Коммуникация символов агрессии

Характеристики систем коммуникации многими косвенными способа­ми связаны с генезисом коллективного насилия. Развитие плотных всепроникающих коммуникационных сетей ускорило жизнь во всем мире. О развитии современных коммуникационных систем говорят, что они являются «и показателем, и агентом изменения социальной систе­мы в целом»⁸³. Демонстрация более привлекательных образов жизни и последующая интенсификация ценностных экспектаций облегчается с помощью системных коммуникационных сетей (глава 4). Восприятия ответов режима на недовольство и беспорядки постигаются через сред­ства коммуникации (главы 5 и 8). Коммуникация между недовольны­ми, но рассеянными индивидами может заменять физические контак­ты в развитии организаций, принимающих на себя осуществление

19-1012насилия. Эффективное революционное лидерство требует открытых каналов коммуникации между лидерами и их последователями (глава 9). Существует ряд других еще более сильных воздействий коммуникаци­онных систем на распространение агрессивно-санкционирующих док­трин и информации. Ниже развиваются две гипотезы, применимые к распространению некоторых типов символов политической агрессии: они воплощаются в культурных традициях политического насилия, в но­вых доктринальных оправданиях политического насилия и в самих со­общениях об актах коллективного насилия, которые могут возыметь демонстрационный эффект для недовольных людей где-то в другом месте. Таким образом, гипотезы релевантны оценке интенсивности и мас­штаба как нормативных, так и утилитарных оправданий насилия.

Характеристиками систем коммуникации, которые наиболее прямо влияют на распространение в коллективности символов политической агрессивности, является число медиа-каналов, плотность проходящих через них информационных потоков и доля населения, охватываемых этими медиа. Чем больше число медиа, тем более вероятно, что найдут­ся средства артикуляции агрессивных символов. Лифтон указывает, что политический контроль над коммуникациями может быть исполь­зован для того, чтобы облегчить идеологическую конверсию, и показы­вает эффективность, с которой китайские коммунисты использовали контроль над коммуникациями для создания того, что он называет «ре­формой среды мышления»⁸*. Чем выше плотность символов агрессии, проходящих через эти медиа, с тем большей вероятностью люди будут внимать им и испытывать их влияние. Чем больше аудитория средств коммуникации, тем больше доля недовольных, которые, вероятно, получат такие послания. Немногие из политических элит смирятся с коммуникациями убеждений, прямо враждебных им, хотя они могут поощрять агрессию против других. Некоторые элиты, в особенности в коммунистических системах, обладают достаточным контролем над средствами новостей, чтобы не допускать сообщений об основных вспышках политического насилия, молчаливо признавая их провоци­рующую силу для возбуждения насилия в любых других местах. Дру­гая тактика состоит в том, чтобы сообщать о таких событиях, но при­писывать их «нежелательным другим»: реакционерам, хулиганам, комму­нистам, евреям, бандитам. Если выразители революционного символизма потерпят неудачу в получении доступа к соответствующим медиа или обнаружат, что они закрыты цензурой, они могут основать новые ме­диа в виде газет и журналов. Если и их закроют, они могут прибегнуть к подпольным или зарубежным средствам коммуникации, прямой агитации или к распространению слухов. Экспериментальные исследо­вания показывают, что недовольные люди склонны уделять повышен­ное внимание агрессивным посланиям; это заставляет предположить, что даже если агрессивное содержание коммуникации невелико, она все равно может достичь своей потенциальной аудитории⁸⁵. Тем не менее подпольная коммуникация, в общем и целом, неэффективна, и ее по­слания будут достигать меньшего числа недовольных и с меньшей час­тотой. Предлагаются следующие гипотезы.

Гипотеза JV.10. Интенсивность нормативных и утилитарных оправданий политического насилия умеренно изменяется с плотностью символов агрессии в содержании коммуни­каций.

Гипотеза JV.11. До той степени, в которой плотность символов политической агрессии в содержании коммуникаций высока, масштаб утилитарных и нормативных оправданий по­литического насилия сильно изменяется с числом и масштабом средств коммуникации.

Символы политической агрессии — это вербальные или графические представления насилия, направленного на политические цели, включая описание реально осуществляемого насилия в прошлом или настоящем, и утверждения желательности или нежелательности насилия против подобных мишеней. Предполагаемые воздействия, вероятно, более силь­ны для символов коллективного политического насилия и для символов, изображающих политическое насилие в нормативно нейтральных или позитивных тонах, нежели в негативных. Однако недовольным не обя­зательно нужно принимать те нормы, которые разделяет коммуникатор, и даже если они делают это, то сами символы агрессии могут подразуме­вать, что политическое насилие возможно, а для некоторых групп — при­менимо. Следовательно, эти отношения остаются в силе для любых по­литических символов, хотя для одних сильнее, чем для других. Плотность агрессивных символов — это их доля в общем объеме всех символов в содержании коммуникации. Ее можно изучать по отношению к содер­жанию коммуникации в целом, взвешенному в соответствии с измене­ниями внимания аудитории к изучаемым медиа. Масштаб средств ком­муникации относится к относительным размерам аудитории.

Таким образом, средства коммуникации могут способствовать воз­никновению специфических вспышек насилия. При отсутствии дру­гих медиа в качестве агентов коммуникации могут служить странству­ющие пропагандисты или проповедники, как это имело место в процес­се распространения анархистских настроений в Испании конца XIX и начала XX в.⁸⁶ В пред- и послереволюционном Египте и коммуни­сты, и Мусульманское братство рекрутировали свои кадры из числа безработных выпускников колледжей, которые «оказались способны распространить по всему Египту оформленную сеть посланий», отста ­ивая экстремистские политические решения национальных проблем⁸⁷. Петрас и Цейтман показали, что политический радикализм чилийских шахтерских муниципалитетов оказывает радикализирующее воздей­ствие на крестьянство прилегающих сельскохозяйственных районов, что находит свое выражение в довольно высоких показателях электо­ральной поддержки радикальной партии в сельскохозяйственных об­щинах, расположенных рядом с шахтерскими городками. О полити­зировании крестьянства под воздействием шахтеров говорят, что оно представляет собой и результат сознательного усилия, и «естествен­ный процесс», т. е. имеют место и формальная, и информационная ком­муникация радикальных идей⁸⁸. Коммуникация политических посла­ний более эффективна и достигает больших аудиторий, когда могут быть напечатаны и распространены брошюры или газеты или произне­сены речи по радио. Диас писал о крестьянском анархизме в Андалу- зии 1918-1919 гг., что «Все всё время читают. Не было предела любо­знательности людей и их жажде познания... Предположительно от 70 до 80 % были неграмотны, но это не стало непреодолимым препятстви­ем. Неграмотный энтузиаст покупал себе литературу и давал ее про­честь товарищу. Потом он заставлял его отметить места, которые ему понравились больше всего. Затем он обращался к другому с просьбой прочесть ему понравившуюся статью и после нескольких прочтений выучивал ее наизусть и повторял тем, кто ее еще не читал»⁸⁹.

Циркуляция нелегальных памфлетов среди потенциальных граждан­ских и военных оппонентов режима Перона в 1955 г. носила инструмен­тальный характер для подрыва его легитимности и генерации поддержки или, по меньшей мере, нейтральности, требуемых для его свержения⁹⁰. Иностранные пропагандистские радиостанции могут подстрекать недо­вольных с тем же успехом, что и пропагандистские трактаты. Египетские радиостанции несут ответственность за подстрекательство к антиправи­тельственным мятежам в большей части Северной Африки и Среднего Востока, например к бунтам, синхронно охватившим всю Иорданию в 1953 г. из-за ее предполагаемого присоединения к Багдадскому пакту⁹¹.

Формально каналы коммуникации также усиливают демонстраци­онный эффект «посредством призыва к оружию или сообщения ново­стей о вспышках насилия, что дает недовольным людям повод или мо­дель для сопротивления»⁹². Обращение оратора к традициям насилия путем воскрешения в памяти прошлой коллективной акции побуждает людей к насилию. Дальке показывает, что накануне Кишиневского (Рос­сия) еврейского погрома в 1903 и Детройтских расовых беспорядков 1943 г. действовали организованные сторонники и интенсивно возбуж­дали неприязнь к группам меньшинств⁹³. Лозунги, внедряемые револю­ционными идеологиями, могут быть в значительной степени опреде­ленными в предписании насилия, чтобы их распространение давало достаточные поводы к насилию, хотя представляется невероятным, что­бы такие лозунги могли ускорить в целом новый незнакомый тип кол­лективной акции. Защита Сорелем всеобщей забастовки была вырабо­тана, чтобы вызвать образы насильственного конфликта с такой ясно­стью, которая могла бы мобилизовать на акцию призывами к стачке. Ее эффективность в качестве намека на действие тем не менее зависела от предшествующего опыта участия рабочих в забастовках как формах протеста. Невероятно, чтобы лозунги, призывающие, скажем, к линче­ванию предпринимателей, могли бы иметь даже ограниченное воздей­ствие мифа о всеобщей забастовке.

Призыв к оружию или взывание к традициям политического насилия представляются менее эффективными в качестве стимулов к насилию, нежели новости о повсеместном проявлении насилия. Демонстрацион­ный эффект новостей о революционном насилии очевиден и в револю­ционной «инфекции», которая распространилась из североамерикан­ских колоний в испанскую Америку между 1776 и 1820 гг.⁹⁴; и в серии неудачных коммунистических революций после 1918 г.; и в заразитель­ном антиколониальном национализме в Африке и Азии после 1945 г., первичные модели которого успешно проявили себя в обретении неза­висимости Индией и Индонезией. Хобсбом приводит европейские при­меры взаимосвязи между групповыми традициями насильственного протеста и новостями о повсеместных проявлениях насилия, которая приводила к новым вспышкам. Среди хронически мятежного сицилий­ского крестьянства в XIX в., пишет он, «когда приходил сигнал от од­ного из великих и вечно бунтующих городов — Палермо, Катаньи, Мес­сины, — поднимались безрассудные и свирепые восстания, охватывав­шие целые области, грабились городские дома, вырезались целые семьи, уничтожались коммунальные архивы и дворянские клубы. В Андалузии возникновение всеобщих крестьянских стачек в 1880-х гг. было очевид­ным результатом соединения традиций крестьянских восстаний с иде­ей новой доктрины всеобщей забастовки. Такие забастовки волнообраз­но возвращались, нередко ускоряемые известиями о повсеместных вос­станиях: например, в 1920 г. они происходили в ответ на запоздалое известие о Русской революции»⁹⁵.

Воздействие различных видов коммуникационных медиа становит­ся ясным из сравнения одновременности вспышек в различных эпохах и культурах. Мерриман предполагает, что улучшение коммуникацион­ных возможностей отчасти несет ответственность за ускорение, с кото­рым последовали одна за другой 50 европейских революций и восста­ний в сравнении с асинхронностью революций середины XVII в.⁹⁶ Глав­ным медиумом, распространявшим народные восстания 1848 г., были газеты; их первичной аудиторией были недовольные интеллектуалы, буржуазия и те немногие городские рабочие, которые были грамотны. Среди неграмотных сельских жителей новости распространялись мед­леннее. Руде графически изображает временной лаг в географической экспансии от места первичной вспышки таких возмущений, как анг­лийские голодные мятежи 1766 г., французские хлебные бунты 1775 г. и Луддитские машино-разрушительные восстания 1811-1812 гг. Мяте­жи распространялись в окружающие области не быстрее скорости пе­шехода или всадника⁹⁷.

В конце XIX в. демонстрационные эффекты смуты проявлялись почти немедленно во всех народных восстаниях, проникая сквозь на­циональные границы. Один из примеров дает изучение влияния анти­еврейских акций в Соединенных Штатах. Анализ распределения по времени «эпидемии свастики» в 1959-1960 гг. показывает, что они до­стигли пика за три недели и продолжались на сниженном уровне в тече­ние еще пяти недель. Первоначальная вспышка носила антиеврейский характер, но большинство инцидентов на уровне пика носили нееврей­скую направленность. Демонстрационный эффект, вызванный масс- медиа, был очевидно оперативным, поскольку преступники распреде­лялись по всей стране и предположительно не имели прямой коммуни­кации друг с другом; более того, преобладание нееврейских целей в период пика эпидемии указывает на то, что для первых инцидентов можно предположить механизм разнообразия атрибутируемых источ­ников. Смелзер характеризует это как «извлеченную» (в отличие от «реальной») фазу враждебных вспышек⁹⁸. В качестве второго примера можно привести общенациональный охват населения известиями о беспорядках в американских гетто, особенно через телевидение, кото­рый послужил потенциальным толчком к насильственным действиям в других гетто. Пятьсот человек, водворенных в тюрьму во время дет­ройтских мятежей 1967 г., опрашивали об источниках их информиро­ванности о других мятежах. 35 % узнали о них через телевидение, 33 % — из газет. Наиболее значимо, что 80% наблюдали мятежи по телевиде­нию, и, когда их спрашивали, что они видели, большинство из тех, кто участвовал в беспорядках, упоминали такие виды действий как грабе­жи, поджоги и драки⁹⁹.

Представляется, что на основе такого рода открытий было бы непоз­волительно делать выводы о том, что запреты на освещение новостей могут исключить демонстрационный эффект. Китайская «культурная революция» 1966-1968 гг. сопровождалась общенациональными бес­порядками, несмотря на плотную цензуру. Блуждающие банды Крас­ных охранников и их рекламные кампании эффективно распростра­няли вести о насилии. Если интенсивно недовольные люди являются членами грамотного и мобильного общества, они узнают о насилии, со­вершаемом другими, если не через формальные коммуникационные средства, то с помощью иных информационных средств. Контроль за символами политической агрессии в медиа может минимизировать не­посредственные демонстрационные эффекты беспорядков и, благода­ря этому, повести скорее к затяжному и спорадическому, нежели почти синхронному насилию среди недовольных где-нибудь в другом месте, но вряд ли в состоянии совсем исключить их.

Резюме

Фундаментальная связь между интенсивностью и масштабом относи­тельной депривации и потенциалом коллективного насилия (гипотеза V.1) соотносится в этой главе с теми взглядами на политику и насилие, которыми обладают люди. Каузальная связь между потенциалом кол­лективного насилия (неудовлетворенностью) и потенциалом насилия, направленного на политические мишени, сильная (гипотеза V.4), но не совершенная (абсолютная). Две познавательные переменные, которые действуют, когда недовольство трансформируется в коллективное по­литическое действие, — это степень, до которой люди убеждены, что насилие и угроза насилия против политических мишеней оправданы в нормативном смысле (гипотеза V.2) и как утилитарные средства для ценностного удовлетворения (гипотеза V.3).

Оправдания подобного типа неудовлетворенности — это психологи­ческие переменные. На их интенсивность и масштаб оказывает влия­ние ряд более легко наблюдаемых социетальных условий. Две незави­симых переменных, которые способствуют развитию и приобретению взглядов, оправдывающих насилие, являются общими характеристи­ками общества. Интенсивность нормативных оправданий насилия изменяется с изменением акцента в практике культурной и субкуль­турной социализации на исключительное воздействие карательных мер (ranoTe3aJV.l). Масштаб и нормативных, и утилитарных оправда­ний политического насилия меняется вместе с числом и масштабом средств коммуникации и плотности символов агрессии в их содержа­нии (гипотеза J V.11).

Три общих характеристики политической системы имеют четко выраженное воздействие на взгляды людей по поводу специфически политического насилия. Недовольство имеет тенденцию к политиза­ции, т. е. к обвинению режима, и внесению своего вклада в норматив­ное и политическое оправдание до той степени, в какой правительство в прошлом эффективно откликалось на недовольство (гипотеза JV.3), и до той степени, в какой оно покровительствует одной группе в ущерб другой в удовлетворении текущих потребностей (гипотеза JV.4). Дру­гими словами, чем больше правительство в прошлом сделало для сво­их сограждан и чем больше оно делает в настоящем для других групп в сравнении с тем, что оно делает для моей группы, тем больше от него ожидают и тем более враждебными становятся люди, когда оно терпит неудачу. Этот аргумент не предполагает, что режимы могут минимизи­ровать насилие, ограничивая сферу своей деятельности. Если деятель­ность уменьшится по сравнению с нынешним уровнем, политическое насилие возрастет. Если она поддерживается на текущем уровне, наси­лие возникнет с не меньшей вероятностью, но оно с меньшей вероятно­стью будет направлено против политических мишеней, во всяком слу­чае на какой-то период. Но в современном мире есть убедительные и широко распространенные доктрины, утверждающие, что политиче­ская система является и должна быть ответственной за решение соци­альных проблем. Если эти доктрины укоренятся в умах недовольных граждан, их вероятным ответом режимам, выполняющим свои функции на минимальном уровне, будет не протест и требование усиления вни­мания к их нуждам, а революция. Легитимность режимов — это третья характеристика, которая нормативно снижает политическое насилие. Чем более интенсивно ощущение гражданами достоинств своей общи­ны, с тем меньшей вероятностью они будут склонны оправдывать на­падки на нее (гипотеза JV.5). Они, вероятно, будут готовы примирить­ся с ценностными жертвами в пользу своего правительства, а в случае сильного недовольства его действиями с большей вероятностью при­бегнут к мирному протесту и ограниченному насилию, чтобы изменить политику и изгнать инкамбентов, нежели обратятся к революционно­му насилию против системы в целом.

Эти социетальные и политические свойства оказывают довольно косвенное воздействие на оправдание насилия. Более прямое влияние имеет само политическое насилие. Если насильственный конфликт стал обычным в истории коллективности, в ней, вероятно, будут развиваться традиции, оправдывающие последующее насилие: чем больше истори­ческая величина политической борьбы в общине, тем больше интенсив­ность и масштаб нормативных оправданий политического насилия в будущем (гипотеза JV.2). Этот эффект отчасти обязан своим возникно­вением развитию ожиданий, что политическое насилие повторится (ги­потеза J V.2.1); если неудовлетворенность широко распространена и интенсивна, имеется вероятность того, что ожидания станут убеждени­ями и с таким же успехом будет оправдано политическое насилие (ги­потеза JV.2.2). Успех борьбы за улучшение условий жизни общины в прошлом также вносит вклад в убеждения о полезности насилия как ответа на депривацию в будущем (гипотеза JV.8). Община может иметь ненасильственную традицию как таковую, но, если члены ее видят, что где-либо подобные им группы получают выгоды через политическое насилие, они, вероятно, увидят для себя утилитарные оправдания так­тики насилия (гипотеза JV.9). В современном мире этот демонстраци­онный эффект успешного применения насилия одной группой может иметь почти синхронное распространение по миру соответствующих последствий.

Содержание новых доктрин, сформулированных недовольными, и при­зывов, направленных на них, также дают свидетельство интенсивности оправданий насилия. Революционные призывы, потенциально наиболее эффективные в том, чтобы дать людям нормативные оправдания поли­тического насилия, и, следовательно, с наибольшей вероятностью вос­принимаемые недовольными, — это те, которые обеспечивают объяснение источников RD, определяют цели политического насилия и подчерки­вают символы групповой идентификации среди депривированных (ги­потеза JV.6). Приемлемость этих призывов зависит, в конечном счете, от той степени, до какой они согласуются с непосредственными обсто­ятельствами недовольных. Воздействие революционных призывов на утилитарные оправдания насилия являются функцией относительной важности, которую они атрибутируют тактике политического насилия для повышения ценностных позиций людей (гипотеза JV.7). Наконец, интенсивность и нормативных, и утилитарных оправданий может быть выведена из плотности символов агрессии в содержании коммуника­ций. Чем больше число изображений политического насилия в потреб­ляемых людьми коммуникациях, с тем большей вероятностью они вос­принимают такое поведение как образец поведения (гипотеза JV. 10).

Эти связи не полностью детерминируют интенсивность и масштаб оправданий людьми политического насилия. Наиболее прямое сред­ство такой детерминации — это спросить их об этом — подход редко

20-1012 выполнимый, его результаты не вполне надежны и всегда подвержены изменениям с появлением новых событий и изменением доктрин. Но эти две главы должны, по меньшей мере, продемонстрировать, что, если мы хотим узнать, что думают люди о насилии в политике, нам необхо­димо изучать нечто большее, нежели просто «телевизионное насилие» или преобладание революционных идеологий.

Примечания

¹ Фраза из David Apter, «Ideology and Discontent», in Apter, ed., Ideology and Discontent (New York: The Free Press, 1964).

² Leon Dion, «Political Ideology as a Tool of Functional Analysis in Sociopolitical Dynamics», Canadian Journal of Economic and Political Science, XXV (February 1959), 49.

³ NeilJ. Smelser, Theory of Collective Behavior (New York: The Free Press, 1963), chap. 5, quotation 82.

^I Dion, 56.

⁵ArmeNaess, «The Function of Ideological Convictions», in Hadley Cantril, ed., Tensions that Cause Wars (Urbana: University of Illinois Press, 1950), 275-276.

⁶ Carl Leiden and Karl M. Schmitt, The Politics of Violence: Revolution in the Modern World (Englewood Cliffs: Prentice Hall, 1968), 97,99-100.

⁷ Samuel H. Barnes, «Ideology and the Organizations of Conflict: on the Relationship Between Political Thought and Behavior» (Paper read at the Annual Meeting of the American Political Science Association, Washington, D.C., 1965).

⁸ Leonard Berkowitz, «Some Experiments on Automatism and Intent in Human Aggression» (Paper read at University of California at Los Angeles, Brian Research Institute, November 1965), 6-8, quotation 6.

⁹ George Sorel, Reflections on Violence, trans. Т. E. Hulme (New York: Peter Smith, 1915,1941), 137.

¹⁰ См. Franz Fanon, The Wretched of the Earth (New York: Grove Press, 1966). Цитаты и критический обзор Фанона с этой точки зрения см. A.Coser, Continuities in Study of Social Conflict (New York: The Free Press, 1967), 214.

^II Stanley Lieberson and Arnold R. Silverman, «The Precipitants and Underlying Conditions of Rfce Riots», American Sociological Review, XXX (December 1965), 889. Другие примеры см. в Smelser, 247-253.

¹² George Rude, The Crowd in History, 1730-1848 (New York: Wiley, 1964), 245.

¹³ См. Tarzie Vittachi, The Fall of Sukarno (New York: Praeger, 1967).

¹⁴ Обзор и интерпретацию социально-психологических данных по межгруп­повой враждебности см. в Leonard Berkowitz, Aggression: A Social Psychological Analysis (New York: McGraw-Hill, 1962), chaps. 6, 7.

¹⁵ Gunnar Heckscher, The Study of Comparative Government and Politics (New York: Macmillan, 1957), 16.

Eric Hoffer, The True Believer (New York: Harper, 1951), 129-139, quotations 139.

¹⁷ Michael Walzer, «Revolutionary Ideology: The Case of the Marian Exile», American Political Science Review, LVII (September 1963), 643-654.

¹⁸ George S. Pettee, The Process of Revolution (New York: Harper, 1938), 167.

¹⁹ Yans Toch, The Social Psychology of Social Movements (Indianapolis: Bobbs- Merrill, 1965), chap. 1, quotation 20.

²⁰ Berkowitz, Aggression, 32 ff, quotation, italics omitted.

²¹ Hadley Cantril, The Psychology of Social Movements (New York: Wiley, 1941), 63.

²² David C. Schwartz, «A Theory of Revolutionary Behavior», in James C. Davies, ed., When Men Revolt and Why (New York: The Free Press), 1970. •

²³ Cm. O.J. Harvey, D. E. Hunt and H. M. Schroder, Conceptual Systems and Personality Organizations (New York: Wiley, 1961). Эта теория первоначально относилась к проблеме простоты/сложности обращения с информацией.

²⁴ PeterSudejeld, «Attitude Manipulation in Restricted Environments: Conceptual Structure and Response to Propaganda», Journal of Abnormal and Social Psychology, LXVIII (March 1964), 242-247. «Сенсорная депривация» — ситуация, в которой поглощение сенсорных данных минимизировано, — отличается от понятия RD.

²⁵J. A. McNuty andJ_f A.Walters, «Emotional Arousal Conflict and Susceptibility to Social Influence», CanadianJournal of Psychology, XV (September 1962), 211-220.

²⁶ Robert Lay Lifton, Thought Reform and the Psychology of Totalism: A Study of «Brainwashing» in China (New York: Norton, 1961), chap. 22, quotation 436.

²⁷ William Kornhauser, The Politics of Mass Society (New York: The Free Press, 1959), chap. 4; quotation from 112. Много аналогичных примеров приводит Smelser, 80-81,86-89,104-105.

²⁸ David Willner and George K. Zollachan, «Prolegomenon to a Theory of Revo­lution», in George K. Zollachan and Walter Hirsch, eds._t Explorations in Social Change (Boston: Houghton-Vifflin, 1964), 140. Подобные утверждения сделаны и в Heckschner, 167, и в Louis Gottschalk, «Causes of Revolution», American Journal of Sociology, L (July 1944), 5-6.

²⁹ См., например: Franco Venturi, Roots of Revolution: A History of the Populist and Social Movements in Nineteenth Century Russia, trans. Isaiah Berlin (New York: Knopf, 1960).

³⁰ Оценка источников и воздействий идеологий протеста содержится вJacob S. Schapiro, Movements of Social Dissent in Modern Europe (Princeton: Van Nostrand, 1962).

³¹ Toch, 13-19, 87-88. Иные теоретические положения содержатся в Willner and Zollschan, 137-138.

³² Norman Cohn, The Pursuit of Millennium, 2nd edn. (New York: Harper, 1957, 1961), 31.

³³ Smelser, 348-351, quotation 349.

³⁴ Peter C.J. Pulzer, The Rise of Political Anti-Semitism in Germany and Austria (New York: Wiley, 1964).

³⁵ ChalmersJohnson, Revolution and Social System (Stratford: Hoover Institution on War, Revolution and Peace, 1964).

³⁶ EJ. Hobsbawm, Social Bandits and Primitive Rebels (New York: The Free Press, 1959), 64-65,90-99.

³⁷ Cohn, 308 ff., quotation 308.

³⁸ О революционном милленарианистском движении Антонио Консалхейро в северо-восточной Бразилии см. Euclydesda Cunha, Rebellion in Backlands, trans. S. Putnam (Chicago: University of Chicago Press, 1902,1960).

³⁹ Эмпирическое свидетельство приведено в John Kosa and Clyde Z. Nunn, «Race Deprivation and Attitude Toward Communism», Phylon, XXV (December 1964), 337-346.

⁴⁰ Примечательным и уничижительным анализом социологической приро­ды, идей и исторической практики коллективной ненасильственной оппозиции является работа Marsh Case, Non-Violent Coercion: A Study in Methods of Social Pressure (New York: Century, 1923).

¹¹ Lyford P. Edwards, The Natural History of Revolution (Chicago: University of Chicago Press, 1927), 55.

⁴² New York Times, June 13,1968,3.

¹³Joel T. Rosental, «The King's Wicked Advisers and Medieval Baronial Rebellions», Political Science Quarterly, LXXXII (December 1967), 599-604.

⁴⁴ Robert B. Meiriman, Six Contemporaneous Revolutions (Oxford: Clarendon Press, 1938), 212.

⁴⁵ Hermann Raushning, Hitler Speaks (New York: Putnam, 1940), 234, cited in Hoffer, 90.

⁴⁶ См: Berkowitz, Aggression, 152-160.

⁴⁷ См. Richard H. Walters, «Implications of Laboratory Studies of Aggression for the Control and Regulation of Violence», Annals of the American Academy of Political and Social Science, CCCLXIV (March 1961), 69-70.

⁴⁸ Ralph Epstein, «Aggression Toward Out-groups as a Function of Authoritarianism and Imitation of Aggressive Models» Journal of Personality and Social Psychology, III (No. 5,1966), 574-579.

⁴⁹ Schwartz.

⁵⁰ Gottschalk, 5.

⁵¹ George Rude, Revolutionary Europe (Cleveland: World, 1964), 74-75.

⁵² Hobsbawm, 105-106.

⁵³ PeterShubs, «Symbols of Revolution» (Paper, Foreign Policy Research Institute, University of Pennsylvania, 1968). Более поздняя статья Peter Shubs, «Revolutionary Symbology: Comparative Case Studies of the American and Indian Independence Movement» (Paper read at the Annual Meeting of the American Political Science Association, New York, 1969).

⁵⁴ Я весьма обязан Манкуру Ольсону-младшему за крайне настойчивые и убедительные аргументы, что утилитарные оправдания политического наси­лия чрезвычайно важны и могут быть интегрированы в теоретическую модель, которая делает акцент на нерациональной мотивации борьбы. Однако ответ­ственность за данную здесь трактовку лежит на мне.

⁵⁵ Я. L. Neiburg, «The Threat of Violence and Social Change», American Political Science Review, LVI (December 1962), 867.

⁵⁶ Cm. Fanon.

⁵⁷ Nieburg, quotation 865.

% Thomas Perry Thornton, «Terror as a Weapon of Political Agitation», in Harry Eckstein, ed., Internal War: Problems and Approaches (New York: The Free Press, 1964), 82.

⁵⁹ Pierre Kropotkin, Paroles d'un Revolte (Paris: C.Marpon et F.Flamnerius, no date), 286, цит. no Thornton, 82-83.

⁶⁰ Cm. Thornton, passim и обсуждение легитимности в главе 6; а также Е. V. Walter, «Violence and the Process of Terror», American Sociological Review, XXIX (April 1964), 248-257.

⁶¹ Kenneth E. Boulding, «Reflections of Protest», Bulletin of the Atomic Scientists, XXI (October 1965), 18-20, quotation 18.

⁶² Полезный обзор тактйческих и идеологических оправданий насилия, пред­лагаемых Че Геварой, Режи Дебре, а также Мао-Цзедуном и Во-Нгуен-гья, см. в Henry Bienen, Violence and Social Change (Chicago: University of Chicago Press, 1969).

⁶³ Cm. Edward W. Gude, «Batista and Betancourt: Alternative Responses to Violence», in Hugh Davis Graham and Ted Robert Gurr, eds., Violence in America: Historical and Comparative Perspectives (Washington, D.C.: National Commission on the Causes and Prevention of Violence, 1964), 577-589.

⁶⁴ Cm. Thomas C. Schelling, The Strategy of Conflict (Cambridge: Harvard University Press, 1960,1963), особенно chap. 1, and AnatolRappoport, Fights, Games and Debates (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1960), part II.

⁶⁵ Andrew Janos, The Seizure of Power: A Study of Force and Popular Consent, Research Monograph No. 16 (Princeton: Center of International Studies, Princeton University, 1964), quotations 40-41,81,84.

⁶⁶ Anders Boserup and Claus Iversch, «Demonstrations as a Source of Change: A Study of British and Danish Easter Marchers», Journal of Peace Research, No. 4, 1966, 333-335. Вопросы были открытыми и затем подвергались классифика­ции. Число респондентов — 137 в Дании, 155 — в Британии. Исследование Nicos Е. Devletoglou, «Responsibility and Demonstrations: A Case Study», Public Opinion Quarterly, XXX (No. 2,1966), 285-289 полагает, что релевантная проблеме ин­формация, которой располагают участники демонстраций, также может быть низкой.

⁶⁷ Smelser, 348.

⁶⁸ Hoffer, 11. См. также Gottschalk, 5 и Rex Hopper, «The Revolutionary Process: A Frame of Reference for Study of Revolutionary Movements», Social Forces, XXVIII (March 1950), 274.

⁶⁹ Cohn, 308.

⁷⁰ Karl Marx and Friedrich Engels, The Communist Manifesto, cited in Leiden And Schmitt, 105.

⁷¹ Cm. Li-Chien-nung, The Political History of China, 1840-1928 (Stanford: Stan­ford University Press, 1956), chap. 2. Тем не менее человеческие потери в по­следовавшей гражданской войне были огромны.

⁷² См. S. Н. Ahmad, «China's Cultural Rtvolution», International Studies (Bom­bay), IX (July 1967), 13-54 и Hans Granqvist, The Red Guard: A Report on Mao's Revolution, trans. Erik J. Filis (New York: Praeger, 1967).

⁷³ См. Walters, 66-67, а также дискуссию о «Культурных традициях коллек­тивного насилия» в главе 6.

⁷⁴ Charles A. Tilly, «А Travers le Chaos des vivantes Cites» (paper read to the Sixth World Congress of Sociology, Evians-les-Basins, September 1966), quotation 5.

⁷⁵ Egil Fossum, «Factors Influencing the Occurrence of Military Coups d'Etat in Latin America», Journal of Peace and War, No. 3,1967, 229.

⁷⁶ Robert D. Putnam, «Toward Explaining Military Intervention in Latin Ame­rican Politics», World Politics, XX (October 1967), 104-105.

⁷⁷ См .James W. Rowe, «Argentina's Restless Military», in Latin American Politics: Studies of the Contemporary Scene, Robert D. Tomasek, ed. (Garden City: Doubleday, 1966), 439-466; Reuben de Hoyos, «Church and Army in the Argentine Revolution of 1955» (Ph.D. dissertation, Department of Politics, New York University, 1969).

⁷⁸ John de Martz, «Colombia: Qualified Democracy», in Martin C. Needier, ed., Political System of Latin America (Princeton: Van Nostrand, 1964), quotation 215. Несколько менее критичную, но не слишком благожелательную интерпрета­цию см. в Robert Н. Dix, Colombia: the Political Dimensions of Change (New Haven: Yale University Press, 1967), chap. 5.

⁷⁹ James Payne, «Peru: The Politics of Structured Violence», Journal of Politics, XXXIX (May 1965), 362-374, quotation 374.

⁸⁰ David H. Bay ley, «Public Protest and Political Protest in India» (Paper read to the Annual Meeting of the Asian Studies Association, Philadelphia, March, 1968), quotation 11.

⁸¹ Brink and Harris, 264.

⁸² Frank L. Wilson, «French-Canadian Separatism», Western Political Quarterly, XX (March 1967), 121.

⁸³ DanielLernef, «Communication Systems and Social Systems: A Statistical Explo­ration in History and Polity», Behavioral Science, II (October 1957), 267. О роли средств коммуникации в модернизации на Среднем Востоке см. Lerner, The Passing of Traditional Society (Glencoe: The Free Press, 1958), chap. 2. Об отноше­нии процессов коммуникации к общему политическому развитию см. Lucian W. Pye, ed., Communications and Political Development (Princeton: Princeton Uni­versity Press, 1963). Оценка эмпирических исследований по вопросам эффек­тов массовых коммуникаций содержится вJoseph Т. Clapper, The Effects of Mass Communication (New York: The Free Press, 1960).

⁸⁴ Lifton, особенно 420-422.

⁸⁵ См. Berkowitz, Aggression, chap. 9.

⁸⁶ Hobsbawm, 84 ff.

⁸⁷ Lerner, The Passing of Traditional Society, 256-257. Подробное рассмотре­ние деятельности братства см. в Christina P. Harris, Nationalism and Revolution in Egypt: The Role of Muslim Brotherhood (Stanford: Hoover Institution on War, Revolution and Peace, Stanford University, 1964).

⁸⁸James Petras and Maurice Zeitlin, «Miners and Agrarian Radicalism», American Sociological Review, XXXII (August 1967), 578-586.

⁸⁹Juan Diaz del Moral, Historia de las Agitaciones Campesinas Andaluzas (Madrid: Alanza Editorial, 1929,1967), trans, in Hobsbawm, 87-88.

⁹⁰ De Hoyos, op. cit.

⁹¹ Lerner, The Passim of Traditional Society, 255.

⁹² Теоретические комментарии к коммуникации инцидентов и созданию «со­циальных эпидемий» см. в Schelling, 74,90, 146; и Rappoport, 47-59.

⁹³ Я. О. Dahlke, «Race and Minority Riots: A Study in the Typology of Violence», Social Forces, XXX (May 1952), 419-425.

⁹⁴ Главные истолкователи этого тезиса, связавшего европейские и американ­ские революции XVIII в.: Jacques Godechot, France and the Atlantic Revolution of the Eighteenth Centwy 1770-1799, trans. H. H. Rowen (New York: The Free Press, 1965) и Robert R. Palmer, The Age of the Democratic Revolutions: A Political History of Europe and America, 1760-1780 (Princeton: Princeton University Press, 1959).

⁹⁵ Hobsbawm, 78-79,96, quotation 96.

⁹⁶ Merriman, 209-210. Оценка числа революций 1848 г. взята из Priscilla Robertson, Revolution of 1848: A Social History (Princeton: Princeton University Press, 1952), vii.

⁹⁷ Rude, The Crowd in History, maps on 25,40,82.

⁹⁸ D. Caplovitz and C. Rodgers, «The Swastika Epidemic: A Preliminary Draft of a Report for the Anti-Defamation League», резюмировано и интерпретировано в Smelser, 257-259.

⁹⁹ Manpower Administration, U.S. Department of Labor, The Detroit Riot: A Pro­file of500 Prisoners (Washington, D.C.: author, March 1968), 21.

ГЛАВА 8

Коерсивный баланс

Сила наделяет силой своих собственных про­тивников. Она сама порождает себе оппози­цию. Она порождает свое собственное разру­шение.

Рой Пирсон. Дилемма силы¹

Наиболее фундаментальным ответом людей на применение силы явля­ется противопоставление ей контрсилы. Сила создает угрозу и вызы­вает гнев людей, особенно если они убеждены, что она незаконна и не­справедлива. Ощущая угрозу, они пытаются защищаться; испытывая гнев, они желают отплатить тем же. Режимы, сталкиваясь с вооружен­ным мятежом, обычно рассматривают компромисс как свидетельство слабости и направляют дополнительные ресурсы на вооруженные реп­рессии. Презумпция, оправдывающая проявление силы, состоит в том, что оно выступает как сдерживающая сила: чем больше способность режима к проявлению силы и чем более жесткие санкции он применя­ет к диссидентам, тем меньше насилия они творят. Такое предположе­ние — не что иное, как саморазрушительное заблуждение. Если режим отвечает на угрозу или реальное применение силы с все большей мо­щью, эффектом, вероятно, будет интенсификация сопротивления: дис­сиденты будут также прибегать к еще большей силе.

Есть лишь два ограничения на возрастание спирали эскалации силы и контрсилы: истощение ресурсов насилия каждой из групп или при­обретение кем-то способности к геноцидной победе над своим против­ником. Существуют социетальные, равно как и психологические, огра­ничения, но они требуют наличия молчаливой связи между противни­ками: принятие одним ультимативной власти другого, подчинение третейскому суду нейтральной власти, признание общего интереса, делающего сделку возможной — все это будет менее вредоносным, не­жели верная перспектива истребления. В отсутствие такого рода основ сотрудничества режимы и их противники, вероятно, будут втягиваться в насильственный конфликт до предела своих возможностей.

Приводимая ниже гипотеза очерчивает формальную связь между аргументами предыдущих глав и аргументацией этой и последующих глав. Базовые каузальные связи, развиваемые далее таким образом, таковы:

1) интенсивность и масштаб RD детерминируют потенциал коллек­тивного насилия (гипотеза V.1);

2) потенциал коллективного совместно с оправданиями политиче­ского насилия детерминируют потенциал специфически полити­ческого насилия (гипотезы V.2,3,4).

Потенциал коллективного насилия, в свою очередь, является сильной, но не абсолютной детерминантой величины политического насилия.

Гипотеза V.5. Величина политического насилия сильно изменяется с потенциалом поли­тического насилия.

Величина политического насилия, обсуждавшаяся в главе 1, имеет три составляющих переменных:

1) степень участия в политическом насилии внутри политической единицы (масштаб);

2) деструктивность действия (интенсивность);

3) протяженность времени, в течение которого оно длится (продол­жительность).

Оно может быть оценено для политической единицы любой шка­лы — город, регион или страна, и для любых периодов, например меся­ца, года, десятилетия. Его проявление предполагает какой-то потенци­ал политического насилия или политического недовольства среди чле­нов общины. Но даже если их политизированное недовольство широко распространено и интенсивно, это не является достаточным условием политического насилия. Факторы, которые, в ко<