Ю. Н. Солонин Дневники Эрнста Юнгера: впечатления и суждения 20 страница
Было также письмо из Цвикледта от старого чародея Кубина, чьи астрологические знаки все более замысловаты и все более глубокомысленны. Это настоящие послания, идеограммы, вовлекающие глаз в сновидческие водовороты. В одном месте я, кажется, уловил кое-какой смысл: «— — в конце концов только астральный театр, где наша душа представляет самое себя — — Я!!!»
Вечером, как теперь почти ежедневно, одинокая прогулка в Буа. Здесь я впервые увидел малого пестрого дятла, самого мелкого из данного семейства, и нашел его поведение полностью соответствующим тому превосходному описанию, которое дал ему Науман. Я поведал об этом Генриху Штюльпнагелю, всегда открытому для таких сообщений.
Может быть, мне бы стоило собирать материал для описания того исторического отрезка, когда бодрствовало мое сознание, т. е. с 1900 года до конца нынешней войны, — я мог бы воспользоваться своей собственной историей и тем, что видел и слышал от других. Правда, речь могла идти только о записках, на остальное у меня нет времени; да и молод я еще для этого.
Закончил Книгу Варуха, ее последняя глава знаменательна подробным описанием магических культов и идолопоклонничества. Она относится к тем текстам Писания, которые примыкают к миру Геродота.
Париж, 26 июня, 1943
У Грюэля. Общение с ним и беседа о сортах кожи и разновидностях переплетов всегда дает мне представление о позднем, изысканном расцвете ремесел. Какое удовольствие жить в городах, населенных людьми только такого типа! Может быть, именно таких людей создавал Тамерлан, добывая со всего света художников и мастеров, как разноцветных птиц для своих вольеров.
Потом в небольшой церкви Сен-Рок, на чьих ступенях я каждый раз вспоминаю Цезаря Бирото. Впрочем, и в нее вкраплен маленький символ Парижа — раковина улитки.
На набережных, у букинистов; поучительно уже одно прочтение многочисленных названий. С небольшими промежутками, теперь уже привычно, раздавалась сирена, на которую парижанин в своих повседневных заботах давно уже не обращает внимания.
Гуляя, размышлял о своей грамматике. Нужно как можно глубже вникнуть в звуки. Письменный текст создал слишком сильную зависимость языка от глаза, первично же язык связан со слухом. Язык есть lingua, язык, и, будучи написанным, он предполагает присутствие наиболее сильного слушателя, — слушателя духовного. Orare и odorare[144] деяние здесь одно и то же, на божественное присутствие указывает только приставка. Какое мощное различие между о — а и а— о — а!
Чтение: Гюеган, «Le Cuisinier Français»,[145] Париж, 1934. «Coupez en morceaux la langouste vivante et faites-la revenir à rouge vif dans un poêlon de terre avec un quart de beurre très frais».[146]
Париж, 29 июня 1943
Клеменс Подевильс рассказал мне о Майоле, которого навестил в Баньюле и который, будучи восьмидесяти с лишним лет от роду, живет там жизнью скульптора и мудреца. Его третьим словом было: «Aquoi са sert?»[147] Потом о Ли-Пинг. Особенность сиамских кошек состоит в том, что они больше привязываются к человеку, чем к дому, соединяя преимущества кошки с достоинством собаки.
Вечером приступ лихорадки; долго сидел в ванне, рассматривая новый каталог жуков Райттера из Троппау. Сухие латинизмы я изучаю теперь как ноты, но в голове вместо музыки рождаются краски. Сильный недостаток товаров и переизбыток насекомых способствуют в государстве повышению акций сушеных особей, — это тоже одно из удивительных последствий нашего экономического положения. В то время как основные ветви на древе экономики засыхают, начинают цвести самые отдаленные их верхушки. Об этом мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из специалистов по национальной экономике, переросших масштабы своей профессии и имеющих понятие о фиктивности денег. Нынче здесь многому можно было бы научиться, подобно тому как во времена деструкции понятней становится механизм общественной машины. Мы заглядываем в него, как дети внутрь разломанных игрушек.
Что же мы, люди, такое — с нашими отношениями в любви, нашей борьбой за верность, за благосклонность? Значение всего этого гораздо выше того, что мы знаем о нем, но мы угадываем его, испытывая страдания и переживая страсти. Суть дела в том, какую обитель мы разделим друг с другом в Абсолюте, по ту сторону царства смерти, до какой выси мы поднимемся все вместе. Этим объясняется и тот ужас, какой охватывает нас, находящихся между двух женщин, — ведь речь идет о спасении.
Гласные — внутренность чаши?[148] Гласный звук оправлен согласным; согласный — оправа невыразимого. Так плод служит оправой ядра, а ядро — зародыша.
Париж, 30 июня 1943
Бомбардировка Кёльнского собора. Его «дымные громады», как я прочитал в газете, «должны стать для немецкого народа маяком возмездия». Не означает ли это, представься случай, поджог Вестминстера?
Париж, 2 июля 1943
До полудня разные визиты, один из них — полкового священника, привезшего привет от ракетчика по имени Краус, который дружит с братом Физикусом и Валентинером, уже несколько дней как вернувшимся в свою студию. Кроме того, унтер-офицер Кречмар принес мне написанную им биографию Шиллера.
Как сообщает баллистик, Келларис в чрезвычайной опасности. Начали «чистить» тюрьму, где он сидит, но при первой же попытке расправиться с ним за него заступились начальник тюрьмы, священник, а также смотрители. Однако защита от коварных нападок, какую эти люди могут предложить больной и беспомощной жертве, весьма ограничена. Между прочим, сын этого самого Келлариса воюет в России.
Париж, 3 июля 1943
В Кёльне служат молебны под открытым небом, перед дымящимися развалинами церквей. Такое специально не выдумаешь, но я это предвидел задолго до начала войны.
Из писем, которые я получаю, многие окрашены в зловещие, эсхатологические тона, подобно воплям из нижних кругов водоворота, где уже видно скалистое Дно.
Перпетуя, 30 июня: «Что касается тебя, то я безошибочно чувствую, что из этого чудовищного Мальстрема ты выберешься невредимым; не теряй веры в свое истинное призвание».
Мальстрем Эдгара Аллана По — одно из величайших видений, прозревающих нашу катастрофу, и самое образное из всех. Мы погрузились в ту часть водоворота, где его темная математика, простая и захватывающая одновременно, становится видимой; движение, достигшее своей высшей точки, в то же время вызывает впечатление застылости.
Париж, 4 июля 1943
В сборнике приговоров военного суда, циркулирующего здесь в назидание, перемешаны разные решения.
Офицер безо всякой видимой причины расстреливает нескольких русских пленных и при допросе объясняет свой поступок тем, что его брата убили партизаны. Его осуждают на два года тюрьмы. Кньеболо, которому докладывают о приговоре, отменяет его, заменяя помилованием и объясняя свое решение тем, что в борьбе против зверей сохранить хладнокровие невозможно.
Другой офицер во время дорожной пробки забывает выйти из своего автомобиля, дабы вмешаться и повлиять на водителей, как того требует предписание. Приговор гласит: два года тюрьмы и лишение чина.
Из этого противопоставления видно, что в сем мире шоферов достойно прощения, а что считается преступным.
Пожалуй, дело здесь не только в отсутствии духовного цветового зрения, как я долгое время считал; это справедливо только в отношении масс. Такие типы, как Кньеболо, по своей внутренней склонности исходят из идеи всеохватного убийства; по-видимому, они сами принадлежат миру мертвецов, оттого и стараются его заселить, запах трупов им приятен.
Закончил: Фритьоф Мор, «Далекая страна Африка», Берлин, 1940. Удовольствие от таких книг — как от хороших фильмов, но и неудовлетворенность остается та же. В съемке красок, форм и их движения есть что-то механическое, последовательность образов видится, как из окна автомобиля, то ускоряющего, то замедляющего свой ход. Таким способом описания фактов литература достигает уровня, до которого, собственно, может добраться всякий или, по крайней мере, большинство, как, например, большинство умеет фотографировать.
Впрочем, я все дальше отхожу от мнения, что такой вид технического реализма препочтительней, чем импрессионизм. И все же смена одного другим неизбежна.
Стилистически этому переводу с норвежского мешает слишком частое сочетание союза когда с настоящим временем. «Когда я достигаю вершины холма, то на опушке леса вижу антилопу». Когда, однако, указывает только на прошедшее время; этим союзом делают как бы первый мазок на картине прошлого. Относительно последования, отграничения и взаимодействия времен в языке жива еще добрая совесть, хотя сколько глаголов исчезли бесследно или сделались необычными в употреблении! Вместе с тем существует целый ряд средств и вспомогательных инструментов, при помощи которых сохраняется временная перспектива и архитектоника изображения, дабы, как этого требует Шопенгауэр в своих примечаниях о стиле, искусственно не поддерживать употребление глагольных форм.
Париж, 5 июля 1943
Приезд Бенно Циглера, коего я не видел почти целый год. Разговор о его издательстве, в противовес всем господствующим тенденциям превращенном в частное предприятие. Необходимые для этого переговоры и сделки он провел с большим искусством. В наши времена автоматизма всегда благотворно видеть кого-то, кто плывет наперерез течению или вообще против него.
Потом о ситуации. Все более отчетливо вырисовываются две войны: одна из них идет на Западе, другая — на Востоке. Им соответствует разница в идеологии. Лучшее из всего, что Кньеболо может сегодня пообещать народу, — это продолжать войну вечно. Циглер упомянул и те слова, которые молодой Клемансо слышал, кажется, от Гамбетта:{156} «Не доверяйте генералам, они — трусы».
Беспокойный сон. Утром размышлял, как это часто со мной бывает, о разных авторах, среди них и о Леоне Блуа. Я представил его в небольшом пригородном доме, сидящим за письменным столом. Сквозь открытое окно виднелись цветущие на садовой дорожке каштаны и ангел, одетый в синюю форму письмоносца.
Париж, 6 июля 1943
У Флоранс. Рассказывали анекдоты. Недурна история, которую поведал Жироду об одном благодарном арестанте, избавленном лионским прокурором Дюпоном от гильотины и сосланном в Гайенн. Тот захотел прислать своему спасителю подарок. Но так как у него ничего не было, то он воспользовался дарами природы. Кроме того, как арестант он вообще не имел права отправлять посылки. Однажды в Марсель прибыл корабль с попугаями; один из них все время повторял: «Je vais chez maître Dupont a Lyon».[149]
Париж, 8 июля 1943
После завтрака читал 89-й псалом.[150] В нем мухе-однодневке удался ее самый величественный, самый трагический гимн.
Среди почты письмо от Грюнингера, он спрашивает, не хочу ли я с определенным заданием, приготовленным для меня генералом Шпейделем и касающимся бойцов Сталинграда, отправиться на Восток. Это подтверждает мой опыт: страны, к коим мы однажды прикоснулись, притягивают нас снова. Несмотря на то, что я даже не бросил в Пшиш монету, как обычно делаю это у пограничных вод. Когда же окажут свое действие те медяки, что я опустил у Родоса в Эгейское море, а у Рио — в Атлантику? Возможно, после смерти; тогда мы переселимся в миры всех морей и звезд, везде будем дома.
Вечером у д-ра Эптинга; у него я застал также Марселя Деа{157} и его жену. Разговор о третьей части дневника Фабр-Люса, опубликованного в обход цензуры и вызвавшего большое неудовольствие. У меня впечатление, что за этим последует история с полицией.
Деа, которого я видел впервые, выказал некоторые черты, замеченные мною у разных людей, но пока трудно определимые. Речь идет о глубинных моральных процессах, отражающихся физиогномически и прежде всего на коже, делая ее то пергаментной, то словно обожженной, но в любом случае придавая ей огрубленный характер. Стремление к власти во что бы то ни стало ожесточает человека, и он легко становится жертвой демонической сферы. Эту ауру нельзя не почувствовать, особенно сильно я ощутил ее, когда мы вышли и он повез меня на своей машине домой. Двое кряжистых парней, где-то прятавшихся весь вечер, сидели теперь рядом с шофером, но и без них было ясно, что в этой поездке скрыт какой-то умысел. В дурной компании опасность теряет свое очарование.
Среди словесных фетишей, возникающих во время беседы с подобными личностями, особую роль играет словечко «молодежь», или «le jeunes», произносимое с тем же ударением, как прежде произносили «Папа». При этом неважно, действительно ли молодежь их поддерживает, — речь здесь идет, скорее, об апелляции к присущему юности сочетанию пламенной воли и ограниченной способности к суждению, в чем зачинщики беспорядков видят выгодное для них средство.
Чтение: большой глоссарий средневековой латыни Дю Канжа{158} — все три тома я приобрел на набережных за гроши. Здесь как бы путешествуешь по космосу отжившей свой век литературы. Потом снова полистал Шопенгауэра, к которому не обращался несколько лет и у которого нашел подтверждение приобретенному за эти годы опыту.
«Избавиться бы от иллюзии рассматривать породу жаб и гадюк как себе подобных, — тотчас стало бы легче».
Да, верно, но, с другой стороны, всегда нужно говорить себе, даже при виде ничтожнейших тварей: «Это — ты!»
Вот в этом и состоит моя вечная двойная роль — видеть одновременно и родство, и чужесть. Эта роль сковывает меня в действиях, сквозь образцы которых я всегда вижу мерцание неправды, и постоянно указывает мне на мою причастность тому непогрешимому праву, когда проигравший должен погибнуть. Именно поэтому я вижу вещи отчетливей, чем это потребно индивидууму, если, конечно, он не пишет историю, оглядываясь назад.
Париж, 9 июля 1943
Прощание с Бенно Циглером в «Кантоне». Он привез известие, что Фабр-Аюс сегодня арестован. О последних днях А. Э. Гюнтера, его мучительной агонии.
Перед смертью он сказал брату: «— — и все это при ясном сознании». Это имеет непосредственное отношение к страстям XX века вообще.
В десять часов я брел по бульвару Пуассоньер, на котором всегда вспоминаю жулика, приставшего здесь ко мне. Характерно, что я тотчас же его раскусил, но глупейшим образом дал ему и «случайно» возникшему его напарнику себя обобрать, т. е., по существу, составил им компанию против себя же самого.
Как я сегодня узнал из бюллетеня распоряжений по пехоте, погиб генерал Рупп, этот маленький симпатичный меланхолик, командир дивизии, у которого я служил на Кавказе. Вообще известия о смерти моих знакомых множатся, как и известия о гибели их домов при бомбардировках.
Париж, 10 июля 1943
Постился. Чувствую, что искусственную жизнь этого города мне долго не выдержать. До полудня ненадолго в Сен-Пьер-Шаррон, моей черепаховой церкви, смертные врата которой я вновь нашел открытыми.
Разыгравшаяся несколько дней тому назад в центре Восточного фронта битва задает происходящему иной тон, своей сгущенностью для этих пространств необычный. Силы разбалансированы, движение благодаря этому исчезает, а огонь наращивает все более яростную силу.
После полудня на улочках вокруг бульвара Пуассоньер, чтобы снова покопаться в пыли прошлого. В уютной книжной лавке Пурсена, на рю Монмартр, с наслаждением рассматривал книги; за бесценок купил серию «Abeille»,[151] на первом томе старческой рукой энтомолога Режимбара было выведено посвящение.
Вечером разговор с Шери, венским музыкантом, о мелодии и ритме, рисунке и цвете, гласных и согласных.
День запомнился, поскольку англичане высадились в Сицилии. Это первое прикосновение Европы докатилось и до нас; мы вступили в фазу повышенной боевой готовности.
Чтение: «Les Bagnes»;[152] нашел там утверждение, что во время казни даже самый дикий и страшный из арестантов на прощание обнимал священника, сопровождавшего его. Священник присутствует здесь как общий человек, как тот единственный, который за всех нас поднял голос в 89-м псалме. Как таковой он — свидетель, облеченный достоинством, вознесшийся над виной и покаянием.
О словах: для terrasser в значении «низвергать», «швырять на землю» нам не хватает глагола соответствующей точности. Если говорить в общем смысле, то глаголы, образованные от существительных, выразительней; движение в них благодаря материальной, царственной силе существительного приобретает более высокий чин. Так, fourmiller полнее, чем «кишеть», pivoter наглядней, чем «махать», и «брить бороду»[153] следует предпочесть глаголу «бриться».
Если посмотреть с обратной стороны, то существительные, образованные от глагольных форм, наименее выразительны. Так, «умирание» слабее, чем «смерть», а «рана» сильнее, чем «порез».
Париж, 11 июля 1943
Продолжаю поститься. Днем в городе, на улицах и площадях, бесцельно, как человек толпы, по-воскресному праздной. Ненадолго зашел в Нотр-Дам-де-Лоретт. Видел целый ряд благодарственных свечей, сделанных из стекла, а не как обычно из воска, огонь изображала остроконечная электрическая лампочка. Свечи стояли на столах со щелями для опускания монет; таким способом достигался контакт, дававший свечам гореть одну минуту или дольше, в зависимости от суммы опущенных денег. Я видел женщин, управлявших этими автоматами благочестия, ибо трудно подобрать более чудовищное слово, дабы должным лингвистическим образом удостоить происходящее.
В этой церкви охраняется дверь в келью, где сидел взаперти один из ее священников, аббат Сабатье, пока в 1871 году чернь не расправилась с ним.
Потом у Валентинера, вернувшегося сегодня в Э. На набережной видел два экземпляра старых песочных часов, к сожалению, они мне не по карману.
О Сицилии сведения скудные. Высадка удалась; остается ждать, приведет ли она к сооружению плацдармов. В целом исход этих боев считают прогнозом для исхода окончательного; Сицилия снова играет свою прежнюю роль стрелки на весах двух континентов, как это уже было в период Пунических войн.
Париж, 13 июля 1943
Беспокойная, нервозная ночь, предвестница воздушных налетов. Мне снились змеи, и какие-то все темные, черные, которые пожирали разноцветных, солнечных своих собратьев. Перед этими животными, играющими в сновидениях столь важную роль, я почти никогда не испытываю ужаса, так и кажется, что они обращаются ко мне всем, что в них есть живого, своим струящимся, быстрым, подвижным нравом, который прекрасно разглядел Фридрих Георг.
Серебряно блестя,
Как плоть гадюки,
Спешащей прочь, спешат
Ручья излуки.
Первозданная сила этих животных состоит в том, что они олицетворяют жизнь и смерть, а также добро и зло; стоило только человеку с помощью змеи обрести познание добра и зла, как он тотчас обрел и смерть. Поэтому вид змеи для каждого является сильнейшим переживанием — едва ли не более сильным, чем переживание сексуальное, с коим оно ведь и связано.
Главнокомандующий дал мне через полковника Космана знать, что ехать в Россию я пока не могу. Жаль, я с удовольствием бы проветрился и чувствую, что рецепт Цезаря — длинные марши — мне необходим.
Среди почты письмо от оберлейтенанта Гюллиха, в чьем полковом штабе на Восточном фронте культивируют «Мраморные скалы».
«— — Ночью, когда улеглась напряженность битвы и все ее кошмары были позади, мы, лежа в палатках, прочитали в „Мраморных скалах“ о том, что, собственно, пережили сами».
Днем встреча с молодым капитаном, который в Киеве укрывал меня своей шинелью. Удивительно, как разные фрагменты, разные ландшафты нашего существования переплетаются друг с другом, сливаются в одно. Мы несем в себе силу, созидающую образцы, и можно сказать: все, что мы переживаем, подобно рисункам на гобелене, соткано из одной нити.
Вечером у графа Бьевилля де Науйана, живущего на рю Сен-Пэр в доме, обставленном с величайшей тщательностью. Эти дома, которых в Париже, и особенно на левом берегу, все еще великое множество, похожи на тайные кладовые, хранящие старое добро; свечение внутри них совершенно удивительное. Правда, всем владеют вещи, которые служат только свечению, а не пользе, а потому и само бытование среди них призрачно, нереально. Эта мысль пришла мне в голову при виде старой шахматной доски с изящными фигурками, стоявшей на столе только для украшения.
Там я встретил критика Тьери Молнье,{159} мадемуазель Тассенкур и адмирала Селье, в котором есть что-то основательное, что свойственно большинству моряков этой жизнелюбивой нации. По его мнению, искусство во Франции не так индивидуально, как в Германии, поэтому в ней меньше или вовсе нет гениев, но зато гораздо больше дарований. По той же причине творческий порыв более коллективен, а его величайшим деянием, его лучшим творением является сам город Париж.
Разговор о маршале Лиотее,{160} Андре Жиде, Эркюле, Жанене,{161} Мальро и других. Потом о боях в Сицилии и о возможностях немецко-французского сближения. Я отчетливо вижу, как далек от идеи национального государства, и, участвуя в таких разговорах, становлюсь похож на Лихтенберга, который иногда, лишь упражнения ради, разыгрывал из себя атеиста, или на Жомини,{162} во время боя думавшего за Генеральный штаб противника. Люди сегодня под старыми знаменами борются за новый мир; они воображают, что находятся все еще в тех пунктах, откуда вышли. Но здесь не стоит слишком умничать, ибо заблуждение, в коем они пребывают, необходимо для действий — оно составляет их механику.
Позиция немцев выгодна для них, и выяснится это именно в случае поражения. Именно тогда вторичные преимущества отодвинутся на задний план, оставив только первичные, например преимущества недвусмысленного положения. Тогда и обнаружится, как удачно сказал Ривьер, что немцы — народ не «или — или», а «и то и другое». Они снова обретут два пути, вместо одного-единственного, как сегодня, на котором заблудились. Именно от них будет зависеть, повернется ли мир в XX веке на Восток или на Запад, или же здесь возможен синтез.
Париж, 15 июля 1943
Стиль. В таких сочетаниях, как «я бы хотел услышать Ваше мнение об этом» и им подобных язык из одной чувственной сферы недопустимо перескакивает в другую. Часто это зиждется на бездумном заимствовании какого-нибудь клише, и все же такая смена образов, если она порождена силой, может объемно выделить высказывание.
Париж, 16 июля 1943
До полудня в морском министерстве, где обсуждали обстановку. Тема: акция Penicion, т. е. отправка на юг всех имеющихся в распоряжении речных судов, чтобы обеспечить войска в Сицилии малым флотом, поскольку из-за воздушного и морского превосходства англичан отправка больших кораблей невозможна. Это достаточно красноречиво обрисовывает ситуацию.
Париж, 17 июля 1943
Обед с президентом. Краткий разговор с глазу на глаз о нашем пленнике.
Кофе у Банин, настолько «турецкий», что всю вторую половину дня у меня сильно колотилось сердце. Она дала мне «Pilgrim’s Progress» Беньяна и «Brave New World»[154] Хаксли,{163} которые достала специально для меня. Беседа, сначала о гаремах, потом о Шопенгауэре и профессоре Залманове, наконец, об области чувств в империи языка — тема, меня активно занимающая. В связи с этим она сказала, что по-русски говорят: «слышать запах».
Турок вместо «Он приковал взгляд к такому-то предмету» скажет: «Он его пришил». Я попросил ее поохотиться для меня за словами, мне вообще нужны сотрудники для моего замысла. В качестве названия я мог бы предложить: «Метаграмматика» или «Метаграмматические экскурсы».
Идти назад было невыносимо жарко; от зноя улицы притихли. Сквозь витрину рассматривал внутренность маленькой антикварной лавки на улице Лористон. Среди предметов старинной мебели, картин, стекла, книг и разных редкостей в бархатном кресле сидела продавщица — красивая молодая женщина в шляпе из перьев — и спала. В ее сне было что-то гипнотическое — ни грудь, ни ноздри не шевелились. Я как бы заглядывал в некий заколдованный кабинет, предметы в котором, казалось, бесценны, но и сама спящая была как бы превращена в предмет, в заводную куклу.
Послеполуденное время вообще было отмечено каким-то чародейством; например, мне показалось, что в магазине немецких книг, когда я туда вошел, продавщицы встали против меня единым фронтом, — подобное в своей жизни я испытывал считанные разы. Как во сне я поднялся по лестнице в другие помещения, не задумываясь о том, открыты ли они для посетителей, и вошел в комнату, где на столе лежали журналы. Я их полистал, сделав несколько заметок на полях против иллюстраций, привлекших мое внимание. Затем вернулся в магазин, где стайка продавщиц рассматривала меня с исключительным любопытством. Я слышал, как одна спросила: «Что он там наверху делал?»
Полистал «Dictionaire de la Langue Verte»[155] Дельво, Париж, 1867. Там нашел толкование «Бреда-стрит» как парижской Цитеры, где вот уже свыше двадцати лет обитает женское население, «dont les moers laissent à désirer — mais ne laissent pas longtemps désirer».[156]
«Бисмаркер» на жаргоне игроков в бильярд означало дуплет, слово появилось в мае 1866 года.
Donner cinq et quatre, раздать пять и четыре, означает одну из тех экономических пощечин, которыми бьют сначала направо, а потом налево, т. е. туда — ладонью, а обратно — тыльной стороной той же руки. Во второй пощечине большой палец не участвует. Если проделка повторяется дважды, то говорят: Donner dix-huit.[157]
Париж, 18 июля 1943
Ночью не спал, прочитав первые главы «Паломничества» Беньяна. Кофе Банин все еще действовал. В полночь снова зажег свет и записал, сидя в постели, следующее.
Я заметил, что особенно сержусь на людей, которые позволяют себе несостоятельные суждения и при этом изо всех сил доказывают свою правоту. Дерзкое упорство или самоуверенность, это относится и к пропаганде, таит в себе нечто такое, что я поначалу принимаю всерьез; мне трудно поверить, что за аргументами не скрывается ничего, кроме чистого воления.
Когда же, нередко по истечении многих лет, начинают говорить факты, они больно жалят меня; я вижу, что дал обмануть себя обычным сутенерам, безвкусным пятикопеечным молодчикам сиюминутной власти. Продажную девку они нарядили истиной.
К тому же у них отсутствует всякое чувство духовного стыда; им знакома только та краска, которая сопутствует оплеухам. Поэтому они не перестают продажничать, угодничая на новый манер, и охотнее всего — перед теми лицами и властями, коих сами же ценят и считают истинными. Особенно горько слышать, как эти пройдохи из чистого оппортунизма восхваляют правду.
Мне кажется, что если я и приближаюсь к Абсолюту, то в своей любви к истине. Я могу преступать законы морали, могу невольно перечить ближним, но от того, что считаю настоящим и истинным, отступиться не могу. В этом смысле я похож на юношу, который, возможно, и согласен жениться на богатой старухе, но в брачную ночь, несмотря на все стимуляторы, потеряет мужскую силу. Неподвластные воле мускулы моего духа отказываются мне служить. Для меня истина похожа на женщину, чьи объятия обрекают на проклятие импотенции по отношению ко всем остальным. Только в истине заключена свобода и поэтому — счастье.
Оттого и теология доступна мне лишь в сочетании с познанием. Бога я должен сначала доказать, прежде чем в него поверю. Это значит, что назад я должен вернуться тем же путем, на котором я Его оставил.
Прежде чем всей своей сущностью и без оглядки ринуться через поток времени к другим берегам, я должен перебросить к ним духовные мосты, проделать деликатнейшую разведывательную работу. Лучше бы это было даровано милостью, но она не соответствует ни моему положению, ни моему чину. В этом есть свой смысл; я предчувствую, что именно своей работой, своими арками, каждую из которых от самого основания укрепляет и делает проходимой контригра сомнений, что именно этим своим радением я смогу помочь кому-нибудь перебраться к добрым берегам. Иной, возможно, умеет летать или, взяв доверившегося ему за руку, может вести его по воде, но эон, кажется, таких не рождает.
Что касается нашей теологии, то она должна довольствоваться малым и сообразовываться с поколением, чья элементарная сила ослаблена. С давних пор наша вера жива для всякого, кто умеет распознавать силы, в биологии, химии, физике, палеонтологии, астрономии проявляющиеся решительней, чем в церквах. То же самое относится и к философии, разделившейся на отдельные науки. Путь этот, безусловно, ложен; отдельные дисциплины вновь должны очиститься как под теологическим, так и философским воздействием, и именно ради самих себя, дабы из простого мировоззрения снова сделаться наукой. Теологические и философские элементы следует выделить как золото и серебро; золото — теология — придаст наукам устойчивость и задаст курс, наложив на них также узду, поскольку хорошо известно, куда ведет необузданное познание. Оно, подобно колеснице Фаэтона, поджигает земной шар, а нас или наш образ превращает в мавров, негров и каннибалов.
Добавление: как-то в Бразилии, после напряженной охоты за насекомыми в горных лесах, ночью на корабле я разбирал свою добычу. Случилось так, что, записывая названия мест, я ошибся на один день, т. е. вместо 15-го поставил 14 декабря 1936 года. Тогда, хотя это ровным счетом ничего не меняло, я заново переписал сотни бумажек.