Почему нападение германии стало для сталина неожиданным? 3 страница

произнесенных в те дни, он сказал: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». После этого в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Заявления Хрущева позволили Д. Волкогонову сделать вывод, что Стали н «ощутил растерянность и неуверенность» с первых же минут войны и что «Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова», когда тот сообщал ему о начале военных действий.

Молотов был решительно не согласен с подобными характеристиками настроения и поведения Сталина. Он говорил Чуеву: «Растерялся -нельзя сказать, переживал —да, но не показывал наружу... Что не переживал — нелепо». Управляющий делами Совнаркома Я. Е. Чадаев таким запомнил Сталина, когда тот приехал в Кремль рано утром 22 июня: «Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подав ленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие». По противоречивым воспоминаниям трудно установить, кто первым сообщил Сталину о начале войны (Г.К. Жуков, В.М. Молотов или Н. Г. Кузнецов), но очевидно, что в ночь с 21 на 22 июня ему не пришлось долго спать, так как, судя по книге посетителей, последний из них ушел из его кабинета 21 июня в 23 часа, а в 5 часов 45 минут Сталин уже снова принимал людей: наркомов иностранных дел, внутренних дел, обороны (Молотова, Берию и Тимошенко), а также начальника Генштаба Жукова и начальника Политуправления Красной Армии Мех-лиса. (По воспоминаниям Жукова, последний звонил Сталину в 0.30 ночи перед началом войны, а затем около 4 часов разбудил его, сообщив о налетах немецкой авиации.)

Очевидно, что в первые часы после начала войны Сталин собирал сведения о положении на границе и в приграничных республиках. По воспоминаниям первого секретаря КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко, Сталин позвонил ему в Минск в 7 часов утра и, выслушав сообщение, сказал: «Сведения, которые мы получаем из штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо. Что же касается намеченных вами мер, они в общем правильны. Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства. Ваша задача заключается в том, чтобы решительно и в кратчайшие сроки перестроить всю работу на военный лад. Необходимо, чтобы парторганизация и весь народ Белоруссии осознали, что над нашей страной нависла смертельная опасность, и необходимо все силы трудящихся, все материальные ресурсы мобилизовать для беспощадной борьбы с врагом. Необходимо, не жалея сил, задерживать противника на каждом рубеже, чтобы дать возможность Советскому государству развернуть свои силы для разгрома врага. Требуйте, чтобы все действовали смело, решительно и инициативно, не ожидая на все указания свыше. Вы лично переносите свою работу в Военный совет фронта.

Оттуда руководите и направляйте работу по линии ЦК и правительства Белоруссии. В середине дня я еще позвоню Вам, подготовьте к этому времени более подробную информацию о положении на фронте». Пономаренко записывал все, что говорил Сталин, а потому смог впоследствии так подробно воспроизвести его слова. Пономаренко поручил своим помощникам передать указания Сталина всем секретарям обкомов и райкомов, по возможности — и западных прифронтовых районов.

Собирая сведения о ходе боевых действий в первые часы войны, Сталин одновременно составлял директиву наркома обороны №2, она была передана в округа в 7 часов 15 минут утра. Однако на первых порах, судя по воспоминаниям Жукова, сообщения с границы поступали отрывочные и противоречивые. Там активно действовали немецкие диверсионные группы, которые «разрушали проволочную связь, убивали делегатов связи и нападали на командиров, поднятых по тревоге». Лишь к 8 часам утра Генштаб получил первые более или менее надежные сведения, которые были немедленно переданы Сталину. К тому времени, когда в Кремле собрались все находившиеся в Москве члены руководства страны и все ведущие военачальники, стало известно о разрушительных бомбардировках, которым подверглись военные аэродромы, железнодорожные узлы и города, о начале сражений с сухопутными войсками противника на всем протяжении западной границы, за исключением территории Ленинградского военного округа.

Обсудив эту информацию, военачальники покинули кабинет Сталина около 8.30, а оставшиеся там руководители ВКП(б) и Коминтерна (Мануильский и Димитров) стали решать вопрос о том, как объявить населению страны о войне и кто это должен сделать. Микоян в своих мемуарах писал: «Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все были против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина — Первого секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу — всем подняться на оборону страны. Однако наши уговоры ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов».

Отказ Сталина Молотов объяснял так: «Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Не только человек — это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик, он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он ска

зал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах». На вопрос Чуева о том, кто был автором его речи, Молотов ответил: «Это официальная речь. Составлял ее я, редактировали, участвовали все члены Политбюро. Поэтому я не могу сказать, что это только мои слова, там были и поправки, и добавки, само собой». Молотов утверждал, что Сталин активно участвовал в составлении текста речи, но отказался уточнить, «какие слова он внес, первые или последние. Но за редакцию этой речи он тоже отвечает».

Свое выступление В.М. Молотов начал словами: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление...» Объявив о «беспримерном в истории цивилизованных народов вероломстве» со стороны Германии, Молотов сообщил, что «германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи со средоточением частей Красной Армии у восточной германской границы». Молотов подчеркнул, что Советское правительство «со всей добросовестностью выполняло все условия» советско-германского договора о ненападении и что Германия до 22 июня не предъявляла никаких претензий к СССР. Одновременно он решительно отверг германские обвинения в том, что советские войска нарушили границу с Румынией.

«В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху, — сказал Молотов. — То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу». Призвав народ к дисциплине, «организованности, самоотверженности, достойной настоящего патриота», к сплочению рядов «вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя тов. Сталина», Молотов закончил свою речь словами, которые стали главным лозунгом Великой Отечественной войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Чадаев вспоминал, что Сталин зашел в кабинет к Молотову после его выступления по радио. «Ну и волновался ты, — сказал Сталин, — но выступил хорошо». «А мне показалось, что я сказал не так хорошо, — ответил тот». Позвонил кремлевский телефон. Молотов взял трубку и посмотрел на Сталина: «Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить?» Сталин подошел к телефону, немного послушал наркома обороны, потом заявил: «Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне. Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но Вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте в виду — немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите... Если проект ди

рективы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой... Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется Вам времени? Ну, хорошо, два часа, не больше... А какова обстановка у Павлова?»

Еще до этого разговора с Тимошенко и до начала выступления Молотова Сталин около 12 дня второй раз позвонил Пономаренко и спросил: «Что Вы можете сказать о военной обстановке? Что делает и как себя чувствует тов. Павлов?» Пономаренко, ответил, что Павлов, «несмотря на свои положительные качества... под давлением тяжелой обстановки, особенно из-за утери связи со штабами фронтовых войск... потерял возможность правильно оценивать обстановку и руководить сражающимися частями, проявляет некоторую растерянность, ... не сосредотачивается на главных проблемах руководства». «Я хотел бы просить Вас, товарищ Сталин, — сказал Пономаренко, — прислать в штаб фронта одного из авторитетных маршалов Советского Союза, который... изучил бы внимательно обстановку, продумывал бы неотложные мероприятия и подсказывал их командующему». Сталин ответил: «Я уже думал об этом, и сегодня же к вам выезжает маршал Борис Михайлович Шапошников. Имейте в виду: это опытнейший военный специалист, пользующийся полным доверием ЦК. Будьте к нему поближе и прислушайтесь к его советам».

Видимо, нелестную характеристику действий Павлова дал и Тимошенко. Как вспоминал Чадаев, «выслушав Тимошенко, Сталин нахмурил брови... положил трубку на аппарат и сказал: «Павлов ничего конкретного не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала в войска директива... Но разве армия без директивы не должна находиться в боевой готовности?»

Через какое-то мгновение, сдерживая свой гнев, Сталин добавил: «Надо направить к Павлову Шапошникова. Я не сомневаюсь, что он поможет организовать управление войсками, укрепить их оборонительные позиции. Но наши войска, видимо, не могут справиться с задачей прикрытия западной границы. Они оказались в очень тяжелом положении: не хватает живой силы и военной техники, особенно самолетов. С первых часов вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация... Да, не успели мы подтянуть силы, да и вообще не все сделали... не хватило времени».

Вспоминая первый день войны, Я.Е. Чадаев говорил, что ему «довелось присутствовать на двух заседаниях у Сталина и вести протокольные записи этих заседаний. Что особенно запомнилось — это острота обсуждаемых вопросов на фоне отсутствия точных и конкретных данных у нашего высшего политического и военного руководства о действительном положении на фронтах войны. Несмотря на это, решения были приняты весьма важные и неотложные». В числе этих решений Жуков упоминает указ о проведении мобилизации и проект постановления о создании Ставки Главного Командования. В нее вошли И.В. Сталин, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов,

С.М. Буденный, Г.К. Жуков, Н.Г. Кузнецов. Председателем Ставки был назначен С.К. Тимошенко. При Ставке создали институт постоянных советников. Ими стали Кулик, Шапошников, Мерецков, Жигарев, Ватутин, Воронов, Микоян, Каганович, Берия, Вознесенский, Маленков, Жданов, Мехлис. Было принято решение о преобразовании Прибалтийского, Западного и Киевского особых округов в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты. Их командующими стали соответственно генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, генерал армии Д. Г. Павлов, генерал-полковник М. П. Кирпонос.

Очевидно, что отсутствие полной информации о положении дел на фронте 22 июня очень беспокоило Сталина. По словам Жукова, Сталин во второй половине дня позвонил ему по телефону и сказал: «Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем маршала Шапошникова и маршала Кулика. Шапошникова и Кулика я вызвал к себе и дал им указания. Вам надо вылететь немедленно в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб фронта в Тернополь». Я спросил: «А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?» И.В. Сталин ответил: «Оставьте за себя Ватутина». Потом несколько раздраженно добавил: «Не теряйте время, мы тут как-нибудь обойдемся».

Эти и другие воспоминания не соответствуют утверждениям Хрущева и других о том, что Сталин был растерян, «парализован», что он покинул Кремль. В то же время некоторые члены Политбюро еще не осознавали всей серьезности ситуации, вспоминал Чадаев: «В течение 22 июня после визита к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Нетрудно было убедиться, что почти все они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений. Помню, например, когда поздно ночью закончилось заседание у Сталина, я шел позади К.Е. Ворошилова и Г.М. Маленкова. Те громко разговаривали между собой, считая развернувшиеся боевые действия как кратковременную авантюру немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и В.М. Молотов». Видимо, Я.Е. Чадаев имел в виду совещание, которое состоялось в ночь на 23 июня.

23 июня рабочий день Сталина начался по крайней мере в 3 часа 20 минут ночи, когда к нему вошел Молотов. Затем пришли Ворошилов, Берия, Тимошенко, Ватутин и Кузнецов. Совещание продолжалось до 6 часов 10 минут. Затем совещания возобновились вечером, в 18 часов 45 минут и продолжались до 1 часа 15 минут ночи 24 июня. Примерно так же прошли и последние дни июня. В то же время эти записи не позволяют составить полного впечатления о рабочем дне Сталина, так как здесь не ука

зывается время, когда он говорил по телефону и работал в одиночестве.

Между тем ситуация на фронте продолжала ухудшаться. Надежды на быстрый «сокрушительный удар по агрессору», высказанные В.М. Молотовым 22 июня, не оправдались. В первый же день войны Германия нанесла существенный урон советским вооруженным силам. Потери в авиации составили 1811 самолетов (из них 1489 были уничтожены на земле). Было сбито лишь 35 и повреждено около 100 немецких самолетов.

Мощные удары германской авиации и артиллерии в первые же часы войны вывели из строя огромное количество и другой техники, а быстро продвигавшиеся немецкие войска захватили расположенные у границы склады вооружений. Секретарь Брестского обкома М. Н. Тупицин сообщал И.В. Сталину и П.К. Пономаренко 25 июня, что значительная часть орудий артиллерии резерва Главного командования была разбита бомбами в первые же часы войны, а «все ценные орудия остались у немцев». Секретарь Лунинецкого райкома Пинской области В.И. Анисимов сообщал телеграммой 30 июня, что «нет вооружений и снарядов... Шлют самолеты в разобранном виде, а собрать их негде». Утрата значительной части самолетов и другой техники сразу же сказалась на боевых действиях советских войск и состоянии духа личного состава. В связи с отступлением Красной Армии в Прибалтике, член Военного совета Северо-Западного фронта В.Н. Богаткин докладывал Л.З. Мехлису в начале июля 1941 года: «Если идут в бой танки и пехота, нет авиации; если идет в бой пехота — нет артиллерии или танков и т.п.».

Война обнажила многочисленные факты неподготовленности страны к войне. 26 июня руководители Латвии писали Сталину, что хотя имеется достаточно сил для «успешного отражения наступления противника... в штабе (Северо-Западного фронта) не соблюдаются основные правила организации работы. Между отдельными войсковыми соединениями нет связи, нет взаимодействия, также нет взаимодействия между отдельными видами оружия (авиация, пехота). Ввиду того, что разведка поставлена плохо, часто авиация не может бомбить колонны противника, так как штабу неизвестно, чьи это колонны... При неудовлетворительной работе штаба положение на нашем участке фронта остается неудовлетворительным». Не была подготовлена и противовоздушная оборона приграничных районов. 23 июня секретарь Мурманского обкома Старостин телеграфировал Сталину, что «Кандалакша, Кировск и Мончегорск, где расположены апатитовый комбинат, медно-никелевый комбинат, строящийся алюминиевый комбинат и гидростанции Нива-три, совершенно не имеют зенитной обороны и воинских частей».

Особенно тревожные вести поступали из Белоруссии. 25 июня секретарь Брестского обкома партии М.Н. Тупицин докладывал И.В. Сталину о том, что «руководство 4 Армии оказалось неподготовленным организовать и Руководить военными действиями... Ни одна часть и соединение не были

готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отступать или погибнуть... Можно было бы привести много примеров, подтверждающих, что командование 4 Армии, несмотря на то, что оно находилось в пограничной области, не подготовилось к военным действиям. Вследствие такого состояния с первых же дней военных действий в частях 4 Армии началась паника. Застигнутые внезапным нападением, командиры растерялись. Можно было наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и полковников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно, что эта паника и дезертирство не прекращаются до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер».

Сталину докладывали о растерянности и панике, охвативших многих командиров и бойцов Красной Армии, а также политических руководителей в прифронтовых областях в первые дни войны. В. И. Анисимов из Пинска сообщал, что в этом городе военные «в панике подорвали артсклады и нефтебазы и объявили, что подорвали их бомбами... В городе полно командиров из Бреста, Кобрина, не знающих, что им делать, беспрерывно продвигающихся на машинах на восток без всякой команды, так как никакого старшего войскового командира, который мог бы комбинировать действия войск, нет».

Из Гомеля, находившегося сравнительно далеко от линии фронта в конце июня, Сталину пришло сообщение от секретаря Гомельского обкома Ф.В. Жиженкова: «Деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу». Члены штаба обороны города Ельня Смоленской области в конце июня в письме Политбюро докладывали, что размещенное поблизости войсковое авиасоединение охвачено паникой. «Убедительно просим Политбюро ЦК ВКП(б) и лично Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА ударить по паникерам и всем, кто способствует порождению паники, приняв необходимые меры в отношении местных партийных и советских органов, в частности по Смоленской области, ибо если дальше каждый командир или руководящий советский партийный работник начнут заниматься эвакуацией своей семьи, защищать Родину будет некому».

Приходили вести йотом, что немцы уже развертывают операции далеко за советско-германской границей. 23 июня руководители Латвии В.Т. Лацис и Я.Э. Калнберзин сообщали Сталину из Риги, что «на территории Латвии были неоднократно сброшены мелкие десантные группы противника. Имеются случаи вооруженных бандитских выступлений».

Успехам немцев способствовала и «пятая колонна», сохранившаяся в приграничных республиках страны, несмотря на предвоенные репрессии против «неблагонадежных элементов». Созданный в октябре 1940 года и

имевший постоянный контакт с Германией подпольный Литовский фронт активистов (ЛФА) к лету 1941 года насчитывал 36 тысяч человек. 22 июня члены ЛФА захватили радиостанцию Каунаса и провозгласили создание временного правительства Литвы во главе с Ю. Амбазевичусом. 25 июня немецкие войска вошли в Каунас практически без боя. 28 июня латвийская подпольная группа временно завладела радиостанцией в Риге. Ряд бывших военных подразделений Латвии в полном составе перешли на сторону немцев. К моменту вступления немцев в Ригу там было создано два центра, претендовавших на роль правительства Латвии. В Эстонии в тылу у советских войск действовало несколько тысяч боевиков, наносивших удары по Красной Армии. В июле они захватили город Тарту. Тепло встречали оккупантов в ряде сел Западной Украины, а также в населенных пунктах Северной Буковины и Правобережной Украины, где преобладало немецкое население. 30 июня во Львове после его оккупации немцами было создано «правительство Украины» во главе со Степаном Бандерой.

А вот что писал о боях, проходивших 22 июня — 3 июля, немецкий историк генерал Курт фон Типпельскирх: «До 3 июля на всем фронте продолжались упорные бои. Русские отходили на восток очень медленно и часто только после ожесточенных контратак против вырвавшихся вперед немецких танков». Пауль Карелл в своей книге «Гитлер идет на восток» дает высокую оценку мужеству советских солдат, сражавшихся в Белоруссии в конце июня 1941 года: «Русские сражались фанатично, и их вели решительные командиры и комиссары, которые не поддались панике, возникшей во время первых поражений». И все же продвижение немецких войск в глубь страны продолжалось.

С одной стороны, Сталин осознавал, что отступление Красной Армии неизбежно приведет к оккупации немцами значительной территории страны. Об этом свидетельствовало принятое 24 июня на совещании у Сталина решение о создании Совета по эвакуации во главе с Л. М. Кагановичем «для руководства эвакуацией населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей». Через три дня было принято постановление о порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества, а также постановление о «вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля».

С другой стороны, все очевиднее становилось, что отступление советских войск в ряде мест превратилось в беспорядочное бегство, а поэтому требовались срочные меры для того, чтобы восстановить контроль над действующей армией. 26 июня И.В. Сталин позвонил Г.К Жукову в Тернополь и сказал: «На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?»

По словам Жукова, Ватутин и Тимошенко были «бледными, осунувшимися, с покрасневшими от бессонницы глазами. Сталин был не в лучшем состоянии». «Поздоровавшись кивком, И.В. Сталин сказал: «Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке?» — и бросил на стол карту Западного фронта. «Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться», —сказал я. —«Хорошо, через сорок минут доложите». После разбора ситуации трое приняли решение создать новый рубеж обороны к востоку от Минска на рубеже Западная Двина — Полоцк — Витебск — Орша — Могилев — Мозырь и начать подготовку для создания тылового рубежа по линии Селижарово — Смоленск — Рославль — Гомель. Все эти предложения И.В. Сталиным были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями».

Хотя Д. Волкогонов писал о том, что «с 28 по 30 июня Сталин был так подавлен и потрясен, что не мог проявить себя как серьезный руководитель», судя по записям в книге посетителей его кабинета, 27 июня он непрерывно совещался с 16.30 до 2.35 ночи 28 июня и с 19.35 28 июня до 0.50 29 июня. 29 июня Сталин был занят подготовкой ряда важнейших документов, в том числе «Директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей». Проект этой директивы был подготовлен А.С. Щербаковым, В. М. Молотовыми А.И. Микояном. Но после сталинской редакции «Директива» стала более жесткой и требовательной: «Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов». В конце «Директивы» говорилось: «В навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти Советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

В «Директиве» давалась оценка отношения советских людей к германскому нападению и осуждалось непонимание возникшей серьезной угрозы для страны. Сталин вычеркнул из первоначального варианта «Директивы» призыв к «мобилизации всех сил для... организации победы» и существенно ужесточил содержание, указав на то, что «некоторые партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации и их руководители все еще не понимают смысла этой угрозы, живут благодушно-мирными настроениями и не понимают, что война резко изменила положение, что наша Родина оказалась в величайшей опасности и что мы должны быстро и решительно перестроить всю свою работу на военный лад». «Директива» содержала призыв «отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».

Одновременно «Директива» призывала «организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие истребительным отрядам». «Враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов», и поэтому коммунистам надо «учитывать все это в работе и не поддаваться на провокации». Отдельный пункт «Директивы» гласил: «Немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, — невзирая на лица».

«Директива» предписывала: «При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего»; а также создавать партизанские отряды и диверсионные группы «для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т.п. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия». Эта «Директива» была оглашена Сталиным 3 июля и определила характер действий Советского правительства и всей жизни советского народа в годы Великой Отечественной войны.

По словам Жукова, «Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли оставление нашими войсками столицы Белоруссии... 29 июня И.В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного командования, и оба раза он крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении». Об этих визитах Сталина в наркомат вспоминал и Молотов, заметив, что «Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым». Это свидетельствовало о крайнем раздражении Сталина, так как он «редко выходил из себя».

Об одной из этих поездок Сталина в Наркомат обороны рассказывал А.И. Микоян: «29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке. В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется Для установления связи — никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за Начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?»

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5—10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые. Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик — это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову». И все же руководству страны стало ясно, что вследствие поражений, понесенных Белорусским фронтом, «из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен». Как утверждал Микоян, «когда вышли из наркомата» Сталин произнес ту фразу, которую затем в различных вариантах воспроизводил Хрущев. Вероятно, в это время Сталин усомнился в возможности выполнить программу, содержавшуюся в только что отредактированной и утвержденной им «Директиве». Возможно, он осознал, что выигрыши во времени и пространстве были утрачены в течение недели, могучая стена из танков, артиллерии, самолетов, красноармейцев, вооруженных винтовками, пулеметами и автоматами, рухнула и, кажется, ничто уже не защитит Страну Советов от немецкого блицкрига.

29 июня 1941 года Гитлер заявил: «Через четыре недели мы будем в Москве, и она будет перепахана». Перехват инициативы во времени позволил Германии успешно развернуть операции по захвату советского пространства. Марш от западной границы СССР до Москвы представлялся германскому руководству довольно быстрым. Лев Безыменский приводит следующие высказывания на этот счет: Гиммлер считал, что Москва будет взята 4 августа, Гальдер писал о 25-м августа. Позже Гитлер говорил Шуленбургу, что Москва будет взята 15 августа, а вся война на востоке закончится 1 октября. Однако германское руководство не учитывало множество факторов, с которыми вскоре пришлось столкнуться немецким войскам. Пространство, в которое вторглись германские войска, состояло не только из городов, деревень и дорог, ведущих к Москве, но и из географических областей, природные свойства которых диктовали свои условия.