Первомайские подарки и салюты 4 страница

— Ишь ты, выходит, господин староста? Так ты, может быть, адрес перепутал и не сюда попал? — не выдержав, вставил я реплику.

— Нет, нет, товарищ командир аль как вас? Он ничего не перепутал... Все мы до вас с просьбой, что­бы нас с собой взяли... А старостой-то его за бороду назначили, так что он не виноватый. Всех нас тогда на собрание сгоняли. И при всех на него офицер не­мецкий указал пальцем и сказал: «Вот этот в старо­сты бородой вышел», — вот так назначили. А у меня муж в Красной Армии, и я за него ручаюсь... — пояс­нила женщина.

— Он к немцу докладывать не пойдет. А только мы так решили: ежели крушения близ деревни не бу­дет, то до уборки жита подержаться, а там в лес... Ну, а вы тут такое понаделали на глазах у всей де­ревни, что уж и дальше некуда, — пояснил второй крестьянин,

— Теперь нам ждать нечего. А старосту ежели поймают фашисты, они яму бороду вместе с головой отрежут, — добавил третий.

— Отрезать могут тые и эти. Мое дело теперь труба. Хоть в воду, — уточнил староста.

— Тогда надо в лес. Зачем же в воду? — посове­товал Дубов.

— А как, всем? Али оставить кого в деревне-то для связи с немцами?.. А то в лясу-то тоже за ворот­ник возьмете да станете допытываться: сколько, мол, их приезжало и зачем? Чи были у них пушки? Ста роста, мол, и должен знать...

— Н-да,— поддакнул Павел Семенович.

— Это тоже верно. Ну ты как? Или мне поруча­ешь?—спросил я у Дубова.

— Решай сам, — ответил он охотно.

— Ну коли так, то всем в лес. В деревне одну семью оставьте, что половчее и понадежнее. У нас возьмите тяжело раненного из охраны поезда и оставь­те в этой семье. Пусть ухаживают по-настоящему. А придут немцы, передадут и скажут, что у партизан выкрали.

— Вот это нумер! — не выдержав, заметил наш Митрич.

— Этак-то ладно будет. Глядишь, и постройки па­лить не станут. Ну, давайте побыстрее, а то, гляди, и немец скоро нагрянет.

— Пойди, Митрич, в санчасть и скажи, чтобы вы­дали. Да пусть врач перевяжет хорошенько.

Три мужика и женщина направились в санчасть. Девушка и парень не уходили.

— Я не пойду. Мой год в армию призван, так что прошу зачислить и определить куда ни на есть... — заявил парень.

— А я убила полицая тяпкой и стрелять умею, прошу принять партизанкой, — добавила девушка.

— Давайте мне их, товарищ командир... А то ору­жие теперь есть, а людей у меня маловато... — заявил Рыжик.

* * *

Несколько дней назад, в лесу, где производились немцами лесозаготовки, я набросал схему нашего дальнейшего движения и, наметив сборный пункт далеко впереди, разослал группы подрывников в раз­личные пункты железнодорожной сети. Одна группа пошла на линию Лида — Богданов Садовский дол­жен был вернуться назад к месту нашего перехода. Соломонову поручалось организовать крушение поез­да между станциями Радошковичи и Беларусь, две группы были направлены на линию Молодечно— Богданов.

Намеченный пункт встречи на этот раз был выбран неудачно. Обозначенного на карте шоссе в действи­тельности не оказалось. Проложенный когда-то через болото деревянный настил засосало илом, а сверху все заросло травой и мохом. Только опытный глаз мог угадать в заболоченной грязной просеке исчезнувшую шоссейную дорогу. Но делать было нечего: пришлось, тщательно сверившись с картой, выставить опознава­тельные знаки и ждать, волнуясь за участь людей, которым грозила опасность отрыва от отряда, Как и куда будут они пробираться, если отобьются от нас? Какая участь ждет маленькую кучку людей, затерян­ных среди придавленных «новым порядком», набитых карателями деревень и незнакомых глухих лесов? Мысли об этом не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Однако к вечеру 17 июня две группы благопо­лучноприбыли на сборный пункт. Подрывники рапор­товали о своих успехах. Особенно хорошо развернул­ся на просторе Садовский.

Филипп Яковлевич долго колебался, прежде чем вышел в лес партизанить, но, уж раз выйдя, отдался работе всем существом. Выдержанный, смелый, рас­четливый, он действовал со спокойной мужицкой хит­рецой. Забота о своих людях была у него на первом плане. «Лошадь не корми, она и то не повезет, а чело­век, чай, не лошадь», — говорил он. И, глядишь, то лишнюю буханку хлеба расстарается для ребят, а то так и пару-другую штанов прихватит, заговорив зубы завхозу. «Что ж, я их голых, что ль, поведу, чай, они люди». Взрывчатка и арматура у него всегда были заранее приготовлены, подогнаны, тщательно уложены. Зато и вид у Садовского и его ребят был всегда подтянутый, веселый.

Поезд, подорванный пятеркой Садовского, шел из Молодечно в Минск с живой силой и на большой ско­рости. Полотно было заминировано так удачно, что бо­лее половины состава разбилось вирах, а светлая ночь давала возможность точно установить размеры катастрофы. Однако отходить предстояло по открытой местности, и эта же светлая ночь могла погубить под­рывников, Поэтому Садовский отослал своих ребят в лес, — всех, кроме Терешкова, который никак не шел прочь. Затаились метрах в семидесяти от линии. Язычки пламени кое-где пробивались сквозь обломки вагонов, и ночной ветерок нес в сторону наблюдав­ших запах дыма и гари. Только через добрый десяток минут уцелевшие фашисты опомнились и начали бес­порядочный обстрел местности. Тогда Садовский и Терешков отползли на близлежащую высотку и оттуда, из мелкого кустарника, продолжали наблюдение вплоть до восхода солнца, когда на место крушения прибыли два санитарных поезда: один — из Минска, другой — из Молодечно. Тут, наблюдая, как гитлеров­цы грузили в поезда раненых и убитых, товарищи на­считали свыше трехсот человек, выведенных из строя силами одной пятерки.

Ночью на пути к условленному месту встречи Са­довский с ребятами слышали сильный взрыв в стороне Радошковичей. Очевидно, Соломонов со своей группой также выполнил свою задачу и с часу на час должен был прибыть к нам. Я даже высылал людей ему на­встречу, чтобы он не миновал как-нибудь нашу просе­ку, но тщетно: Соломонова не было. Тем временем наше положение усложнилось.

Произошел весьма неприятный и даже позорный для нас случай. Один мужичок из ближайшей дерев­ни якобы сообщил моему командиру хозотделения некоему Сыско, что неподалеку в лесу скрывается группа командиров: их было будто бы двенадцать че­ловек — все молодые, здоровые, одеты хорошо, воору­жены автоматами и хотели связаться с каким-нибудь большим партизанским отрядом. И вот Сыско стал настойчиво просить, чтобы я пустил его связаться с этими командирами. Я запретил, объяснив, что такой группе незачем искать отряд партизан, они сами его прекрасно организуют, Но Сыско не унимался. Полу­чив отказ у меня, он начал уговаривать Брынского. Через несколько минут подошел Антон Петрович и стал убеждать меня, что Сыско прав и следовало бы удовлетворить его просьбу.

И вот тут-то я проявил недопустимую для коман­дира уступчивость. Чорт его знает, почему я это сде­лал: то ли от усталости, то ли от беспокойства за от­бившиеся группы — голова была занята не тем, — только я отпустил Сыско и с ним еще одного бойца. При этом я все же предупредил его, что захо­дить им в деревню обоим категорически запрещаю. Второй из них должен быть наблюдателем на опушке леса. В случае провокации он прикроет отход Сыско из деревни. Меня заверили, что это будет выполнено в точности. Сыско пришел в наш отряд из Чашников. Его знал хорошо Соломонов. Он был у нас вне вся­ких подозрений.

К той поре, когда отпущенным в деревню надо было бы возвращаться, с той стороны послышались хлопки винтовочных выстрелов, и мы поняли, что на­ши разведчики нарвались на полицейскую засаду. Под вечер наши ребята встретили местного лесника, и он им рассказал, что двое партизан попались полиции в соседней деревне, один был убит наповал, другой сдался живым. По описанию лесника, сдавшимся в плен был Сыско.

Я всегда считал, что трус— это предатель в потен­ции, и не только потому, что он оставляет товарищей в бою, а потому, что может допустить взять себя в плен живым. А там, под пыткой, перенести которую не всякому храбрецу под силу, слабый человек пока­жет все, что угодно. Ясно было, что Сыско попался на провокацию и теперь в гестапо, может быть, уже вы­давал место нашей стоянки. Кроме того, я узнал от одного бойца хозотделения, что разговор мужика о группе командиров происходил не с Сыско, а с одним из бойцов его отделения, о чем сам Сыско узнал от этого бойца позже. Таким образом, этот человек обма­нул меня и Брынского. К тому же, как мы потом установили, Сыско не выполнил моего приказания оставить посланного с ним бойца на опушке леса. Не за тем ли, чтобы перейти на сторону гитле­ровцев?

Надо было сниматься и уходить немедленно, но как же можно было уйти, бросив на произвол судьбы отставшие группы подрывников? Ведь они могли по нашим же опознавательным знакам прийти прямо в лапы карателей, Оставив наблюдателя на месте сто­янки, мы перенесли ее на три километра в сторону и, тщательно приготовившись к обороне, стали ждать. В ночь с 17 на 18 июня никто в отряде не сомкнул глаз.

Следующий день прошел в напряженном ожида­нии, а к ночи появилась одна из отставших групп, с успехом выполнившая свое задание. Теперь не было только пятерки Соломонова. Мы записали на свой счет девятнадцатый пущенный под откос эшелон врага. Но радость наша была омрачена: командир группы сообщил, что в одном из местечек, мимо которых он проходил со своими • подрывниками, была захвачена полицией пятерка партизан. Двоих из них, оставшихся в живых, каратели взяли в гестапо. Что это были за люди, нашим подрывникам установить не удалось, но местечко это было на пути возвращения Соломонова, и все мы про себя подумали, что это были наши друзья. Я решил, что Соломонова и его отважных товарищей уже нет в живых. И мы все крепко горевали.

С тяжелым сердцем я приказал сниматься — ждать нам было больше некого.

В полученной в это время радиограмме из Москвы нас предупреждали, что при дальнейшем отклонении отряда на запад радиосвязь с Москвой может стать ненадежной. Намеченное нами место для базирования отряда в новом районе — озеро Выгоновское — нахо­дилось почти на двести километров западнее этих мест. К тому же приходилось учитывать и то, что произошло: если Сыско — предатель и, находясь в Отряде, добывал нужные сведения для врага, то он мог как-то разузнать о конечном пункте нашего перехода. Поэтому я решил изменить наш дальнейший маршрут.

Конечным пунктом для базирования отряда было намечено озеро Червонное Житковичевского района Полесской области.

Случай на Суле

Двое суток мы шли по лесам Налибокской пущи, отмахиваясь от преследовавших нас бесчисленных стай мошкары и комаров ветками березы. Это была живописная дикая природа тайги, почти не тронутой человеком. Местность была сухая и слегка холми­стая. Огромные деревья жили здесь до конца своих дней и умирали естественной смертью, если не стано­вились жертвой урагана или грозы. Наблюдая эти места, прекрасные для базирования крупного парти­занского соединения, я был доволен тем, что по раз­работанному нами плану сюда должен перебазиро­ваться Щербина с частью своих людей, Наши наметки оказались правильными.

Новички, принявшие на свои плечи часть нашего груза, позволили отряду итти быстрее. Только одна пятерка, в которой находился Седельников, все время тащилась в хвосте и замедляла движение остальных.

Мне было жаль терять Седельникова. Инженер- механик по образованию, он мог быть очень полезен в диверсионных операциях на железных дорогах. На привалах я присматривался к нему. Культурный, ис­ключительно живой, но всегда выдержанный, с разме­ренными движениями, он умел располагать к себе людей. Из него получился бы неплохой командир, Я знал, что он был призван в армию в июле 1941 го­да, участвовал в нескольких крупных сражениях в качестве рядового бойца-автоматчика.

Пропустив мимо себя отряд, я подошел к Седельникову, чтобы поговорить с ним откровенно.

— Ну, инженер, как шагается? — спросил я его.

Стараюсь не отставать, товарищ командир,— ответил он бодро и невольно поморщился, ступая на больную ногу.

А что у вас с ногой? Открылась рана?

— Нет, другое.

— Что же?

— Это длинная история, товарищ командир,

— А вы расскажите. За разговором-то легче будет итти.

— Вы помните ожесточенные бои в районе Витеб­ска в сорок первом году? — спросил Седельников.

Я утвердительно кивнул головой, и он продолжал:

— Вот там я попал в плен. Горсточка автоматчи­ков, оказавшихся в окружении, отбивалась от целого батальона гитлеровцев и от их танков. Большинство погибло, часть наших, в их числе и я, оказались за колючей проволокой. В лагере военнопленных наша группа автоматчиков слилась с пленными с других участков фронта. Много там было и подозрительных лиц, явно подосланных гестапо. Они заводили разговор с наиболее простодушными бойцами на всевозможные темы семейной и боевой жизни. Устанавливали авто­биографию простаков, а затем уже как близкие зна­комые выкачивали от них все, что им известно о сво­их частях и товарищах по оружию. Так незаметно они выявляли командно-политический состав, коммунистов и комсомольцев среди пленных. Что делали гитлеров­цы с такими людьми, вы сами знаете. Я понял, что не сегодня-завтра гестаповцы от кого-нибудь все рав­но узнают, что я комсомолец и кандидат партии, и меня ждет мучительная смерть. Я решил немедленно бежать. Ну вот. Когда нас погрузили в товарные ва­гоны, забили наглухо и повезли на запад, ночью я проломал стенку, подгнившие доски плохо держались на гвоздях,— и выбросился из теплушки на ходу поез­да. При падении обо что-то сильно ударился и сломал левую ногу. Не помню, как и добрался до одного до­мика в лесу, в нескольких километрах от линии же­лезной дороги. Хозяева-поляки оказались очень хоро­шими людьми. Выдавали меня за дальнего родствен­ника, лечили. Лежал я у них с ногою в лубках неде­ли две, стал понемногу ходить. Да вот рано, видать, с постели поднялся. Хотелось поскорее пробиться к своим. Отстаю немного...

А вы знаете, что мои командиры имеют приказ

живыми отстающих не оставлять? — спросил я прямо и взглянул в лицо своему собеседнику.

— Нет, не знаю,— ответил сконфузившийся Се­дельников,

— Теперь вижу: не знаете. А мне каждую ночь до­кладывают, что вы отстаете и движение отряда из-за вас задерживается.

— Это верно, я немного задерживаю движение отряда...

— Так как же нам быть? Ведь худо будет, если вы не сможете преодолеть весь намеченный путь. Мо­жет быть, попытаться найти в деревне надежного че­ловека и оставить вас у него на время?

— Что вы, что вы, товарищ командир?! — взмо­лился Седельников.— Нет, лучше смерть, чем очутить­ся опять в лапах оккупантов. Я постараюсь переси­лить все боли, но отставать больше не стану. Даю вам слово!

Мне хотелось верить Седельникову. Этот уроженец далекого Туруханского края, потомок политического ссыльного, видимо, был вынослив и способен на лю­бой подвиг.

На третьи сутки нашего пути через Налибокскую пущу мы узнали от местных жителей, что в южной части лесов находится база крупного партизанского отряда капитана Цыганкова. Этот отряд назывался бригадой имени Сталина, был хорошо вооружен и про­водил активные операции против гитлеровцев.

Прежде не раз доводилось нам слышать:

«Куда теперь? Ноябрь... В лесу ни крова, ни про­дуктов. Впереди крещенские морозы...

В Сосновку снова сделали наскок... Людей имают, под замком в нетопленых вагонах везут в Германию на работы... Нескольких расстреляли здесь... А куда податься? На дворе январь!..»

В феврале—марте слышалось уже иное:

«В Рудне каратели споймали одного Пахома хромыша... Все парни, мужики, девчата поутекали в лес и поховались...»

Осенью это говорилось шепотом, зимой вполголо­са, по мере приближения весны — полнозвучно, а ког­да стаял снег, люди об этом стали говорить, открыто восторгаясь.

«...Хороший партизанский отряд у леса—это хозяин над деревней...— говорил нам пожилой крестьянин.— Нас реже навещают оккупанты, всякая нечисть пря­чется в кусты, дышать становится вольготнее».

Население белорусских сел и деревень в сорок вто­ром году не было таким беззащитным, как с первых дней прихода оккупантов. Кому опасность угрожала, выходили в лес под защиту партизан, многие начи­нали борьбу с оружием в руках.

Население Налибокской пущи понимало это и го­ворило с достоинством о своей Сталинской бригаде.

У нас не было времени да и особой необходимо­сти устанавливать связь с этой бригадой. Кроме то­го, это могло навести на наш след карателей. Если здесь были активно действующие партизаны, то где- нибудь поблизости должны были быть и карательные отряды, стремившиеся ограничить действия партизан, локализовать их, не выпускать из района базирова­ния. Это мы знали хорошо по собственному опыту. А при выходе из Налибокской пущи нам предстояло пройти примерно около тридцати километров безлес­ного пространства, за которым снова начинались большие Столпецкие леса.

Темного времени в течение суток было не больше пяти часов, поэтому переход этот мы должны были совершить с большим напряжением Было решено выйти из леса засветло. Но тут у нас снова возникло осложнение. Посланная в деревню за продуктами пя­терка бойцов, во главе с воентехником Сивухой, при­ставшим к нам в числе тройки в районе нашей старой границы, задержалась и явилась с опозданием на со­рок минут.

Я объявил перед строем строгий выговор с преду­преждением недисциплинированному воентехнику Си­вухе, возглавлявшему эту группу. Однако факт со­вершился. Оставаться на дневку вблизи населенного пункта, после того как наши люди показались в де­ревне, было весьма рискованно.

Мы выходили с большим опозданием. Но если бы даже мы вышли вовремя, нам пришлось бы итти очень быстро, чтобы за ночь успеть переправиться через реку Сулу и на рассвете укрыться в лесу. Теперь же мы, построившись, по обыкновению, цепочкой, едва не бежали, Я шел впереди. Брынский—замыкающим. Ночь была светлая, поле серело в легком сумраке. То­пот многих ног гулко раздавался на шоссе. Нервы у всех были напряжены до крайности прислушиваясь к дыханию бегущих, я подумал о том, что надо бы дать им передохнуть и перекурить, но поле было ров­ное, ни кустика, ни канавки. Слева затемнела неболь­шая лощинка. Я скомандовал по цепочке, и люди ускорили бег. Сворачивая за мной в лощинку, они с бегу падали на землю и принимались жадно курить, уткнувшись лицом в землю и пряча в ладонях огонь­ки цыгарок.

Пока бойцы отдыхали, я с ординарцем поднялся на небольшую высотку и оглядел местность, На во­стоке чуть брезжило, в воздухе поднялось легкое вея­ние, предвещая скорый рассвет. Впереди виднелась небольшая полоска кустарника, за ней лентой вилась Сула, а на том берегу темнели леса Мы были почти у цели. Я вернулся к отряду и негромко скомандовал подъем.

Не успели мы отойти от лощинки и полкилометра, как за нашей спиной раздалось несколько винтовоч­ных выстрелов. Нам не оставалось ничего другого, как ускорить шаги. Я повел людей кустарниками ря­дом с шоссейной дорогой. Влево от нас на обрыве к рекемелькнул небольшой костер Я решил было обой­ти его слева. Но от костра снова захлопали винто­вочные выстрелы, и трассирующие пули протянули цветные ленты в предрассветном сумраке. Стреляли не по нас, а только в ту сторону, куда мы двига­лись.

Большой деревянный дом, построенный фасадом к дороге, остался у нас справа, Мы прошли едва линевплотную у задней его стены, и я сильно опасался, wo оттуда нас обстреляют, но и тут все обошлось. Как мы узнали потом, этот дом до отказа был запол­нен карателями, но они после первых предупреди­тельных выстрелов, должно быть, еще не успели под­готовиться к бою.

Мы пересекли кустарник, впереди снова оказался костер. У меня были считанные секунды, чтобы при­нять решение. Сзади на высотке — гитлеровцы, слева — засада, впереди — река, отходить некуда, и я тихо, без выстрелов, повел бойцов к реке. Неизвестные лю­ди у костра забегали, засуетились. Их было немного, и, видя, как мы один за другим молча выныривали из мрака, они растерялись, не решаясь открыть огонь: видимо, опасались нарваться на многочисленного про­тивника. Однако едва замыкающий миновал костер, как вслед нам застучали винтовки и автоматы. Я скомандовал: «За мной!», свернул вдоль берега и повел людей под прикрытием перелеска. Огонь врага был неприцельным, и пули шли вслепую, никого из нас не задевая. Внезапно я услышал нервный выкрик: «За мной!», топот ног, шлепанье и плеск воды у се­бя за спиной. Я оглянулся и... о ужас! За мной сле­довало только два отделения — Александра Шлыко­ва и лейтенанта Перевышко. Остальные бойцы бес­порядочно прыгали в воду и барахтались в ней, осыпаемые градом пуль. Заря уже полыхала в пол­неба.

Это был не отход, а бегство. Может, и я, если бы не было свиста пуль, проявил больше командирской распорядительности — выбежал бы вперед и остано­вил людей, поддавшихся панике, В бою, под огнем, мысль работает с неимоверной быстротой. Там часто не бывает времени для обдумывания принимаемых решений. Но эти условия одинаковы для той и дру­гой стороны. При одинаковом соотношении сил выиг­рывает тот, у кого крепче нервы, у кого четче мысль.

Я выругался сквозь зубы, но изменить ничего не мог.

Достигнув противоположного берега, люди бежали прямо под кинжальным огнем противника к лесу. Я повел свою группу выше по реке, нашел переправу из жердочек и, перебравшись на другой берег, послал бойца в лесок, куда убежали наши бойцы, чтобы найтии вывести их нам вслед, вверх по Суле. Оглядывая местность и прикидывая, куда укрыться, я заметил какое-то движение в кустах: там оказались люди, во­семнадцать наших бойцов, и среди них шестерка фу­ражиров, благодаря которой мы потеряли решающие сорок минут времени. Я приказал им следовать за нами.

Обойдя деревушку, приютившуюся на берегу, мы углубились в лес. Со мной теперь находилось не боль­ше половины бойцов отряда. Мы прошли вверх по Су­ле около трех-четырех километров, Река дальше раз­делялась на три рукава. Уходить отсюда было нельзя, потому что люди, в случае их обнаружения, дойдя до этого разветвления, не знали бы, по какому прито­ку им следовать. Было уже совсем светло. Справа и слева в деревнях раздавались отдельные выстрелы. Это встревоженные стрельбой полицейские давали о себе знать, опасаясь прихода партизан в их деревни. Пришлось замаскироваться с оставшимися людьми в редком кустарнике и ждать вечера.

Я чувствовал себя отвратительно. Мы прошли бо­лее трехсот километров, ускользая от встречи и сты­чек с противником, охраняя драгоценные боевые сред­ства, уложенные в наших рюкзаках. И вот, достаточ­но было какому-то паникеру крикнуть: «За мной!» и прыгнуть в воду, чтобы погубить людей, с таким тру­дом отобранных и обученных, потерять взрывчатку, драгоценное питание к рациям,— все!

Бойцы сгрудились поодаль, никто ко мне не под­ходил.

Вероятно, я был в этот момент страшен в охватив­шей меня ярости от так неожиданно прихлынувшего несчастья. Положение наше становилось исключитель­но тяжелым. И здесь, на грани отчаяния, я вспомнил Островского «Как закалялась сталь» и подумал, что и сегодня эта сталь испытывается на стойкость. Уме­реть никогда не поздно, пока мы дышим — надо бо­роться.

Нас могли заметить полицаи и привести карате­лей, а наши автоматы были замочены, в воде переку­паны боеприпасы. Чем нам было обороняться?

Вдруг неподалеку от себя я увидел Анатолия Седельникова. Он сидел на полусгнившем стволе когда- то сваленного бурей дерева и, сняв сапоги, растирал больную йогу. «И панике не поддался, и не отстал,— подумал я о нем с чувством командирской призна­тельности,— вот что значит фронтовая закалка».

Гитлеровцы до вечера не пришли.

Медленно спускались сумерки июньской ночи. На­до было кого-то посылать на поиски отставших. «Но кого же?—думал я.—Шлыкова? Нельзя, погорячит­ся, жизнь поставит на карту... Нет, чего тут ду­мать!» — решил я и подозвал к себе главного винов­ника всего происшедшего — воентехника Сивуху. Я приказал ему взять двух бойцов, спуститься вниз по течению реки и принять все меры к розыску людей. Воентехник, конечно, понимал, чем могло кончиться невыполнение этого приказания. Предупреждать его об этом не стоило.

Люди исчезли в наступавшей темноте. Я прива­лился к дереву и полулежа, не шевелясь, подавлен­ный думами о потерянных людях, слышал смутно, как во сне, хлопки отдельных выстрелов.

Прошло часа два. Голоса людей вернули меня к действительности. Перепачканные, осунувшиеся, мок­рые, бойцы один за другим выходили на полянку. Вс или почти все! Это была необыкновенная удача.

Я приказал людям построиться и молча повел их в глубь леса, подальше от этих опасных мест. По сторонам то тут, то там постреливали каратели, Мне не хотелось ни с кем говорить о случившемся, но, мысленно перебирая знакомые лица бойцов, я мучи­тельно старался вспомнить, кого же именно среди них нехватало. И не мог.

К утру мы вошли в северную часть Столпецких лесов. Густые заросли молодого ельника, отсутствие населенных пунктов вокруг и даже следов людей—все располагало к спокойному отдыху. Здесь, на зарос­шей лесной поляне, я остановил свой изнуренный дол­гим переходом отряд, Люди построились по отделе­ниям — подавленные и пристыженные. Я предложил Брынскому доложить о случившемся.

— Потери?

— Утонул Гинзбург с вещевым мешком и всем грузом. Как прыгнул в воду, так и пошел ко дну, как топор.

Гинзбург был из восьмерки Седельникова — инже­нер-строитель по профессии. Высокий, стройный, с рыжими усами. Я возлагал на него большие надежды.Жаль.

— Еще?

— Радистка утопила рацию. Вторая рация не дей­ствует.

— Я мельком взглянул на смущенное лицо девушки.

— Еще?

— Потеряно в реке три винтовки.

— Еще?

— Промокло и, полагаю, пришло в негодность все питание к рациям.

— Все?

— Кажется, все,— заявил Брынский.

— Но лица некоторых бойцов говорили, что чего-то еще нехватает, о чем Антон Петрович не докла­дывал.

— Ну так что же еще потеряно? Кто знает?

Ко мне подошел Шлыков и еле слышным голо­сом сообщил, что потеряли еще гитару Саши Вол­кова.

Я объявил строгий выговор перед строем замыка­ющему; бывшего у меня в это время адъютантом то­варища А. перевел в бойцы. Своим адъютантом на­значил Александра Шлыкова.

Мы тщательно проверяли батареи питания. Если в них оказывался хотя бы ничтожный процент годно­сти, сушили их на солнце, бережно укладывали. Но много, десятки килограммов этого драгоценного гру­за, который с таким трудом, опасностями, жертвами получали, несли, хранили, мы должны были выбро­сить как бесполезный хлам. Нашу последнюю рацию радисты разобрали и также сушили, и все мы с вол­нением ждали, проявит ли она какие-либо признаки жизни. Потерять последнюю рацию значило остать­ся без связи с Москвой. Тогда придется вернуться к Щербине и просить из Москвы новую радию. Через сутки легкое жужжание возвестило нам, что радио­передатчик будет работать. Можно было двигаться дальше. Но я решил попробовать послать людей на поиски утонувшей в реке рации и обратился к бой­цам с вопросом, кто согласен ночью вернуться для этого на переправу. Руки подняли почти все. Я ото­брал девять бойцов. Командиром назначил Анатолия Цыганова.

Группа вышла часов в десять, а через два часа мы услышали сильную ружейно-пулеметную стрельбу.

Стрельба доносилась оттуда, куда ушли мои бой­цы и я уже мысленно стал упрекать себя за то, что послал их.

К рассвету бойцы вернулись. Цыганов доложил, что группа наткнулась на засаду, устроенную кара­телями на месте нашей дневки в редком сосновом ку­старнике. Все дальнейшие попытки группы пробрать­ся к месту переправы не увенчались успехом.

Район был наводнен карателями.

Теперь, наученные горьким опытом, почти лишен­ные радиосвязи, мы стали вдвойне осторожными и уже не рисковали выходить на открытые места иначе, как глубокой ночью.

Однажды, когда нам предстояло пересечь неболь­шое безлесное пространство и перейти на другую сто­рону железной дороги, мы целый день, до наступле­ния сумерек, лежали на опушке леса, едва смея под­нять голову. Немецкие поезда во время движения не издавали такого грохота, как наши. Более легкие па­ровозики таскали меньшие составы, но зато на зна­чительно большей скорости. Как аккуратные, краси­вые игрушки, поезда бесшумно выныривали из синей дымки сумерек и бесшумно исчезали. В ту и в дру­гую сторону за час пробегало десять—двенадцать со­ставов. Тогда мы еще не знали, что в этих местах оккупанты чувствовали себя в полной безопасности и даже не трудились выставлять охрану; до нас на этом участке произошло всего лишь два крушения.

Нетрудно представить себе, какое чувство испыты­вали мы, наблюдая, как мчатся мимо нас фашистские варвары. Дубов, лежа возле меня, буквально скреже­тал зубами.

— Ведь это же наша земля и наша железная до­рога. Почему здесь хозяйничают фашисты?... Перед войной у нас взрывами вспарывали горные хребты и обнажали породы железной руды для ее разработки... Вот бы заложить и сюда такое количество взрывчат­ки, да так рвануть, чтобы содрогнулась земля под Берлином!.. Вы только подумайте: наша земля, наша дорога, и враг использует ее для войны с нами... Я прошу отпустить меня на линию, душу отвести. Иначе... я не знаю, что со мной будет...

Месяца через два после того, как мы обосновались в новом районе, Дубов начал проситься на операцию в район Слонима. Наши подрывники во главе с Брынским каждую ночь переворачивали поезда на линии Брест—Барановичи. Гитлеровцы вынуждены были пе­реключить поезда с живой силой и наиболее ценной техникой на магистраль Волковыск—Слоним—Бара­новичи. Нужно было нанести удар и по этой магист­рали. И удар был нанесен. За три ночи подрыв­ная группа Дубова из подразделения «отцов» пусти­ла под откос два состава с живой силой и один с са­молетами. Около двухсот пятидесяти человек убитых и раненых, тринадцать разбитых платформ с само­летами — таков был результат этой вылазки комис­сара.