Насилие, дисциплина, ресурсы, деньги и право — многочисленные друзья человека Власти 4 страница

Но обо всем по порядку. Сам Тилли, как мы уже писали, начинает книгу с совсем другого вопроса. Почему, собственно, вообще появились на свет современные европейские государства? До 990 года не существовало ни Франции, ни Англии, ни Испании — а уже с середины следующего тысячелетия эти невесть откуда взявшиеся государства колонизируют весь земной шар. Как получается, что Власть, существовавшая в истории в самых разных формах — кочевых империй, городов-государств, религиозных общин, — превращается в конечном счете в одни и те же национальные государства? И почему это превращение происходит столь разными путями, что многочисленные попытки построить «общую теорию развития государств» так до сих пор и не увенчались успехом?

Тилли развивает последний тезис, перечисляя и критикуя предшествующие теории формирования государств. Этатистские^{677 678} концепции предполагают существование в каждом обществе правящих злит, имеющих общие цели и сознательно действующих {государственное строительство, войны, реформы) для их достижения. В качестве критики Тилли замечает, что, хотя цели у всех элит одинаковы — захватить побольше территорий и накопить с них побольше богатств, — действуют они порой совершенно противоположными способами (абсолютизм во Франции и парламентаризм в Англии). Никакой «базовой последовательности» государственного строительства в истории обнаружить не удается, а следовательно, формирование государств нельзя рассматривать как «сборку государственной машины» по каким-то общеизвестным чертежам.

Геополитический подход предлагает учитывать тот факт, что разные страны находятся в разном географическом и политическим (соседние страны) окружении, что не может не влиять на их внутреннее устройство². Тилли критикует этот подход за неверный подбор факторов внешнего влияния (экономические связи! или «международное сообщество» в целом) — поскольку, с его собственной точки зрения, такой фактор, как прямое военное вторжение, перевешивает все остальные^. Теории способа произ-eodctrwa, ведущие свое происхождение еще от классического марксизма, выводят особенности государственного устройства из господствующей на территории страны экономической формации. Подобно этатистским концепциям, за формирование определенного типа государства здесь отвечают правящие элиты и их интересы, с той лишь разницей, что под элитами теперь понимаются «эксплуататорские» классы, а под их интересами — банальное увеличение прибавочной стоимости. Тилли справедливо отмечает, что, как только речь заходит о конкретных государствах, на поддержку общим принципам в подобных теориях сразу же приходится бросать многочисленные частные допущения, в результате чего они могут все объяснить, но не могут ничего предсказать.

Наконец, мир-системный подход обращает внимание на международное разделение труда и фундаментальные различия между странами-колониями и странами-метрополиями. Тип государственного устройства, формирующийся в конкретной стране, определяется ее местом в общемировом хозяйстве: центральному (у великих держав), периферийному (у колоний) или полупериферийному «у всех остальных). Однако при всей оригинальности данного подхода его продуктивность невелика: Тилли указывает, что мир-системным теоретикам так и не удалось описать, как именно положение страны в мировой торговле влияет на ее государственное устройство. Даже рассматривая самую богатую страну XVII века (Голландию), виднейший представитель мир-ежлемногэ анализа Заллерстайн не в состояним объяснить, почему ее государственное устройство оказалось столь «легким» (союз городов) на фоне абсолютистских Испании и Франции.

Таким образом, заключает Тилли, на конец XX века в исторической науке так и не появилось хорошей теории государственного развития. Историки⁶⁷⁹ вынуждены прибегать к явно устаревшему представлению о «магистральном пути» развития всех государств, трактуя все не укладывающиеся в нее случаи как «задержки в развитии». Чтобы преодолеть тупик, требуются новые идеи; и в 1992 году Тилли наконец-то смог их предложить.

К этому моменту Чарльз Тилли был уже маститым историком, автором нескольких значимых монографий. Первую известность он получил еще в 1964 году, с выходом книги «Вандея. Социологический анализ контрреволюции 1793 года», а в 1977 году вышла его самая цитируемая (на сегодня) книга «От мобилизации к революции». Еще в «Вандее» Тилли поставил задачу создать «многопараметрическую» модель общественного устройства, способную объяснить, почему в одной и гой же Франции в Париже победила революция, а в Вандее разгорелся контрреволюционный мятеж. Хорошо было бы найти «параметры» социального устройства и заранее различить «революционные» и «контрреволюционные» провинции Франции, а затем и вовсе объяснить, почему в одних странах происходят революции, а в других десятилетиями сохраняются самые одиозные режимы.

В «Вандее» эти планы так и остались нереализованными; первым серьезным успехом Тилли в построении его теории стала статья 1973 года «Действительно ли модернизация ведет к революциям?» [Tilly, 1973]. Она появилась в ответ на популярную в 60-е годы теорию «модернизации», наиболее ярко выраженную Хантингтоном (позднее прославившимся своим «Столкновением цивилизаций») в книге «Политические порядки в меняющихся обществах» [Huntigton, 1968]. Хантингтон выдвинул предположение, что рост насилия и нестабильности в третьем мире в 1950-1960 годы связан с модернизацией (под влиянием западных стран), приведшей к «мобилизации новых групп в политическую деятельность», и этот рост насилия неизбежен из-за «лага между институтами и социальными изменениями». Такое предположение было вполне в русле основной идеи «модернизации»; все страны проходят в своем развитии одни и те же стадии, по образцу передовых стран Запада, и для формирования «современного» общества должны пройти через период революций⁶⁸⁰.

Тилли обстоятельно раскритиковал гипотезу Хантингтона как противоречащую фактам и теоретически слабую. Прежде всего, эмпирические исследования’ революций и восстаний 1960-х годов выявили, что возникают они по самым разными причинам, причем большей частью вследствие религиозных конфликтов и вмешательств сторонних государств. Кроме того, предположение Хантингтона, что «революции происходят в результате противодействия правительства стремлениям новых групп принять участие в политической деятельности», входит в противоречие с многочисленными примерами того, как правительства успешнопротиводействуют «новым группам» (вплоть до полного их уничтожения), и никаких революций не происходит. Наконец, выдвижение в качестве причины революций единственного фактора (модернизации) выглядит чрезмерным упрощением в анализе социальных процессов.

Взамен неудачной гипотезы Хантингтона Тилли предложил собственную модель революции, основанную на анализе центров власти.Готово общество к революции или нет, зависит от того, сколько таких центров (polity) в нем сформировалось. Как только в добавление к одному центру появляется второй — будь то вторжение колонизаторов или раскол существующей власти на фракции, — революция может начаться в любую минуту. Все, что для этого требуется, — достаточная сила альтернативного центра власти, возникающая в результате неспособностицентрального правительства подавить его на ранних стадиях формирования. Одним из факторов, способствующих усилению второго центра власти, Тилли считал потребность в ведении войн: войны требуют денег, для их получения требуется увеличение налогов, вызывающее недовольство налогоплательщиков и желание «перепри-сягнуть» кому-то еще. Таким образом, не модернизация, а дисбалансы в структуре власти и необходимость вести войны приводят к революциям.

Так еще в самом начале своего творческого пути Тилли нащупал идею, превратившуюся к 1992 году в главный фактор, объясняющий эволюцию государств. Война — вот что приводит к револю- ⁶⁸¹ циям, сносит одни правящие элиты и выдвигает им на смену другие, умеющие лучше собирать деньги с подвластного населения⁶⁸¹.

«Все великие европейские революции и некоторые меньшие начались струдностей, вызванных войной. Английскую революцию вызвали попытки Карла 1 в обход парламента получить средства для ведения войны па континенте и в Шотландии и Р1рландии. Французскую революцию приблизил долг французской монархии, появившийся во время Семилетней войны и Войны за независимость в Северной Америке. Потери России в Первой мировой войне дискредитировали самодержавие, способствовали военным поражениям, ослабили государство, обнажили его слабые стороны, и последовала революция 1917 г.» [Тилли, 2009, с. 268].

Способность к ведению войн является необходимым условием существования государства, без которой оно погибает в первом же внешнем конфликте. Следовательно, заключает Тилли, «государственная структура — побочный продукт деятельности правителя по приобретению средств ведения войн» [Тилли, 2009, с. 39]. Как и в теории Пфеффера — Саланчика, в качестве таких средств могут использоваться разные ресурсы: «перед слабыми правителями открываются две возможности: или приспосабливаться к требованиям могущественных соседей, или прилагать невероятные усилия, готовясь к войне» [Тилли, 2009, с. 40]. Вариант «приспособиться к могущественным соседям», являющийся практически единственным в мире организаций, часто встречается и в мире государств^{682 683}; образцовым примером тут служит история возникновения Бельгии. Часть Нидерландов, завоеванная Францией в 1795 году, за 20 лет жизни по французским законам сделалась одним из индустриальных центров Европы. После победы над Наполеоном в 1815 году эта территория вернулась обратно в Нидерланды, но тамошние законы пришлись не по вкусу разбогатевшим промышленникам. В 1830 году, вдохновленные очередной революцией во Франции, они создали собственное революционное правительство и обратились за помощью к могущественным покровителям — Франции и Англии. После длительных переговоров и небольшой войны, в которой французы и англичане разбили голландцев, в 1839 году Бельгия была признана независимым государством¹. Все это время бельгийское правительство успешно экономило на военных расходах, предоставив сражаться более приспособленным к этому партнерам [Тилли, 2009, с. 261-262].

Однако если для слабых государств все просто — выбирай, кому подчиняться, и дело с концом, — то сильным государствам приходится самим заботиться о своей безопасности. Какие же именно «невероятные усилия» могут ее обеспечить? И вот тут мы обнаруживаем кое-что интересное. Все государства (а особенно^{684 685} — европейские государства) постоянно воюют друг с другом. Но в 990 году, 1490-м и 1990-м сами войны ведутся совершенно по-разному. «В XIII в. каждое знатное домохозяйство имело шпаги (мечи), но ни одно домохозяйство XX в. не имеет авианосцев» [там же, с. 132], замечает Тилли и знакомит своих читателей с упрощенной периодизацией развития военного дела:

«Впервом приближении разделим эпоху после 990 г. н.з. на четыре временных отрезка, причем продолжительность их различна в разных частях Европы!

I) патримониализм — время (вплоть до XV в. на большей территории Европы), когда главную роль в ведении войны играли такие основанные на обычае силы, как племена, феодальные сборы, городские ополчения и подобные. Когда монархи добывали необходимый капитал как дань или ренту с тех земель и населения, которые находились под их непосредственным контролем;

2) брокераж — эпоха (приблизительно 1400-1700 гг. в основных районах Европы), когда военной деятельностью занимались главным образом наемники,набранные котракторами, а правители сильно зависели от формально независимых капиталистов, у которых они брали в долг, которые управляли приносившими доходы предприятиями, а также устанавливали и собирали налоги;

3) формирование современных армий национальных государств— период (на большей части Европы особенно в 1700-1850 гг. или около того), когда государства создают массовые армии и флоты, набирая главным образом собственное национальное население, о суверенные правители включают вооруженные силы непосредственно в государственные административные структуры и переходят к прямому управлению фискальным аппаратом, решительно ограничивая деятельность независимых контракторов;

4) специализация— эпоха (примерно с середины XIX в. до настоящего времени), когда военные силы становятся мощной специализированной властью, фискальная деятельность организационно все больше отделяется от военной, усиливается ”разделение труда" между армией и полицией, представительные институты все больше влияют на определение расходов на военные цели, а государства все больше занимаются распределительной, регулирующей, определяющей компенсацией и судебной деятельностью» (3, с. 59-60].

Так йот, оказывается, что на каком-то этапе (1400-1700 гг. в Европе⁶⁸⁶) преимуществов войнах получают государства, использующие наемную армию.Вдумайтесь в этот факт: принято считать²,что наемники воюют плохо, предают при первой возможности и обходятся слишком дорого. Однако государства с наемными армиями (Венеция, Испания, позднее Голландия)образуют мировыеимперии и чувствуют себя превосходно, а их воюющие по старинке соседи терпят одно поражение за другим.

Когда войны между государствами ведутся постоянно, в тече ние сотен лет, способы войны, используемые в государствах-победителях, нельзя не признать самыми эффективными. Но как же наемники могут воевать лучше,чем феодальные дружины и городские ополчения?! Можно предположить, что в «патримониальную» армию монарх способен собрать лишь ограниченное количество воинов, а вот численность армии наемников ограничена только размерами его кошелька. В результате «Господь на стороне больших батальонов», и богатые государства побеждают бедные. Тилли формулирует тот же тезис более детально:

«Ведение войны и подготовка к ней вынуждают правителей заняться изъятием средств для войны у тех, кто владел основными ресурсами — людьми, оружием, продовольствием, или деньгами, — чтобы купить на них все это у тех, кто вовсе не склонен был отдавать эти средства без сильного на них давления или компенсации» [Тилли, 2009, с. 40j.

Ресурсы на создание армий можно получать двумя разными способами — 1) в натуральном виде, путем прямого изъятия или повинностей, либо 2) в денежном виде, собирая налоги или привлекая займы. Какой из двух способов пойдет в дело, зависит не от прихоти правителя, а от особенностей занимаемой им территории:

«Варианты располагаются в спектре от регионов с интенсивным принуждением (ареалы с небольшим количеством городов и преобладанием сельского хозяйства, где значительную роль в производстве играло прямое принуждение) до регионов с интенсивным капиталом (ареалы со множеством городов и ведущей ролью коммерции, где основную роль играли рынки, обмен и ориентированное на рынок производство)» [Тилли, 2009, с. 40].

Исходя из уже изложенных соображений, книга Тилли должна была называться «Войны и европейские государства». Однако сейчас мы подошли к следующей идее ученого, которая собственно и привела его к открытию важнейшего ресурса Власти. Дело в том, что помимо принуждения (угрозы насилия, «винтовки, рождающей власть») Тилли рассматривает и второй способ создания сильной армии — ее покупку. Оказывается, на некоторых территориях (с развитым разделением труда, коммерцией, рынками и денежным обращением) правитель может не только собирать налоги, но даже брать в долг (!) у независимых горожан, вести на эти деньги войны, облагать налогами новые захваченные территории и из этих средств возвращать долги. При этом «технологии» принуждения (сословное общество, иерархия, военное дело) могут развиваться совершенно независимо от технологий капитала (торговля, банковское дело, транспорт, промышленность) и одновременно с ними (в разных пропорциях).

В результате развитие вооруженных сил в каждой отдельной стране сильнейшим образом зависит от ее индивидуальных особенностей¹. Пытаться собирать денежные налоги с малонаселенной сельскохозяйственной территории — столь же тупиковый путь, как и требовать рекрутов и продовольствия с богатого города, способного дать деньги и предоставить возможность купить на них все необходимое для войны (включая наемников). Тилли особо замечает, что, хотя возникновение торговых (а позднее и промышленных) городов происходит по всей территории земного шара, существование регионов с интенсивным капиталомхарактерно только для Европы^{687 688}. Это автоматически делает «капитал» отдельной теоретической проблемой⁶⁸⁹. Во всех частях света, кроме Европы, развитие государств шло по пути «концентрации принуждения»⁶⁹⁰; это естественный процесс, не требующий специального объяснения. А вот как же в условиях всеобъемлющего «принуждения» мог возникнуть самостоятельный, не зависящий от государства «капитал», к помощи которого потом (только потом!) можно обращаться для развития военного дела? И почему государства не просто отбирают у этого капитала деньги* а прибегают к договорным отношениям — купле-продаже, налогам и займам?

Хотя Тилли не рассматривает специально этот вопрос, в его книге содержится достаточно соображений и примеров, полностью его закрывающих. Во-первых, капитал, как и принуждение, обладает свойством накапливаться:

«...города — это не только место обитания капиталистов, они сами по себе являются организационной силой. Поскольку выживание домохозяйств зависит от присутствия капитала (в виде трудовой занятости1 инвестиций и перераспределения,а также других крепких связей), то и распределение населения следует за капиталом. (Капитал, впрочем, иногда следует за дешевой рабочей силой, так что здесь наблюдается взаимозависимость.) Торговля, складирование, банковское дело и производство, тесно связанное с одним из этих видов деятельности, — все они получают прибыль от соседства друг с другом» /Тилли, 2009, с. 43-44}.

Возникнув однажды, центр концентрации капитала — город — становится лучшим местом для торговли и наемного труда, чем соседние деревни, туда начинают стекаться работники и товары, и город начинает расти. Однако такое накопление капитала в городах имеет свое ограничение:

«В городах, которыене соединялись с сельскохозяйственными районами посредством дешевого водного транспорта, устанавливались непомерно высокиецонгм на продовольствие»[Тилли, 2009, с. 44).

Только там, где такой водный транспорт имелся, обычные торговые города смогли развиваться до уровня городов-государств,таких как Венеция или ганзейские города Балтики; в остальных же местах рост городов прекращался. Таким образом, далеко не везде в распоряжении будущих государств могли оказаться достаточно богатые «центры капитала»^{691 692}. В Европе 1300 года только на трех территориях² — в Северной Италии, Испании и Фландрии — городское население составляло более 10% [Malanima, 2007, р. 6]. На протяжении следующих веков именно на этих территориях и возникли первые европейские сверхдержавы — Венеция, Генуя, Испания и Голландия.

Следующим отличием города (в книге Тилли «город» фактически синоним для «капитала») является тот факт, что он представляет собой нам [[ого более сложную систему,нежели живущая натуральным хозяйством деревня. Для получения доходов с деревни достаточно регулярно изымать какую-то часть урожая в пригодном для хранения виде (зерно, рис); а вот что брать с городов?! То же самое зерно? Но город богат не только и не столько зерном, сколько всем многообразием товаров. Брать с него дань каким-то списком товаров? Но для этого нужно заранее знать, сколько каких товаров понадобится в будущей войне, что никому не под силу. Единственным эффективным способом использования городов является обложение их денежными налогами,с последующей покупкой за собранные деньги именно того, что прямо сейчас потребуется на войне. Начальным этапом такого обложения были разовые откупы осажденных городов от разграбления (после этого завоеватель оплачивал услуги наемника и шел воевать в следующий город); на следующем этапе налоги становятся постоянными.

«...европейские государства обычно переходили к системе сбора налогов в денежном выражении, оплате средств принуждения собранными деньгами и использованию части этих (наличных) средств принуждения для дальнейшего сбора налогов. Для того чтобы такая система работала, необходимы были два непременных условия: относительно монетизированная экономика и доступность кредита. В экономике, где только не большая часть товаров и услуг продается и покупается, имеются следующие неблагоприятные факторы: сборщики доходов (revenue) не могут сколько-нибудь точно определить и оценить ресурсы, многие претендуют на какой-нибудь отдельный ресурс и утрату этого ресурса утратившему лицу трудно восполнить. В результате всякое проводимое налогообложение неэффективно, по видимости несправедливо и, скорее всего, вызывает сопротивление. Когда кредит малодоступен, даже при монетизированной экономике, текущие расходы зависят от ниличных денег, и большие траты возможны только после долгого накопления» IТилли, 2009, с. 132}.

Государства, опирающиеся на города как поставщики товаров и кредита, получали возможность не только содержать большие армии, но и быстрее собирать их в случае войны. Однако такая возможность требовала от государств встречных уступок: развитые отношения между городами и государствами не могут строиться только на принуждении.Тилли цитирует Адама Смита: «В стране, где множество купцов и промышленников... конечно, множество групп людей, которые могут во всякое время, если пожелают, направить очень большие суммы денег правительству», особо выделяя слова «если пожелают» [Тилли, 2009, с. 88]. Откуп от грабежа можно получить простой угрозой, но получить тем же способом кредитне получится: кредит придется возвращать, иначе это будет последнийкредит.

Читатель.Последний у этого кредитора, но кто мешает занять у других?

Практик.На самом деле, все еще веселее. Представим себе двух феодалов, которые хотят друг друга завоевать. Но по силе они равны — и значит, воевать опасно, поскольку даже победитель ослабнет настолько, что его легко завоюют другие соседи. Но тут обнаруживается, что можно нанять наемников, которые позволяют легко победить противника. Следующий шаг — догадаться, что деньги на наемников можно взять в долг, а потом из завоеванной добычи долг вернуть. Но теперь представьте себе, что в долг взяли оба феодала.., В этом случае вернуть его сможет только один. А что делать банкиру, который дал кредит проигравшему?

Теоретик.Так что банкирам нужно тщательно взвешивать, кого кредитовать, а кого нет. Если эти «другие» что-то понимают в бизнесе, они тоже не выстроятся в очередь кредитовать ненадежного заемщика!

Читатель.Ну тогда можно двинуть на них войска...

Теоретик.Погодите, какие еще войска? Мы с вами обсуждаем ситуацию, когда правителю срочно понадобились деньги на ведение войны. На него уже кто-то напал, денег нет, воевать не на что — ив этих условиях вы предлагаете напасть на богатый город? Какой армией, откуда ее взять?

Читатель.Хм, да это же кредитная удавка получается. Экономим на постоянном содержании армии, зато когда припрет, приходится идти к кредиторам с протянутой рукой?

Теоретик.Совершенно верно. Но другого выхода нет — постоянно кормить многотысячную армию не мог себе позволить ни один европейский правитель. Выбирать приходилось между двумя вариантами: либо вообще не вести масштабных войн (слабое государство), либо вести их на заемные деньги. Приведем наиболее показательный пример¹ такого «частно-государственного» сотрудничества: финансирование генуэзскими банкирами Испанской империи во времена Филиппа II (1566-1598)

В знаменитой книге Фернана Броделя «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» рассказывается в числе прочего о нескольких дефолтах короля Испании, разоривших огромное число кредитовавших его банкиров. В начале XXI века историки Дрелихман (профессор Ванкуверской школы экономики) и Вот (завкафедрой Цюрихского университета) заинтересовались вопросом: а чем думало следующее поколение банкиров, снова давая кредиты столь ненадежном заемщику? Неужели они были настолько наивны, что не понимали, чем дело кончится? Исследователи на пять лет погрузились в архивы, изучили более 5000 страниц кредитных договоров^{693 694}, создали целую базу данных по всем финансовым операциям между банкирами и Фи-диплом II и написали иЕггереснейшуюкнигу «Кредитование заемщика из ада» [Drelichman, 2014], раскрЕ,]вшуюподлинную «кухню»имперских финансов.

Что же обнаружилось в ходе проверки бухгалтерских книг? Во-первых, и ото, наверное, стало главным открытием, кредитовали короля одни и те же банкиры. Да-да, не было никаких массовых банкротств, и никаких «новых дурачков», польстившихся на королевские обещания. В период с 1566 по 1600 год круг кредиторов короны был ограничен 60 банковскими семьями, и 70% общего количества займов пришлось на 10 самых богатых. Несмотря на дефолты, только пять семей из 60 в конечном счете^{695 696} потеряли на этом часть² своих денег, и только девять семей заработали меньше тогдашней «безрисковой» ставки процента (7,14% годовых). [Drelichman, 2014, р. 183]. Фактическая средняя доходность кредитования Филиппа 11 (с учетом дефолтов!) составила 15,5% [там же, р. 192], вдвое больше обычной процентной ставки. Так были ли банкиры наивными дурачками? Вовсе кет, они были профессионалами своего дела.

Почему же Филипп II после дефолтов шел на попятную, снова занимая у тех же самых банкиров и выплачивая им компенсации? Дело в том (и это стало вторым открытием исследователей), что основные кредиторы короля выступали единым фронтом. Они создали большую банковскую группу, где каждый участник нес свою часть риска, а также практиковали объединение несколькихсемей в одном договоре. В результате Филипп II имел дело не с многими отдельными банками, а с организованным сообществом, способ]еым вслучае дефолта практически полностью отрезать короля ог будущих кредитов. Большинство семей обнаруженной группировки относились к числу генуэзских банкиров (самые крупные — Спин о л а, Гримальдо, Ломелин, Малузнда, Центурион, Джентил, Марин), в нее же входило крупнейшее испанское семейство Торре. Если бы Филипп II решился окончательно разорвать отношения с этой группировкой, он больше нигде не смог бы найти нужный ему объем средств: в неудачные годы⁶⁹⁷ ему требовалось от трех до пяти миллионов дукатов, в то время как крупнейший из оставшихся банков Европы, Фуггеры, мог предоставить не более полутора. В 1575“ 1585 годах Филяипп II предпринял попытку обойтись без услуг банкиров (кредитование в этот период практически прекратилось), но два «голодных» года подряд заставили его вновь обратиться к генуэзцам.

Как видите, у достаточно интенсивного капитала имеются способы защитить свои интересы, не прибегая к прямому принуждению (никто Филиппу II пистолет к голове не приставлял). Для этого самому капиталу потребовалось организоваться в целую властную группировку,построенную по олигархическому принципу (и завести себе целое государство, Республику Генуя, но это уже другая история). Разные формы устройства Власти (монархическая и олигархическая) с точки зрения Организации могут описываться как разные формы государственного устройства (с преобладанием принуждения или с преобладанием капитала), и Тилли успешно реализует эту возможность. Государства с преобладанием капитала (города-государства) становятся у него естественной основой для проникновения договорных отношений в структуры государственной власти. Точно так же, как для получения следующего кредита, необходимо выполнить договор о возврате предыдущего, и для сбора налогов за очередной период правителю приходится выполнять свои предыдущие обязательства. Размер налогов нельзя устанавливать произвольно² — города умеют считать и не пойдут на налогообложение, превышающее убытки от военных действий⁶⁹⁸. В результате на свет появились институты представительского правления;

«...в длительной исторической перспективе эти институты были пла той или результатом переговоров с различными представителями подчиненного населения о необходимых средствах для деятельности государства, в особенности о средствах ведения войны. Короли Англии вовсе не желали, чтобы парламент получил и все дальше расширял свою власть—они просто уступали требованиям баронов, а затем духовенства, джентри и буржуазии по мере того, как убеждали их давать им денег на войну>* [Тилли, 2009, C.106J.

Представительные институты (упоминающиеся в известном лозунге американских колоний «Нет налогам без представительства!») стали необходимым способом согласования размера налогов с подвластными территориями: