Глава 26. Гэрехем ронал абено 17 страница

Преобразился и сад под стенами замка – пересаженные деревья образовывали замысловатый узор, который Ионнель могла созерцать часами. Рощи и палисадники наполнились новыми деревьями – грабами и вязами, лохами и кедрами, эбеном и ольхой. Садовники даже поляны по настоянию царевны выжгли и засадили особым разнотравьем – выросшая зелень оказалась мягкой на ощупь, после опыления распустилась желто-синими, красно-зелеными и черно-оранжевыми цветами, источающими свежий медово-пряный аромат. Даже короткая прогулка по такому лугу наполняла силами и дарила благое расположение духа. Среди зелени прогуливались ручные карликовые олени, деловито чистили рыбу в протоках еноты, заливались трелями соловьи.

Для знатных гостей приготовляли комнаты – вычищали, белили, смазывали жиром дверные петли. Оконные рамы пропитали маслами – свежий ветер приобретал едва ощутимые нотки корицы, мяты и мелиссы. Для простого люда в садах и рощицах натягивали полупрозрачные тенты и раскидывали шатры – хоть солнце всё ещё припекало, но к празднику воцарения ветер может быть прохладным.

Ионнель поутру решала все царские дела, а после скромного обеда и занятий с Энталлой спешила к Дарилиону. Вот и сейчас она поднялась по винтовой лесенке, отворила узенькую дверь и оказалась в комнатушке под площадкой царской башни – самой высокой в её замке.

Царевна погладила старое зеркало. Темная поверхность замерцала и по ту сторону появился смуглокожий юноша в шелковом халате и желтом колпаке:

- Приветствую, владычица.

- Ах, Дарилион, к чему эти преферансы. Зови меня Ионнель.

- Слушаюсь и повинуюсь, владычица Ионнель.

«Раз тебе так хочется, зови как угодно».

- Мне нужен твой совет.

- Я к твоим услугам, – юноша поклонился.

- Мы собираем замечательных артистов и влиятельных гостей. Благодаря твоей мудрости, представления пройдут на славу. Многое уже готово. Но мне нужно что-то, что запомнится правителям надолго.

- Программа великолепная, так же как и ты, моя госпожа, - Дарилион учтиво улыбнулся, во рту блеснул синий зуб. – Яства насытят желудки приглашенных, а зрелища напитают их взор.

Ионнель поправила фероньерку – красный агат на лбу тяжеловат, убор все время норовит сползти на нос:

- Да, твоя… программа… прекрасна. Вот только, - царевна помедлила, подбирая слова. – Всё это господа могут себе позволить. Артистов можно переманить, рецепты яств достать или подобрать самим. Празднества пройдут отлично, но я хочу что-то исключительное, чего нет ни у кого. И не будет. Я хочу построить лучшее во Второй земле царство и прошу тебя помочь.

Смуглокожий сложил ладони, притронулся пальцами ко лбу. Ионнель знала, что в этот момент Дарилион размышляет – или молится? Она все время гадала, кто же этот юноша по ту сторону зеркала. Джинн? А как же желания? Да и, насколько она помнила старые предания, джинны жили в лампах, среди знойных пустынь – но никак не в Осдерне, земле лугов, полей и лесов. А спросить – вдруг ответ разжалобит её – глядишь, дарует узнику свободу, - а ей такой советник сейчас, ой, как нужен. Вот через три-четыре года, когда царство укрепится…

- Я готов, царица. На третий день гуляний, после вечерних представлений, произнеси – «Да славится новое Царство – Веллоэнс прекрасный!». Все гости убедятся в величии и красоте твоего замка, а молва распространит весть о пристанище искусства до краев земли. Я не скажу, что задумал, ибо и малую мысль птица может перенести завистникам. И ты никому не говори обо мне, иначе злые языки и зависть испортят наши труды, как малая закваска квасит огромный таз с тестом.

Девушка кивнула:

- Замечательно. Теперь приступим к учению. Хочу знать, как вести беседы со знатными господами. Я молода и должна предстать перед правителями достойной владычицей.

- Смотрите, слушайте и запоминайте, Ваше величество.

- Как твои занятия? – Ионнель нашла Энталлу в яблоневом саду.

Девчушка изящно поклонилась:

- Всё болит, моя госпожа, но мастер Крэг доволен.

- Крэг научит тебя всему, о чем ты попросишь, Змейка. Он отличный учитель и не дает больше, чем возможно.

«Бездушный». Ионнель не могла избавиться от чувства смущения рядом с этими творениями. Кошки, собаки, кони – любая живность имеет душу, чувства, боится боли, жаждет ласки. Бездушные – лишь инструмент. Они не размножаются, стареют очень медленно, не учатся новому, но и не забывают того, что в них вложили. Мудрец Суфий рассказывал, что их создают в тайных обителях школы Летаа. Ткачи собирают тончайшие волокна, превращая их в кости, сухожилия, связки. Волшебницы вдыхают в созданные тела жизнь и знания. Создание такого существа требует многих сил. Крэга ей подарили на тринадцатилетие - как телохранителя и слугу – Ионнель подозревала, что его принялись делать задолго до её рождения. Бездушный обучил царевну фехтованию и стрельбе из лука – остального беспечной Генриетте не требовалось – да и зачем, если всю свою жизнь царевна собиралась провести на пирах и балах?

- Он обучает меня искусству баланса, битве на копьях и шпионажу.

Брови Ионнель вздернулись:

- Шпионажу?

Энталла смиренно поклонилась:

- Я попросила его. Моей госпоже пригодятся слова знатных гостей – вы сразу обнаружите обман. Пир в Веллоэнсе - не праздник в Осдерне, только моих умений здесь мало. А Крэг открывает такие премудрости, что Ваша подданная будет незаметна среди пришельцев.

- И какие «премудрости» ты уже освоила? – Ионнель давно забыла, что Крэг владел не только мечом. Да и сколько – пять лет минуло с ее тринадцатилетия, и все это время бездушный служил ей лишь кучером и переносчиком.

- Я могу читать по губам, изготавливать тайнописные чернила, нашептывать мысли и развязывать язык во сне.

- Хорошо, - смущенно пробормотала царевна. – Запоминай все, чему Крэг тебя учит. Ты сослужишь добрую службу, моя дорогая Змейка.

Девчушка сделала реверанс. Ионнель протянула ей яблоко:

- Те три дня очень важны для меня. У приезжих господ разные желания. У многих – свои шпионы. Третий Веллоэнс для них – лакомый кусок, ведь им правит «какая-то глупая девочка». Одни будут свататься. Другие – торговаться. Кто-то может припугнуть, намекнуть о «древней меже».

- Древней меже?

Ионнель недовольно вздернула носик:

- Наше царство расширялось не одно столетие и многие не прочь срезать наросший жирок, вернуть себе земли, якобы принадлежавшие их древним предкам. Особенно теперь, когда Царством правят трое.

Энталла понимающе закивала:

- К братьям не полезут сразу, а вот сестру…

- Да. Поэтому ты нужна мне как никогда. Либо мы установим свое первенство на этом пире, либо нашу землю начнут делить в следующую же ночь.

Глава 23. Чаши

День сменялся ночью, жара – холодом. Лето уступало место теплой осени, солнце уже не опаляло плечи, не сушило глаза. Песок пустынь сменился степью, а степь – редким лесом.

Сколько уже идут – один, два или три энамбела? Они меняли коней, чинили обоз, покупали пищу. Охотились, давали отпор разбойникам, в вечерней прохладе упражнялись каждый в своем ремесле. Мимо пролетали поселения и деревеньки – где-то принимали на ночлег. Таким они помогали – поправляли забор, вспахивали поля, корчевали пни, охраняли скот и забивали дичь. В других выгоняли, или попросту не отпирали ворота – такие обходили, примечали.

Когда на пути появились деревья, странники приободрились. Где лес – там и дичь для пищи, и ручей для питья, и хворост для костра.

Марх почти не огрызался. Не шутил над боевыми навыками Авенира и не подначивал Пармена. Долгий путь измотал тела, иссушил души, притупил разум. Тарсянин рассматривал ятаган, трогал рубин, старался узреть что-то в его глубинах, ухватить лишь ему одному понятную мысль. Лицо мужчины посерело, глаза ввалились, нос и скулы заострились. До обморока, дрожи в руках и потери дыхания сабельщик упражнялся с Кото, тренировал волю, постигал тёмную душу оружия.

Авенир тоже постигал. Вспоминал премудрости Глинтлейской библиотеки, раскладывал в памяти события последних двух-трех витов. Узнал не так много, но… Занятия с Евлампией, Дольснейской ведуньей помогли понять, насколько гармоничным может быть этот мир и магия в нем. В Герейских пустынях, на подходе к Турмаге, встреча с загадочным странником – или призраком? – показала, каков он – пленник по собственной воле. В Элхои молитвы и упражнения со стариком Калитом помогли найти эту гармонию и в себе – мятущемся, неуверенном… Жаждущим.

«Увидеть бы Сивуша, Ягоду, старосту Роуэльда».

Акудник стряхнул мару. Важно обдумывать и понимать прошлое, но недопустимо, крамольно застревать в нём. Молодой маг часто встречал в пути людей, живущих вчерашним днем. Они – лишь память, приукрашенная и искаженная. В сегодняшнем дне их нет – лишь оболочка, плотский мешок увядшего духа.

Нир отполировал посох с белым ралисту, потемневшим глубоко внутри, натер лазурит в обруче. Снять его не удалось ни ему, ни монахам Элхои. Была на то какая-то своя причина и чаровник надеялся, что причина эта в мощной, непрекращающейся связи с небесным камнем. Выудил купленную у Джабаля трёхпалку. Белая, на ощупь шероховата - как кость, или бамбук. Надо бы сходить к мастеру тайн, определить свойство предмета.

«Приду, заплачу серебряный, может – золотой. А он мне – тайна невелика. Это великое оружие полян – грабля! Ужас и великая смерть для сорняков».

Да уж, Марх бы улыбнулся. А Корво бы повалился со стула, ржал бы как конь перед случкой. Озеро Чистых Душ. Оно же – озеро Светлых Ликов, Источник животворящий. Возвратят ли эти воды его соратника? Хватит ли мощей оживить то, что болтается у него на шее в кристалле? Или, может хоть Пармена исцелят, вернут облик и разум. Хочется верить…

Цыганчик угрюмо сидел в углу обоза, царапал швыряльным ножом стенку. Сабельщик давно перестал обращать на это внимание – как раз после того, как Авенир въехал ему по переносице своей граблей и продержал неделю связанным. Марх просто молча заменял доски, когда Пармен расковыривал дерево в щепки.

Так и ехали.

Редкие деревца сменились рощицами.

- Ну, волхв, можешь дивиться! – Марх откинул полог арбы. – Таких деревьев в Глинтлее и Турмаге не водится.

- Вижу! – юноша удивленно рассматривал растущие из травяного ковра причудливые формы. – Вот эту палку еще знаю, бамбук вроде. А то зеленое пятно рядом с ним – сандаловая рощица. Только странно, сандал не с западной стороны, а с юга. Листья тонковаты и кончики остры. А вот тот волосатый шар – это басси, скотина от нее прямо таки распухает. Ну а про тик, сиссу, миробалл, тик и дальбергию вообще слухом не слыхивал, глазом не видывал, нюхом не нюхивал.

Сабельщик ощерился:

- А ты на язык возьми. Тогда задница всю правду расскажет.

Путники уперлись в бамбуковую бочкообразную хижину. Добротно смазанная глиной, утрамбованная по бокам землей, заросшая травой – прекрасное укрытие от дождя, ветра и посторонних глаз. Марх подошел ближе, отыскал вделанное в цветущую дверь кольцо, с силой потянул. Маленький вход, войти можно только согнувшись, гуськом. Тарсянин воскликнул:

- Есть кто из наших? Или угас уже светильник?

Из недр землянки раздался высокий теплый голос:

- Дипак выпотрошит тебя своими катарами, Боевой Молот! Он развесит твои чёрные кишки на заборе, чтобы вороны и грифы клевали срамное тело!

- За что птичек-то потравить решил, цветочник, чем тебя крылатые обидели?

Голос зычно загоготал. Наружу вылез низенький жилистый темнокожий мужчина. Курчавые черные волосы, густые усы, короткая борода. На коричневом лбу намалевана желтая волна. Из одежды – оранжевая набедренная повязка да ожерелье из семян.

- Маах’елус, ты до сих пор ищешь приключений? Нет бы, остепенился, жену завёл.

Марх заботливо обнял Дипака:

- Не семейный я человек. А ты, вижу, не одинок?

Из норы выползла голая женщина. Из одежды на ней были лишь золотые браслеты на руках и ногах, колечки в сосках и пупке, да замысловатая роспись по всему телу – черная, красная, зеленая. Она без тени смущения рассматривала незнакомцев, даже не думая скрыть свои прелести.

Дипак широко улыбнулся:

- Моя помощница. Хариша.

Тарсянин бросил на женщину пристальный взгляд. Меднокожая чуть пухловата, карие глаза, тяжелые черные волосы скручены в тугую косу, опускаются ниже спины. Груди небольшие, с ровными темными сосками. Марх перевел взгляд на старого знакомого:

- С цветами ладит?

- Лучше чем со мной. Помогает мне в очищении от скверны, а растения просто боготворит.

За холмом-хижиной раскинулась широкая сандаловая роща. Дипак угостил путников травяным чаем, кашей из семян, медом, цветочным вареньем, миндалем и бананами.

- Я бы попотчевал вас своими особыми блюдами, - бородач капнул в чашу с миндальной мукой масла, скатал шарик и отправил в рот. – Вот только боюсь, с непривычки живот сведет.

- Благодарствуем за мед-бананы, Дипак, – тарсянин расстегнул ремень, бугристый живот округлился. – Повар из тебя отменный. Даже мяса не хочется.

- Мясо… - цветочник отхлебнул зеленый вяжущий чай. – Уже лет пять не ем. Первые пять лет посвящения не мог без жареного, вареного, вяленого – да хоть сырого, окорока. Следующие пять – изредка. А сейчас вот так – не ем. А куда путь держишь – неужель опять осмелился пойти по Ен-Гарди?

- До озерца прогуляться решил, от грехов отмыться.

Дипак пригладил усищи:

- Жизнь твоя, отговаривать не стану. Идите на север до Великой Дороги. По нему дойдете до стены, огораживающей дорогу от бедных земель. Вы за стену юркайте и шагайте на восток-север-восток. Коли живы останетесь, оттуда на юг… С небольшой восточной тенью. Обратно на дорожку и выйдете.

Сабельщик ударил по коленям:

- Тогда уж и отправимся.

- Переночуйте, а там и отправитесь. Не у меня конечно, во дворике, - цветовод похотливо взглянул на женщину. - У меня жена молодая.

- И сколько она твоя жена?

- Да уж лет десять. Или тринадцать.

Утром Дипак с Харишей забили обоз финиками, вялеными бананами, миндальной мукой, маслом, курагой, изюмом и пряностями. Бангхиллец вручил Марху замысловатый круглый предмет:

- Компасом ты пользоваться умеешь. Еды должно хватить. Хочу предупредить, - Дипак погладил каурого низенького тяжеловеса по стриженой гриве, - чашу Светлых Ликов охраняют магуры.

Авенир, разглядывающий цветы, встрепенулся. Магуры – змееподобные существа размером с борзую. По спине вьется жесткая щетина, на носу и хвосте – по закрученному рогу. Задние лапы крупнее передних с длинными мощными пальцами и голенями. Магуры редко бегают на всех четырех, передние лапы используют, чтобы ползать по деревьям – второй и третий пальцы венчают длинные загнутые когти-бритвы. В треугольной пасти – по четыре ряда острых зазубренных клыков. Зрение у тварей неважное, бесцветное, но нюх… Они ощущают движение воздуха всем телом, ловят мельчайшие запахи. Собаки по сравнению с ними – безносые уроды. Лучше всего они чуют кровь. Хоть и всеядны, а свежая плоть – лучшее блюдо на трапезе. Что еще страшнее – они не убивают сразу. Сначала окружают в плотное кольцо и медленно наступают, пугая жертву, затем рыскают вокруг, проносясь мимо и нанося мелкие царапины. Обезумев от крови, бросаются, кусают, вгрызаются в плоть – жертва умирает долго, видя свое разорванное тело - слюна этих тварей притупляет боль и не дает сознанию отключиться.

- Магуры? Как мы пройдем через них? – чаровник побледнел.

- Не промочи портки, акудник, - огрызнулся Марх. - У меня есть отличный план, но сначала надо до них доползти.

- Маах’елус, оставь мне парня на три дня.

- Вернешь? – с сомнением покосился тарсянин.

- Обоз твой прибудет к стене через неделю, не раньше, - заверил Дипак. – Я покажу ему некоторые растения, обучу нужным в пути рецептам. После дам коня и он тебя догонит.

- Конь то догонит, - согласился Марх. – А вот волхву любая гусеница фору даст.

Дорога, о которой вещал Дипак, оказалась широкой гладкой черной полосой. Марх для интереса достал тесак, рубанул, с досадой пощупал внушительную зазубрину. На пути не осталось и щербинки. Благо, каурый подкован, не разобьет копыта об этот камень. Странно – вокруг рощицы, травяники и поляны – а поверхность черная, блестящая, ни пылинки, ни травинки, ни лошадиной кучи.

«Будто с щелоком моют».

Первый день прошел как нож под точилом. Второй день обещал быть таким же спокойным. На дороге не парило, гнус не приставал, ощущалась необычная бодрость и сила.

«Надо же, как после Дипаковых харчей распирает. Тоже от мяса заречься?».

Не успел Марх додумать мысль, как солома на обочине зашевелилась. Из ворохов выскочило десятка два мужчин. Заросшие, невысокие, грязные сосульки свисают с голов, глаза бешено горят, лица и ноги разрисованы белой известью. Заскорузлые ладони сжимают небольшие луки, плевательные трубки и блестящие синими искорками швыряльные звезды. Трое выскочили на дорогу, принялись совать в морду копья с острыми каменными наконечниками.

Сабельщик потянул узду.

«Порезать бы, но Пармена могут задеть. Что ж, прикинемся мирными торгашами».

- Слезай!

Из рощи вышел ухмыляющийся бритый детина. Глаза налиты кровью, в ухе золотая серьга. Застежки серо-зеленого жилета сделаны из сапфиров, шаровары подвязаны красным шелковым поясом. Здоровяк подошел к спешившемуся Марху, с размаху двинул в лицо кулаком. Тарсянин распластался на черном полотне, из расквашенного носа хлынула кровь.

- Я же слез!

- Долго! – разбойник врезал ногой под дых, повернулся к ораве. – Обыскать телегу, а я пока с этим закончу.

Сколько его били и как притащили сюда, сабельщик не помнил. Он очнулся в темноте. Душно, вонь невыносимая. Во рту солоно, глаза не открываются, тело ломит. Попытался встать и ударился затылком о решетку. Охнув, присел, связанные руки принялись ощупывать ребра. Целы - калечить разбойники не собирались.

- Очнулся?

- Где я?

- Ты в Чашах Азмодая, сынок, - голос поскрипывал и дрожал, его обладатель не иначе, как старик. «Или замученный пленник». Марх спохватился:

- Пармен!

- Другу твоему повезло, - невольник закашлялся. – Отправят в халифат. Владычица хорошо содержит своих уродов. Только и знают, что жрать да сношаться. Хочет вывести новую породу. Вяжет их с лошадьми, козами, собаками, между собой – и это только то, что известно. А какие прелести у нее в подземелье обитают!!! Повезло твоему другу – он мужчина, а мужчине какая разница, какие ворота брать тараном? Неместный сам?

- Угу, - тарсянин с горечью обнаружил, что всю одежду – а значит, и оружие, с него сняли. Ноги тоже связаны. Можно высвободится, но как сорвать решетку?

- У нас водится поговорка: «Нет ничего лучше, чем есть мясо, скакать на мясе и втыкать мясо в мясо». Ты ее поймешь. Женщин здесь нет – их или отправляют в свои гаремы надзиратели, или приносят в жертву. Приходится довольствоваться друг другом. В темноте и не отличишь от бордельной шлюхи.

Загремели ключи, дверь темницы распахнулась и вошел разбойник с двумя невольниками. Те отперли решетку и вытащили Марха. Тарсянин стонал и бормотал что-то невнятное. Его кинули на рогожу и поволокли по узенькому коридору. Каменный пол гладок, видать хорошо отполировался голыми пятками за долгие годы.

В кузне было жарко, чадно, тускло горели лампады, да в горниле зловеще алели угли. Невольники уложили его на дыбу, примотали руки и ноги к штырям. Подошел обливающийся потом толстяк. Невысокий, лысый, из-за щек не видно шеи, лицо изуродовано длинным шрамом от брови до подбородка – вместо глаза повязка, одной ноздри нет, раздробленная челюсть срослась неровно, оставив посередине глубокую впадину. Руки у детины здоровые, мышцы скрыты под слоем жира. Кузнец наложил ошейник, щипцами вставил в отверстие искрящийся бронзовый брусок, одним ударом расплющил. Наученные помощники плеснули на раскаленный металл вонючей жижей. Дыхание перехватило, сердце встрепенулось. Такие же кандалы с короткой цепью легли на руки и ноги.

Его с остальными невольниками усадили в деревянную коробищу, рабы у гигантских шестерней вжались в упряжь. Медленно поворотились черные от масла кругляки. Медленно, шатаясь, короб оторвался от земли и поехал вбок, а затем вниз по железным рельсам. Марх посмотрел вниз и закатил глаза – выпади он, или сорвись с троса кабина, эта поездка станет путем в преисподнюю. Это была первая чаша Азмодая. Широкая, на два поприща, а уж глубина на все четыре. К низу сужалась, края выщерблены и похожи на громадные – в три человеческих роста – ступени.

Невольники – голые, в кандалах – кишели в яме как муравьи в разворошенном муравейнике. Одни пилили камень, другие долбили породу киркой, извлекая драгоценную руду и камни. Третьи сортировали, грузили добычу на тачки и толкали к разным подъемникам. Надсмотрщики, в прибитых чалмах, цветных шароварах и мягких туфлях покрикивали на рабов, взмахивали черными плетями.

«Где-то среди них и тот, который меня встретил».

Кабина стукнулась о каменную поверхность – Марх от неожиданности и, больше от усталости, потерял равновесие, больно ушиб колено. Перегородку отворили, выйдя, тарсянин увидел знакомого детину. На поясе болтался Кото – сердце сабельщика сжалось от боли. Бритоголовый довольно ухмыльнулся, что-то гаркнул. Невольники разбежались, остался стоять Марх и еще четверо вновь прибывших. Здоровяк злорадствуя выхватил черный ятаган, повертел, подкинул, со свистом ударил по куску мрамора – тот раскрошился, будто известь. Сабельщик смиренно опустил голову, но про себя пообещал отомстить.

«Как только обагришь ятаган кровью, станешь одержимым. А уж одержимого-то я одолею, не впервой».

Надсмотрщику, однако, хватило вида поникшего невольника. Он больно ударил Марха в подбородок тупым концом плети, что-то проорал. Показал на выкрашенную в синий тачку, затем на пещеру с синим и желтым щитами в вершине арки, потом в сторону подъемника с такого же цвета эмблемой.

Несколько часов он толкал тачку с камнями. В пещере работали ещё семеро рабов – двое белых, двое черных, как смоль, и трое, как вареные раки. Черные грузили камни на его телегу, остальные – на желтые. Хоть его копателей и было меньше, синяя тачка мелькала от пещеры до подъемника чаще, чем желтая. Солнце ощутимо жгло плечи, глотка забилась пылью, глаза щипало, а ладони чесались – к концу дня вздуются волдыри, лоскутами полезет кожа. Только Марх подумал о том, что нужно бы прерваться, отдохнуть в прохладной шахте, как раздался протяжный низкий трубный зов. Невольники остановились, каждый полез по пещерам. Сабельщик благоразумно пошел к своей. Проходя мимо детины, болтающего с другим надсмотрщиком, услышал одобрительное хмыканье. Сухо щелкнуло и по месту, что ниже спины, но выше ноги, укусил хлыст, мужчины заржали. Тарсянин беззвучно выдохнул и быстро посеменил в пещеру.

Внутри уже отдыхали. Невесть откуда взявшийся полноватый юноша в льняной тунике разливал в пиалы зеленоватое варево, каждому вручил мех с козьим молоком. Марх взял свою чашу. Вяжущее, солоноватое на вкус – но не противное, хотя запах не ахти. Молоко пил жадно, кадык дергался, на землю не упало ни капли. Парень терпеливо дождался, собрал посуду в плетеную корзину. Появился другой, такой же полноватый, только в синей робе с желтыми черепами. Он вытащил из тюка повязки, мази, травы, большой мех.

«Вектир».

Целитель обработал руки и стопы сабельщика, полил плечи и голову желтоватой вонючей жидкостью из меха – саднить и жечь перестало. На лицо надел повязку – легкие раздулись по-новому, жадно, воздух наполнился ароматами трав и свежестью. Железо покрыл мазью – ошейник и кандалы будто потеряли вес, перестали жечь кожу. Лекарь занялся остальными.

- Привыкнешь.

Черный, как уголь, мускулистый раб повел плечами.

- Сильный. Без ворожбы так телегу таскать. Только делай меньше.

Марх молчал, обдумывая, как сбежать. Второй чернокожий улегся на рогожу:

- Я – Керайи, он, – мужчина указал на соратника – Чачарбато. Зови хоть Чачар, хоть Бато. Мы – иоппийцы, сильнейшие из своего племени. Ты вынес трехдневную меру руды. Ило, смотрящий, будет доволен и даже даст нам мяса на ужин.

- Он отобрал мой обоз с товарами и оружие, - сабельщик разминал натруженные ноги.

- Говорят, что в Чаши Азмодая попадают только те, кто того заслужил, - низкий светлолицый мужчина с водянистыми тусклыми глазами потянулся. – Мы с другом были опричниками в землях Дольснеи. Однажды загнали парня, хотели порубить да идти миловать его молодую жену.

- Ты что, всем это будешь вещать? – второй, с красной шелушащейся кожей и заскорузлыми ладонями зло сверкнул черными глазами. – Всё в грехах каешься?

- И буду каяться, - вздохнул мужик. – Что деньги да брага с совестью делают – ни в жисть больше.

Он повернулся к Марху, продолжил:

- Находят нас двое – один здоровенный витязь, с булавой, в шеломе и доброй каштановой бородой. Он Гонте голову смял – та лопнула, как перезрелый кабачок. Второй – акудник, у него посох волшебный и во главе синий камень сияет. Молодой, но могучий. Только руку протянул – и мы здесь. Уже годков то… Три минуло, али больше.

- Смотри веселей, - второй оскалился, - зато похудел, пить бросил, поклоны богам бьешь. Прямо святой стал. Вот как по воздуху научишься ходить и унесешь меня отсюда.

«Не терял времени акудник» - тарсянин разомлел, в прохладной шахте после пыльного зноя тянуло поспать.

- А вектиры и кормильцы откуда? - Марх зевнул. – Тоже рабы, или…

- Рабы. – Чачар сложил кисть в круг и ткнул в неё большим пальцем. – С особой милостью у некоторых надсмотрщиков. Здесь не только девиц в жёны берут.

Воздух наполнился пронзительным воплем. Марха охватил животный страх, он, словно потеряв рассудок, заметался по шахте, ощупывал стены, неведомый страх выгнал его из шахты. По тропам бегали обезумевшие рабы и надсмотрщики, сталкивались, падали с высоких ступеней, разбивали носы, ломали кости. Всех объял ужас: люди кричали, раздирали лица, бились о камни. Задрожали мелкие камушки, пыль поднялась столбом, жаркий, невесть откуда взявшийся ветер дул в лицо, забивал нос и глаза песком.

Люди застыли, уставившись на дно Чаши – гладкая алодь в сотню шагов шириной треснула, плиты разорвало, из недр вылез человек. Гладкая кожа блестит, чернее эбенового дерева, полыхают красным глаза-щелочки, молочная тугая коса с вплетенными лезвиями спадает до лодыжек. Из одежды на существе лишь белесый опоясок – плеть без ручки. В руке незнакомец держит золотой посох в виде обвивающего дерево змея - полоз зрит с верхушки жезла, застыв с раскрытой пастью.

- Кингу! Пэрушу!

Марх посмотрел на выбежавших Керайи и Чачарбато:

- Что?

- Это древний полководец, - лихорадочно выпалил Чачар. – Он водил войска темной богини Тиамат против её сына Мардука. Его пятиглавая плеть – скорпия – выпивает жизнь человека. Кингу питается железом, и человеческое оружие ему безвредно.

Кингу словно услышал эти слова, поднял руку с жезлом. Марх ощутил тепло, взглянул на руки, посмотрел на рабов. Ошейники, кандалы и цепи засветились и желтыми ручьями потекли к беловолосому демону. Один из надсмотрщиков бросился на освободителя, разматывая кнут. Сухо щелкнуло. Смотритель висел над землей, тело насквозь пробило пять хвостов, на концах блестели красным ромбики обсидиана. Пронзенный не успел даже вскрикнуть, щеки ввалились, кожа посерела и растрескалась, ссыпалась хлопьями, обнажая обескровленные мышцы.

Временное затишье взорвалось новой волной. Освобождённые, но обезумевшие от страха рабы бежали, сбивались в толпы, давили друг друга. Лишенные железной опоры подъемники лавиной срывались с гигантских ступеней, оставляя за собой кровававое месиво.

Марха, несмотря на боевую выдержку, лихорадило – в сознании помутнело, молотом бухало сердце, ноги порывались сорваться с места, а глаза застилала пелена, в которой ему причудился белый светящийся шар.

Щеки обожгло. Авенир что-то орал и хлестал наотмашь. Сабельщик схватил руку:

- Ты откуда?

- Во сне увидел! Валим отсюда, пока живы.

Авенир принялся создавать воздушную сферу.

- Мой ятаган! И Пармена забрали!

- Знаю, не пропадет.

- Стой!

Волхв прекратил творить заклинание:

- Что?

- Троих еще надо забрать, вытянешь?

Авенир затряс кулаками, вздохнул:

- Показывай, авось сдюжу.

Глава 24. Белая

«Лилит!»

«Лилит!»

«Лилит!»

Она открыла глаза. Темная пещера в глубине гор долгие десятки веков оставалась нетронутой. Все так же мерцает желтым огоньком сфера, парящая под усеянным каменными зубами сводом. Все такое же зеленоватое озерцо – свежее, холодное, глубокое. Где-то там в черноте сильное течение… И жизнь.

Сердце забилось, разгоняя застывшую кровь. Легкие сжались, выдыхая то, что сотни лет назад было ее последним вздохом. В пространство взвилось облако колючей злой пыли. Да, её тело покрылось песчинками и мелом, под воздействием влаги известь окаменела, заточив Лилит в известковый панцирь. Во рту пересохло, застывшие связки двигались с трудом - вместо некогда прекрасного голоса она услышала лишь жестяной шепот:

- Зачем?

Вселенная молчала. Что-то изменилось в мире. Иначе для чего ей просыпаться? Для чего терзаться грехами прошлого? Кто-то её разбудил, не дал окончательно окаменеть, вырвал из объятий Мирового Потока, вырвал нагло и бесцеремонно. Она неуверенно поднялась, разломав оковавшие ее узы. Каменные пластинки крошились, отпадали, сдирали волоски, царапали истончившуюся кожу. Лилит вошла в воду, не ощущая холода, втянула живительную влагу. Боль пронзила живот - нутро протестовало, не желая растягиваться после стольких лет покоя. Глаза узрели расплывчатое отражение – потрескавшаяся, с темными стриями кожа, впавшие щеки, ввалившиеся потухшие зрачки, мертво смотрящие через едва разлипшие веки. Так и надо.