Лица, присутствовавшие на казнях

Теоретически на казни, кроме бригады, должно было быть от восьми до десяти человек максимум. Прокурор, врач, секретарь суда, адвокат, духовное лицо, комиссар полиции, директор тюрьмы, начальник охраны. На деле иногда бывало больше двадцати человек. В любом случае нельзя казнить без врача. Врач должен констатировать смерть и выдать свидетельство о смерти. Если не приходит кюре, плевать на это. Если не приходит адвокат, если он не желает прийти, нам все равно. Но обязательно должен быть врач. В XVII веке в ходе пытки, называемой предварительной, был врач. Если несчастный терял сознание, врач вмешивался, чтобы вернуть его к жизни. Ему давали теплое питье, его согревали и начинали пытку заново. В некотором отношении ничего не изменилось. Если в ходе казни осужденный теряет сознание, прокурор просит вмешаться врача, чтобы сделать ему укол и вернуть его к жизни. Именно это произошло с Мадлен Мутон в 1948 в Бель-Аббес. В этот же список можем добавить Лаваля, отравившегося в своей камере. Так вот, ему несколько раз промыли желудок и потом его расстреляли. Если парень умер — остановка сердца — его нельзя казнить. Нельзя казнить труп. Никогда такого не было. Однажды осужденный умер от сердечного приступа за три дня до казни. Он не знал, что его прошение о помиловании было отклонено.

Так вот, присутствует врач и остальные… Иногда до тридцати человек. Человек двадцать сверх нормы. Зять начальника охраны, двоюродный брат директора тюрьмы… все они хотят посмотреть! Есть охранники, работающие сверхурочно в надежде, что будут дежурить в день казни. Казнь проходит во дворе. В тюрьме у каждого свой пост. Они не могут бросить пост, закрыть все решетки и прийти на казнь. Они могут слышать, но не могут туда пойти. Некоторые, чтобы посмотреть на казнь, стараются получить выходной или найти подмену. Они узнавали об этом только накануне. Об этом не предупреждают за месяц. Отец узнавал за несколько дней. К директору тюрьмы он заходил только накануне. Накануне раз-два, все устраивали.

На эту тему была передача но телевизору, она меня рассмешила. Там был знаменитый журналист Фредерик Поттеше, который говорил: «Это ужасно — видеть отрубленную голову. Я это видел дважды! Нет ничего страшнее, чем видеть отрубленную голову!» Он все повторял: «Это ужас!», и так далее… Но кто его приглашал? Это ведь не прокурор сказал ему: «Поттеше, мы требуем вашего присутствия, вы сделаете репортаж». Если он там был, так потому, что сам попросил об этом! Об этом действительно необходимо просить. Необходимо иметь пропуск, особый пропуск, потому что журналистам запрещают смотреть на казни![30]Да еще он второй раз вернулся посмотреть на этот ужас! Это напоминает мне слова Роже Пейрефитта, сказанные по другому поводу: «Первый раз можно пойти туда из любопытства, но если ты второй раз туда возвращаешься, значит, тебе понравилось!» Так что нечего Поттеше глупости рассказывать! С его стороны это лицемерные слова. Если кому-то неинтересно, он туда и не пойдет! У меня были друзья, которые не хотели видеть казни — они говорили, нет, нет, нет, я не нахожу в себе смелости — и они никогда не ходили туда. Они сразу не хотели, воображали себе отрезанную голову, и не хотели этого видеть, вот и все. А еще были люди, они были готовы заплатить, лишь бы посмотреть на казнь.

Так что три четверти, или двадцать человек, — это все были «приглашенные», люди, желавшие посмотреть. Например, я помню одну казнь в Батне. Рядом с тюрьмой был бар. Жена хозяина бара была раньше певицей в кабаре. Она была подругой Одетты N…, любовницы Берже, которая тоже была певицей в кабаре. Накануне казни мы пошли к ним. Мы обедали в этом баре. Хозяин сказал: «Я хотел бы посмотреть на казнь». Тогда Берже сказал, чтобы тот приходил. Мы его повели с собой. На подходе к тюрьме, начиная с одиннадцати часов или с полуночи, все улицы были перегорожены. Да, сначала нужно было пройти полицейские заграждения, иначе вы не войдете. Так вот, Берже вошел. А когда хозяин бара пришел к дверям тюрьмы, директор ему сказал: «Вы, господин, не войдете!» Батна — маленький город. Директор тюрьмы должен был, конечно же, рассердиться на него. Спор перед дверью. Тот говорит, что его проведет Берже, его друг. И пытается войти. Вмешивается охранник, говорит ему: «Вы будете подчиняться директору, вы не войдете, точка!» Этот тип расшумелся, потребовал Берже. Берже тут же пришел. Директор ему говорит: «Тттт… ни в коем случае он не должен заходить, это хозяин бара… он не правомочен присутствовать на казни». Берже сказал: «О!.. Но я хочу, чтобы он пришел». Директор оказался в дурацком положении, до смешного. Прокурор услышал спор и пришел посмотреть, что происходит. Берже ему сказал: «Он пришел мне помочь. Я желаю, чтобы он мне помогал, он мне нужен!» И прокурор сказал: «Вы можете войти, господин». Никто, никто не может помешать экзекутору, если тот хочет кого-то привести. Да, в этом экзекутор властен. Он может приводить кого захочет! И тогда директор тюрьмы только скрипел зубами. Он видеть не хотел хозяина бара, и это его раздражало.

Нужно также понимать, что если бы на казнь мог прийти кто угодно, это могло плохо обернуться. Могли возникнуть какие-нибудь помехи, месть или еще что-нибудь. Я вспоминаю, например, о казни Буджема, 5 января 1955. Вместе с братом он убил шесть человек в Руиба, рядом с Алжиром: г-на и г-жу Вив, двух их племянников десяти и одиннадцати лет и двух пастухов с этой фермы. Братья By джем а были марокканцами, работавшими на ферме Вев. Они обычно играли с детьми десяти и двенадцати лет, своими будущими жертвами. Да, они даже носили их на плечах. Озлобленные из-за своего увольнения с работы, они отомстили за себя, растерзав шесть человек и ограбив ферму. Потом они убежали в испанское Марокко, но французская полиция осуществила обмен заключенными с Марокко. Так они получили двух убийц. Младшему брату наказание было смягчено до принудительных работ, поскольку старший всегда утверждал, что действовал один, несмотря на некоторые противоречащие тому доказательства. Так вот, казнь Буджема. Дядя маленьких жертв попросил отца привести его на казнь убийцы своих племянников. Отец сказал да. И тот к трем часам утра пришел к тюрьме. Но я сказал отцу: «Ты не боишься, что в последний момент не все пойдет гладко?» Да, положим, в последний момент он прыгнет на осужденного. Убьет его своими руками. В итоге отец не дал ему войти в тюрьму и присутствовать на казни. Этот несчастный все время потом сердился на отца за то, что не смог на ней присутствовать.

Казнь производит впечатление. Но чем смелее осужденный, тем меньше производимое впечатление. Все-таки у всех есть жалость. И ты не получаешь удовольствия оттого, что заставляешь кого-то страдать. Я, например, пытался встать на место жертвы или родителей жертвы. Я становился как бы спасителем, рукой мстителя, положим. Иногда вы видите, как какого-нибудь несчастного, нищего бьют хулиганы. И при этом вы не будете раздумывать о том, что причините боль этим хулиганам, а врежете, потому что вам отвратительно то, что они делают. Так вот, немного похоже. Или, например, кто-то тонет. В этот момент не размышляют, а ныряют, чтобы вытащить его из воды. Трудно объяснить, но я больше всего думал о родителях жертв, я за них в какой-то мере мстил. Сейчас речь не идет о том, чтобы пытать (мучить) кого-то, как в Средние века. Нужно сказать, если мы хотим их понять, что менталитет в ту эпоху был другим. Люди были менее чувствительны. Люди хотели посмотреть на страдания Дамьена.[31]Даже маркиза де Севинье в письмах своей дочери приводит некоторые детали пыток и казни. В наши дни народ изменился. Я не думаю, что люди будут стоять час или полтора часа и смотреть, как преступник рычит, когда ему раздирают куски плоти. Есть люди, которым стало бы плохо. Я, например, не люблю смотреть на корриду, на то, как колют животное и все такое. Не знаю, тогда уж нужно быть действительно ненормальным. Сейчас мы более чувствительны. Менталитет изменился. Экзекутор тоже изменился, он стал более чувствительным. Кроме того, уже не он «обрабатывает» осужденного, это машина. Да, я думаю, мы немного более чувствительны, чем в XVI веке. Но когда происходит серьезное дорожное происшествие, все останавливаются и хотят посмотреть на ужас. Здесь ничего не изменилось. Когда присутствуешь на корриде, можно понять вкусы некоторых зрителей.

Одежда экзекутора

На казнь отец всегда надевал черный галстук и белую рубашку. Он был хорошо одет. До 1940 в Алжире экзекуторы носили ту же одежду, что и во Франции в 1900-х годах. Дейбле и его помощники носили строгую одежду, приличную той эпохе: черный редингот, черные брюки, черные лакированные туфли, белая рубашка, черный галстук и шляпа-котелок. Папаша Рош также считал, что экзекуторы должны быть в строгой одежде. Он не хотел, чтобы они выглядели как клошары. Может быть, это другой менталитет. Во Франции начиная с 1939 при Дефурно они были одеты по-разному, как это видно на казни Вейдмана 16 июня 1939.[32]Во время войны (1939–45) исчезли рединготы. Да и казни уже не были публичными. К тому же был дефицит тканей. Некоторые были толстыми, другие маленькими. А шить по мерке никто бы не стал. Тогда отец спросил прокурора, можно ли это делать в спецовке. И все оделись в синие рабочие комбинезоны. После войны отец носил белую рубашку, черный галстук, темные брюки, черные туфли, куртку — широкую синюю куртку — и берет. Берже — белую рубашку, черный галстук, серую или синюю куртку и мягкую шляпу. Другие помощники, как Каррье, кожаную куртку, белую рубашку и черный галстук. Но иногда зимой некоторые приходили в свитере с воротником, в кепке. Когда отец был главным экзекутором, он не был согласен с тем, что все мы были в разных костюмах. Иногда он даже сердился. Он говорил: «Скоро вы придете в тапочках, шортах или плавках! Хотя бы минимум нужен, а! Хоть немного пристойности! Нужно соблюдать хотя бы минимум…» Что касается меня — отец был не очень-то согласен, но, учитывая мое положение «фотографа» — потому что когда падает лезвие и тело переваливается в корзину, пффффф… тут же брызжет кровь — я стал надевать рабочий комбинезон. А к концу — армейский комбинезон и ботинки на резиновой подошве (марки Pataugas ), чтобы не скользить. Потом, после того как однажды кровь брызнула мне в лицо и на голову, — я расскажу об этом позже — я стал надевать берет или иногда пилотку. Поскольку комбинезон я застегивал до воротника, ни рубашка, ни галстук уже не были видны. Тут отец не был согласен. Он хотел, чтобы я надевал белую рубашку и галстук. Помню, он сказал мне: «Ты не хочешь быть как я?» Я сказал нет, нет… Он нас не заставлял, но упрекал каждый раз, и в итоге мы подчинились его требованиям. Так что… все зависит от экзекуторов. Есть те, кому вполне наплевать. А отцу — совсем нет!