Ю. Н. Солонин Дневники Эрнста Юнгера: впечатления и суждения 27 страница
Париж, 9 января 1944
Приближается первая годовщина смерти моего дорогого отца.
Утром продолжал Евангелие от Иоанна. «Он должен расти, а я умаляться» (3,30) — одно из великих мест, смысл которого не полностью выражен в словах. Лучше: «Illum oportet crescere, me autem minui».[229] Также и в «autem»,[230] как в покойнейшем Conjunctio adversativa,[231] кроется не только противоречие, но и соотнесенность: бессмертный человек обретет, в то время как смертный потеряет.
Далее Ио. 4, 50, место, удивительно соответствующее нынешней годовщине смерти: «сын твой жив».[232] Размышлял над этим. Учитель говорит с неверующими, поэтому этих великих слов недостаточно. Чтобы расшевелить их спящие чувства, он должен истину сделать зримой телесно: мертвый должен воскреснуть. От него все время так и ждут чего-нибудь подешевле, в том числе и царствия, но только земного. Князь Света должен к словам и делам своим приставлять тени, дабы дать человеческим глазам хоть какое-то представление об истинной власти. Его чудеса — тоже притчи.
Закончил «The Garden Party»,[233] рассказы Кэтрин Мэнсфилд,{184} молодой и рано умершей новозеландской писательницы. Там изображается прекрасный лунный пейзаж ее страны: тени похожи на прутья медной решетки. Это чувство страха перед лунными тенями и их чарами мне знакомо; оно становится намного сильнее, если соприкасается с эротическим переживанием.
Под конец полистал в папке репродукции ориенталистских, в частности ассирийских и финикийских, древностей Лувра, среди которых меня развеселил саркофаг Эшмуназара, несмотря на его почтенный возраст. Этот сидонский царь придерживался египетской погребальной моды с провинциальным простодушием.
В связи с нашим разговором Хильшер прислал мне отрывки из дневников Леонардо с пророчествами. В одном месте там говорится о людях: «В своем безграничном высокомерии они захотят вознестись и на небо, но непомерная тяжесть членов придавит их к земле. Тогда на земле, под землей и в океане не останется ничего, чего бы они не подвергли преследованию, не откопали или не уничтожили, а также ничего, что бы они не перетащили из одной страны в другую. Их плоть станет могилой и сквозным проходом для всех живых тел, которые они умертвили».
В довершение ко всему мой берлинский издатель сообщил мне, что все собрания моих книг уничтожены при налете на Лейпциг. Еще один этаж сгорел в Гамбурге, как пишет Циглер. Что ж, одной заботой меньше.
После полудня в церкви Св. Магдалины, ибо я искал место, где можно было спокойно подумать об отце. Я сидел там перед памятной доской епископа Дегерри,{185} умершего 24 мая 1871 года в тюрьме Ла-Рокетт «pour la foi et la justice».[234] Счастливец, кому удается преодолеть себя, не поддаваясь страху.
Потом приключение с прокаженным на улице Сент-Оноре.
Париж, 11 января 1944
Мне снилась бомбардировка Лайснига. На далеких холмах рушились жилые кварталы, валились фасады домов. Я переходил через рыночную площадь и увидел отца, в белом халате стоявшего в проеме двери. Это была его старая рабочая одежда, но предназначенная для исследований высшего порядка. Солдаты задержали меня у входа, втянув в разговор, но мы с отцом все же успели обменяться взглядами.
Визит Хотопа, типологически не поддающегося никаким принятым у нас классификациям. В Индии тотчас бы распознали в нем принадлежность к той особой касте, которой предписано прислуживать на кухне и в купальнях и заботиться о развлечениях во внутренних покоях дворца. Это натуры с сильно развитым осязанием и обладающие особым даром — одновременно испытывать и страх и удовольствие. Среди них можно обнаружить тончайших знатоков разных предметов — в той мере, в какой эти предметы можно оценивать ощупывая, вкушая или вдыхая их запах: экспертов тканей, тонких сортов кожи, духов, жемчуга, драгоценных камней, дерева, мебели и изысканных кушаний, а также рабынь и прочих вещей чувственного мира. Читая Камасутру, находишься в их царстве.
Благодаря своим знаниям они незаменимы для правителей и высокопоставленных особ как искатели редких вещей, устроители празднеств, сводники, maître de plaisir.[235] В наших широтах они встречаются среди гастрономов, производителей роскошных изделий, директоров крупных ресторанов. И всегда обнаруживается, что им свойственно особое осязательное чувство, — как капитал, с коего они живут среди роскоши и наслаждений. Но вскоре выясняется, что их знания проистекают из низших сфер. Чтобы они нашли применение в сферах высших, их надо доверить человеку духовному или же возвышенному, отчего, собственно, эти люди никогда и не бывают сами себе господами, а всегда составляют чью-нибудь свиту. Платье не обязательно лучше всего сидит на портном, а прическа не всегда к лицу парикмахеру.
Разговор о духа́х и их изготовлении. Специалисты больших фирм, чтобы «подобрать» клиентке подходящие духи, не спрашивают, какой у нее цвет волос. Они просят прислать им образец белья, которое та носит.
Чтение: «L’Equipage de la Nuit»[236] Сальвадора Рейе, чилийского консула, с которым меня познакомила докторесса. Рейе являет собой, не считая определенного южноамериканского уклона, образец англосаксонских повествователей, разговорившихся на рубеже веков, таких как Киплинг, Стивенсон и Джозеф Конрад, чье творчество можно описать тремя словами: романтическое, пуританское, планетарное.
Среди образов его прозы мне запомнилось описание звезд, в бурную дождливую ночь загорающихся в небе, — они блестят, словно отполированы облаками. Хоть метеорологически это и неверно, зато поэтически выразительно.
Среди фраз есть и такая: «C’est l’amour des femmes qui forme le caractère de l’homme».[237] Верно, только лепят они нас, как скульптор ваяет из мрамора: снимая лишнее.
Париж, 16 января 1944
Продолжаю Евангелие от Иоанна. Там в стихе 8,58: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь». Но и в обратном временном направлении: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Христос исповедует себя Вечным Человеком и как таковой свидетельствует о своем божественном происхождении, т. е. о себе как о Сыне Божьем. Он пребудет дольше космоса, который есть творение духовное.
Именно как вечное существо по отношению к зраку смертного, к мухе однодневной, вещает человек в 89-м псалме. Разница между речью Христа и речью Моисея — это разница между словами Крещеного и словами Обрезанного. К земному присовокупляется свет, космическое начало.
Нигилизм и анархия. Различать их так же трудно, как отличать угря от змеи, но для знания правил игры различать их необходимо. Решающим здесь является отношение к порядку, которого нет у анархиста, но которого придерживается нигилист. Разглядеть нигилизм труднее потому, что он лучше маскируется. Опознавательный знак — чувства, питаемые к отцу: анархист отца ненавидит, нигилист — презирает. Например, Анри Брюлар в противовес Петру Степановичу. Разное у них отношение и к матери, в частности к земле, которую анархист задумал превратить в болото и джунгли, а нигилист — в пустыню. Исследование надо бы начать с выяснения теологических предпосылок. Усилив остроту взгляда, они выявят фигуры, спрятанные за экраном, за кулисами современной живописи. Прежде всего они полезны для воинственно настроенной молодежи. Молодой человек непременно проходит фазу анархии, когда он особенно легко становится жертвой сил чистого разрушения.
Париж, 17 января 1944
Продолжаю чтение Иоанна. В главе 10, стих 34 Христос, отвечая сомневающимся в его божественном происхождении, указывает на 81-й псалом. Там о людях сказано: «Вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы». В двух следующих стихах он растолковывает это особо, относя к самому себе.
Подобные места важны для экзегезы XX века, которая не может не считаться с доводами рассудка и должна поэтому отличаться от всех прежних экзегез.
В чем различие между чудесами и притчами? Притчи относятся к абсолютному, в то время как чудеса подтверждают притчи в пространстве и времени, т. е. событийно. Ранг притчи выше, ибо она является духовным знаком, в то время как чудо — материальным.
Закончил: Сильвио Пеллико,{186} «Мои темницы». Эти воспоминания, вышедшие в 1833 году, представляют собой образец классической прозы, к коей у итальянцев в их наиболее значительных представителях имеется прямой, никакими ответвлениями не ослабленный талант. Фразы и мысли преподносятся с врожденным чувством меры. Всегда ясно, где главное, а где придаточное предложение, что вообще важно, а что второстепенно. Это воодушевляет и образовывает, как прогулка среди дворцов и статуй.
Разговор с д-ром Шнатом, ганноверским архивариусом, который, вернувшись из Нижней Саксонии, сообщил мне об одном любопытном, сделанном им наблюдении. Привыкая жить в разрушенных городах и попадая после них в еще уцелевшие, например в Хильдесхайм, Гослар или Хальберштадт, испытываешь чувство, будто находишься в музейном мире или среди оперных кулис. Это чувство еще отчетливее, чем само разрушение, показывает, сколь далеко ушли мы от старой реальности, от врожденного нам исторического видения.
Вечером у Шницлеров на рю Мароннье. У них Бурден, бывший корреспондент «Франкфуртер Цайтунг», и капитан-лейтенант фон Тирпиц, сын гросс-адмирала. Капитан рассказал, что среди бумаг своего отца еще до первой мировой войны он нашел массу писем видных немецких и английских евреев, которые самую возможность войны между этими двумя государствами обозначали как великое несчастье. Даже если принять во внимание чисто коммерческие интересы, все равно это звучит правдоподобней, чем противоположные мнения, основанные на подтасовках.
Париж, 18 января 1944
Завтрак у Друана, за круглым столом Академии Гонкуров, с Абелем Боннаром, Геллером и полковником Алермом. Боннар потешался над теми ораторами, которые столь тщательно готовят свои речи, что они производят впечатление импровизаций. Имитируются даже, как бы навеянные вдохновением, экскурсы в сторону, предварительно заучиваемые наизусть. Такие манипуляции представляют собой особую разновидность мошенничества.
— Ну, а если кто-то не владеет даром свободной речи?
— Пусть тогда читает с листа. Так делали даже великие ораторы, например Мирабо.{187}
О Пуанкаре.{188} Он не только заучивал свои речи наизусть, но и подготавливал, в зависимости от настроения, какое может возникнуть у слушателей, несколько вариантов. Так, для камерной речи, пришедшейся на период трений с Италией, он приготовил три варианта текста: смягченный, средний и резкий. Поскольку аудитория была раздражена, то он выбрал третий.
Об автомобильной катастрофе, в которую попал Абель Боннар, после чего три часа провел без сознания. Когда я спросил его о подробностях:
— Ночь, беспросветная ночь.
— Думаете, что и после смерти будет то же?
— Убежден.
При этом он грустно посмотрел на меня, как человек, открывающий другу неприятную тайну.
Полковник Алерм, в первую мировую войну начальник канцелярии при Клемансо и в качестве молодого офицера служивший в Сахаре, рассказал о своей жизни у туарегов. Порода не только запечатлена на лице человека, она выражается также в благородстве его поступков. Это встречается повсюду, где только можно говорить о породе. Наши сегодняшние эксперты — всего лишь нумизматики, ценящие в монете чекан, а не металл, из коего она сделана, люди неграмотные, придающие значение букве, ибо текстов они не знают.
Потом поговорили о верховых верблюдах; самые благородные из них теряют стать, когда, вырванные из сердца пустыни, попадают во влажный климат. Я выписываю некоторые детали для «Тропы Масирах».
Париж, 20 января 1944
У Флоранс. Во время трапезы Жуандо рассказал, что он зашел в антиквариат вблизи площади Бурбонского дворца, где статуя индийского бога, вначале выставленная для продажи, была вскоре признана чудодейственной. Антикварша извлекает из этого выгоду — так, она получает комиссионные от стенографисток, чье прошение о выигрыше в лотерее удовлетворяется. Жуандо видел пожилого господина, усердно в этой лавке молившегося; правой рукой он касался изображения, а в левой держал шляпу, благоговейно сняв ее с головы. Меня подобные вещи не удивляют; здесь мы еще не то увидим.
После полудня меня навестил д-р Гёпель, а вечером — Фридрих Хильшер, бывший сосед по «Рафаэлю». Разговор зашел о достопамятном вечере в Штралау зимой 1929-го, когда при полном единодушии жгли сперва мебель, а потом, над горящими угольями, Бого и Эдмон протянули друг другу руки.
Париж, 22 января 1944
В сопровождении докторессы совершил прогулку по лесу и набережным. Есть виды интеллигентности, с которыми мы особым образом гармонируем, — не по уровню, а по характеру. Нас соединяет с ними не напряжение, а согласие. Беседа благотворна, успокоительна, приятна; она идет своим чередом, как часовой механизм, чьи колесики работают слаженно. Это — эрос интеллигентности, смягчающий ее.
Докторесса назвала мою манеру мыслить манерой химика, в то время как Поль работает, словно каменщик. Это верно постольку, поскольку я продвигаюсь в своих мыслях не физически, сцепляя причину и следствие, а атомистически, через преобразование мельчайших частиц, через осмос и фильтрацию. Логически правильное предложение для меня ничего не значит, если оно не скреплено своими гласными. Отсюда чувство постоянной деятельности, не только в тщательно записанных мыслительных актах, но и непрерывно, днем и ночью, ночью особенно; так трудятся песочные часы. По этой причине мою деятельность трудно осмыслить и структурно. Но перемены происходят основательные — молекулярные. Этим объясняется и то, что некоторые мои друзья стали друзьями не по доброй воле, а через сновидения.
Эрос обладает особым отношением к симметрии, как на то уже намекают его символы — лук Купидона, зеркало Венеры и ее рождение из раковины. В «Пире» у Платона разнополость возникает через рассечение, через разрез. Число симметрии — двоица, пара; она старается изжить себя в Цельности, в Единстве. С этим связано образование двуполых насекомых: слева и справа от оси симметрии. Половые органы всегда симметричны, что заметнее всего на примере цветка. Как сочетаются в тварном мире симметричные и асимметричные задатки, и можно ли из этого сделать выводы о том плане, по которому он создан? Вот какими вопросами я собираюсь заняться в своей работе о соотношении языка и телосложения.
Наряду с физическим цветовым оттенком есть еще и духовный. Как белый разлагается на зеленый и красный, так и в духовных парах поляризуются высшие единства, например синий и красный цвета во Вселенной.
Великие битвы нашего времени осуществляются подспудно; скажем, встреча, происходящая между техником и человеком искусства. Здесь попадается добротное оружие, например «Титаны» Фридриха Георга, коих я получил сегодня от Витторио Клостермана.
Париж, 24 января 1944
Всегда благотворно слышать, когда врач рассуждает о здоровье с неисправимым оптимизмом, как это делает, например, доктор Безансон в своей книге «Les Jours de l’Homme»,[238] которую вручила мне сегодня докторесса. Безансон — ученик Хуфеланда, и подобно ему и Парову, моему другу со стороны отца, продолжительность человеческой жизни он исчисляет ста сорока годами. Как и многие старые врачи, он — циник, но обладает при этом здравым смыслом и хорошими эмпирическими основами.
Из его общих максим я записал:
«Смерть — кредитор, которому время от времени надо выплачивать долги, продлевая тем самым долговое обязательство».
«Здоровье — продолженное рождение».
«Акт насилия — акт глупости» («Tour de force, tour de fou»).
«Кто хочет излечиться до самого основания, залечит себя до смерти».
Из гигиенических правил запомнил, что он презирает водопитие, частые купания, мясопустные дни и спорт, особенно если им заниматься после сорока лет.
О воде говорит, что она не чистая и, прежде всего, не «изотонная». Ей он предпочитает хорошее вино, сладкий чай, кофе и соки. Несравненно чаще люди умирают от воды, чем от вина.
«Пищу переваривают ногами».
Единственное очищение пор — потение. Частым купаниям следует предпочесть растирание тела у открытого окна и последующее очищение его неразбавленным спиртом.
В шубах ходить не стоит; когда их снимают, на плечи опускается ледяной покров. Лучше носить шерстяное белье.
В пожилом возрасте полезно время от времени денек проводить в постели.
Спальню хорошо топить сухими дровами в открытом камине, прежде всего во время коварных простуд, связанных со сменой времен года. Центральное же отопление действует, как яд.
«Le bordeaux se pisse, le bourgogne se gratte».[239]
Много и курьезов. Так, маршал Ришелье, уже будучи далеко за восемьдесят, женился на шестнадцатилетней девушке и прожил еще восемь лет в счастливом браке. Маршальша унаследовала — должно быть, от него — долголетие, ибо однажды вечером удивила Наполеона III словами: «Сир, как сказал однажды король Людовик XIV моему супругу…».
Киты доживают до глубокой старости — и тому есть свидетельства. В теле одного из этих животных нашли острие норманнского гарпуна IX века нашей эры.
Париж, 29 января 1944
Закончил: Евангелие от Иоанна. В последней главе, при явлении Воскресшего на Геннисаретском озере: «Из учеников же никто не смел спросить Его: „Кто Ты?“, зная, что это Господь».
Перед лицом чудесного человек впадает в состояние оцепенелости, когда слово отказывает. И все же оно берет свое начало здесь — уста размыкаются, как у немых.
С этим согласуется вступление к этому Евангелию: «В начале было Слово, и Слово было у Бога». Для того чтобы божественное Слово пришло к людям и стало языком, оно должно открыться — тогда оно станет слышимым, членораздельным, превратится в славу, подобно бесцветному свету, который, призматически преломляясь, открывается в цветах радуги. Как это происходит, с точностью физического процесса изображено в Деяниях апостолов, 2, 2–4. После шума сильного ветра являются «разделяющиеся языки, как бы огненные», даруя апостолам власть говорения. С таким языковым даром можно идти к «каждому» народу, ибо такому языку присущ неделимый, довавилонский характер слова.
Чтение в эти дни: Робер Бюрнан, «L’Attentat de Fieschi»,[240] Париж, 1930.
Изучать заговоры стоит, так как они — одно из неизвестных в историческом уравнении. Впрочем, это касается только низших уровней наблюдения, ибо при тщательном рассмотрении сюда привносятся дополнительные детали. Так, в заговорщике, даже если он безумец, открывается индивидуум, который проявляет себя на фоне народных настроений, оппозиций или влиятельных меньшинств. Кроме того, заговору должен сопутствовать успех. У исторического человека есть своя аура, сознание своей необходимости, сила, отводящая роковые удары. Здесь действует правило Наполеона: пока он в плену своей задачи, его не сломит никакая земная власть, но достаточно и пылинки, когда служба его исчерпана. Но как ввести в эту систему Цезаря и Генриха IV?
Заговоры действуют зачастую как стимуляторы, своими реакциями четче выделяя тенденции, лежащие в основании времени, как, например, неудачное покушение на Ленина. Когда личность, за коей охотятся, поражают в ее физически выявленное тело — это свидетельствует о грубом мышлении. С веток сбивают почки, но благодаря этому они пробиваются еще сильнее.
У Фиески хорошо выявлено безумие, саморазрушительная сила такого поступка — слепая сторона исторической ткани, в чьей выделке он участвует. Луи Филипп проносится вдалеке в сиянии блестящей свиты, в то время как Фиески, в маленькой замаскированной каморе, запалив камин, поджигает фитиль на своей адской машине, похожей на орга́н из ружейных стволов. Часть их взрывается; осколки калечат ему руки и раскурочивают череп, в то время как на улице сорок человек захлебываются кровью, среди них и маршал Мортье. Такие натуры — носители дисгармонии; следует спросить: адская ли машина взрывается здесь, или сам Фиески? Его долго лечили, а уж потом обезглавили. Сегодня он один из отцов церкви в катакомбах анархии.
Среди вступлений, открывающих главы, я нашел одно, чеканность которого мне особенно понравилась: «Le roi monta à cheval à neuf heures». В этом простом предложении слова расставлены согласно своему рангу; ни одного недостающего, ни одного лишнего. Перевод нарушает эту стройность, он звучал бы так: «Король сел на лошадь в девять часов». Слова отклоняются здесь от своего оптимального распределения, они разваливаются логически, фонетически, синтаксически.
Далее: Марсель Фукье, «Jours Heureux D’Autrefois»,[241] Париж, 1941. Это описание парижского общества с 1885 по 1935 год похоже на рассыпчатый пирог, в который вставлены изюмины хороших цитат. Одна из них — изречение герцогини Да Тремуаль: «Легковерие распространяется в той же степени, в какой исчезает вера».
Ларошфуко: «Для нас труднее скрыть чувства, кои мы испытываем, чем изобразить те, коих у нас нет».
Nego,[242] второе мне кажется трудней. Такая разница в оценке затрагивает одно из существенных различий между романским и германским духом.
Париж, 2 февраля 1944
О языке. Бутылка вина, ложка супа, вагон угля; в таких выражениях наш язык подчеркивает содержимое емкостей через порядок слов — в противоположность суповой ложке и винной бутылке. У французов же для обозначения содержимого есть специальное окончание: assiettée, cuillerée, gorgée, charrettée.[243] Замечательно, как конечное ударное е придает предметам свойство «нагруженности». Можно даже сказать, что благодаря этому е слово приобретает потенциальную, сравнимую с беременностью женственность.
Париж, 7 февраля 1944
Из-за гриппа в постели. Визит президента, которому главнокомандующий рассказал о вечере, проведенном со мной и Баумгартом. Завести меня было трудно, как тяжелый мотор, но потом он вдруг заработал с большой скоростью.
Нас беспокоит судьба Шпейделя, запертого со своей армией в России. Поговаривают об обращении к нему генерала Зейдлица по русскому радио.
О языке. Wort[244] имеет в нашем языке две формы множественного числа; в словарях как общее правило указывается, что Wörter употребляется по отношению к разрозненным словам, в то время как Worte относится к связной речи. Определение нечеткое; мне, скорее, кажется, что значение во множественном числе раздваивается, а именно на ветвь грамматико-физическую и ветвь метафизическую. В Worten содержится неделимое добро. Подобный же эффект у других существительных возникает из-за различия в артикле, например: der Verdienst и das Verdienst.[245]
Париж, 12 февраля 1944
Встал, но грипп все еще бродит в костях. Около полуночи позвонил декан вермахта Роннебергер. В горячке я увидел входящего кельнера, который сказал: «Capitaine, un appel téléphonique à longue distance».[246] Мне не захотелось вставать, но я уловил слово «Вильгельмсхафен» и мигом вспомнил, что Эрнстель служит на берегу в качестве юнги. «Может быть, случилось несчастье при обстреле». Я тут же вскочил. Внизу с некоторым облегчением узнал об аресте группы школьников, вожаками которой считаются мой сын и один из его товарищей по имени Зидлер. Оба уже несколько недель как заперты в Вильгельмсхафене, и, если я правильно понял, им вынесен и приговор — шесть и девять месяцев тюрьмы. Причиной послужили якобы вольные разговоры о ситуации. Сын из ложной сдержанности ничего не дал о себе знать, хотя такое поведение делает ему честь. По-видимому, никто из его начальников не счел нужным поставить меня в известность. Вместо этого за детьми шпионили, чтобы «собрать материал», а затем отдать в лапы государственной власти.
Такие известия настигают нас преимущественно тогда, когда наши силы не полностью нам подвластны.
Париж, 13 февраля 1944
Время до полудня провел в телефонных переговорах с Ганновером и Вильгельмсхафеном. После обеда позвонил профессор Эрик Вольф, временно живущий у Валентинера, и завел разговор о бупрестидах Кайзерштуля,[247] но я не мог следить за ходом его мыслей с тем вниманием, с каким обычно отношусь к этой теме.
Париж, 15 февраля 1944
Дело я расшевелил, встретив в начальнике Вильгельмсхафена разумного человека. Кажется, и его адмирал, Шойерлен, не принадлежит к мракобесам. Через генерала Лёнинга, коменданта Ганновера, мне удалось известить Перпетую, чтобы она сразу же присмотрела за мальчиком. Трудность заключалась прежде всего в технике, ибо по телефону было не пробиться. Наконец, мне это удалось благодаря стараниям унтер-офицера Кречмара, работающего на телефонной станции.
Чтение: «Песни из ущелья, где растет серебряный чертополох», рукопись которых прислал мне Фридрих Георг. Удивительно, что его перо становится легче и свободней в той же мере, в какой бесчинствует разрушение. За пылающим миром прячется некая тайна — порядок духовных фигур, иногда пронизываемых морем пламени.
По вечерам я давно уже начал перечитывать Сен-Симона. Мне кажется, что я никогда еще так не наслаждался элегантностью отдельных выражений, теми нюансами, коими оттеняются прежде всего описания характеров и их иерархия, — растешь и как читатель.
Париж, 16 февраля 1944
Визит д-ра Гёпеля; он только что вернулся из Ниццы и привез мне песочные часы. Их форма указывает, пожалуй, на XV или XVI век; возраст окрасил стекло в цвет опала, так что красноватый песок струится как бы за вуалью, сотканной временем. Эта вещица мне весьма кстати, поскольку вид механических часов все более меня раздражает, особенно во время беседы, чтения, тихих размышлений и штудий, чью длительность нельзя высчитать с точностью до минуты, — пусть этим займется стеклышко. Время песочных часов иное, оно интимней связано с жизнью, не отбивает каждый час и не передвигает стрелки. В них живет еще то время, которое течет, струится, иссякает, — время ненапряженное, неритмизованное.
Вечером зондерфюрер докладывал о способах и разных ухищрениях, с коими следует допрашивать сбитых английских и американских летчиков, выуживая у них сведения. Техника таких процедур омерзительна; еще наши деды сочли бы ниже своего достоинства задавать пленнику даже простейшие из подобных вопросов. Нынче один для другого стал особым сырьем, материалом, который должен работать, доставлять сведения и прочее. Такое состояние можно обозначить как возвышенный каннибализм. Не прямо попадаешь в руки людоедов, хотя и такое возможно, но становишься жертвой психологов, химиков, исследователей расы, так называемых врачей и других испытателей. Так на больших полотнах Босха диковинные бесы расчленяют и вспарывают адскими инструментами голых людей — свою добычу.
Из деталей записал замечание, «что курящие словоохотливей некурящих».
Париж, 18 февраля 1944
Новый звонок из Вильгельмсхафена, где тем временем побывала Перпетуя и, проявив незаурядную настойчивость, проникла в тюрьму. Во вторник еду по делам сына в Кирххорст и Берлин. Главнокомандующий, которому я дал об этом знать через Венигера, заметил: «Это один из тех случаев, когда своего генерала можно просить об отпуске».
Так мы отдаем долги отцам, в связи с чем бездетное существование в наших сотах напоминает существование трутня, если, конечно, естественное плодородие не заменить метафизическим, — тогда индивидуум, будь он клириком, жертвователем или покровителем, может войти в патристический чин.
После полудня в коридоре перед моим бюро в «Мажестик» раздался шум. Какой-то ефрейтор из летчиков столкнулся там с женщиной, которая, по-видимому, уже давно морочила и портила солдат, — и тут же, под дикие вопли с обеих сторон, схватил ее за руку и стал пинать ногами. Я посмотрел на эту группку: мужчина нагло, сверкая глазами, уставился на женщину, но и она в свою очередь глядела на него, как хорек, налетевший на змею. Я приказал взять обоих.
Удивительна та великая слабость, какая-то опустошенность, посещающая тебя, когда ты вот так отдаешься ненависти.
Продолжаю Сен-Симона. Сознание у этого графа вполне современное; двор изображается как большая молекула органической химии. Социальные отношения между людьми, их градация до тончайших оттенков… Перед этим пасуют гораздо более молодые авторы, такие как, например, Стендаль. Для Сен-Симона характерно также, что он понимает свою задачу, свою ответственность; в его позиции кроется историческая боль, знание жителя латунного города.
Продолжаю Послание к Коринфянам. Символика Христа полностью посвящена отношению человека к Богу, в то время как в символах Павла на передний план выступает отношение человека к человеку и преображенная жизнь общины. Это есть умаление, которое всегда будет встречаться в истории богатства мира сего, — полнота должна уменьшиться, переходя от основателя к управителю. Это правомерно и для владычных особ, и для искусства. Такое умаление в субстанции, несущее с собой умножение атрибутов, можно наблюдать, например, при сравнении Босха и Брейгеля.
Подобно тому как отдельные места Ветхого Завета отражаются в Новом, словно в увеличительном зеркале, так и великолепная 13-я глава Послания к Коринфянам представляется мне аналогией Песни Песней Соломона. Она содержит удивительные речения, например такое: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».