Выборочная библиография 17 страница

Функционализм. Функционалистское направление стратификационных теорий продвигалось параллельно марксизму и получило
наибольшее теоретическое и эмпирическое развитие в 40–60-х годах нашего столетия в американской социологии. Последняя дала множество разных побегов, но в целом сложилась на почве функционализма, переносящего аспект с конфликта групповых интересов на проблемы нормативной интеграции общества. Стратификационные исследования местных сообществ (“community studies”) с помощью репутационного метода проводятся еще с 20-х годов (Р. Линд, У. Уорнер и др.)^16[417]. Однако они еще не отличаются особой теоретической строгостью. Фундаментальной основой данного направления становится аналитический подход Т. Парсон-са^17[418]. А в наиболее концентрированном виде стратификационная теория функционалистов изложена К. Дэвисом и У. Муром в 1945 г.^18[419]

Общая логика рассуждений функционалистов такова.

1. Социальная дифференциация, во-первых, является неотъемлемой чертой всякого общества, а во-вторых, она функционально необходима, ибо выполняет в обществе функции стимулирования и социального контроля.

2. В результате развивающегося разделения труда индивиды реализуют в данном обществе какие-то полезные функции и, соответственно, занимают разные социально-профессиональные позиции. Это одновременно и разделяет, и связывает их воедино.

3. Людям свойственно ранжировать социально-профессиональные позиции, давая им моральную оценку. Почему одни профессии кажутся нам престижнее других? В основе ранжирования лежат два фактора: функциональная важность для общества (степень содействия общественному благу) и дефицитность выполняемой роли. Дефицитность же профессии, в свою очередь, определяется необходимостью получения особой квалификации. Например, профессия шофера куда менее дефицитна, чем профессия врача, поскольку получение последней сопряжено со значительно более длительным периодом обучения.

4. Те позиции, которым приписывается более высокий ранг в соответствии с их важностью и дефицитностью, обеспечивают их обладателям в среднем и более значительные вознаграждения: доходы, власть и престиж.

5. Существует конкуренция за более престижные места, в результате которой их занимают наиболее дееспособные члены данного общества. Таким путем и достигается функциональность общественного организма.

В итоге функционалистская стратификационная схема принимает форму длинной непрерывной статусной шкалы, которая складывается из множества профессиональных групп и наверху которой находятся министры и менеджеры, а внизу — неквалифицированные рабочие. На этой шкале нет разрывов, деления на какие-то более или менее четкие классы. Нет здесь места и классовой борьбе. А то, что функционалисты повсеместно называют “классами”, есть ни что иное, как статусно-престижные группы.

В дальнейшем наиболее сильным направлением функционалистских исследований становятся “высокотехнологичные” (математически оснащенные) исследования факторов социальной мобильности. Строятся стратификационные модели и индексы, увязывающие основные переменные, к которым относятся, как правило, профессия, образование и доход. С помощью этих моделей описывается осуществление в обществе стабилизирующих функций^19[420]. И делается это во многом в противовес марксистам, которые чаще всего не затрагивают проблемы социальной мобильности и интересуются скорее структурой классовых позиций, нежели распределением по ним индивидов. К тому же признание широкой мобильности означало бы возможность снятия классовых противоречий посредством простого передвижения по социальной лестнице без “революционного низвержения эксплуататорского строя”.

Сама по себе функционалистская система достаточно логична. Однако она базируется на ряде отнюдь не бесспорных предпосылок. Явно или неявно предполагается следующее:

• люди придают основное значение социально-профессиональным позициям и стремятся повысить именно этот социальный статус;

• они обладают способностью рационально оценивать такие позиции;

• общество интегрировано в силу наличия в нем консенсуса по поводу основных ценностей (существует “общепризнанная система оценивания”), что позволяет людям достаточно устойчиво относить одни профессиональные позиции к верхним ступеням иерархии, другие — к нижним;

• общество “открыто”, т.е. отсутствуют какие-либо устойчивые монопольные привилегии, напротив, в условиях более или менее явного равенства возможностей происходит реальная конкуренция за лучшие места.

Впоследствии эти предпосылки многократно подвергались критике, основные доводы которой сводились к следующему. Не существует неизменной человеческой природы, тем более сводимой к рациональному действию. В обществе нет единой стратификационной системы, и в основу ранжирования, в зависимости от типа культуры, могут закладываться различные ценности. Неравномерное распределение власти и авторитета постоянно нарушает интегративные порядки. Наконец, конкуренция за престижные места сплошь и рядом ограничивается относительной закрытостью статусных групп.

И марксизм, и функционализм, всегда претендовавшие на универсальность, несомненно были продуктом конкретных исторических условий. “В то время как марксистская теория безошибочно отразила характер социальных и политических конфликтов в Европе XIX века, функционалистская теория не менее ясно отразила социальную обстановку в США, где никогда не возникало ни политического движения рабочего класса, ни идеологии рабочего класса, и где социальная иерархия громадным большинством понимается как система свободно организованных статусных групп, членство в которых зависит от индивидуальных способностей”^20[421].

Веберианство. Основные работы М. Вебера были написаны еще в начале нашего столетия. Однако долгое время поле стратификационных теорий оставалось ареной борьбы между марксистскими И функционалистскими концепциями. И лишь 70-е годы были отмечены печатью “веберовского ренессанса”, давшего, помимо прочего, и множество трудов по социальной стратификации и мобильности. Ренессанс был вызван отчасти переводом и переизданием основных трудов М. Вебера, а отчасти — разочарованием ученой публики в традиционных направлениях социологической
мысли. Для многих “открытие” этих трудов стало своеобразным лекарством от марксистской и функционалистской односторонности. Принципиальные подходы к анализу социальной структуры, которые были продемонстрированы М. Вебером и его последователями, можно сформулировать следующим образом.

1. В основе любой стратификации (отнюдь не только в политической сфере) лежит распределение власти и авторитета. Вопреки мнению марксистов, властные отношения не увязываются жестко с отношениями собственности, а вопреки представлениям функционалистов — несут в себе явные элементы конфликтных начал.

2. Центр тяжести переносится со сформировавшихся структур на системы социального действия, на становящуюся структуру. При этом внимание фокусируется на типологических характеристиках индивидуального действия.

3. Утверждается плюралистический подход к анализу социальной структуры. Понятиями “класс”, “статус” и “партия” обозначаются три относительно самостоятельные плоскости экономической, социокультурной и политической стратификации.

4. Изменяется понимание “экономического класса”. Отношение к собственности становится частным критерием. Акцент же делается на рыночные позиции групп. Принадлежность к классу определяется жизненными шансами (life-chances) на рынках товаров и рынке труда.

5. Жизненные шансы социальных групп не только определяются их текущим положением на разных рынках, но и рассматриваются как продукт специфических карьерных возможностей. Перспективы социальной мобильности являются важным внутренним моментом, конституирующим сравнительные позиции разных групп.

6. Наиболее интересными и сложными моментами становятся, во-первых, анализ статусных позиций, определяемых престижем образования и профессии, стилем жизни, социокультурными ориентациями и нормами поведения, во-вторых, выявление связи статусных позиций с рыночными позициями. В статусных группах видят реальные общности, осуществляющие коллективное действие, — в противоположность классам, представляющим лишь возможную основу подобного действия^21[422].

К преимуществам веберовского подхода можно отнести его разностороннюю сбалансированность, позволяющую включать
конфликтные и функциональные элементы; выявлять социальных акторов, не теряя при этом структурных рамок, в которых они действуют; вносить в стратификационный анализ динамические элементы. Посмотрим, как развивалось данное направление в последние десятилетия.

Позиция, в соответствии с которой классы формируются в процессе коллективного действия, была основательно проработана британским социологом Ф. Паркиным. Коллективное действие нацелено на монополизацию ключевых ресурсов, к которым, помимо собственности относятся образовательно-квалификационные дипломы, а также расовые, языковые, религиозные атрибуты, словом, все, что может быть использовано для улучшения жизненных шансов данной группы^22[423]. Это коллективное действие принимает форму социального “ограждения” (closure) от других претендентов на ресурсы и вознаграждения. Ограждение выступает в двух основных формах:

• “исключение” (exclusion), под которым понимается “попытка одной группы сохранить и защитить свою привилегированную позицию за счет какой-то другой группы через процесс ее субординации”;

• “узурпация” (usurpation), подразумевающая, напротив, “использование власти в отношении вышестоящих групп”^23[424].

Большинство классов в одно и то же время осуществляет разнонаправленные действия. Так, определенная группа рабочих (белые, протестанты, мужчины) может выступать в роли “узурпаторов” (“солидаристов”) в отношении к своим нанимателям и одновременно монополизировать свои позиции на рынке труда, проводя политику исключения в отношении других групп рабочих (черных, цветных, католиков, женщин и т.д.)^24[425]. Важно отметить, что класс здесь начинает рассматриваться не как нечто жестко детерминированное структурой, но как процесс выработки и реализации стратегий по заявлению и отстаиванию своих экономических и политических прав.

Веберовский плюралистический подход к анализу социальной структуры последовательно отстаивается У.Г. Рансименом, считающим,
что класс, статус и политическая власть являются основами для трех отдельных общественных иерархий. Иногда они могут сходиться очень близко, но в принципе всегда остаются относительно самостоятельными стратификационными системами. Более того, между их категориями даже нет особо тесной связи^25[426]. Рансимен воюет с однокритериальным членением общества и в рамках собственно классовой теории, утверждая, что ни профессионально-должностное положение, ни размеры дохода не могут служить достаточным основанием для выделения классов. Этот автор отстаивает позицию, основанную на многокритериальности, на единстве трех критериев наличия или отсутствия экономической власти, включающих:

• возможности контроля (распоряжение экономическими ресурсами);

• размеры собственности (юридическое владение ресурсами);

• рыночные позиции (marketability) (обладание необходимыми способностями или квалификацией)^26[427].

У. Рансимен широко использует понятие “власти” не в узком “партийно-политическом”, а в широком, социологическом значении — как основу любого структурного процесса: образования класса, статуса или партии^27[428]. Но значительно раньше эта универсальная роль властных отношений была показана немецким социологом Р. Дарендорфом, у которого классы становятся аналитической категорией, отражающей распределение власти и авторитета между социальными группами. Отношения групп неизбежно имеют дихотомический характер господства и подчинения. Коль скоро власть и авторитет всегда остаются дефицитными ресурсами, борьба за такие ресурсы принимает форму конфликта. В результате классы оказываются ничем иным, как конфликтными группами. Этим они собственно и отличаются от страт как описательной категории, обозначающей множественные ранговые позиции, занимаемые квазигруппами на иерархических шкалах^28[429].

Проводя классовые различия, сторонники веберианской методологии уделяют особое внимание классам как траекториям социального движения^29[430]. “Траекторный” подход используется, в частности, “новой кэмбриджской группой” в лице Р. Блэкберна, К. Прэнди и А. Стюарта. Они выбирают профессию как традиционный исходный элемент стратификационного членения, но определяют таковую с учетом характерной для нее внутрипрофессиональной траектории (например, рядовые клерки по многим показателям их нынешнего положения ниже квалифицированных рабочих, тем не менее они, клерки, выше с точки зрения перспектив социального продвижения)^30[431].

Отказ от прямолинейных классовых схем требуется, в частности, при анализе таких “стесненных групп”, как “мелкая буржуазия”, например, владельцы небольших магазинов (small shopkeepers). Это на редкость “неудобный” слой. Подобно буржуазии, лавочники владеют собственностью и привлекают (хотя и в крайне ограниченных размерах) наемный труд. По своей независимости и организации трудового процесса они близки к ремесленникам; по доходам и обеспеченности предметами длительного пользования — к квалифицированным специалистам. Но при всем том работать собственными руками они вынуждены не меньше, чем рабочий класс. По уровню образования они близки нижним социальным слоям, а по политическим пристрастиям — скорее верхним^31[432].

В результате эмпирических исследований (Д. Локвуда — на примере клерков, Дж. Голдторпа и его коллег — на примере преуспевающих рабочих, Х. Ньюби с его коллегами — на примере фермеров) было показано, как положение любой социальной группы раскрывается через характеристику их рыночной, трудовой и статусной ситуации^32[433].

Интересно посмотреть, как проявляются методологические пристрастия в выборе исследовательского объекта. Если неомарксистов более всего заботят судьбы рабочего класса и прочих нижних слоев, то внимание неовеберианцев приковывается к разного рода “срединным”, “промежуточным” группам. Именно на примере таких групп, очевидно, и можно показать, что только рассмотрение совокупности ситуационных характеристик (рыночных и трудовых, социальных и политических), дополняемое анализом укорененных ценностей и устойчивых экспектаций, может служить основой для выделения социальных слоев и страт с присущей им спецификой идеологии, хозяйственного поведения и политических установок.

Заключение. Неовеберианцы в целом противостоят сразу двум структуралистским подходам — марксистскому, выстраивающему жесткие позиционные структуры, и либеральному, акцентирующему проблемы нормативного регулирования. Вместе с марксистами веберианцы оказываются в конфликте с функционализмом своим конкретно-историческом подходом, вниманием к властным основам отношений, выделением дискретных экономических классов. Объединяет же их с функционалистами против марксистов осознание принципиальной важности статусных различий и социальной мобильности. В то же время в своем стремлении к монизму марксисты и функционалисты предлагают более стройные логически и более влиятельные в идеологическом отношении модели социального порядка.

У марксистов, напомним, традиционная схема выглядела так: отношение двух основных классов образует основную ось; прочие слои тяготеют к тому или другому полюсу. Функционалистами конструируются более или менее длинные непрерывные шкалы социально-профессиональных позиций, обладающих различным престижем. А у веберианцев появляется множество относительно самостоятельных иерархий. И каждая социальная группа занимает сложные, комбинированные классовые и статусные позиции.

К сожалению, приходится оставить за пределами данной книги новейшие подходы к стратификационным исследованиям. Ограничимся здесь лишь перечислением тех аспектов, на которых сосредоточен основной интерес:

• сегментация рынка труда и группы занятых;

• дифференциация домашней и жилищной собственности;

• различия потребительских ориентации и стилей жизни;

• этническая и гендерная дискриминация в социально-экономической сфере;

• стратифицирующая роль социальной политики государства^33[434].

Итак, позиции в социальной структуре — это не просто “ограниченный ресурс”, влияющий на уровень производительности, и не только рамка, ограничивающая выбор индивида, но и способ получения привилегий (или, говоря экономическим языком, рентных вознаграждений), не зависящих от деловых качеств, затраченных трудовых усилий или вложенного капитала^34[435]. В целом же принадлежность человека к различным социальным группам является важной самостоятельной характеристикой, определяющей многие аспекты его хозяйственного поведения.

VIII
ЧЕЛОВЕК В МИРЕ ХОЗЯЙСТВА

“Прогресс состоит не в том, чтобы все идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях”

Н.Я. Данилевский, “Россия и Европа”

Лекция 17. МИР ХОЗЯЙСТВА: МОДЕЛИ ОДНОЛИНЕЙНОГО РАЗВИТИЯ

Экономика и общество связаны множеством прочных нитей. Базируясь на широком основании культурных, властных и других социальных отношений, экономика выступает, таким образом, как мир хозяйства. И темой следующих двух лекций выступают принципиальные схемы рассмотрения хозяйства и общества в общеисторической перспективе. Мы увидим, как ставились проблемы общей периодизации социально-экономического развития.

Социология истории хозяйства. Каким бы конкретным вопросом не занимался исследователь, не важно, экономист или социолог, он волей-неволей всегда исходит из неких концептуальных предположений о том, что представляет собой исследуемый мир хозяйства, какое место занимает он в историческом процессе. Называем мы общество “капиталистическим” или “социалистическим”, “развитым” или “развивающимся”, за каждым из этих понятий скрывается сложный комплекс методологических предпосылок и теоретических традиций. Причем, эти традиции могут расходиться между собой очень сильно. В результате различные представления о человеке становятся частью общих социетальных схем.

Российский кризис второй половины 80-х годов захватил не только экономическую и политическую сферы, он стал также кризисом мировоззрения и идеологии, затронувшим большую часть нашего интеллектуального сообщества и связанным с отвержением “единоначалия” ортодоксальных марксистских формул. Коммунизм к этому времени уже успел превратиться в тощую абстракцию. Но вера в дальнейшее (возможно, бесконечное) совершенствование социализма еще совсем недавно была достаточно крепкой
и почти всеобщей. Отказ от этой веры для многих стал началом эпохи безвременья. Сегодня, чтобы выработать свое собственное понимание макропроцессов, нелишне познакомиться с основными идеями, объясняющими характер социальной динамики и логику трансформации хозяйственных систем.

Нашим предметом, таким образом, будет не мир хозяйства как таковой, а серия альтернатив, по-разному представляющих его развитие. Мы смотрим на мир хозяйства с позиций человека, которому открывается многообразие картин, и который поставлен перед выбором между их различными интерпретациями. Речь, следовательно, идет не об истории хозяйства, а о подходе, который условно можно назвать социологией истории хозяйства. Это специфическое обобщение, построенное на вторичном анализе экономико-исторических и историко-философских мирохозяйственных схем^1[436].

Ниже предлагаются краткие описания классических и некоторых новых взглядов на указанный предмет. При этом будут выбраны те направления, которые, на наш взгляд, в большей или меньшей степени способны оказать (или уже оказывают) свое воздействие на мировоззрение современного российского человека. Мы будем рассматривать их не в хронологической, а в достаточно сложной логической последовательности — как направление возможного переоформления такого мировоззрения, способ многоступенчатой реконструкции идеи. В данной лекции мы постараемся описать ряд моделей однолинейной эволюции, а в следующей лекции перейдем к моделям параллельного и циклического развития^2[437].

Для экономистов названная проблема редко становится предметом непосредственного изучения. Они, как правило, интересуются краткосрочной и среднесрочной перспективами, изучая конъюнктурные колебания, связанные с нарушением и восстановлением рыночного равновесия. Попытки периодизации связываются ими в первую очередь с вычислением длины и характера конъюнктурных волн разной протяженности. Так, известны короткий 40-недельный “цикл Китчина” и “цикл Жюглара” длиною 7–11 лет; 15–20-летний “строительный цикл” С. Кузнеца и полувековые волны
Н.Д. Кондратьева^3[438]. В большинстве случаев экономисты пытаются раскрыть эндогенные механизмы разворачивания данных циклов, т.е. выводят их движущие силы из самой экономической сферы, будь то перенакопление капитала и динамика нормы прибыли у марксистов или пучки инноваций у Й. Шумпетера и его последователей. Социальным и политическим условиям ими отводится роль “надстройки”, внешних факторов или следствий изменяющейся экономической конъюнктуры^4[439].

Параллельно развиваются теории социальных и политических “конъюнктурных” колебаний. Вспомним “циркуляцию элит”, которой В. Парето придавал характер универсального исторического закона, лежащего в основе социальных изменений^5[440]. Или выводы П.А. Сорокина о существовании ненаправленных колебаний (флуктуации) экономической, политической и профессиональной стратификации и мобильности, хотя и без их регулярной периодичности^6[441]. Иногда пытаются исчислить и длину социально-политических волн. Например, не единичны попытки представить историю России и других стран как циклическую смену периодов реформ и антиреформ.

Мы оставляем в стороне всевозможные конъюнктурные волны и обратимся к проблеме более крупных сдвигов, связанных с изменением природы экономического, социального и политического строя. Речь идет не только о большей временной протяженности, но и о качественном характере изменений. Проблема периодизации развития была поставлена в Новое время, до наступления которого рисовались лишь картины “мира пребывающего”, мира вне всяких стадий и этапов. Тогда же был выделен и мир хозяйства как особая сфера отношений.

Марксистская теория. Начнем с марксизма ввиду той основополагающей роли, которую он сыграл в формировании советского понимания общеисторической перспективы. В марксистских терминах дело обстоит следующим образом.

1. В основе любого общественного устройства лежат производственные отношения, которые составляют “базис” данного общества. Их ядро составляют отношения собственности на средства производства (в первую очередь на средства труда). Все прочие отношения (идеологические, политические, нравственные, культурные) образуют “надстройку” над базисом. Специфическая система производственных отношений образует основу “общественно-экономической формации”^7[442].

2. В общем и целом формы производственных отношений соответствуют уровню и характеру производительных сил. Существует объективный общеисторический закон соответствия производственных отношений уровню и характеру развития производительных сил.

3. Общественное развитие и смена формаций происходят так. Развитие производительных сил осуществляется как естественноисторический процесс в результате технических и организационных усовершенствований. На первых этапах существования общественно-экономических формаций конкретно-историческая система производственных отношений стимулирует это развитие. Но с определенного момента она начинает тормозить его. Одновременно в среде эксплуатирующих и эксплуатируемых классов формируются новые социальные силы, заинтересованные в изменении существующих производственных отношений. Они вступают в классовую борьбу, кульминацией которой становится социальная революция. Последняя способствует разрешению назревших противоречий в процессе смены одной общественно-экономической формации другой, более прогрессивной.

4. Всего выделяется пять последовательно сменяющих друг друга общественно-экономических формаций с присущими им способами производства и трудовыми отношениями: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая (иногда к ним добавляют азиатский способ производства). Утвердившийся к XIX в. капитализм, терзаемый периодическими кризисами, вступает в фазу общего кризиса. Современный
мир хозяйства с этой точки зрения находится в стадии глобального перехода от капитализма к коммунизму, в рамках которой социализм выполняет роль его первой начальной фазы^8[443].

Подведем итоги. Первое: развитие хозяйства и общества в марксистском истолковании выступает как естественноисторический процесс, подчиненный действию объективных общеисторических законов. Второе: этот процесс имеет прогрессивный характер с технической, экономической, социальной и политической точек зрения. Каждая последующая стадия развития хозяйства и общества оказывается выше предыдущей. Причем, основными критериями прогрессивности служат социально-экономические критерии. И третье: эта прогрессивная эволюция однолинейна. Будь то Северо-Западная Африка или Юго-Восточная Азия, все народы вовлекаются в универсальный эволюционный процесс и — самое большее — могут “перешагивать” с посторонней помощью через отдельные ступени в своем развитии^9[444]. Эта схема известна любому советскому человеку, получившему образование до середины 80-х годов. Альтернативные подходы оставались неизвестны или подавались в сугубо критическом ключе. Идеологический кризис заставил углубиться в поиски новых принципиальных объяснений^10[445].

Теории постиндустриального общества. Среди первых альтернатив оказались “буржуазные” концепции постиндустриального общества, предлагавшие выделять в истории общества три последовательных стадии — традиционное, индустриальное и постиндустриальное общества. Классический образец такой трехстадиальной концепции представил Д. Белл^11[446]. К первому — традиционному — типу общества, возникшему в процессе аграрной революции в эпоху неолита, он относит все докапиталистические системы. Это общество, в котором основными производственными ресурсами является земля и природное сырье, а вся хозяйственная жизнь привязана к земле и является своеобразной игрой с силами
природы. Технология примитивна, производство основано, главным образом, на ручном труде. Работники чаще всего находятся в личной внеэкономической зависимости от субъекта, владеющего собственностью (в первую очередь, на землю).

Помимо аграрного сектора в традиционном доиндустриальном хозяйстве развиваются добыча металлов, рыболовство, простейшая лесообработка, т.е. отрасли, привязанные к природному сырью. Продукт производится небольшими партиями, в основном для собственных нужд замкнутых натуральных хозяйств или для малых локальных рынков. В хозяйственной деятельности люди опираются на привычку, традицию, на “здравый смысл”, на передаваемый из поколения в поколение опыт. Общество состоит из множества относительно изолированных локальных структур. Основная часть населения проживает вне городов. Образование и культура являются уделом тонкого слоя элиты.

Вторая стадия — индустриальное общество — наступает с развитием капитализма. Исходным ресурсом здесь становятся материалы, уже обработанные человеческими руками. На передний план выходит крупное машинное производство, вытесняющее ручной труд и колоссально повышающее производительность труда. Осуществляется массовая пролетаризация населения, в процессе которой работники получают личную свободу, превращаясь в наемных рабочих, лишенных средств производства. Фигура средневекового квалифицированного ремесленника оттесняется “частичным” специализированным работником, выполняющим с помощью машин набор стандартных операций.

Интенсивно развиваются обрабатывающая промышленность и банковское дело. Господствующими силами хозяйственной жизни являются промышленный и финансовый капитал. Производство продукции приобретает массовый и стандартизованный характер. Оно имеет преимущественно товарный характер, ориентировано на рынок. Последний, разрастаясь, выходит за национальные границы, способствуя формированию системы мирового хозяйства. В хозяйственной деятельности люди все меньше ориентируются на традицию, все больше полагаются на эксперимент, на эмпирику, используют метод проб и ошибок. Укрепляется общая ориентация на экономический рост, экономическую экспансию.

Формируется система национальных государств, в недрах которых вырастает гражданское общество как сеть свободных ассоциаций, выражающих и защищающих интересы своих членов. Общинные связи заменяются гражданскими. Наблюдается быстрая урбанизация населения. Всеобщий характер приобретает система сначала начального, а затем и среднего образования. Массовое
производство стимулирует стандартизацию потребления и формирование “массовой культуры”.

В середине XX столетия развитые западные общества начинают переходить к третьей стадии — постиндустриальному обществу^12[447]. Основными ресурсами в этом обществе становятся человеческое знание и информация. Бурными темпами развивается производство, основанное на новейших микроэлектронных и компьютерных технологиях, позволяющих создавать, хранить и обрабатывать гигантские массивы данных. Революция в системе коммуникаций приводит к тому, что интернационализация хозяйственных связей перерастает в их глобализацию.