Погнавшись за первым, можно утерять второе.

Толерантность в медиа: политико-философский анализ

В соответствии с Декларацией принципов толерантности (ЮНЕСКО, 1995 г.) толерантность определяется следующим образом:

... ценность и социальная норма гражданского общества, проявляющаяся в праве всех индивидов гражданского общества быть различными, обеспечении устойчивой гармонии между различными конфессиями, политическими, этническими и другими социальными группами, уважении к разнообразию различных мировых культур, цивилизаций и народов, готовности к пониманию и сотрудничеству с людьми, различающимися по внешности, языку, убеждениям, обычаям и верованиям.

Характеристика определения толерантности в Преамбуле Устава ООН звучит следующим образом: «…проявлять терпимость и жить вместе, в мире друг с другом, как добрые соседи».Здесь лексема получает не только действенную, социально активную окраску, но и рассматривается как условие успешной социализации (интеграции в систему общественных отношений), заключающееся в умении жить в гармонии, как с самим собой, так и с миром людей (микро- и макросредой).

Главное в статье:

Толерантность – это хорошо, но нужно знать грань, чтобы не потерять национальную идентичность. Европейский опыт не стоит считать положительным, так как это влечет вседозволенность и потерю культуры.

*советую прочитать статью, она небольшая и вполне понятная.

Выделены основные моменты на мой взгляд.

Погнавшись за первым, можно утерять второе.

Когда мы говорим, что наш город должен стать «городом европейской культуры», не следует забывать, что с этой самой европейской культурой далеко не все в порядке. Прежде всего в ее национально-расовом аспекте.

Если лет пятьдесят назад какой-нибудь алжирец, угодив по воле случая в Париж, всеми силами старался «офранцузиться» и обижался, когда его именовали алжирцем, то теперь ситуация изменилась. В Париже живет большая мусульманская община, которая, повторяя ультралиберальные лозунги, настаивает: все культуры независимо от степени своей развитости и окружения абсолютно равны.Так что, живя в Париже, совсем не обязательно утруждать себя освоением достижений французской культуры, можно просто пользоваться социальными благами развитого европейского государства и чувствовать себя как дома, перекрывая, например, на время пятничной молитвы целые улицы.

Причем в последнее время это убеждение – жить в Европе, как в родных пенатах, – приобретает открыто агрессивный характер. Являясь жителями европейских столиц порой уже не в первом поколении, эти люди воинственно подчеркивают свое принципиальное отличие от окружающих, рассматривая эти отличия в качестве морального превосходства. Да, мы ходим в хиджабе, но зато вы ходите почти голые с пирсингом в пупке – так что какие у вас есть моральные основания нас поучать?

Уже не одна волна беспорядков, учиненных парижскими ракаями, убедительно показала, что обитатели арабских кварталов исполнены такой ненависти к французской среде за пределами своего культурного ареала, что готовы взорвать ее вместе с собой. Специалисты заговорили о «войне цивилизаций», когда в ответ на расползающиеся очаги чуждой европейским традициям культуры, которые политкорректная власть предпочитает не замечать, стали формироваться массовые национал-патриотические или даже откровенно фашистские настроения.

Эти настроения ширятся, раскалывая современные европейские общества, и ультралиберальные власти не знают, что с этим делать. Достаточно вспомнить швейцарский скандал, когда местное население, вопреки прокламируемой официальной толерантности, высказалось на референдуме против строительства минаретов в городах. А ведь их сейчас, например в том же Лондоне, не меньше, чем в Мекке.

Можем ли мы считать, что подобные беды нас минуют? Да, скажет кто-то, ведь Петербург всегда был многонациональным. Безусловно. Но доминирующими интересами в городе всегда были интересы русской культуры, а православие, как основное условие приобщения к ней, всегда оставалось государственной религией, во многом определявшей место пришлого жителя в городе.

Как господствующая религия православие всегда было великодушно к всякого рода меньшинствам, но не для того, чтобы гарантировать им некие неотъемлемые права на национальное обособление, а для того, чтобы обеспечить их последующую ассимиляцию в русской культуре. Так было и с местными чухонцами, и с прибывшими вместе с Петром для подсобных работ татарами, и с появившимися в городе после введения известных притеснений польскими интеллигентами. Они либо оставались на обочине жизни, либо становились русскими петербуржцами, будучи евреями или немцами только по происхождению, что в многонациональном городе было действительно неважно.

Но на сегодняшний день ситуация существенно иная. К нам хлынул поток стихийной южной миграции – людей, не только отличающихся от нас антропологически и культурно, но и рассчитывающих только на себя. Они сами, тратя немалые деньги, добираются до России, сами обеспечивают себя жильем и заработком, сами общинно организуются в чуждом для них городе. Естественно, они живут здесь как в осаде, никак не пытаясь натурализоваться. Окружающая городская среда для них вовсе не памятники культуры, а просто место для выживания, а то и добыча. Чтобы выжить, они создали ряд самодеятельных структур вроде полулегальных кланов на больших рынках, а то и просто мафиозных групп. Так что человек, приехавший к нам, скажем, из далекого кавказского или среднеазиатского села, вовсе не чувствует себя брошенным, находя поддержку (часто, к сожалению, криминального толка) у своих единоверцев и земляков.

У русских иностранцев, имевших несчастье до развала Союза жить вне пределов РСФСР и тем самым оказаться гражданами других государств, ситуация гораздо менее выигрышная. Возвращаясь на родину, на которую у них столько же прав, сколько у всякого русского, они наталкиваются на местное циничное чиновничество, от которого без приличной взятки ничего не добиться. Перед лицом инородческой солидарности, которую власти в пропагандистских целях еще и поддерживают, желая показать заезжему начальству, как у нас «расцветают все национальные цветы», вновь прибывшие чувствуют себя разобщенными и никому не нужными. Чувство единения с другими русскими, которое ныне именуется иностранным словом «идентичность», а, в сущности, является подтверждением национального достоинства, о котором на всех углах твердит официальная пропаганда, оказывается пустым звуком.

Это задевает и вполне успешных «коренных» наших сограждан. Многие из них, видя, что у себя в родном отечестве никаких особых преимуществ не получишь, начинают жить в нем по вахтовому методу, перенося свои капиталы, дома, семьи за рубеж, где действует если не национальная солидарность, то хотя бы закон. Сколько уже было в наших СМИ сообщений о том, что покупатели из России диктуют цены на недвижимость в Лондоне или на Лазурном берегу! То, что эти люди русские, для них просто небольшое административное неудобство, которого они часто даже стесняются.

Вообще не настораживает ли тенденция, когда очень многие наши сограждане, имеющие хоть какие-то несомненные достоинства – финансовые, интеллектуальные, художественные, спортивные, – стараются реализовать их за границей, где это можно сделать гораздо успешнее? Тех же, что остаются на родине и не имеют возможности отгородиться забором и охраной, именуют несколько невнятным словом «россияне». Но мир таких не знает! Мир знает только русских – Russia, russian, коими наши спортсмены, судя по их футболкам, становятся только выступая за рубежом.

Одновременно приходят в движение и те граждане, которые не просто россияне, но и имеют какие-то национальные корни. Еще недавно об этих корнях они старались забыть. Теперь же, видя, с какой толерантной нежностью власть относится к национальным землячествам, помогая им сохранять свое национальное своеобразие, хотя их главной проблемой является как раз то, что они плохо знают титульную культуру того места, которое сделали своей новой родиной, многие возвращаются к своей забытой было культуре.

Начинается процесс обратной ассимиляции. А ведь СССР, как заявляют демографы, существовал ровно до того момента, пока больше половины населения в нем составляли русские. Как только обе половины сравнялись, наше былое «интернациональное» государство рухнуло, развалившись как раз по национальным стыкам. Благородные призывы спасать русский язык от нахлынувших англицизмов и блатной бытовухи остаются гласом вопиющего в пустыне. А деградация языка верный показатель, что деградируют и его носители.

Впрочем, власть происходящее, похоже, не очень беспокоит. Ее гораздо больше волнует поведение деятельных неудачников, которые, опираясь на бездействие официальных структур, в меру доступного им понимания пытаются самостоятельно решить те проблемы, которые видят перед собой. А видят они «понаехавших тут» и некоторых вполне преуспевающих, до которых в отличие от начальства можно дотянуться. Нам говорят, что это из-за недостатка толерантности, а я думаю, что из-за нынешнего положения самих русских, которые как хозяева этого города теряют свою идентичность и превращаются в разрозненное множество «россиян» с явной угрозой обратной нерусской ассимиляции.

Так что толерантность не такая уж безобидная штука, которой, как масла в каше, чем больше, тем лучше. За какой-то чертой она пожирает идентичность, а без нее начинается неконтролируемый распад общества с последующей «войной цивилизаций», которую, как показывает европейский опыт, убеждениями «жить дружно» не остановить. Христианство призывает к этому тысячелетия без всякого видимого успеха. Человечество предпочитает жить в отдельных национальных квартирах, относясь друг к другу в лучшем случае корректно и прагматично.

Герман СУНЯГИН, профессор философского факультета СПбГУ

17. Политические аспекты философской дискуссии: См.: У. Эко. О душе зародышей // Полный назад: Пер. с ит. М., 2007.

Он рассуждает о материальности/нематериальности души. Приводит несколько точек зрения. Оказывается, тема того, что первичное душа или тело, даже вызвала идеологический раскол в церкви. Эко пишет, что был такой Ориген, который считал, что Господь сначала создал душу, а потом уже тело. Но есть проблема: во второй книге Бытия говорится: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». Значит, Библия гласит, что первым делом создается Богом тело, а затем инсуфлируется душа.

Но тут возникает еще одна проблема – передача первородного греха. Поэтому некто Тертуллиан выдвинул идею, что душа родителей «переводится» от родителей к их чадам, местопребывая в семени. Идею моментально объявили ересью, поскольку выходило, будто душа материальна.

Августин поддерживал теорию против идеи материального «перевода» греха, а с другой, признавал возможным «перевод» греха не материальным, а духовным путем.

А вот святой Фома Аквинский занял решительно креационистскую позицию, то есть он провозгласил, что первородный грех переводится с семенем, как инфекция, но перевод греха — это совершенно не то, что перевод разумной души. Душа создается Господом, душа не может.

Фома говорит, что есть душа чувствительная, растительная и разумная. Последняя входит в тело зародыша, когда там уже есть две предыдущие.

Тогда Эко задается вопросом: на какой стадии формирования плода совершается вдухновение той интеллективной души, с которой плод — уже полноправная человеческая личность?

Эко думает, что началом органической жизни могут считаться и растительная, и чувствительная душа. Но церковь – она стоит непроклонно. Она меняет свои взгляды на многие вещи, но не на «личность» эмбрионов.

Это подводит к любопытным выводам. Мы знаем, что католическая церковь долго бойкотировала теорию эволюции, видя в ней не опровержение библейского рассказа о семи днях творения, а отрицание главного прыжка, чудесного перескока от дочеловеческих форм жизни к человеку.

В итоге, получается, что нет изменения качества (описанного Святым Фомой) в ходе всей эволюции между животными и людьми, что жизнь имеет одно и то же качество всегда (все жизни равны по своей значимости).

Вывод: нынешняя неофундаменталистская ориентация католицизма не только оказывается по существу протестантской, но и сужает взгляды христиан, принуждая их становиться на позиции материалистические

Но Эко все же не высказывает свою точку зрению по этому вопросу. Он пишет, что тема деликатная, и что он просто приводит исторически-культурный парадокс и интересную чехарду мнений. Но в конце пишет: «Видимо, католики подпали под обаяние проповедников «new age» (то есть пошли на компромисс с современными реалиями в ущерб своими канонам).