Почему нападение германии стало для сталина неожиданным? 4 страница

Территорию, на которой развертывались военные действия Великой Отечественной войны, можно разделить на несколько географических областей с более или менее однородными природными свойствами, в которых боевые операции развивались по схожему образцу как в начале ее, так и в конце. Если сравнить наступление германских войск 1941 —1942 годов с наступлениями Красной Армии 1943—1944 годов, то нетрудно увидеть известную симметричность действий наступающих и обороняющихся сторон в одних и тех же географических областях. Оборонительные линии зачастую выстраивались примерно на одних и тех же природных рубежах, вне зависимости от того, кто оборонялся: немецкие или советские войска. Наступательные же операции, проводившиеся в этих областях,

также имели определенное сходство, вне зависимости от того, куда шло наступление: на запад или на восток.

Так, природные условия в основном равнинной территории прибалтийских республик не позволяли обороняющейся стороне долго сдерживать наступление более мощной группировки войск на том или ином рубеже (за исключением Курляндии, где немцы с осени 1944-го до весны 1945 года смогли создать достаточно мощную оборону; там же в 1941 году Красная Армия пыталась организовать оборону Лиепаи). В то же время наступающие части на этих землях не смогли окружить отступающие войска. Быстрое продвижение северной группы немецких войск по Прибалтике в июне—августе 1941 года затем было повторено, примерно столь же быстрым темпом, Красной Армией в июле—октябре 1944 года.

Прорыв в предгорную Западную Украину с запада или с востока также открывал возможности для быстрого продвижения в эту область, что проявилось и в ходе немецкого наступления в июне—июле 1941 года, и в ходе советского наступления в июле 1944 года. Как и в Прибалтике, здесь наступающим войскам было трудно взять в кольцо и удержать в окружении отступавшие части, хотя Красная Армия попыталась разгромить окруженные немецкие войска в районе Броды—Белый Камень в 1944 году.

Наступающим частям нелегко было взять с ходу и Молдавию, поскольку это было связано с форсированием Прута и Днестра. Советские войска еще удерживали государственную границу по Пруту, в то время как была потеряна вся Белоруссия и значительная часть Прибалтики. Весной же 1944 года румынские и немецкие части довольно долго удерживали оборону по Днестру.

На Правобережной Украине наступающие части смогли совершить стремительные и глубокие прорывы и окружить противника в средней части этого региона (окружение советских войск в районе Умани в июле-августе 1941 года; окружение немецких войск в районе Корсунь-Шевченковского в феврале 1944 года).

Наиболее благоприятные природные условия для прорыва наступающих войск и окружения ими противника были в Белоруссии, с ее лесами и болотами. Окружение целых армий, захват в плен сотен тысяч солдат и офицеров в июне—июле 1941 года повторились на белорусской земле в июле 1944 года во время наступления Красной Армии.

Такое сравнение позволяет увидеть, что успеха в том или ином регионе добивалась та армия, которая имела перевес в живой силе и технике, а также использовала фактор внезапности наступления на том или ином направлении. Незнание советской стороной точного срока нападения и направления главных ударов, превосходство в живой силе и технике обеспечили немцам успех на первом этапе войны. Поскольку же в 1941 году история еще не знала фактов отступления гитлеровских войск, этот успех, казалось, свидетельствовал о непобедимости Германии. Поэтому нетруд

но понять, почему и Жуков, и Сталин, да, вероятно, и другие руководители и военачальники страны временно утратили контроль над собой и дали волю эмоциям.

Микоян утверждал, что «через день-два» после бурной сцены в Наркомате обороны члены правительства решили «создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать полноту власти в стране... Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО при мне не говорили. Мы считали, что само имя Сталина настолько большая сила для сознания, чувств и веры народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.

Молотов, правда, заявил, что Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем», — то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.

Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему. Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.

Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем приехали?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать. Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я» — добавил он».

Судя по рассказу Микояна, Сталин тут же активно включился в работу по подготовке постановления о создании ГКО. Микоян вспоминал, что в ответ на предложение Берии «Сталин заметил: «Надо включить Микояна и Вознесенского. Всего семь человек.утвердить». Берия снова говорит: «Товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в правительстве и Госплане». Вознесенский поддержал предложение Сталина. Берия настаивал на своем». В конечном счете было

принято предложение Берии, которого поддержали Молотов, Ворошилов, Маленков. (Правда, уже в феврале 1942 года в состав ГКО были включены А.И. Микоян и Н.А. Вознесенский. Впоследствии же в его состав вошли Л.М. Каганович и Н.А. Булганин, а в 1944 году из состава ГКО был выведен К. Е. Ворошилов.)

И все же, несмотря на множество правдоподобных деталей, многое в рассказе Микояна вызывает сомнения, и прежде всего его утверждения о том, что Сталин находился в прострации «два дня». Дело в том, что из воспоминаний самого Микояна следует, что сцена в Наркомате обороны разыгралась вечером 29 июня 1941 года, а решение о создании ГКО было принято днем 30 июня. Скорее всего лишь в течение нескольких часов между поздним вечером 29 июня и днем 30 июня Сталин оставался у себя на даче и никого не принимал. Можно предположить, что он испытал упадок физических и душевных сил после недели невероятно тяжелой и напряженной работы, которой предшествовали месяцы тоже нелегкой работы без отдыха. Возможно, что Сталин особенно остро переживал потерю Минска и продолжавшееся отступление на всех фронтах.

Судя по последующим действиям Сталина, вероятнее всего, он временно воздержался от подготовки новых решений, чтобы самому внутренне перестроиться, собраться с мыслями, обрести душевное равновесие.

К этому времени Сталин скорее всего уже ознакомился с «Посланием пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» митрополита Сергия. (22 июня 1941 года митрополит написал и собственноручно отпечатал его на машинке.) В этом послании местоблюститель Православной церкви писал: «Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу... Вспомним святых вождей русского народа Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину... Господь дарует нам победу!» Сталин не мог не обратить внимания на то, что аргументы высшего иерарха Русской православной церкви совпадали с аргументами руководителей Советского правительства.

Не задумался ли он в эти часы размышления в одиночестве о том, что настало время прекратить противостояние между партией и церковью? Не возникла ли у него мысль восстановить права Русской православной церкви, если молитвы о спасении Родины от врага будут услышаны?

Микоян неверно истолковал состояние Сталина, потому что он вряд ли когда-либо заставал его в размышлениях о предметах, столь далеких от

обычных государственных дел. Скорее всего Сталин «сжался» вовсе не от страха перед своими коллегами по работе, с которыми он еще несколько часов назад готовил документы об отпоре фашистской агрессии. Просто он был внутренне не готов к встрече с ними и потому был неприветлив. Однако война не давала Сталину много времени на размышления в уединении, и он вновь вернулся к государственным делам.

3 июля 1941 года Сталин обратился к народу по радио. Основное содержание его речи соответствовало положениям «Директивы» от 29 июня, но он сумел найти такие слова и такой тон, которые превратили сухой документ в одну из самых волнующих его речей. Слова из церковной проповеди: «Братья и сестры!» в начале обращения Сталина к народу скорее всего отражали его размышления в одиночестве. Эти слова и инверсия в заглавной фразе «К вам обращаюсь я, друзья мои!», подъем интонации на протяжении почти всего первого предложения в содержательной части речи и ее падение на последнем слове в предложении: «Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается» — создавали напряженность, венчавшуюся трагедийной нотой. Сталин не скрывал волнения. Порой казалось, что он с трудом преодолевает спазмы, перехватывавшие голос. Иногда паузы между фразами затягивались, и было слышно звяканье стакана и звук воды, которую наливал себе Сталин.

Слова «враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы» развивали трагическую тему. Сталин произносил с расстановкой название каждой территории, захваченной немцами, и каждого города, который они бомбили, и каждое географическое название в этом перечне звучало как еще одно имя в скорбном списке жертв. Он венчал этот мрачный перечень короткой фразой, создававшей впечатление сурового приговора: «Над нашей Родиной нависла серьезная опасность».

«Враг жесток и неумолим, — продолжал Сталин. — Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом». С расстановкой и эмоциональными ударениями перечислив народы СССР, Сталин указал на то, что несет им нашествие немцев: «Враг... ставит целью... их онемечивание, их превращение в рабов немецких князей и баронов... Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

Сталин незаметно менял тональность речи. Уже в начале выступления прозвучали фразы, заставившие усомниться в мощи врага. Он усиливал их значение отдельными эмоциональными словами и произносил их с нажимом: «Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты? Конечно, нет!» Он приводил примеры из истории в

подтверждение своего сомнения в непобедимости германского оружия. Он находил подходящие аргументы и в событиях последних двух лет, обосновывая свой тезис о том, что «непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией». Сталин завершал свои рассуждения выводом,, категоричность которого подчеркивалась ударением на заключительных словах: «История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало». Отсюда он делал логический вывод о неизбежности поражения германской армии. Подчеркнутые интонацией слова придавали этому заявлению характер неоспоримой истины: «Гитлеровская фашистская армия также может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма». Он утверждал, что это ясно всем здравомыслящим людям, и заявлял, что все воины страны, «все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии... видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить».

Выступление, которое начиналось как страшная история о вероломстве врага и зловещей угрозе, нависшей над страной, как скорбный рассказ о потерях советских людей, превращалось в уверенный призыв к решительным действиям для разгрома врага. Сталин чеканил фразу за фразой: «Нужно, чтобы советские люди... перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу... Необходимо...чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей... Основным качеством советских людей должно быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины... Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам разгрома врага... Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».

От психологической установки на активное сопротивление врагу Сталин переходил к конкретным задачам. Он говорил о необходимости резко Увеличить производство вооружений, усилить охрану оборонных объектов, бороться с вражескими диверсантами и парашютистами, «со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов», «в захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу,

срывать все их мероприятия». Умело расставляя акценты и выдерживая напряженный ритм, он создавал у слушателей боевое настроение: «При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего».

Сталин внушал уверенность в том, что ситуация находится под контролем: «В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве». Он призывал «весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы». Он заверял слушателей в том, что «наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен скоро убедиться в этом», что «в этой освободительной войне мы не будем одинокими... Мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки»... И с благодарностью отметил «историческое выступление премьера Великобритании господина Черчилля о помощи Советскому Союзу», а также декларацию «правительства США о готовности оказать помощь нашей стране». Он венчал свою речь боевыми призывами: «Все наши силы —на поддержку героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!» Народ поверил, что Сталин готов возглавить страну в час тяжелых испытаний и привести ее к победе.

Глава 16