Приключения макса клаузена 3 страница

...Зорге считался руководителем организации, которой пока еще не существовало. Прибыли в Японию отдельные лица. С ними следовало связаться. Организацию надле­жало создать. Для начала – сколотить ядро. Ядро обра­стет людьми. В ядро должны войти кроме Зорге Бранко Вукелич, неведомый художник Мияги, радисты Эрна и Бернгард. Разумеется, никто из них, кроме Рихарда, не имел четкого представления о предстоящей работе. Им ясна лишь общая задача: своей деятельностью защитить Советский Союз от происков империалистов. Во имя этой высокой цели они и вызвались поехать в Японию.

Рихард рассчитывал также разыскать и привлечь в группу своего старого друга Одзаки Ходзуми, вернувше­гося из Шанхая в Японию и продолжавшего сотрудни­чать в газете «Осака Асахи».

Бернгард и Эрна приехали в Токио несколько раньше Зорге. Они уже успели установить контакт с Вукеличем и должны были представить югослава Рихарду. Встреча состоялась. Зорге и Вукелич закрылись в кабинете, обме­нялись паролями.

Все наигранное, напускное сразу исчезло. Остались два коммуниста-подпольщика. Преобразилось и лицо Вукелича: сделалось твердым, одухотворенным, как в те времена, когда он выступал на студенческих митингах в Югославии, как в тот памятный день осени 1932 года, когда его приняли в члены коммунистической партии. Спрашивал Зорге. Вукелич отвечал. У него накопилось изрядное количество информации – разрозненные факты, все, что удалось добыть у словоохотливых корреспонден­тов Англии, Америки, Франции, в посольствах этих стран, в редакциях газет «Джапен таймс», «Джапен адвертайзер», издающихся в Токио, в телеграфных агентствах. Договорились, что и впредь Вукелич будет нести ответственность за сообщения о намерениях западных держав на Дальнем Востоке. Токийская ассоциация представляла благодатное поле для подобной деятельности, ее следовало использовать с наибольшим эффектом. Надлежало стать «своим человеком» во французском посольстве, сде­латься сотрудником французского агентства Гавас.

Зорге радовался, что один из флангов организации – контроль за деятельностью посольств Англии, Франции, Америки – надежно обеспечен. Здесь Вукелич был на своем месте, его работа сулила немаловажные результа­ты. У него наметан глаз на все ценное, значительное. А обобщать, создавать цельную картину международных политических отношений, ставить прогнозы – это уж де­ло Рихарда. Фотолаборатория Бранко, не вызывая подо­зрений контрразведки, могла обеспечить организацию миниатюрными фотокопиями самых различных докумен­тов, которые следовало переправлять в Китай для пере­дачи курьерам Центра.

До поездки в Японию им не доводилось встречаться. Но еще в Москве, когда решался вопрос о составе группы «Рамзай», Зорге остановил свой выбор именно на Вукеличе. Выбор не был случайностью или результатом спеш­ки. Нет, Рихард основательно изучил все, что имело отно­шение к биографии Вукелича и его подпольной деятель­ности, и перед мысленным взором возник облик мужественного человека, не способного на компромиссы с собственной совестью.

Бранко Вукелич родился в 1904 году, в семье полков­ника югославской армии. Юность его прошла в Хорватии, в городе Загребе. Здесь Бранко учился в реальной гим­назии, здесь поступил в университет. В Загребе началась его революционная работа. Сперва Бранко мечтал стать архитектором. Слушал известных архитекторов Ковачича, Эрлиха, Шена. Загребская архитектурная школа в то вре­мя считалась лучшей в Югославии. Вукелич бредил архитектурными памятниками древней Эллады, увлекался живописью, музыкой. Его музыкальным образованием ру­ководила мать, женщина мечтательная, романтичная.

Это была мрачная пора в истории Югославии. «В ко­ролевстве резко усилились репрессии, – писала либе­ральная газета «Слободна реч» 29 января 1922 года, – тюрьмы переполнены арестованными рабочими и крестья­нами... Запрещена не только компартия, но и профсоюзы». В тюрьмы было брошено до сорока тысяч коммунистов и беспартийных рабочих. В такое время трудно было за­ниматься искусством. Перед университетом проходят студенческие демонстрации. Бранко в числе организаторов таких демонстраций, распространяет коммунистические газеты «Борба» и «Млади родник». В 1924 году он всту­пает в группу студентов-марксистов. В этом же году произошел инцидент, который повлиял и на участь Вукелича. 14 сентября открылся съезд Хорватской республи­канской крестьянской партии в Загребе. Сюда приехало несколько десятков тысяч крестьян. Загреб целиком находился во власти крестьян. Газета «Слободен дом» в эти дни отмечала: «Каждое упоминание о Советском Союзе вызывало бурю восторга – непрерывно раздавались воз­гласы: «Да здравствует Советский Союз!» К крестьянам присоединились студенты Загребского университета. Сре­ди них – Бранно Вукелич. Начались аресты. Вукелич угодил в тюрьму.

Но и после того как Бранко освободили из-под ареста, слежка за ним продолжалась. Он попал в «черный» поли­цейский список. Это не испугало юношу. Однако он дол­жен был все-таки покинуть Югославию. Так советовали товарищи, так советовала мать. В Югославии начался разгул белого террора. Друзья Вукелича приглашали его бежать в Австрию. Бранко отказался. Он записал об этом периоде жизни в своей тетради: «К тому времени рево­люция в Болгарии, Германии, Италии, Австрии и Венгрии, то есть во всех странах, окружающих мою родину Юго­славию, была подавлена. Мне и моим товарищам в Юго­славии ничего не оставалось, как ждать того момента, когда полиция нас схватит. Но мы ждать не стали...»

В конце 1926 года он уезжает в Париж, поступает в Сорбоннский университет на юридический факультет. Несколько позже в Париж перебираются также мать Бранко и его младший брат Славомир, или Славко.

Во время каникул Вукелич совершает поездку в Да­нию, встречает здесь девушку Эдит, преподавательницу физкультуры, и женится на ней. Вскоре у них появляет­ся сын. Незадолго до окончания университета Бранко устраивается в электрическую компанию одного из французских акционерных обществ.

Но Вукелич не может оставаться в стороне от поли­тической жизни своей родины, от того, что творится в мире. Он устанавливает связь с ежедневной югославской газетой «Политика», шлет туда свои статьи, посвященные международному положению. Его тянет в Загреб. В Юго­славии в результате государственного переворота 6 янва­ря 1929 года установлена монархо-фашистская диктатура во главе с королем Александром I. Зверски убиты руководители коммунистической партии Джуро Джакович и Никола Хечимович, Марко Машанович и Брацан Брацанович. В Хорватии арестовано 1500 рабочих.

В это смутное, кровавое время, в августе 1931 года, Вукелич едет в Югославию, в родной Загреб.

Вукелич значится гражданином Югославии и должен отбывать воинскую повинность.

Пробыл он в казармах всего четыре месяца. Офици­ально его отчислили из-за плохого зрения. А по существу, его заподозрили в организации выступления солдат загребского гарнизона. И хотя прямых улик против Бран­ко найти не удалось, от него решили побыстрее избавить­ся. Бранко по этому поводу записал: «Мы организовали большую демонстрацию в своей воинской части и в дру­гих частях». Демонстрация против диктатуры. В то время проходили выборы в скупщину, вся Югославия пришла в движение. В Белграде состоялись студенческие мани­фестации. Студенты провозглашали: «Долой диктатуру!», «Не отдадим ни одного голоса на выборах!». Солдаты им вторили: «Долой генерала Живковича, ставленника ко­роля!»

В Париж Бранко вернулся в январе 1932 года. Он жаждал действий, настойчиво искал применения своим силам. И когда представилась возможность работать вместе с Зорге, Бранко не стал долго раздумывать.

Кем быть в Японии? В последнее время Вукелич увлекался фотоделом. И он решил стать корреспондентом французского еженедельного иллюстрированного журнала «Вю». Подписать контракт удалось легко: редакция «Вю» заду­мала посвятить номер Дальнему Востоку. От президента электрической компании он взял несколько рекоменда­тельных писем в Японию. Путем обмена рекомендатель­ными письмами с югославской газетой «Политика» он до­бился права считаться представителем этой газеты в Токио.

Психолог по натуре, рационалист в своей области, Зор­ге обладал моральной интуицией, поистине граничащей с прозорливостью: он никогда не ошибался в людях. Лю­бая ошибка могла стоить жизни, загубить все дело. У него ко всякому явлению выработался диалектический под­ход – будь то политическая ситуация или же поведение индивидуума. В работе он искал единомышленников и всякий раз находил их. Вукелич был таким единомыш­ленником.

Бранко рассказал, как он с семьей пробирался в Иоко­гаму по туристскому маршруту из Марселя через Крас­ное море, Сингапур и Шанхай. Он умолчал о том, в какое затруднительное положение попал, не рассчитав свои скромные средства: сперва поселился в самой лучшей го­стинице, а затем в меблированной квартире «Банка». В Париже его уверяли, что жизнь в Японии баснословно дешева: на десять иен в день можно с семьей прожить роскошно. Увы, действительность оказалась намного жест­че: десять иен в день комната и питание для двух человек стоили в Токио около десяти лет назад, до того как было введено эмбарго на золото.

Но Рихард уже знал от радиста о затруднениях Бранко и посоветовал ему подыскать более скромный и более уединенный дом, где можно было бы без опасений развер­нуть радиостанцию.

Вскоре Вукеличи перебрались на улицу Санайте, в квартал Усигомэ-ку. Здесь Бернгард и Эрна занялись монтированием радиостанции. Рихарду не терпелось устано­вить связь с Центром. Но радисты попались нерастороп­ные. Они все не могли найти нужные детали, слонялись целыми днями по городу или же, закрывшись в комнате, что-то паяли, ругались и переделывали все заново.

Бернгард оказался человеком вспыльчивым, угрюмым, с большим самомнением, но недалеким. Теоретически свое дело он, может быть, и знал, но что касается прак­тики... Кроме того, он часто пренебрегал правилами кон­спирации, по всякому поводу разыскивал Рихарда и доку­чал ему, делал многозначительный таинственный вид, изображая из себя заговорщика. За несколько месяцев он успел надоесть Рихарду до смерти, и Зорге дал себе слово при первой же возможности избавиться от этого человека. Но пока Бернгард действовал: он поднял на ноги всех продавцов радиомагазинов.

Зорге дал указание Вукеличу связаться с художником Мияги.

Мияги Ётоку вернулся из Америки на родину совсем недавно: в октябре. И с первого же дня стал следить за объявлениями в английской газете «Джапен адвертайзер». Именно в этой газете должно было появиться объяв­ление, условный сигнал: «Хочу приобрести гравюру укиаэ».

Каким образом японец Мияги попал в Америку и по­чему он много лет спустя решил вернуться на родину, чтобы здесь заняться делом, далеким от изобразитель­ного искусства, которому он мечтал посвятить всю свою жизнь? История Мияги заслуживает того, чтобы рассказать о ней подробно. Родился он 10 февраля 1903 года на острове Окинава, в семье разорившегося помещика. Нужда побудила отца Ётоку эмигрировать сначала на Филиппины, а затем в Калифорнию, где он устроился на ферму близ Лос-Анджелеса.

Мияги Ётоку в это время воспитывался в семье деда и бабки со стороны матери. В 1917 году он окончил на­чальную школу и поступил в учительский институт. Учил­ся Ётоку прилежно, но заболел туберкулезом. Институт пришлось оставить. Молодой человек вспомнил об отце, сел на пароход и в июне 1919 года ступил на американ­ский берег. Втайне он надеялся в более сухом климате избавиться от туберкулеза. В те времена эмиграция счи­талась обычным делом, и на Тихоокеанском побережье США существовали огромные поселения японцев. В тече­ние двух лет Ётоку занимался в школе английского язы­ка, потом стал посещать школу художеств в Сан-Фран­циско, а затем в Сан-Диего. Но туберкулез привязался к молодому человеку накрепко. Мияги-старший мало чем мог поддержать сына, так как сам жил бедно; в конце концов, скопив небольшую сумму, он надумал вернуться на Окинаву. Ётоку остался совершенно, один в чужой стране. Питался скверно, приходилось думать не об искус­стве, а о куске хлеба. Кое-как окончив в 1925 году школу художеств, устроился рабочим на ферму близ Брули. Выбраться из нищеты помогли друзья Абе Кензен, Дзюн, Синсей и Накамура Коки: они взяли Ётоку в пай и от­крыли в «маленьком Токио» Лос-Анджелеса ресторан «Со­ва». К этому времени относится и расцвет таланта Мияги: он рисовал самозабвенно, не заботясь о том, купят ли его картины. Но картины покупали, появились деньги, можно было наконец обзавестись семьей. Летом 1927 года Мияги женился на Ямаки Чио, переехал жить в Лос-Анджелес, в дом японского фермера Китабаяси Ёсисабуро.

За год до этого Мияги под влиянием своих друзей организовал в ресторане «Сова» кружок по обсуждению социальных проблем. Что толкнуло его на подобный шаг? Сам он об этом говорил так: «Я не могу сказать, что не подвергался влиянию своих друзей и книг, которые я чи­тал, но гораздо большее влияние на меня производило то, что я видел: неустойчивость американского капита­лизма, тирания правящих классов, и прежде всего бесче­ловечная дискриминация в отношении азиатских народов. Я пришел к заключению, что лекарством от всех этих болезней является коммунизм».

Но пришел не сразу. Вначале были шумные собра­ния, споры. Кружок стали посещать коммунисты. Амери­канский профессор русского языка Такахаси и другой коммунист, по фамилии Фистер, читали кружковцам лек­ции на политические темы, знакомили с трудами Маркса, Энгельса, Ленина, рассказывали о Великой Октябрьской социалистической революции в России. Постепенно мар­ксистский кружок превратился в «Общество пробужде­ния», затем в «Рабочее общество» со своим журналом «Классовая борьба» и еженедельной «Рабочей газетой». Под влиянием «Рабочего общества» возникло «Общество пролетарского искусства», куда без колебаний вступили Мияги, его жена Чио, а также их многочисленные друзья – художники, журналисты. Начались аресты, по­пал в тюрьму редактор «Рабочей газеты» друг Мияги – Кеммоцу. Семь человек было выслано вместо Японии в Гамбург под гарантию германского посла. Мияги даже как-то позавидовал этим семерым: ведь из Германии легче попасть в Советский Союз! Он мечтал о первой в мире стране социализма. В 1931 году он вступил в американ­скую компартию.

Мияги ненавидел не только американский империа­лизм. То, что творилось на родине, в Японии, также вол­новало его. «В детстве я был откровенным националистом, но даже тогда я возмущался тиранией японской бюро­кратии. Доктора, адвокаты, банкиры и чиновники в от­ставке имели обыкновение прибывать сюда из Кагосимы; они становились ростовщиками и эксплуатировали мест­ных крестьян. Я ненавидел этих людей, потому что мой отец учил меня никогда не использовать чужую слабость. Точно так же он преподавал мне историю Окинавы, срав­нивая прошлый славный период с теперешним полуколо­ниальным положением... Мне кажется, что критика этой бесчеловечной тирании и бедности народа Окинавы впер­вые обратила мой ум на политические вопросы». Такова история художника-искусствоведа коммуниста Мияги Ётоку, который добровольно пожелал работать в организации Зорге, бросил обеспеченную жизнь в Америке, все свое имущество, дом и устремился навстречу опасностям. Он не хотел подвергать риску любимую жену Чио, а потому оставил ее в Лос-Анджелесе, пообещав скоро вернуться, хотя и не был твердо уверен, что это удастся сделать. Увидеться им больше не довелось.

В середине декабря 1933 года Мияги наконец обна­ружил в «Джапен адвертайзер» нужное объявление. Он поспешил в Бюро объявлений Иссуйся и встретил здесь Вукелича. «Это я ищу гравюру укиаэ», – сказал Бранко. Когда они остались одни, журналист протянул бумаж­ный американский доллар. У Мияги в кармане хранился точно такой же, только с номером на единицу больше. Все сходилось. Но Мияги пока еще не числился членом организации. Это была строго добровольная организация, и вступить в нее художник мог только после знакомства с Зорге, после обстоятельной беседы с ним. В случае не­согласия Мияги мог спокойно вернуться в Америку, дав слово хранить тайну.

Вскоре после этого в картинной галерее Уэно появи­лись два иностранных журналиста – Зорге и всем извест­ный Вукелич. Каждый из них собирался написать статью о японском искусстве в свои газеты. Но как может разобраться иностранец, не знающий японского языка, истории искусства Японии, в многочисленных макимоно (картинах-свитках) в стиле Ямато-ё, в гравюрах Хисикава Моронобу, Хокусаи, Хиросиге. Превосходно владею­щий английским языком художник-искусствовед Мияги взял на себя нелегкую задачу рассказать иностранцам историю развития японской гравюры. Он говорил, а они записывали в блокноты. Художник был худ, с нездоро­вым румянцем на впалых щеках – его сжигал туберку­лез. Большие карие глаза лихорадочно блестели. Говорил он интересно, и Зорге не на шутку увлекся. Вукелич вооб­ще был человеком искусства, художником и отправился-то в Японию с тайной надеждой помимо основного дела всерьез изучить архитектуру древних храмов, школу живописи тушью Сессю и, конечно же, гравюру на дереве. Если раньше Рихард сомневался, что такое лицо, как ху­дожник, может принести пользу организации, то теперь, познакомившись с Мияги, понял, что имеет дело с нату­рой чистой, убежденной и непреклонной. В конце концов не так уж важно, что служит прикрытием члену орга­низации, важны его принципы, готовность пожертвовать жизнью, если это потребуется. Сам Мияги считал себя неподготовленным для разведывательной деятельности, и такое чистосердечное признание понравилось Рихарду. Он не любил людей, которые быстро загораются и быстро гаснут. Но у Мияги был опыт нелегальной работы, и этот опыт теперь мог пригодиться. Зорге не торопил с окон­чательным ответом. Лишь после нескольких встреч Мияги твердо заявил, что вступает в организацию. «Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией... Итак, я остался, хотя хорошо знал, что... в военное время я буду повешен...» – скажет он позже.

Теперь следовало связаться с Одзаки, который нахо­дился в Осака. В данном случае трудно было обойтись без помощи Мияги.

О Ходзуми Одзаки Зорге думал еще в Москве, перед отправкой в Японию, думал в первые же часы своего по­явления в Токио, наводил о нем справки. И теперь, когда он как журналист каждый день убеждался, что отноше­ния между Германией и Японией укрепляются, Одзаки стал прямо-таки необходим. Что замышляет правящая верхушка нации ямато? Давно ли генерал Танака призы­вал к войне с Советским Союзом?.. Правда, потерпев про­вал, Танака ушел в отставку еще в 1929 году. Но предан ли забвению знаменитый секретный «меморандум Тана­ка»? То, что японцы вторглись за Великую китайскую стену, в провинцию Хэбэй, командуют в Манчжурии, – уже реальность; то, что активизировалось «молодое офицерство», настроенное милитаристски, – тоже реальность. Все чаще японская военщина проповедует в печати необ­ходимость захвата Советского Приморья, японо-маньчжур­ские отряды то и дело вторгаются на территорию СССР. Япония наотрез отказалась подписать с Советским Союзом пакт о ненападении. Подобная ситуация не может не на­сторожить. А главное: как будут развиваться взаимоотно­шения Японии и Германии дальше?..

Зорге хорошо понимал, что в правительственные круги Японии доступ иностранцу закрыт. Вы можете великолеп­но владеть японским языком, можете состоять в дружбе с высокопоставленными японцами, очаровывать их пре­восходным знанием японских обычаев, литературы, искусства, но вы никогда не проникнете в святая святых японской политики. Для этого нужно быть японцем.

Самый важный фланг может обеспечить только Одзаки, известный в правительственных кругах как один из лучших специалистов по Китаю.

В Шанхае Одзаки хорошо помогал группе Рихарда. Не переменились ли его взгляды с тех пор, не отошел ли он от беспокойной политической жизни? Нет. То и дело в «Осака Асахи» появляются его статьи, направленные про­тив экспансионистских устремлений японской военщины.

Рихард отправился в «Японскую Венецию» – город Осака. Тут, по дороге, он впервые с близкого расстояния увидел сверкающий конус знаменитой Фудзиямы. «Япон­ская Венеция» встретила его чадом бесчисленных завод­ских и фабричных труб. Это был второй по населению го­род в стране, огромный тихоокеанский порт. Осака не зря называли «Японской Венецией»: по бесчисленным пере­крещивающимся каналам сновали катера, грузно плыли караваны барж, в город заходили даже океанские суда.

Всю Японию обслуживали два крупных конкурирую­щих газетно-издательских концерна: «Майници», отра­жающий интересы промышленной буржуазии, и «Аса­хи» – собственность акционерного общества, половина акций которого принадлежала сотрудникам редакций и журналистам. Концерн «Асахи» считался носителем про­грессивных тенденций. В любом городе, в любой провин­ции каждый концерн имел свои газеты: к примеру, «Токио Асахи» и «Токио Ници-Ници», «Осака Асахи», «Осака Майници». Газетная война велась не на жизнь, а на смерть. Каждый стремился любыми способами залучить подписчика.

Ходзуми Одзаки находился в «Осака Асахи», он так же, как и другие сотрудники редакции, был держателем акций. Кроме того, он много зарабатывал: прожорливая газета с миллионным тиражом, выходящая два раза в день, беспрестанно требовала нового материала, обстоя­тельных политических статей. Одзаки трудился не покла­дая рук. Часто также его статьи появлялись в солидном политическом журнале «Тюо корон». Именно статьи Од­заки, содержащие глубокий анализ внутриполитического положения в Китае, опубликованные этим журналом, счи­тались наиболее авторитетными даже в правительствен­ных кругах. Одзаки знали как крупного специалиста в вопросах японской и китайской истории и культуры, он считался ведущим экспертом по китайским делам, имел несколько научных трудов.

В конце весны 1934 года в редакцию «Осака Асахи» зашел худощавый человек в американском костюме, пред­ставившийся как Минами Рюити – это был художник Мияги. Он намекнул Одзаки, что с ним желает встретить­ся старый друг по Шанхаю. Одзаки сразу же догадался, что в Японии появился Зорге, не стал ни о чем расспра­шивать, а назначил художнику встречу вечером в китай­ском ресторане. Тут они могли потолковать без свиде­телей. Решили, что встреча Зорге и Одзаки произойдет в ближайшее воскресенье в заповеднике Нара. На том и расстались. Не нужно, однако, думать, что Мияги, выпол­няя просьбу Зорге, мог составить четкое представление о роли Одзаки в организации. Он вообще не знал, зачем журналист из Осака потребовался Рихарду и имеет ли это все отношение к делам организации. А для Одзаки художник был лишь эпизодическим лицом, неким Ми­нами Рюити.

Нара – провинциальный городок, притулившийся под самым носом у Осака – города-гиганта. Некогда в древ­ности Нара была столицей, а сейчас превратилась в боль­шой музей старины. Правда, не все музеи доступны здесь для широкой публики. Так, императорский дворец сокровищ, размещающийся в деревянном здании, всегда закрыт. Есть еще дворцовый музей, где сосредоточены коллекции ранней японской скульптуры.

Но искусство сейчас не занимало Рихарда. Он с вол­нением ожидал встречи с Ходзуми Одзаки. Согласится ли Одзаки вступить в организацию?..

Наконец в аллейке показался Одзаки, японец интелли­гентного вида, с гладко зачесанными волосами, в больших очках. В руках он мял шляпу. В нагрудном кармане тор­чало несколько самопишущих ручек. Он неторопливо подошел к Зорге, и они, как бы обмениваясь впечатле­ниями, заговорили. Встреча обоих обрадовала. Проница­тельный Одзаки знал, о чем пойдет речь, он добродушно щурил темные глаза и ждал. Когда же Рихард без оби­няков сказал, зачем пожаловал, эксперт протянул руку: он согласен сотрудничать, готов помогать Зорге и его друзьям. Одзаки только казался тихим, на самом деле он был тверд как железо. И последователен.

...Одзаки и Мияги Рихард дал полную самостоятель­ность, обстоятельно побеседовав с каждым в отдельности. Никто не должен знать, что Зорге причастен к организации. Вскоре Одзаки даже разработал своеобразную инструкцию, определявшую нормы поведения членов организации. «Никогда не нужно показывать, что вы хо­тите получить от собеседника интересующие вас сведе­ния. Люди, особенно занимающие важные посты, просто откажутся разговаривать с вами, если у них возникнет хоть малейшее подозрение о вашем намерении добыть ту или иную информацию. Если же вам, напротив, удаст­ся создать впечатление, что вы знаете гораздо больше, чем ваш потенциальный источник, он сам с улыбкой вы­ложит все, что ему известно. Прекрасным местом для сбора информации являются неофициальные обеды.

Очень важно быть настоящим специалистом в какой-либо области. Что касается меня, то я являюсь экспертом по Китаю, и поэтому ко мне постоянно обращаются с са­мыми различными запросами из всех инстанций и учреж­дений. В итоге я получаю много интересных сведений от тех, кто просит моей консультации. Не менее полезна связь с крупными организациями, занимающимися сбором той или иной информации...

Прежде всего следует добиться доверия и, конечно же, уметь сохранить его со стороны тех, кого вы используете в качестве источника информации. В этом случае вы мо­жете выведать у них все что угодно, не возбуждая подо­зрений...

Нельзя быть хорошим разведчиком, если одновремен­но не являешься ценным источником информации для других. Этого можно достичь только непрерывным попол­нением своих знаний и опыта».

Документ свидетельствует о хорошем знании Одзаки человеческой натуры. Он, как и Зорге, был прирожден­ным разведчиком. Он пользовался в своей деятельности мудрым законом джиу-джитсу: победить, временно под­чинившись обстоятельствам. Японские пословицы были словно специально придуманы для разведчика: «Огляды­вайся на себя по три раза в день», «Кто осмотрителен, тот храбр вдвойне».

По совету Зорге Одзаки осенью 1934 года перебрался в Токио, где поступил в исследовательскую группу газеты «Асахи», занимающуюся изучением восточно-азиатских проблем. Почти сразу же он занял здесь ведущее место как эксперт по китайским делам; его вклад в работу ин­ститута Тихоокеанских отношений вызывал всеобщее восхищение; журнал, выходящий на английском языке, «Контемпорери Джапен» охотно предоставляет Одзаки свои страницы.

Так постепенно создавалось ядро организации Зорге. Одзаки суждено было занять тут особое место, не преду­смотренное никакими инструкциями.

Японские товарищи чисто по-человечески полюбили своего руководителя. Вспоминая эти дни, Зорге позже скажет: «Мое изучение Японии не ограничивалось изуче­нием книг и журнальных статей. Прежде всего я должен упомянуть о моих встречах с Одзаки и Мияги, которые состояли не только в передаче и обсуждении тех или иных сведений. Часто какая-нибудь реальная и непосредствен­ная проблема, казавшаяся мне довольно трудной, представала в совершенно ином свете в результате удачно подсказанной аналогии, сходного явления, развивающе­гося в другой стране, или же уводила русло беседы в глу­бины японской истории. Мои встречи с Одзаки были просто бесценными в этом плане из-за его необычайно широкой эрудиции как в японской, так и во всеобщей истории и политике. В результате именно с его помощью я получил ясное представление об исключительной и своеобразной роли военной верхушки в управлении госу­дарством или природе Генро – совета старейшин при императоре, который хотя и не был предусмотрен в кон­ституции, но на деле являлся наиболее влиятельным политическим органом Японии... Никогда не смог бы я понять и японского искусства без Мияги. Наши встречи часто проходили на выставках и в музеях, и мы не ви­дели ничего необычного в том, что обсуждение тех или иных вопросов нашей разведывательной работы или текущих политических событий отодвигалось на вто­рой план экскурсами в область японского или китайского искусства...

Изучение страны имело немаловажное значение для моего положения как журналиста, так как без этих зна­ний мне было бы трудно подняться над уровнем среднего немецкого корреспондента, который считался не особен­но высоким. Они позволили мне добиться того, что в Гер­мании меня признали лучшим корреспондентом по Япо­нии. Редакция «Франкфуртер цейтунг», в штате которой я числился, часто хвалила меня за то, что мои статьи поднимали ее международный престиж...»

К заповедям Одзаки Рихард добавил свою: строжай­шая конспирация во всех звеньях. Только он, как руко­водитель, мог знать, какое место занимает каждый в об­щей системе организации. Вукелич и Одзаки не подозре­вали о существовании друг друга. Мияги ни с кем, кроме Зорге, не общался. Он лишь смутно догадывался, что Бранко имеет какое-то отношение к организации, но ка­кое, не знал. Все вместе никогда не собирались. Правила конспирации незыблемы: все члены организации в каче­стве прикрытия должны иметь не возбуждающее подозре­ний занятие; каждому члену организации дается псевдо­ним, так как подлинные фамилии не должны фигуриро­вать ни в разговорах, ни в документах; названия советских городов также должны даваться в виде услов­ного кода, например Владивосток – «Висбаден»; Москва – «Мюнхен»; все документы уничтожаются сразу же, как только надобность в них отпадает; структура организации ввиду ее нелегального положения должна быть известна лишь руководителю; принимать в организацию новых чле­нов без предварительной и длительной проверки воспре­щается; никто из членов организации не имеет права обсуждать свою деятельность со связными и курьерами; вся документация ведется на английском языке.

ЭЙГЕН ОТТ ДЕЛАЕТ КАРЬЕРУ

Главное направление – немецкое посольство – Зорге взял на себя. Для того чтобы получить доступ к государствен­ным тайнам, запрятанным в посольские сейфы, необхо­димо было вначале стать здесь, в посольстве, человеком своим, незаменимым. Лезть в сейфы нет необходимости, пусть сейфы раскроются сами, пусть тайны сами лягут на стол Зорге.