люди теплые, живые

Шли на дно, на дно, на дно…

Появление Теркина вносит перелом не только в саму драматическую ситуацию, но и в ее эмоциональную оркестровку: глава завершается шутливой просьбой находчивого героя о «второй стопке». После этого звучит авторское обобщение о «святом и правом» бое, вновь напоминающее о драматизме происходящего.

Ощутимая поначалу граница между эпической и лирической сферами по мере движения сюжета постепенно стирается, между автором и героем возникают диалогические контакты, дистанция между ними сокращается. В главе «Теркин ранен» автор обращается к герою так, что почти сливается с ним:

Теркин, стой. Дыши ровнее.

Теркин, ближе подпусти.

Теркин, целься. Бей вернее,

Теркин. Сердце, не части.

Тем самым создается основа для взаимозаменяемости образов автора и героя. Предельно сближаются их высказывания, демонстрируя и общность судьбы (герой и автор – земляки), и близость самих речевых манер. В главе «О себе» автор не оставляет читателю сомнений относительно этой близости:

И скажу тебе, не скрою, –

В этой книге, там ли, сям,

То, что молвить бы герою,

Говорю я лично сам.

Я за все кругом в ответе,

И заметь, коль не заметил,

Что и Теркин, мой герой,

За меня гласит порой.

Однако полного слияния автора и героя так и не происходит. Твардовскому важна общая перспектива восприятия событий, важна сама возможность итоговых оценок. Во второй половине произведения сюжет все чаще осложняется лирико‑философскими фрагментами, в которых суть происходящего рассматривается в категориях судьбы всего народа. Автору важно не только подвести итоги народного бедствия, но и заглянуть в будущее страны. Вот почему появляется глава «Про солдата‑сироту», самая трагическая в книге. В этой главе Теркина нет, а рассказ ведется о человеке, который в ходе войны потерял всю семью. Образ воюющего народа, представленный в начале книги именно Теркиным, к концу поэмы заметно расширился. Теперь в него органично включены и главный герой, и множество эпизодических персонажей, и лирическое «я», и адресат книги – ее читатель («друг и брат», по словам автора). Важно и то, что книга завершается вовсе не оптимистическими здравицами: в финале выражено чувство вины, и сама книга посвящается памяти павших:

Повесть памятной годины,

Эту книгу про бойца,

Я и начал с середины

И закончил без конца

С мыслью, может, дерзновенной

Посвятить любимый труд

Павшим памяти священной,

Всем друзьям поры военной,

Всем сердцам, чей дорог суд.

Своеобразие жанра и композиции. В школьной практике за «Василием Теркиным» закрепилось терминологически нестрогое жанровое обозначение – «поэма». Между тем ограничивать жанровую характеристику произведения указанием на его принадлежность к жанру поэмы не следует. В годы войны появилось несколько значительных поэм, как правило лирических или лиро‑эпических (среди них, например, «Сын» П. Г. Антокольского и «Россия» А. А. Прокофьева). В отличие от большинства из них, либо посвященных конкретным эпизодам войны, либо сугубо лирических по характеру, книга Твардовского говорит о войне в целом, дает жизнь солдата во всех ее проявлениях. Поэтому по аналогии с пушкинским «Евгением Онегиным» о «Василии Теркине» часто говорят как об энциклопедии фронтовой жизни.

Действительно, по широте охвата событий войны, по конкретности изображения армейского быта книга Твардовского – уникальное явление в поэзии военных лет. Вспомним, например, что помимо ярких динамичных эпизодов она содержит множество лаконичных, но выразительных фрагментов, посвященных подробностям фронтового быта – шинели, шапке‑ушанке, сапогам и многим другим деталям одежды, воинского снаряжения, даже питания в походных условиях. Обстоятельствам армейского быта посвящено в «Книге про бойца» несколько самостоятельных глав («На привале», «Гармонь», «Отдых Теркина», «В бане»). Народный характер героя сказывается не только в эпизодах сражений, но в еще большей мере – в самом отношении к войне прежде всего как к тяжелой работе.

Весомость прозаических, описательных элементов в произведении – не единственное его отличие от обычных поэм. Характеризуя произведение в «Автобиографии», поэт называет его «моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю». Если вспомнить еще об использовании в книге народных песен, пословиц, о перекличках некоторых глав с былинным эпосом, об «эпистолярной» главе «Теркин пишет», – становится понятным, почему автор обозначил жанр своего произведения наиболее общим словом «книга». Вот как он объяснял свое решение: «Жанровое обозначение «Книги про бойца»… не было результатом стремления просто избежать обозначения «поэма», «повесть» и т. п. Это совпало с решением писать не поэму, не повесть или роман в стихах, то есть не то, что имеет свои узаконенные… сюжетные, композиционные и иные признаки».

Твардовский характеризует здесь жанр книги как предельно свободный. Дух творческой свободы сказывается и на содержании, и на форме произведения. Но само слово «книга» понимается автором в особом народном смысле – как нечто единственное и универсальное. «Василий Теркин» – своеобразная «солдатская библия». Как говорил автор, это «именно «книга», живая, подвижная, свободная по форме книга…»

Своеобразие жанра повлекло за собой и нестандартные способы композиционного оформления произведения. Книга построена так, что каждая ее глава может быть прочитана как самостоятельное произведение. Главы книги обладают композиционной законченностью и самостоятельностью. Однако это не означает, что книга не сложилась как целое. Композиционное единство всему произведению придают моментальная узнаваемость главного героя в каждой главе, а также система пронизывающих ее мотивов. Например, глава «В бане» варьирует мотив, заданный в самой первой строфе книги («…Лучше нет воды холодной, / Лишь вода была б – вода»). Глава «Дед и баба» возвращает читателя к образам и ситуациям главы «Два солдата», а танкисты, подобравшие раненого Теркина, еще раз встретятся с героем в главе «Гармонь».

Относительная композиционная автономность глав была связана с условиями публикации произведения во фронтовой периодике, а также с тем, что «Василий Теркин» был адресован прежде всего участникам войны. Автор позднее объяснял, что «должен был иметь в виду читателя, который, хотя бы и незнаком был с предыдущими главами, нашел бы в данной, напечатанной сегодня в газете главе нечто целое, округленное».

«Василий Теркин» – новаторское по форме произведение. В нем органично взаимодействуют разные речевые потоки: литературная речь и просторечие, народно‑поэтическая и ораторская лексика. Мельчайшей композиционной единицей книги является строфа. Она необыкновенно подвижна, подчиняется живому движению интонации. Наиболее распространены в книге четверостишия, однако в целом размер строфы нестабилен. Твардовский гибко варьирует размеры строф от 1 до 16–17 стихов, часто использует переносы, подчиняя движение стиха разговорным интонациям. Это позволило автору насытить текст многочисленными живыми диалогами. Изредка встречаются примеры окказионального словоупотребления. Например, в главе «Поединок» существительное использовано в функции сравнительного прилагательного:

Пусть ты черт. Да наши черти

Всех чертей

В сто раз чертей.

Основной стихотворный размер книги – четырехстопный хорей, но в некоторых фрагментах рядом с четырехстопными строчками – укороченные до трех или даже двух стоп стихи. В целом форме произведения (от мельчайших речевых единиц до объемных конструкций) присуши качества высочайшей естественности и смысловой прозрачности.

Быкова Н. Г

Поэма «По праву памяти»

В последней поэме А. Т. Твардовского центральное место занимает проблема того, какую долю «отец народов» уготовил их детям. Поэма была написана в конце 60‑х годов, но опубликована только через два десятилетия (в 1987 г.). В центре – сложное время, когда острая, принципиальная критика прошлого стала затухать, а вместо нее все отчетливее проступало славословие по поводу «возрождения» современности, очищенной якобы от последствий культа личности, когда появилось явное стремление забыть, замолчать далеко не изжитую народную трагедию:

Забыть, забыть велят безмолвно,

Хотят в забвенье утопить

Живую боль и чтобы волны

Над ней сомкнулись. Быль – забыть!

«Выразительно и твердо названная «По праву памяти», поэма родилась как акт сопротивления… Всем своим содержанием поэма взрывала это молчание и била по его организаторам» (Ю. Бурмин).

Кто прячет прошлое ревниво,

Тот вряд ли с будущим в ладу…

Последняя поэма Твардовского адресована современной молодежи, обращена к ее духовно‑нравственным, идейным поискам и устремлениям. «Вам из другого поколения», обращался поэт, необходимо помнить, что история не делится на отрезки, события ее не распределяются по чинам и званиям: каждый отвечает за все, что было в прошлом, совершается в настоящем и произойдет в будущем:

Давно отцами стали дети,

Но за всеобщего отца

Мы оказались все в ответе,

И длится суд десятилетий,

И не видать еще конца.

Опубликованная двадцать лет спустя, поэма не потеряла своей актуальности.

«По праву памяти» блестяще завершила цикл поэтических летописей Твардовского «о времени и о себе». Будучи небольшой по объему, она неожиданно свежо, по‑новому осветила крупные, давно известные произведения, высветив в них еще ярче новые дали, горизонты. Расширила и углубила представление о поэте, верном реализму и правде жизни.