Изменения политической стратификации внутри целостной . политической организации

Предыдущее обсуждение касалось только верхней части политичес­ких организаций. Но вполне очевидно, что во всех обществах существует слой ниже этого уровня, то есть слой всех остальных граждан. И даже среди самих граждан юридически и фактически существуют разные страты меняющихся степеней, привилегий и ответственности. Сейчас нам придется вернуться к анализу вертикальной диспозиции и профиля целостной политической ор­ганизации снизу доверху.

Гипотеза исчезновения политического неравенства и политической стратификации. Преобладающее мнение специалистов заключается в признании постоянной тенденции к исчезновению политического неравенства. Согласно этому представлению, с течением времени политический конус уплощается, а ряд его слов и вовсе исчезает. Так как противоположная тенденция сегодня практически никем серьезно не поддерживается, мы поэтому можем сконцентрировать наше внимание на этом мнении, типичном для политической мысли XVIII—XX веков. При первом приближении гипотеза кажется не­оспоримой. Действительно, рабство и крепостное право, иерархия каст и многочисленных феодальных социальных рангов — все это практически исчезло в нынешнем цивилизованном обществе. Основной лозунг современности: "Люди рождены и живут с равными правами" (Французская "Декларация прав человека и гражданина" 1791 года); или в другой редакции: "Мы признаем очевидным, что все люди сотворены равными и наделены создателем базовыми неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и право на счастье" (Американская "Декларация независимости" 1776 года).

В течение последних столетий мы наблюдаем большую волну демократизаций, распространяющуюся по всем континентам. Равенство фактически устанавливается до введения закона о равенстве, изби­рательное право постепенно становится всеобщим, ниспровергаются монархии, уничтожаются юридические классовые барьеры и отличия.

Отменены чрезмерные привилегии мужчин и право лишения женщин наследства. Правительство, созданное "по воле бога", заменяется пра­вительством, созданным "по воле людей". Волна равенства распро­страняется все дальше и дальше и пытается вытеснить все расовые и национальные отличия, профессиональные и экономические приви­легии. Короче говоря, тенденция к политическому равенству за по­следние два столетия была столь заметной и явной, столь стреми­тельной, что не осталось места для сомнения, а тем более оснований для этой общей точки зрения¹.

Однако более близкое изучение проблемы, особенно если оно ос­новывается не на "речевых реакциях", а на действительных фактах и реальном поведении людей, придает ситуации большую сомнитель­ность. Прежде всего допустим, что волна "выравнивания" в XIX—XX веках была действительно такой, какой она изображается. Не исключе­но, что это было всего лишь временным явлением, частью цикла, который будет вытеснен противоположной волной! Касательно этого В. Брайс недвусмысленно утверждал:

"Свободные правительства существовали и в прошлом, но все их попытки править не увенчались успехом. Более успешными всегда были деспотические монархии... Народы, познавшие и чтившие свободу, отрекались от нее, не сожалея, и напрочь забывали о ней... Так было в прошлом, а что было, то вполне может повториться вновь"².

В настоящее время внимательный наблюдатель событий может узреть ряд симптомов угрозы демократии и парламентаризму, политическому равенству, политической свободе и другим основным ипостасям демократии и равенства. Среди них прежде всего упомянем угрозу со стороны большевизма, коммунизма, фашизма, гипертрофированного социализма, классовой борьбы, ку-клукс-кла-низма, различного рода диктатур и т. д. Те, кто хорошо знаком с этими явлениями, не сомневаются относительно природы этих социальных движений и их последствий. Есть надежда, что в бли­жайшем будущем они станут относительно безвредными. Но успех, которым они располагают в различных социальных странах, многочисленные "Ave, Caesar"³ *, с которыми они были встречены массами и "интеллектуалами", свидетельствуют о том, что корни действительной демократии еще очень слабы, что желание людей, чтобы ими управляли (даже у тех, кто изначально не познали рабства), как это случилось в России, никоим образом не умерло и еще достаточно сильно. К сожалению, не существует гарантий, что тенденция к политическому равенству не вытеснится про­тивоположной тенденцией. Одно-два столетия — слишком короткий исторический период, чтобы можно было дать абсолютное "добро" утверждению о наличии какой-либо постоянной тенденции. Впрочем, достаточно об этом.

¹ В качестве образца подобных оптимистических суждений см.: Hall G. S. Сап the Masses Rule the World // Scientific Monthly. 1914. Vol. 18. P. 456-^66.

² Bryce J. Modern Democracies. N. Y., 1921. Vol. 2. P. 599; Ср.: Maine H. Popular Government. L., 1886. P. 13 ff., 70 ff., 131.

³ * "Здравствуй, Цезарь!" (лат.). Приветствие римских гладиаторов, обра­щенное к императору.

Существуют и другие более веские причины для того, чтобы усомниться в правильности этой гипотезы. Они могут быть совершенно ясными, но для этого следует отбросить всю эту "высокопарную фразеологию", очень часто искажающую действи­тельность. На самом деле эта фразеология с соответствующей ей идеологией равенства, народного правления, социализма, демократии, коммунизма, всеобщего избирательного права, политического и эко­номического права не новы и известны давно, по крайней мере за многие столетия до Рождества Христова'. Достоверны только реальная ситуация и реальное поведение людей. Взглянем на проблему с этой точки зрения.

Рабство. Если общепринятое мнение верно и указанная тенденция универсальная, то в истории всех социально-политических организаций мы должны увидеть, как рабство, появившись на ранних ступенях эволюции, постепенно отмирало бы. Верно ли это утверждение, претендующее на истинное, универсальное? Конечно же нет! И прежде всего потому, что на самых ранних ступенях истории рабства прак­тически не существовало. Более того, в течение долгого периода, к примеру, истории Китая рабство вообще не было известно, за исключением порабощения преступников. Оно широко распространяет­ся не ранее IV века до нашей эры. Позднее его неоднократно отменяли, но оно возникало вновь, особенно когда наступал голод. И так исчезновение и возрождение рабства случалось несколько раз кряду². В длительной истории Китая подобные изменения никоим образом не подтверждают названную тенденцию. То же можно сказать и об эволюции рабства в Древней Греции и Риме. В архаическую эпоху было очень мало рабов. К ним относились как к членам семьи, их достоинст­во и статус не имели ничего общего с ужасами рабства более поздних ступеней развития¹. С политической эволюцией социально-политичес­ких организаций рабство усиливалось качественно и количественно. В Риме оно достигло своей кульминационной точки лишь в конце республики (II—I вв. до н. э.), в Греции же — в V—IV веках до нашей эры. Если в последние века истории Рима и Греции и наблюдается сокращение числа рабов и качественное смягчение рабского законодате­льства (эдикты Клавдия, Петрония и Антония Пия), то это компен­сировалось за счет закрепощения свободных граждан и другими законами, ограничивающими их освобождение (законы Элия Сентия, Фуфия Каниния)⁴. Взятая в целом, история этих политических сооб­ществ не следует "ожидаемому курсу". Они, не упоминая о других организациях, где эволюция рабства была схожей, свидетельствуют о том, что вышеупомянутая тенденция не была универсальной и типич­ной для политической эволюции любой крупной политической организации⁵.

¹ Для античных государств Греции и Рима см.: Pohlman R. Geschichte der Antike Communismus und Socialismus; для средневековья: Carlyle R. W., and A. J. History of Medieval Political Theory. Edinburgh, 1903—1922. Vol. 1—4; Beer M. Social Struggles in Antiquity. L., 1921; Beer M. Social Struggles in the Middle Age. L., 1924.

² Chen Huan Chang. The Economic Principles of Confucius. Vol. 2. P. 374—379.

³ Г. Шмоллер справедливо замечает, что общераспространенная ошибка исследователей — описывать античное рабство в темных красках. На ранних фазах развития оно мало напоминало ужасающее рабство позднего периода. Условия жизни рабов в примитивных культурах мало чем отличались от условий обычных членов патриархальной семьи. См.: Schmoller G. Die Tatsachen der Arbeitsenteilung. P. 1010 ff.

⁴ Meyer E. Die Sklaverei im Altertum. В., 1898; Guiraud P. La main-d'oeuvre industrielle dans l'ancienne Grece. P., 1900.

⁵ Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 3. Ch. 15. _:

Мне могут возразить, что история человечества, взятая в целом, показывает исчезновение рабства: оно существовало, но больше ведь не существует! На это я бы ответил, что только немногим более полувека прошло с тех пор, как оно было отменено в самой демокра­тической стране — США; что крепостное право, которое было не лучше, чем рабство, было упразднено в России только в 1861 году. История, как оказалось, выжидала очень долго, подчас многие тысяче­летия, прежде чем отважилась показать тенденцию "к равенству в этом отношении". На основании такого короткого промежутка времени невозможно с уверенностью сказать, что этот '"исторический акт" является конечным и необратимым. Более того, рабство, если не юридическое, то фактическое, продолжает существовать и распрост­раняется самыми цивилизованными нациями в их колониях среди диких и варварских туземцев. Отношение к ним и условия их жизни благодаря присутствию "цивилизаторов" зачастую такие, что им вряд ли позавидовали бы рабы прошлого. И это хорошо всем известно. Именно сейчас профессор Э. Росс в своем официальном докладе Лиге Наций указал на существование подлинного рабства в африканских колониях. Подобные "открытия" сделаны правительствами Колумбии и Венесуэлы¹. Об этих явлениях, касающихся миллионов, часто забыва­ют, так как порабощены не "белые люди", они не принадлежат к "культурным нациям"². Два-три десятка тысяч афинян гордились своей свободой и демократией, умалчивая о том, что они эксплуатиру­ют десятки, а то и сотни тысяч рабов. Точно так же мы хвалимся нашей демократией и равенством, забывая, что под властью 30—40 миллионов граждан Великобритании находится 300 миллионов под­властных британской короне, которые отнюдь не вкушают всех благ демократии и к которым относятся так же, как к рабам в далеком прошлом. Мы часто упрекаем Аристотеля и Платона за их "клас­совую" ограниченность" по отношению к рабству. Но мы также гордимся равенством малой группы людей, утаивая условия жизни тех, кто находится вне этой группы. А это значит, что социальная дистан­ция между наиболее развитыми демократиями Великобритании и Фра­нции (африканские и индо-китайские колонии), Бельгии (Конго), Ниде­рландов (Ява), не говоря уже о других европейских державах, и их колониальным туземным миром едва ли меньше, чем дистанция, существовавшая между афинянами, спартанцами и их рабами, илотами и полусвободными слоями населения.

¹ В сообщениях из Боготы (Колумбия), появившихся в "Mineapolis Journal" (1925, 11.ЬИ), читаем: "Правительствами двух стран, Колумбии и Венесуэлы, установлено узаконенное существование работорговли индейцами в пограничной зоне, которой сопутствуют принудительный труд аборигенов на каучуковых плантациях и продажа индейских девушек белым торговцам. Работорговля, о которой долгое время ходили слухи, отмечена теми же ужасающими чертами, что и бельгийская каучуковая торговля в Конго... Белые господа, покупающие мужчин и женщин, имеют над ними полные права, включая право на жизнь и смерть. Торговцы, утратившие гуманистический облик, безжалостно относятся к бедным индейцам. Последние выращивают заррапию, главный продукт земле­делия в этом районе, торговцы же отбирают у них большую часть урожая в обмен на горстку соли или коробок спичек. Зачастую продукт и вовсе отбирается силой..."

² И если в течение нескольких последних декад их положение улучшилось, то оно все равно не идет ни в какое сравнение с соответствующими изменениями жизни европейского населения. Разница между ними все столь же велика, как и в прошлом.

Среди 400 миллионов населения Индии рабство в виде низших каст все еще существует, несмотря на то что в истории этого народа было немало возможностей, дабы проявить "освобождающую тенденцию". Более того, социальная дистанция от самого низкого слоя империи до полноправных граждан Британии отнюдь не короче, чем от рабов до граждан Рима. Социальная дистанция от коренного жителя Конго до рабочего Бельгии, от аборигена нидерландских, французских, порту­гальских колоний до статуса гражданина этих стран едва ли меньше, чем социальная дистанция от слуги до его хозяина в отдаленном прошлом. Рабство означает полное подчинение одного индивида другому, который обладает правом распоряжаться жизнью или смертью своего раба. В этом смысле рабство продолжает существовать во многих странах. Одним из источников рабства было совершение преступления. И эта категория рабов еще существует в лице преступников, чье поведение полностью контролируется другими, кого в некоторых случаях могут подвергнуть экзекуции, и с кем фактически обращаются как с рабами; преступник подчас вынужден заниматься изнурительным трудом и прак­тически не распоряжается самим собой. Заключенных в тюрьмах можно не называть рабами, но суть явления от этого не изменится.

Другим источником рабства в прошлом была война. Приводит ли опыт мировой войны к убеждению, что времена изменились? Напротив, обращение с военнопленными было столь же плохим, как и обращение в прошлом с рабами. Более того, буквально на наших глазах группа "искателей приключений" поработила и ли­шила собственности миллионы людей России в период с 1918 по 1920 год. Они уничтожили сотни тысяч людей, замучили других и навязали миллионам обязательный тяжелый труд, который не легче труда рабов в Египте во время возведения пирамид. Короче говоря, они лишили население России всех прав и свобод и создали в течение четырех лет настоящее государственное рабство в его наихудшей форме. Это положение в смягченном виде сохраняется и даже приветствуется многими "независимыми мыслителями" со­временности.

Величаются ли указанные категории людей рабами или нет — дела не меняет. Что же действительно имеет значение, так это тот факт, что в современных европейских странах и их колониях еще существуют миллионы людей, которые по сути своего положения являются рабами. Многие туземцы были освобождены до их колонизации, чтобы потерять это право на свободу после нее. И этот нижний слой во многих странах очень велик. Всех фактов, кажется, достаточно, чтобы убедиться в том, что ни условия рабства, ни взаимоотношения между рабом и хозяином, ни психология раба и хозяина, ни рабские лишения, ни привилегии хозяина, ни социальная дистанция между ними фактически и полностью не исчезли. Очарованные речами, мы чрезмерно приукрашиваем сущее, преувеличивая ужасы прошлого¹. Короче говоря, я думаю, что даже по отношению к рабству ситуация не столь блестящая, какой обычно преподносится.

¹ Г. Спенсер верно пишет: "Свобода современного труженика на деле вряд ли значит больше, чем возможность обмена одной формы рабства на другую". См.: Spencer H. Principles of Sociology. N. У., 1912. Vol. 3. P. 464—465.

Высшие классы.Обратимся к противоположным, верхним слоям политических организаций. Подобно детям, мы хвалимся тем, что деспотизм и самодержавные монархии ликвидированы, что избира­тельное право стало всеобщим, что аристократии больше не существует, что социальная дистанция от низших слоев до высших значительно уменьшилась. Некоторые "социальные мыслители" сформулировали ряд закономерностей, "исторических тенденций", такие, как законы исторического перехода 1) от монархии к республике, 2) от само­державия к демократии, 3) от правления меньшинства к правлению большинства, 4) от политического неравенства к равенству и т. п. Верно ли все это? Подтверждается ли все это историческими фактами? Хотелось бы, чтобы все это было правдой, но, к сожалению, наше желание не подкреплено фактами. Позвольте мне кратко остановиться на основных категориях подобных "упрямых" фактов, которые про­тивятся тому пути, о котором мы мечтаем.

I. Во-первых, не существует постоянной исторической тенденции от монархии к республике. Возьмем ли мы Древнюю Грецию или Рим, средневековую Италию, Германию, Англию, Францию, Испанию, не говоря уж о "безнадежных" в этом отношении азиатских державах, и мы увидим, что в истории этих стран монархия и республика поочередно вытесняли друг друга без какого-либо определенного направления, усту­пая место одна другой. Рим и Греция начинали свою историю как монархии, позднее стали республиками и закончили свою историю снова монархиями. Теории приверженцев циклического развития прошлого, таких, как Конфуций, Платон, Фукидид, Аристотель, Полибий, Флор, Цицерон, Сенека, Макиавелли, Вико, были более научными и схваты­вали действительность гораздо лучше, чем многие спекулятивные те­ории современных "тенденциозных законодателей". Подобные "поворо­ты" мы находим в истории всех перечисленных выше и многих других стран. Часть средневековых итальянских республик, как известно, впос­ледствии стали монархиями. Франция с конца XVIII века и на всем протяжении XIX века пережила несколько подобных "поворотов". Мно­гие европейские республики, завоеванные в ходе революций, и вовсе исчезли. В Испании установленная в 1873 году республика просуще­ствовала крайне недолго. В Греции за последние несколько лет мы наблюдали такие переходы неоднократно. Нет необходимости в бес­конечном повторении известных фактов¹. Только человек, мало разбира­ющийся в истории и предпочитающий иметь дело с фикцией, а не с реальностью, может поверить в существование упомянутой выше тенденции².

¹ Об интересных соображениях на эту тему см.: Main H. Popular Government. P. 13—20, 70—71.

² Для оценки степени государственного деспотизма и свободы граждан гораз­до более важным критерием является характер государственного контроля и вме­шательства, чем альтернативная пара монархия — республика. Кривая государст­венного контроля и вмешательства столь же непостоянна, она варьируется от страны к стране, а в рамках одного и того же общества зависит от времени (подробнее см.: Сорокин П. Система социологии. Т. 2. С. 125—145). И анархисты, обещающие исчезновение государства и его вмешательства в жизнь общества, и коммунисты или социалисты, пророчащие безграничный государственный кон­троль в форме всерегулирующего правительства (в экономике, в сельском хозяй­стве, образовании, семейных отношениях и т. п.) с системой всеобщей "наци­онализации", в равной мере заблуждаются. История шарахалась в этом отноше­нии во все стороны, и нет резона считать, что отныне она прекратит свои обоюдонаправленные метания, дабы угодить коммунистам или анархическим "законодателям". Все это представляется истинным, даже вопреки нынешнему буму коммунизма, социализма, фашизма и иной диктатуры. Эти факты нашей реальности тленны, пройдет время, и они будут отменены другими формами государственного правления.

II. Нет исторической тенденции смены правления меньшинства на правление большинства. Здесь вновь концепции мыслителей прошлого более валидны, чем многие популярные теории современных политичес­ких писак. Во-первых, наивно полагать, что так называемый абсолют­ный деспот может себе позволить все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления его подчиненных. Верить, что существует такое "всемогущество" деспотов и их абсолютная свобода от общественного давления. — нонсенс. Герберт Спенсер в свое время показал, что в большинстве деспотических обществ "политическая власть — это чувство сообщества, действующего через посредника, который формально или неформально установлен... Как показывает практика, индивидуальная воля деспотов суть фактор малозначитель­ный, его авторитет пропорционален степени выражения воли оста­льных". А сам деспот, хоть и "номинально всемогущий, в действитель­ности менее свободен, чем его подчиненные"'. Вспомним и Ренана, разъяснившего, что каждый день существования любого социального порядка в действительности представляет собой постоянный плебисцит членов общества, и если общество продолжает существовать, то это значит, что более сильная часть общества отвечает на поставленный вопрос молчаливым "да". С тех пор это утверждение было проверено неоднократно и в настоящий момент стало банальностью. Но это, однако, не подразумевает, что в деспотических обществах правительство — инструмент большинства. Хотя трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Истина заключается в том, что деспоты — не боги всемо­гущие, которые могут править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной части общества и на социальное давление со стороны подчиненных. Это верно и по отношению к любому режиму, как бы он ни именовался. Если бы деспотизм был бы чем-то вроде правления большинства, то гораздо чаще это — правление более сильного мень­шинства, а демократия, как правление большинства, чаще правление более сильного меньшинства. Это утверждение едва ли нуждается в до­казательстве после тщательных исследований на эту тему Д. Брайса, М. Острогорского, Г. Моска, Р. Мичелса, П. Кропоткина, Г. Сореля, В. Парето, Дж. Стивена, Г. Мэна, Г. Воласа, Ч. Мерриама и многих других компетентных исследователей. Несмотря на разницу в политичес­ких приемах, они единодушны в признании того, что процент людей, живо и постоянно интересующихся политикой, так мал и, похоже, останется таковым навеки, что управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства и что свободное правительство не может быть ничем иным, кроме как олигархией внутри демократии². И это справед­ливо не только в отношении демократии, но и коммунистических, социа­листических, синдикалистских или каких угодно иных политических ор­ганизаций³.

¹ Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 2. P. 253, 321.

² Bryce J. Modern Democracies. Vol. 2. P. 549—550. Даже Конституция США была ратифицирована квотой не более одной шестой части всего взрослого населения. См.: Beard С. A. An Economic Interpretation of the Constitution of the United States. N. Y., 1913. P. 324.

³ Об олигархичности правления в подобных политических организациях см.: Michels R. Political Parties. N. Y., 1915. P. 93 (Г., 239 ff.; Michels R. La crisi psicologica del socialismo // Revista Italiana de sociologia. 1910. P. 365 376; Fourniere E. La crise socialiste. P., 1908. P. 365, 371; Fourniere E. La Sociocratie. P. 117. На русском опыте мы видим, как страной с населением в 130 миллионов управляет группа ком­мунистов числом в 600 тысяч. Вот оно воистину "правление большинства"!

Формальный критерий всеобщего избирательного права, как было доказано М. Острогорским, а недавно Ч. Мерриамом и X. Гознеллом, не гарантирует вовсе управления большинства. "Гражданин, объяв­ленный свободным и суверенным в демократических организациях, фак­тически имеет в политике нулевое значение и не играет роли повелителя. Он не оказывает никакого влияния на избрание людей, которые правят его именем и за счет его авторитета". Таково действительное состояние дел¹. Политологический анализ профессора Ч. Мерриама показывает, что в США партийное меньшинство формулирует большую часть зако­нов². Все это верно и по отношению ко всем демократиям. Действитель­ная ситуация может стать ясной из следующей таблицы³.

Страна и год выборов	Население в возрасте старше 20 лет	Численность электората	Число принявших участие в выборах	Процент проголосовавших	Процент принявших участие в выборах от общей численности населения в возрасте старше 20 лет
Швейцария:	2410 125	985 651	500 751	50.6	20.7
Дания:	19000004*4		1217 080	76.7	64.0
Нидерланды:
	3 376 9655*5			97.7
	1 352 508*5			63.2
	935 6656*6			13.1
Лондон:
	4488 1204*4	2129 790	1 228 838	60.3	28.04*4
Бавария:
				82.5
Франция:	220000004*4		8 818000	79.0	40.04*4
Австралия:
	31401374*4		1 646 863	57.95	52.04*4
США:
	630000004*4			52.36	42.07*7

¹ См : Ostrogorskv M. La democratic et les parties politiques. P. 1912. P.
614-615.

² Merriam C. E., Gosnell H. F. Non-voting: Causes and Methods of Control.
Chicago, 1924; Lippman W. The Phantom Public. N. Y., 1925. Ch. 1—4.

³ Вес включенные в таблицу цифры заимствованы из статистических ежегод­ников нижеупомянутых стран. Среди них: "Statistische Jahrbuch der Schweiz", "'Statistik Aarbog (Denmark)", "Jaarcijeers voor Nederland", "London Statistics", "Statistischcs Jahrbuch fur den Freistaat Rayern". "Official Year Book of the Commonwealth of Australia", "Statistical Abstracts of the United States".

⁴ *Приблизительно {прим. авт.).

⁵ *Население в возрасте старше 25 лет (прим. авт.).

⁶ *Женщины не принимали участия в выборах (прим. авт.).

⁷ * Население в возрасте старше 21 года взято на 1921 год (прим. авт.).

К этому следует добавить, что во французских колониях процент неголосующих, которые имеют право, пусть даже и формальное, колеб­лется от 72,74% до 40,09%; в Египте этот процент и того больше — около 98%. Эти цифры во многих отношениях поучительны. Они показывают, что даже в самых развитых демократиях, если исключить белых граждан и все остальное коренное население колоний, процент граждан, полноправно принимающих участие в парламентских выборах, в среднем не превышает 50% от общего числа граждан в возрасте от 20 лет и старше. Если к этому добавить, что из числа голосующих часть вынуждена голосовать, как ей приказано "боссами" или теми, кто покупает их голоса, то становится ясным, что правительство и вводимые им законы не есть результат единодушного желания всех избирателей, а обычно, особенно в Европе, результат воли только незначительной группы из числа депутатов, имеющих от­носительное большинство среди других парламентских фракций и партий и которые поэтому представляют только один сектор населения благодаря искусным махинациям и разнообразным ухи­щренным способам "боссов", комитетов и подкомитетов, что в ко­нечном итоге дает возможность меньшинству одержать победу над большинством. Поэтому никакое всеобщее избирательное право и ни­какие другие "демократические уловки" нельзя принять за правление большинства.

Но и это еще не все. Большая часть современных европейских держав имеет свои собственные колонии, которые формально являются анк­лавами соответствующих демократических республик, империй и коро­левств. Первые управляются последними. Что представляет собой население колоний? Принимает ли оно участие в избрании правительст­ва, которое ими верховодит? Принимает ли оно участие в законотвор­честве? Вовсе нет! Ими правят самым автократическим способом. Следующую цитату из книги Дж. Брайса можно отнести на счет населения любой колонии. В Британской Индии, он пишет, "централь­ное правительство и правительство провинций, люди, "которые что-то значат", то есть те, от кого исходят важные политические решения, не превышают одной тридцатой населения. В олигархии британских официальных лип правит эта. внутренняя олигархия"¹. Очевидно, что эти назначенные, а не избранные правители Британской Индии с населе­нием около 300 миллионов не могут считаться правительством боль­шинства. Так же обстоят дела почти во всех колониях². Таким образом, правительство большинства в современных демократиях — это, как правило, правление меньшинства, если принимать во внимание населе­ние колоний. Среди всего населения Британской империи в возрасте от 21 года и старше чжло тех, кто имеет привилегию избирательного права и действительно ею пользуется, не превысит, вероятнее всего, 8—10% всего населения.

На основе вышеприведенных данных правильно сделать следующее заключение: наличие исторической тенденции от правления меньшинст­ва к правлению большинства весьма спорно. Брайс был прав, говоря, "как мало на самом деле людей, которые управляют миром!"³

¹ Bryce J. Modern Democracies. Vol. 2. P. 543.

² Этим я не воздаю ни хвалы, ни хулы нынешней ситуации, а лишь устанавливаю факты, какими они являются на самом деле.

³ Bryce J. Modern Democracies. Vol. 2. Ch. 80.

III. Политическая стратификация современных политических ор­ганизаций не меньше, чем она была в прошлом. Вышеприведенное от­ступление от основной темы сделано как раз для того, чтобы развеять миф, мешающий правильному видению реальной ситуации в области политической стратификации. Суть вопроса: как бы ни была измерена социальная дистанция, доходом ли, уровнем жизни, психологическим или культурным критерием, единомыслием, образом жизни, юриди­ческими или фактическими привилегиями, реальным политическим вли­янием или чем-то другим, будет ли эта дистанция между высшими и низшими слоями первобытного или римского общества больше, чем социальная дистанция между высшими и низшими стартами Бри­танской империи? Дадим наш предварительный ответ: в одинаковой степени он будет и положительным, и отрицательным. Во всех ука­занных отношениях английский пэр или вице-король Индии не ближе к шудре или африканскому негру, чем римский патриций к рабу. Это значит, что политический конус современной Британской империи ничуть не ниже и не менее стратифицированный, чем конус многих древних и средневековых политических организаций. Выравнивание британского общества, которое происходило в последние несколько столетий, компенсируется возвышением за счет приобретенных колоний и колониальных низших страт. То же можно сказать и о Франции, Нидерландах и других европейских странах, которые имеют колонии. Раз дело обстоит так, то тенденция, которую мы обсуждаем, становится весьма спорной. Если к этому добавить утверждение, что первобытные группы были менее стратифицированными, чем современные европейс­кие политические организации, то наличие этой тенденции становится еще более спорным. Более того, принимая во внимание, что в других частях света (в Индии, неколониальной Африке, Китае и среди коренных жителей Монголии, Маньчжурии, Тибета, среди аборигенов Австралии и многих островов Океании) политическая стратификация такая же, какой она была многие века назад, то по сравнению с этими инертными слоями европейкое население оказывается в абсолютном меньшинстве. Среди европейских стран, например в России, политическая страти­фикация скорее усилилась за последние несколько лет, а потому есть все основания оспаривать существование постоянной тенденции к вы­равниванию политической стратификации.