Глава 26. Гэрехем ронал абено 20 страница

Молодой царь молчал. Его люди уже три месяца прочесывали лес. Охочие до наживы вольники, потерявшие жен и братьев крестьяне днем и ночью слонялись по тропам. Были смельчаки, заглядывавшие на дальние болота. Некоторые возвращались – поседевшие, немые, с безумными, подернутыми молочной дымкой, глазами.

- Так это дух? Тогда надо обратиться к магу. Или к вектиру.

- Оставь, – коротко пресек Ксо. – Они не охотники. Они не смогут поймать духа, который мучает тебя.

- А ты сможешь?

Ксо отрицательно покачал головой:

- Это твой ночной истязатель, тебе и ловить. Прежде, чем охотиться на него, поймай того, кто убивает твою землю. Я дам уроки – запомни хорошо. Первое. У любого существа есть уязвимые места. Не бей в лоб, если можешь бить в шею. Второе. Познай свою жертву. Где она кормится, где спит, куда ходит, кого боится – и кто боится ее. Третье. Лучшая охота – когда твоя жертва не знает, что её убил ты.

- Как же поймать духа?

- Нужно стать духом. Или дух должен облечься плотью.

- И тогда его можно пронзить копьём! – заключил Андор.

- Ты не успеешь метнуть копьё - исчезнет. Тут надо брать другим. Какое уязвимое место у медведя?

- Ну… Он ест коров.

- И?

- Можно отравить корову. Но так уже делали – зверь чует яд. Его обоняние острее, чем у обычного бера.

Ксо выудил из кармана склянку.

- Что это? – Андор с подозрением посмотрел на пузатый бутылек из дымчатого стекла.

- У медведей сейчас брачный сезон. Тебе повезло, царь, что в твоих землях нет поблизости медведиц. Сам сказал, что обоняние у демона острее. Как и похоть. В скором времени на тебя бы нападали десятки его деток – голодных, злобных, жаждущих крови. В этом пузырьке – секрет медведицы. Он так пахуч, что перебьет любой яд. Воплощённый дух забудет обо всём, когда ощутит этот любовный аромат. Зверь еще не успеет утолить зов плоти - яд ослабит его настолько, что можно будет заколоть хочуна кухонным ножом.

Темное покрывало ночи легло на лес. Жужжал гнус, порхали в свете луны мотыльки, глухо ухал филин.

Ксо и Андор затаились в кроне невысокого дуба. Освежеванный труп косули усыпали вымоченными в батра и аконите колючками, место под хвостом щедро умастили секретом. Бледно-желтый диск заволокло тучами, в непроглядной тьме два мерцающих огонька выдали воплотившегося духа. Громадный зверь парил над землей, едва касаясь лапами травы. Чуть прозрачный нос шумно втянул воздух. Медведь ловко оседлал наживку, гулко зарычал. Инстинкты взяли своё и дух, позабыв о всякой осторожности, принялся охаживать бедную косулю со всей нахлынувшей на него животной страстью. Он не заметил, как колючки расцарапали шкуру, как яд проник в кровь.

Тело пробило судорогой. В глазах вспыхнули оранжевые огоньки. Разъяренный зверь, громогласно рыча, кинулся ввысь, закрутив вихри искр и распластался на кустарнике, не в силах перевоплотиться в духа.

- Его надо добить! – Андор взглянул на ангрийца. Тот молча наблюдал за бьющимся в бесплодных попытках существом. – Если не сейчас, то никогда.

Царь сорвался с дуба, обнажив меч. Медведь злобно взглянул на приближающегося и, рыкнув, бросился на ненавистного человека. Блеснуло лезвие – клинок рассек шкуру на лапе. Тут же просвистело копье – острие со страшной силой ударило в бок, пробив легкое. Андор мгновенно запрыгнул на загривок и погрузил меч до рукояти в основание черепа. Зверь обмяк.

- Смело, юный охотник. – Ксо протянул лист виттина, - и глупо. Зверей много, а ты – один. Стоит ли рисковать?

- Но он мог исчезнуть и уже не попался бы в такую ловушку! – жарко воскликнул Андор.

- Попался бы на другую, - тон охотника был настолько спокоен, будто каждый день ловил воплотившихся духов. – Но что бы случилось, если бы он тебя придавил? Или одна из колючек оцарапала тебе руку? Или яд бы не подействовал, и демон утащил тебя в свой мир?

Андора передернуло. Смерти он не боялся, но вот нечисти…

- Запомни, юный охотник. Жизнь превыше всего. Превыше чести, славы, денег, мести. В природе действует лишь один закон – закон выживания. А потому не лезь в пещеру смерти. Лучше достань из дупла ворона и отправь за подмогой. Незачем нам тащить тушу.

В замке воцарилась скорбь. В коридорах стоял гул от воплей плакальщиц. Лавьен сидел на полу своих апартаментов молча, закрыв лицо. Парчовые рукава потемнели от слез и сбились клочьями. Несколько дней он не притрагивался к пище, не принимал гостей и просящих, проклиная белый свет и несчастную судьбу. Дверь приоткрылась и в комнату вошел старый Минар, некогда обучавший юного царевича боевому искусству.

- Уходи, - глухо буркнул царь. – Или ты не знаешь, что смерти предан будет всякий, вошедший к царю без приглашения?

- Я достаточно пожил, - почтенно поклонился воин. – Если такова цена моего известия – будь что будет.

Лавьен поднял голову. Красные глаза, увенчанные темными кругами, ввалившиеся щеки – страдание истощило юношу, сделав похожим на голодающего упыря.

Минар усадил царя на кровать:

- Скорбь лица очищает сердце. Что такое боль от раны, по сравнению с сердечной печалью? Боль бывает сладкой, а скорбь – всегда горька.

- Зачем ты говоришь это? Мосвен, моя жена…

- Смиритесь, царь. И примите её дар. Не ставьте клеймо на ребенке – Ваша дочь этого не заслужила.

Лавьен отер глаза, в голосе появились нотки надежды:

- Моя… дочь?

- Ваша, царь. – Минар приподнялся. – Оплакивайте жену, но любите свою наследницу. Пожалейте себя, пожалейте народ. Это Ваша обязанность – управлять государством, несмотря на невзгоды.

- Ах, мой дорогой Минар! Какая же это боль. Меня… Меня словно нет без неё. Жизнь потеряла цвет. Потеряла вкус. Я будто неживой, как призрак, забывший людские забавы.

- Выйдите к народу – и увидите цвет жизни. Поцелуйте дочь – и ощутите вкус. Вспомните Вашего отца – да вовеки живет Царь. Супруга принесла ему четверых, прежде, чем ушла к Высшему. И он нашел силы жить дальше. Если Вы думаете, что ему было легко… Он обрёл утешение и счастье в заботе о Вас, в заботе о народе, в укреплении страны. Посвятив себя служению царству, Царь обрёл высший смысл жизни – жизнь во имя других.

- Но я…

Минар обнял Лавьена, приложил руки к щекам и посмотрел прямо в глаза:

- Не прошу Вас забыть о жене. Но прошу – предавайтесь скорби, когда исполнен долг перед людьми. Посвятите себя другим. Не навсегда – на год, на два, на пять. Оплачьте супругу, успокойте дух и, возможно, сможете увидеть другую. Но до этого времени не бросайте нас, царь!

Лавьен отстранился, в голосе появилась твердая решительность:

- Я сделаю, как ты просишь, Минар. Воистину, мудрость твоя велика, а преданность – и того выше. Я посещу дочь и выйду к народу. Дай мне день отдыха и распорядись, чтобы принесли обед и новые одежды. Царь не должен забывать о своем долге перед государством!

Острие топора засело в плече. Демон-клеврет взвыл от боли и схватил израненного агга за горло:

- Сожру!!!

В тот же миг запястье пронзило дротиком – зазубренная сталь разорвала мышцу и кисть безвольно разжалась. Хур, здоровенный четырехрукий агг (хотя рядом с демоном и он выглядел довольно скромно), переборов тошноту и слабость, наугад ударил ножом. Сталь воткнулась в твердую пружинящую плоть, разрезала кожу и проникла внутрь. Из раны хлынула кровь, Хур отчаянно замахал рукой – пальцы обожгло.

Глаза демона погасли. Агг едва успел откатиться от рухнувшей туши. На горизонте засиял край великого шара, лучи осветили усыпанный растерзанными телами холм. Взгорье усыпали застывшие в неестественных позах могучие агги – воины погибали не выпуская из рук оружия. Проломленные шлемы, сломанные мечи и секиры, измятые щиты. Мужчины и женщины (ибо среди аггов все равны) с отрубленными руками, вывернутыми ногами, пронзенные насквозь, разрубленные до половины – но ни один не сдался, не сбежал, не поддался страху.

На вершину выползла Ревка. Зеленоватая с фиолетовыми прожилками кожа обгорела, одна голень перебита, руки в ссадинах, половина лица распухла. Аггша натянула тетиву и спустила дротик в голову поверженного монстра. Хур довольно оскалился:

- Славная охота, двурукая. Я про себя уже попрощался с великим шаром. Но ты не дала мне увидеть предков!

- Любую тварь, сунувшуюся в наши земли, ждет такая же участь. Дети сложат легенду об этой битве, а в память о павших будет вырыт курган и возведен храм Шаару!

- Демон грозился сожрать нас! Ревка, разводи огонь, а я освежую его. Кто придет нас жрать, тот сожран будет!

Пока аггша, перевязывала голень, собирала хворост и разжигала костер, Хур обескровил демона. Дурно пахнущая вязкая жидкость шипя стекала из вены, земля от нее дымилась и искрила. Струи растворяли все на пути – железо, камни, плоть. Мясо варили долго, несколько раз меняя воду. На вкус хоть и горчило, отдавало желчью, но и сил прибавляло, раны затягивались вмиг.

- Что с руками? – Ревка заботливо придвинулась к Хуру, точившему топор. Агг недовольно рычал – сталь проржавела от крови, стала ломкой и потеряла яркость.

- Эта тварь отсекла мне кисть верхней правой. А его копыто раздробило левую нижнюю в пяти местах. Резвая туша. Ещё и по голове двинула так, что предков увидел.

- Везунчик! – восхищенно воскликнула Ревка. – Он тебя почти не тронул.

- И я о том же, – хмыкнул Хур. – Никому не нужен четырехрукий агг, избравший черпак взамен жезла. Даже демон мною побрезговал. А еще мой лучший нож для нарезки чеснока испорчен его кровью. Дядька меня прибьет.

- Твой дядька раскиданный по всему холму.

- Хоть одна хорошая весточка.

- Ты станешь великим, любимый. Если не великим воином, то великим поваром.

Хур перестал точить топор и вдумался в слова аггши. Любая двурукая мечтает стать первой и единственной ликой – женой, четырехрукого, которого прозывают хаггом. Конечно, раз в тысячу лет может родиться и шестирукий - архагг, но и такой как Хур – один на пять сотен встречается. Двурукие агги живут колониями, у них равные права друг на друга – и на войне и в любви. Хагги создают семью с одним аггом. Изредка встречаются семьи, в которой два хагга, но это редкость. Хур помнил единственную в его общине хаггшу – Инэгхи. Она была старше на двадцать лет – но что такое двадцать лет по сравнению с возможностью создать семью? Инэгхи покинула общину без объяснения – каждый агг – будь хоть сколько у него рук - волен распоряжаться своей жизнью. Для Ревки он – лакомый кусочек, вот и ластится, как может. Надо бы заглянуть в пещеру к первому аггу – двурукому, как ни странно. Отшельник, седовласый и красноглазый, мудрый и косноязычный, Хранящий Шрамы говорит витиевато и невпопад, погружается в воспоминания, забывает о пришедшем – но каждый относится к нему с трепетом и благоговением. Спросить его – могут ли о великом поваре сложить такие же легенды, как и о великом воине. Что-то вроде:

«И брюква его сражала народы,

чеснок и жаркое пленяли царей,

О, Хуррова каша с малиной и солью!

Ты нам надежда на множество дней!»

Хур завернул наточенный топор в тряпицу:

- Великими воинами мы уже стали, Ревка. Это оказалось не так сложно. А вот стать великими поварами – действительно, миссия, достойная богов! Протяни-ка мне еще кусок этого изысканного мясца!

Глава 28. Ири

Лавьен с Герником сидели в одном из многочисленных альковов замка. На столике, поверхность коего была выполнена в виде игральной доски, складывался замысловатый рисунок.

Герник, молодой бледнокожий юноша медлил. Наконец, черный камень лег на перекрестие.

- Ири проходит в молчании. Но у нас ведь обучение? – Лавьен хитро улыбнулся. – Поставить воина на линию смерти – шаг почти всегда безумный, проигрышный. Или гениальный. В любом случае, ты привлёк моё внимание.

- Соответственно, - отвлёк его от другой части поля?

Царь Второго Веллоэнса пригубил воды:

- Бездействие.

Юноша поджал губы. Взял еще камень, повертел в руках, рассеяно взглянул на доску, поставил на пинт рядом с предыдущим.

- Пара воинов сильна. Но сильнее – через два и один шаг. Они видят друг друга и подоспеют на помощь. Держащихся вместе легче окружить.

- Тогда зачем нужно ставить пару?

Лавьен поставил белый камень:

- Пара сильна, если через пинт есть ещё пара. Такая фигура называется коридор. Его нелегко пройти. Правила просты, но несмотря на это, тактики и приемы безграничны. Имеет значение всё – с кем играешь, когда и как. Что ты видишь?

Герник молча разглядывал ситуацию, рассеяно пожал плечами:

- Что я должен видеть? Два капкана, один коридор, цаплю, тигра и недостроенный фундамент.

- Вот именно. Делай ход.

Ещё один черный камень лёг на перекрестие. Лавьен достал из холщового мешочка своего воина и сделал ход:

- Цапля и тигр стали великим камнем и достроили фундамент. А фундамент, раздавив твой капкан, освободил моего зайца.

Пять черных камней исчезли с доски. Герник схватился за голову. Лавьен довольно продолжал:

- Преимущество зайца – он прячется от людей. Он – незаметен, если начальник воинов сыт. А начальник – ты, сыт, ведь враг – я, бездействует. Но заяц опасен – он подкопал твою стену и она рухнула.

- Бездействие, – Герник выглядел усталым.

- Бездействие. – Лавьен кивнул. – Считаем свободные пинты и пленных. Думаю, ты вплотную подошел к двадцатому кругу. Через полгода дойдешь до центра и начнем подниматься по небесной лестнице. Давай теперь пару стремительных бездумных ири и вернемся к делам.

Закончив игру, царь с советником направились в приёмный зал. Лавьен принимал просителей - кому-то выдавал письмо, некоторым отказывал. Многих, внимательно выслушав, отправлял для размышления. Герник вёл записи, ставил, по велению царя, особые отметки – стигмы. Через три часа зазвенел колокол – наступил последний час приёма. Прислужники подсчитали людей – двадцать просителей осталось, иных внесли в журнал и попрощались, выдав медную монету. Советник искоса поглядывал на царя – на том не было и тени усталости.

На вечернюю трапезу подали гуся в клюквенном соусе и картофель. Лавьен устраивал для гостей шикарные пиршества, обеды и ужины – в обычное же время еды подавалось не много. Благословен царь, ядущий для подкрепления, а не услады.

- Позвольте дать совет, царь. – Герник помогал царю запечатывать письма. Он скручивал пергамент, перевязывал бечевой и передавал властителю – тот крепил сургучом, прикладывал тот или иной перстень и раскладывал по разным урнам. Утром придут слуги и отправят письма.

«Когда же он их пишет. Ночью? Царь вообще когда-нибудь спит?»

- Слушаю.

- Я подумал, - советник передал туго связанный красноватый пергамент с золотой тесьмой – знаком величайшего расположения. – Подготовка писем занимает много времени… Почему бы не передать эту работу книжникам и освободить Ваше время… для отдыха, например?

- Ты умен, Герник. – Царь капнул сургуч на тесьму. – Я знаю, что Марсель – твой отец, научил тебя чтению в три года. Ты выучился писать и говорить на двух языках в пять, а в десять уже постигал мысли мировых мудрецов. И что? Смог ли ты выиграть у меня в ири? А ведь я не вышел даже на третью ступень.

- Царь, отдых нужен каждому, а Вы говорите обо мне – зачем?

Лавьен улыбнулся:

- Тебе нравится играть в ири?

Герник смутился – он понимал, когда властитель давал урок:

- Эта игра забирает у меня много сил. После неё я чувствую себя разбитым, уставшим и… униженным. Но она мне нравится.

- Ири показывает, что знание бывает пустотой, а умение видеть – ценностью. Как ты думаешь, какая стратегия игры лучше – атакующая, или обороняющаяся?

Пришла пора улыбнуться советнику:

- Смешанная. Нужно знать, когда нападать, а когда – защищаться.

- Не совсем так. Знать – мало. В архивах есть сотни книг по ири – тысячи комбинаций, партий, стратегий. И всего три книги – поэтическое описание игры. Эти книги стоят в моей личной библиотеке и тебе они покажутся пафосом, игрой слов, бессмыслицей. Главное – видеть, Герник. Видеть жизнь, смыслы, равновесие, которое царит на доске.

- Вы разрешите прочесть эти книги?

Взгляд царя пронзил советника, казалось, проникая в потайные уголки души. Лавьен покачал головой:

- Дойди до десятого круга.

- Какой стратегией пользуетесь Вы? – Герник хотел разрядить обстановку. – Я увидел в основном защитные ходы.

- Хорошо увидел. – Царь продолжил опечатывать письма. – По природной склонности мне ближе атака. Мой наставник, Цулланур – мягкого ему ложа, в совершенстве владел защитной. Владел… – голос царя дрогнул, рука коснулась нагрудного камня. – Мы не представляем, насколько он был умён. Сколько я правлю, Герник?

- Год прецарствия и год полноцарствия. Итого – два года, Ваше сиятельство, – обязанности с этикетом советник знал прекрасно и соблюдал их даже наедине.

- Есть ли результат?

- Да, господин. Доходы казны возросли в три раза, дороги в городах из черного камня, все тяжелые и неблагородные работы выполняют иноземцы, школы наполнились взрослыми и даже детьми. Только размеры владений не увеличились.

- Накопление сил без расширения границ – это стратегия атаки, или защиты?

- Защиты, господин, но… - Герник задумался. – Я бы сказал, что готовятся атакующие ходы. Хотя оружия и воинов не увеличилось. Только если царство нарочно держит это в тайне.

- Это хорошая цапля. Но, чтобы разрушить стену, нужен тигр и заяц, выскочивший из травы. Я не устаю, - Лавьен подошел к окну, втянул прохладный воздух – потому что для меня ири – это жизнь. И жизнь – ири.

- Зачем Вы говорите мне это, царь? Никто не должен знать мыслей правителя!

- Ты не бросишь меня, Герник. У твоей семьи нет друзей, кроме престола Второго Царства. А если найдутся платящие золотом – так ведь у меня есть что-то намного дороже денег.

Лавьен повернулся и разжал кулак. На ладони лежало исписанное рунами яйцо. Советник недоверчиво взглянул на предмет:

- Что это?

Царь убрал яйцо в карман:

- Так, один интересный артефакт. Он хранит нас от «плохих» решений. Подай мне письмо с красным пергаментом и золотой тесьмой. Я хочу отправить его сам, нечего ждать утра.

Минар приготовился. Старый воин был на почетном жаловании. Кроме золотой монеты, ему доставляли ткани, довольствие с царского стола, малую и большую прислугу – повара, ткача, строителей, кузнеца, конюха и менестреля. Живи – не хочу. Конечно, Лавьен стал царём и последний раз Минар видел его пять энамбелов назад – весь в делах. Конечно, Минар не принимает участия в военных советах – так и советов нет, кругом мир, остались лишь гарнизоны для поддержания порядка и на непредвиденный случай. Конечно, друзей почти не осталось – сам дивится, что дожил до преклонных лет. Вояки ведь всегда умирают рано – от железа, от болезни, от вина.

От скуки…

Душу старого воина тревожила лишь одна смерть. Лишь одна не давала покоя, настойчиво требовала внимания, отнимала по капле жизнь, как маленький поросёнок, разрывающий корни вечного дуба. В жизни происходят события, переворачивающие представление о мире, о себе, о других. Они зовутся поворотными – даётся шанс повернуть, изменить привычный ход вещей.

Он нёс службу сотником на границе с Уилендскими топями. Время настало смутное, мертвяки зачастили на поверхность. Редко такое бывает – всё ж под землей да в склепах им удобнее. Гостей отлавливали и, как полагается – святой водицей, да осеняющим знамением Высшего. Ну и кол в сердце, голову с плеч, в рот – чесноку. Для надёжности проходили с местными священниками молитвенным ходом вкруг курганов, высаживали беладонну, иву да закапывали повсюду восьмигранники Гроумита – чтобы удерживали равновесие миров.

Несколько энамбелов его сотня прочесывала поля, леса и болота. Лишь пятеро сгинуло в топях – ну и поделом им, дуракам. Нечего было на трезвую голову в гиблые места соваться.

Прилетел стриг с приказом о пересменке. Оставались последние дни. Воины собирали пожитки, прощались с местными – да так прощались, что не один ребятенок спустя три сезона народился.

В пути случилось им проходить мимо заброшенного поместья. Местные сюда не совались. «Графские развалины», «Три башни», «Чертолом» внушал суеверный страх. На черно-зеленых стенах не приживался лишайник, птицы не вили гнезд, звери обходили это место стороной, а в верхах башен среди бойниц и разбитых камней мелькали тени.

Небо затянуло тучами, громыхнуло, на отряд обрушился холодный дождь вперемешку со снегом, ветер сбивал с ног.

Сотник Минар не разделял опасений селян. В этих местах всегда тихо и ни один умрун за его службу на этом всхолмье не появлялся. Он отдал приказ переждать непогоду внутри. Ворота отворились легко, будто накануне смазанные. Миновав палисадник, колодец и фонтанную аллею, схоронились на конюшне, а оттуда по чёрному ходу добрались и до кухни – в амбарах нашлась чечевица с горохом, вяленина, сыр и вино.

Прилично подкрепившись, сотня устроилась на ночлег. Выставили двух часовых – хоть место и спокойное, но о других гостях лучше узнать до того, как ловкачи срежут кошели и умыкнут пожитки.

Средь ночи Минара поднял охранник, жестом указал на коридор. Из арки выглядывало личико маленькой бириквы. Девочка, с лиловыми глазами, неестественно бледной кожей и пунцовыми губами с интересом наблюдала за спящими солдатами. Она настолько увлеклась, что не заметила, как к ней подошёл второй часовой.

В сотне Минара были буйные. Были пьяницы и развратники. Были убийцы и насильники, бессердечные и закалённые в битвах. Но слабых и неопытных в его сотне не было.

Гаруд схватил бирикву за тонкую шею, прижал к холодным плитам и заломил руки до хруста:

- Чертовка, думала крови налакаться?

Он придавил её коленом и ударил головой в пол:

- Ну что, Минар. Хороший подарок в окончание службы? Ты воевода, тебе и кол вбивать!

Сотник впервые за годы службы терзался сомнениями. Вреда от бириквы никому не было – люди в этом месте не болели, скот не пропадал, посевы не чахли. От девчушки – на человеческий лад ей лет пятнадцать – не ощущается ни толики угрозы. Да и если рассудить – не должны были они здесь разбить лагерь, не должны были её увидеть. Вроде даже как в гостях.

Воевода отдал приказ обыскать развалины. Сам с двумя солдатами – Гарудом и Калитом, пошёл с бириквой во двор. Они вышли в сад. Дождь перестал, на земле месиво из грязи и снега, по колено стелется туман. Минар обернулся к найдёнышу, сердце разрывалось от боли:

- Ты должна умереть.

Солдаты опрокинули бирикву на спину. Сотник приставил кол к груди. Два коротких удара. Один вопль – не зверя, не упыря, а беззащитной девочки, пусть и не человечьего рода.

- Похороните её.

Калит неуверенно потянул:

- А голову. И чеснок надо же…

- Я сказал, похороните её. Это не какая-то обычная упырка – у неё горячая кровь. Не оживёт.

«Смерть за смерть». Минар готов. Надо лишь раскусить капсулу. «Золотое дитя». В похожем на леденец, сахарном кристалле, таится быстрая смерть. Конечно, почетнее умереть от клинка. Но он не мог. Парадокс – прошедший огонь, воду и землю, воин до коликов боится острой стали. В пылу битвы страх всегда исчезал – в тишине и покое восставал в образе чудовища, яростного демона. В последние годы боязнь усилилась настолько, что он не мог смотреть, как повар шинкует овощи или брадобрей точит бритву. «Золотое дитя» убаюкивает хозяина. Яд растворится за пару часов - наутро вектир скажет, что усопшего хватил Кондратий.

Да, для его возраста это достойная смерть. «Я упокоил невинное дитя. Теперь дитя упокоит меня». Минар раскусил леденец.

Глава 29. Белая шкура

Молодая кабарга паслась на опушке. Среди ольшаника, березовых рощ, кедра и пихты растет съедобный лишайник. В этой рощице он особо вкусный, неподалеку журчит сладководный ручеек, а шершавые камни на полянке полнятся целебной солью. Но надо быть осторожной, чтобы, увлёкшись дарами природы, не попасться росомахе, не наткнуться на рысь или хазру.

Сухо щёлкнул затвор, животное испуганно отпрыгнуло и тут же прогнулось под тяжестью сети. С кедра спрыгнула двуногая тварь. Плотная белая шерсть покрывает всё тело, обошла лишь ладони, подошвы, да иссиня-чёрную голову. Шестипалая ладонь тронула коричневый, вросший в плоть ошейник с мутноватым бесцветным камнем, из утробы вырвался довольный глухой рык.

Зверь закинул сеть с жертвой за плечо и довольно зашагал к логовищу, не обращая внимания на яростные брыкания, лягания и укусы кабарги.

За поляной, через несколько лиг звериная тропа вывела на просеку, лес сгустился. Впереди выросла каменная гряда, из скалы бил источник, образовав в низине озерцо. Здесь, в корнях кедров-великанов закрыт тяжелой решеткой лаз, он круто расширяется в довольно просторный коридор – настолько, что двухметровому белошерстному зверю не приходится даже нагибаться.

Коридор выводил в пещеру под водопадом. Аккуратно обложенное камнями кострище, устланная шкурами лежанка, а отесанный прямоугольный валун вполне сойдёт за стол. Вместо обычного камня или песка полом пещеры служит плотный слой глины – пропитанный кровью, добросовестно утоптанный и отполированный до матового блеска. Такая поверхность глушит звук шагов и не даёт теплу огня уходить в камень. У стен скособочились пузатые мешки, подальше от падающей воды высится дровяник. К одной из стен прислонился похожий на четвертованного коня предмет. «Конь» выделялся тем, что в этой чистой, даже вылизанной, пещере он единственный изрядно покрылся пылью – хозяин будто сторонился его.

Существо бережно опустило кабаргу на пол. Та дернулась – сеть держала крепко. Зверь довольно рыкнул и вытащил стреноживающий шпагат.

Когда он проснулся, то обнаружил, что накрепко связан десятком шпагатов. На костре пыхтел котелок, пахло зеленью и медом. Смуглокожий старик в шерстяном дублете и шароварах буднично помешивал похлебку.

- Хороший отвар. Сил придаёт, тело исцеляет. У меня недавно так горло саднило, дышалось с натугой, будто через соломинку. А златоцвет здесь только растёт. Конечно, люди все желтые цветочки златоцветом кличут, но здесь – настоящий, дикий. От него до костей пробирает, кожа сияет, удаль молодецкая разжигается.

Старик снял котелок, пригладил завитую косой тонкую бородку.

- Пущай поостынет. А я пока на тебя посмотрю. Вроде и не зверь – олененка случить, а потом изжарить на обед даже ярганы не скумекают. Да и не человек. Назову-ка я тебя Сафид, с моего наречия это значит - «белошкурый». Нравится?

Зверь недовольно рыкнул, дернулся. Шпагат натянулся, из рассеченной шкуры засочилась сукровица.

Смуглокожий ухмыльнулся, достал из-за пазухи изгибистый костяной канун, провел ладонью по натянутым жилам. Те скупо загудели.

- Я – Халил, видел тебя в белом сне восемь лет назад. Пришла пора исполнить назначенное. Возможно, стоит доставить тебя в зверинец раджи Эстер, её бестии тебя мигом разговорят.

К аромату отвара примешались строгие, одинокие звуки кануна. Они обволакивали сознание, в тумане проявлялись цвета, складывались в образы, перемешивались, сияли, блекли, кружились - в этой цветоверти Сафиду виделось нечто до боли знакомое, привычное.

Музыка стихла.

- Так ты ручной! – Мидиец заметил, что из под короткой, но плотной шерсти пробивается тусклое мерцание. – Рассмотрю поближе.

Зверь похоже, смирился с участью. Халил раздвинул густую поросль на шее. Ошейник врос в кожу – только края медальона с сияющим бесцветным камнем выпирают.

- Боги великие, турмалин! Ты – носитель камня!

Сафид не шевельнулся, взгляд оставался затуманен, тело – расслаблено.

Халил вынул из сапога стилет:

- Возможно, слияние еще не произошло. Я проверю, ты не дёргайся. Будет немного больно.

Лезвие аккуратно вошло между камнем и оправой. Чуть глубже – зазор увлажнился темной вязкой жидкостью, камень запульсировал. Старец убрал нож, приложил к царапине черный тонкий лист. Подошел к котелку, пригубил отвар. Потёр переносицу, что-то забормотал.

- Врос. Что же теперь делать? – мидиец перелил горячий настой в мех. – Прогулка к Эстер переносится. Заберу-ка я тебя в свою цитадель, там и покумекаем. Не оставлять же носителя турмалина без присмотра.

Халила и Сафида охватило сизой дымкой и вихрем выбросило из пещеры.

С высоты птичьего полета виднелась лишь захолонувшая землю испарина. Ковром стелилась густая молочная дымка, туман скрыл опасную болотистую топь. То тут, то там вздымались вихри, из недр выбрасывались со свистом ядовитые пары. Протянувшееся на несколько лиг пристанище покойников, упырей, классорсизов, анцибулей и анчуток разделяло земли Трегонада и бескрайний мерзлый лес, за которым начинались владения Фаэлсиргра.

Сверкнула молния, затянула красно-черная морось. Дождь прибил туман, оголив низенький уродливый ёрник и зеленые мшистые кочки. Небо взорвалось, ярко осветив и согрев обиталище гнуса.

В поросшую разнотравьем кулигу втемяшился Моргот, вспахал мягкую землю, оставив после себя кирпично-черную жженую полосу.

Вслед за огненным демоном коршуном пал вихрь. Полосы густого воздуха развеялись и открыли стоящего Халила. Возле ног лежал Сафид - шерсть зверя опалена, открылась темно-синяя шкура. Глаза по-прежнему мутные, дыхание ровное – как дитя у мамкиной груди, ещё не отошёл от магии костяного кануна.