По докладу об отношении пролетариата к мелкобуржуазной демократии 3 страница

Советы — непосредственная организация самих трудящихся и эксплуатируемых масс, облегчающая им возможность самим устраивать государство и управлять им вся­чески, как только можно. Именно авангард трудящихся и эксплуатируемых, городской пролетариат, получает то преимущество при этом, что он наилучше объединен круп­ными предприятиями; ему всего легче выбирать и следить за выборными. Автоматиче­ски советская организация облегчает объединение всех трудящихся и эксплуатируе­мых вокруг их авангарда, пролетариата. Старый буржуазный аппарат — чиновничест­во, привилегии богатства, буржуазного образования, связей и проч. (эти фактические привилегии тем разнообразнее, чем развитее буржуазная демократия), — все это при советской организации отпадает. Свобода печати перестает быть лицемерием, ибо ти­пографии и бумага отбираются у буржуазии. То же самое с лучшими зданиями, двор­цами, особняками, помещичьими домами. Советская власть многие и многие тысячи этих лучших зданий отняла сразу у эксплуататоров и таким образом сделала в мил­лион раз более «демократичным» право собраний для масс, — то право собраний, без которого демократия есть обман. Непрямые выборы в нелокальные, неместные Со­веты облегчают съезды Советов, делают весь аппарат дешевле, подвижнее, доступнее для рабочих и для крестьян в такой период, когда жизнь кипит и требуется особенно быстро иметь возможность отозвать своего местного депутата или послать его на об­щий съезд Советов.

Пролетарская демократия β миллион раз демократичнее всякой буржуазной де­мократии; Советская власть в миллион раз демократичнее самой демократической буржуазной республики.

Не заметить этого мог только либо сознательный прислужник буржуазии, либо че­ловек совершенно политически мертвый, не видящий живой жизни из-за

258__________________________ В. И. ЛЕНИН

пыльных буржуазных книг, пропитанный насквозь буржуазно-демократическими пред­рассудками и тем превращающий себя, объективно, в лакея буржуазии.

Не заметить этого мог только человек, который не способен поставить вопроса с точки зрения угнетенных классов:

есть ли хоть одна страна в мире, из числа наиболее демократических буржуазных стран, в которой средний, массовый рабочий, средний, массовый батрак или деревен­ский полупролетарий вообще (т. е. представитель угнетенной массы, громадного боль­шинства населения) пользовался хоть приблизительно такой свободой устраивать соб­рания в лучших зданиях, такой свободой иметь для выражения своих идей, для защиты своих интересов крупнейшие типографии и лучшие склады бумаги, такой свободой вы­двигать именно людей своего класса на управление государством и на «устраивание» государства, как в Советской России?

Смешно и думать, чтобы господин Каутский нашел в любой стране хоть одного из тысячи осведомленных рабочих и батраков, которые усомнились бы в ответе на этот вопрос. Инстинктивно, слыша обрывки признаний правды из буржуазных газет, рабо­чие всего мира сочувствуют Советской республике именно потому, что видят в ней пролетарскую демократию, демократию для бедных, а не демократию для богатых, ка­ковой является на деле всякая, даже наилучшая, буржуазная демократия.

Нами управляют (и наше государство «устрояют») буржуазные чиновники, буржу­азные парламентарии, буржуазные судьи. Вот — простая, очевидная, бесспорная исти­на, которую знают по своему жизненному опыту, которую чувствуют и осязают еже­дневно десятки и сотни миллионов людей из угнетенных классов во всех буржуазных странах, в том числе и самых демократических.

А в России совсем разбили чиновничий аппарат, не оставили на нем камня на камне, прогнали всех старых судей, разогнали буржуазный парламент — и дали гораздо более доступное представительство именно ра-

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ________________ 259

бочим и крестьянам, и χ Советами заменили чиновников, или и χ Советы поставили над чиновниками, их Советы сделали избирателями судей. Одного этого факта достаточно, чтобы все угнетенные классы признали Советскую власть, то есть данную форму дик­татуры пролетариата, в миллион раз демократичнее самой демократической буржуаз­ной республики.

Каутский не понимает этой, для всякого рабочего понятной и очевидной, истины, ибо он «забыл», «разучился» ставить вопрос: демократия для какого класса? Он рассуждает с точки зрения «чистой» (т. е. бесклассовой? или внеклассовой?) демокра­тии. Он аргументирует как Шейлок: «фунт мяса», больше ничего. Равенство всех граж­дан — иначе нет демократии.

Приходится ученому Каутскому, «марксисту» и «социалисту» Каутскому поставить вопрос:

может ли быть равенство эксплуатируемого с эксплуататором?

Это чудовищно, это невероятно, что приходится ставить такой вопрос при обсужде­нии книги идейного вождя II Интернационала. Но «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Взялся писать о Каутском, — разъясняй ученому человеку, почему не может быть равенства эксплуататора с эксплуатируемым.

МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ РАВЕНСТВО ЭКСПЛУАТИРУЕМОГО С ЭКСПЛУАТАТОРОМ?

Каутский рассуждает следующим образом:

(1) «Эксплуататоры составляли всегда лишь небольшое меньшинство населения» (стр. 14 книжки Ка­утского).

Это бесспорная истина. Как следует рассуждать, исходя из этой истины? Можно рассуждать по-марксистски, социалистически; тогда надо взять за основу отношение эксплуатируемых к эксплуататорам. Можно рассуждать по-либеральному, буржуазно-демократически; тогда надо взять за основу отношение большинства к меньшинству.

Если рассуждать по-марксистски, то приходится сказать: эксплуататоры неминуемо превращают государство

260__________________________ В. И. ЛЕНИН

(а речь идет о демократии, то есть об одной из форм государства) в орудие господства своего класса, эксплуататоров, над эксплуатируемыми. Поэтому и демократическое го­сударство, пока есть эксплуататоры, господствующие над большинством эксплуати­руемых, неизбежно будет демократией для эксплуататоров. Государство эксплуатируе­мых должно коренным образом отличаться от такого государства, должно быть демо­кратией для эксплуатируемых и подавлением эксплуататоров, а подавление класса оз­начает неравенство этого класса, изъятие его из «демократии».

Если рассуждать по-либеральному, то придется сказать: большинство решает, мень­шинство повинуется. Неповинующихся наказывают. Вот и все. Ни о каком классовом характере государства вообще, «чистой демократии» в частности, рассуждать не к че­му; к делу это не относится, ибо большинство есть большинство, а меньшинство есть меньшинство. Фунт мяса есть фунт мяса, и баста.

Каутский рассуждает именно так:

(2) «По каким бы причинам надо было господству пролетариата принимать и необ­ходимо принимать такую форму, которая несовместима с демократией?» (стр. 21). Сле­дует пояснение того, что пролетариат имеет на своей стороне большинство, пояснение весьма обстоятельное и весьма многословное, и с цитатой из Маркса, и с цифрами го­лосов в Парижской Коммуне. Вывод: «Режим, который так сильно коренится в массах, не имеет ни малейшего повода посягать на демократию. Он не всегда сможет обойтись без насилия, в тех случаях, когда насилие пускается в ход, чтобы подавить демократию. На насилие можно отвечать только насилием. Но режим, который знает, что за ним массы, будет применять насилие лишь для того, чтобы охранять демократию, а не для того, чтобы уничтожать ее. Он совершил бы прямо-таки самоубийство, если бы захо­тел устранить свою самую надежную основу, всеобщее избирательное право, глубокий источник могучего морального авторитета» (стр. 22).

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ_______________ 261

Вы видите: отношение эксплуатируемых к эксплуататорам из аргументации Каут­ского исчезло. Осталось только большинство вообще, меньшинство вообще, демокра­тия вообще, уже знакомая нам «чистая демократия».

Заметьте, что это говорится в связи с Парижской Коммуной! Приведем же для на­глядности, как Маркс и Энгельс говорили о диктатуре в связи с Коммуной:

Маркс: «... Если рабочие на место диктатуры буржуазии ставят свою революцион­ную диктатуру... чтобы сломать сопротивление буржуазии... рабочие придают государ­ству революционную и преходящую форму...»

Энгельс: «... Победившая» (в революции) «партия по необходимости бывает вынуж­дена удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакцио­нерам ее оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженно­го народа против буржуазии, то разве бы она продержалась дольше одного дня? Не вправе ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась этим авторитетом?..»

Он же: «Так как государство есть лишь преходящее учреждение, которым прихо­дится пользоваться в борьбе, в революции, чтобы насильственно подавить своих про­тивников, то говорить о свободном народном государстве есть чистая бессмыслица: пока пролетариат еще нуждается в государстве, он нуждается в нем не в интересах сво­боды, а в интересах подавления своих противников; а когда становится возможным го­ворить о свободе, тогда государство, как таковое, перестает существовать...»¹¹⁶.

Между Каутским и Марксом с Энгельсом расстояние, как — небо от земли, как ме­жду либералом и пролетарским революционером. Чистая демократия и просто «демо­кратия», о которой говорит Каутский, есть лишь пересказ того же самого «свободного народного государства», т. е. чистая бессмыслица. Каутский с ученостью ученейшего кабинетного дурака или с невинностью 10-летней девочки вопрошает: зачем бы это нужна была диктатура, ежели есть большинство? А Маркс и Энгельс разъясняют:

262__________________________ В. И. ЛЕНИН

-------- Затем, чтобы сломать сопротивление буржуазии,

-------- затем, чтобы внушать реакционерам страх,

-------- затем, чтобы поддержать авторитет вооруженного народа против буржуазии,

-------- затем, чтобы пролетариат мог насильственно подавить своих противников.

Каутский этих разъяснений не понимает. Влюбленный в «чистоту» демократии, не видящий ее буржуазности, он «последовательно» стоит на том, что большинству, раз оно большинство, не нужно «ломать сопротивления» меньшинства, не нужно «насиль­ственно подавлять» его, — достаточно подавлять случаи нарушения демократии. Влюбленный в «чистоту» демократии, Каутский нечаянно совершает ту самую малень­кую ошибку, которую всегда делают все буржуазные демократы, именно: он формаль­ное равенство (насквозь лживое и лицемерное при капитализме) принимает за фактиче­ское! Мелочь!

Эксплуататор не может быть равен эксплуатируемому.

Эта истина, как она ни неприятна Каутскому, составляет существеннейшее содержа­ние социализма.

Другая истина: действительного, фактического равенства не может быть, пока со­вершенно не уничтожена всякая возможность эксплуатации одного класса другим.

Эксплуататоров можно разбить сразу, при удачном восстании в центре или возму­щении войска. Но, за исключением разве совсем редких и особенных случаев, эксплуа­таторов нельзя уничтожить сразу. Нельзя сразу экспроприировать всех помещиков и капиталистов сколько-нибудь большой страны. Далее, одна экспроприация, как юриди­ческий или политический акт, далеко не решает дела, ибо нужно фактически сместить помещиков и капиталистов, фактически заменить их другим, рабочим, управлением фабриками и имениями. Не может быть равенства между эксплуататорами, которые в течение долгих поколений выделялись и образованием, и условиями богатой жизни, и навыками, — и эксплуатируемыми, масса коих даже в самых передо-

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ_______________ 263

вых и наиболее демократических буржуазных республиках забита, темна, невежествен­на, запугана, разрозненна. Эксплуататоры на долгое время после переворота сохраняют неизбежно ряд громадных фактических преимуществ: у них остаются деньги (уничто­жить деньги сразу нельзя), кое-какое движимое имущество, часто значительное, оста­ются связи, навыки организации и управления, знание всех «тайн» (обычаев, приемов, средств, возможностей) управления, остается более высокое образование, близость к технически высшему (по-буржуазному живущему и мыслящему) персоналу, остается неизмеримо больший навык в военном деле (это очень важно) и так далее, и так далее.

Если эксплуататоры разбиты только в одной стране — а это, конечно, типичный случай, ибо одновременная революция в ряде стран есть редкое исключение — то они остаются все лее сильнее эксплуатируемых, ибо международные связи эксплуататоров громадны. Что часть эксплуатируемых из наименее развитых средне-крестьянских, ре­месленных и т. п. масс идет и способна идти за эксплуататорами, это показывали до сих пор все революции, Коммуна в том числе (ибо среди версальских войск, о чем «забыл» ученейший Каутский, были и пролетарии).

При таком положении вещей предполагать, что при сколько-нибудь глубокой и серьезной революции решает дело просто-напросто отношение большинства к мень­шинству, есть величайшее тупоумие, есть самый глупенький предрассудок дюжинного либерала, есть обман масс, сокрытие от них заведомой исторической правды. Эта исто­рическая правда состоит в том, что правилом является при всякой глубокой революции долгое, упорное, отчаянное сопротивление эксплуататоров, сохраняющих в течение ря­да лет крупные фактические преимущества над эксплуатируемыми. Никогда — иначе, как в сладенькой фантазии сладенького дурачка Каутского — эксплуататоры не подчи­нятся решению большинства эксплуатируемых, не испробовав в последней, отчаянной битве, в ряде битв своего преимущества.

264__________________________ В. И. ЛЕНИН

Переход от капитализма к коммунизму есть целая историческая эпоха. Пока она не закончилась, у эксплуататоров неизбежно остается надежда на реставрацию, а эта на­дежда превращается в попытки реставрации. И после первого серьезного поражения, свергнутые эксплуататоры, которые не ожидали своего свержения, не верили в него, не допускали мысли о нем, с удесятеренной энергией, с бешеной страстью, с ненавистью, возросшей во сто крат, бросаются в бой за возвращение отнятого «рая», за их семьи, которые жили так сладко и которые теперь «простонародная сволочь» осуждает на ра­зорение и нищету (или на «простой» труд...). А за эксплуататорами-капиталистами тя­нется широкая масса мелкой буржуазии, про которую десятки лет исторического опыта всех стран свидетельствуют, что она шатается и колеблется, сегодня идет за пролета­риатом, завтра пугается трудностей переворота, впадает в панику от первого поражения или полупоражения рабочих, нервничает, мечется, хныкает, перебегает из лагеря в ла­герь... как наши меньшевики и эсеры.

И при таком положении вещей, в эпоху отчаянной, обостренной войны, когда исто­рией ставятся на очередь дня вопросы о бытии или небытии вековых и тысячелетних привилегий, — толковать о большинстве и меньшинстве, о чистой демократии, о нена­добности диктатуры, о равенстве эксплуататора с эксплуатируемым!! Какая бездна ту­поумия, какая пропасть филистерства нужна для этого!

Но десятилетия сравнительно «мирного» капитализма, 1871—1914 годов, накопили в прилаживающихся к оппортунизму социалистических партиях авгиевы конюшни фи­листерства, узколобия, ренегатства...

* * *

Читатель заметил, вероятно, что Каутский в приведенной выше цитате из его книги говорит о посягательстве на всеобщее избирательное право (называя его — в скобках будь замечено — глубоким источни-

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ_______________ 265

ком могучего морального авторитета, тогда как Энгельс по поводу той же Парижской Коммуны и по поводу того же вопроса о диктатуре говорит об авторитете вооруженно­го народа против буржуазии; характерно сравнить взгляд филистера и революционера на «авторитет»...).

Надо заметить, что вопрос о лишении эксплуататоров избирательного права есть чисто русский вопрос, а не вопрос о диктатуре пролетариата вообще. Если бы Каут­ский, не лицемеря, озаглавил свою брошюру: «Против большевиков», тогда это загла­вие соответствовало бы содержанию брошюры и тогда Каутский имел бы право гово­рить прямо об избирательном праве. Но Каутский захотел выступить прежде всего как «теоретик». Он озаглавил свою брошюру: «Диктатура пролетариата» вообще. Он гово­рит о Советах и о России специально лишь во второй части брошюры, начиная с 6-го параграфа ее. В первой же части (из которой мною и взята цитата) речь идет о демо­кратии и диктатуре вообще. Заговорив об избирательном праве, Каутский выдал себя, как полемиста против большевиков, ни во грош не ставящего теорию. Ибо тео­рия, т. е. рассуждение об общих (а не национально-особых) классовых основах демо­кратии и диктатуры, должна говорить не о специальном вопросе, вроде избирательного права, а об общем вопросе: может ли быть демократия сохранена и для богатых, и для эксплуататоров в исторический период свержения эксплуататоров и замены их госу­дарства государством эксплуатируемых?

Так и только так может ставить вопрос теоретик.

Мы знаем пример Коммуны, мы знаем все рассуждения основателей марксизма в связи с нею и по поводу нее. На основании этого материала я разбирал, например, во­прос о демократии и диктатуре в своей брошюре «Государство и революция», написан­ной до Октябрьского переворота. Об ограничении избирательного права я не говорил ни слова. И теперь надо сказать, что вопрос об ограничении избирательного права есть на­ционально-особый, а не общий вопрос диктатуры. К вопросу об ограничении избира­тельного права надо

266__________________________ В. И. ЛЕНИН

подходить, изучая особые условия русской революции, особый путь ее развития. В дальнейшем изложении это и будет сделано. Но было бы ошибкой заранее ручаться, что грядущие пролетарские революции в Европе непременно дадут, все или большин­ство, ограничение избирательного права для буржуазии. Это может быть так. После войны и после опыта русской революции это, вероятно, будет так, но это необязатель­но для осуществления диктатуры, это не составляет необходимого признака логическо­го понятия диктатуры, это не входит необходимым условием в историческое и классо­вое понятие диктатуры.

Необходимым признаком, обязательным условием диктатуры является насильствен­ное подавление эксплуататоров как класса и, следовательно, нарушение «чистой демо­кратии», т. е. равенства и свободы, по отношению к этому классу.

Так и только так может быть поставлен вопрос теоретически. И Каутский тем, что он не поставил так вопроса, доказал, что выступает против большевиков не как теоретик, а как сикофант оппортунистов и буржуазии.

В каких странах, при каких национальных особенностях того или иного капитализма будет применено (исключительно или преимущественно) то или иное ограничение, на­рушение демократии для эксплуататоров, это — вопрос о национальных особенностях того или иного капитализма, той или иной революции. Теоретический вопрос стоит иначе, он стоит так: возможна ли диктатура пролетариата без нарушения демократии по отношению к классу эксплуататоров?

Каутский именно этот, теоретически единственно важный и существенный, вопрос обошел. Каутский приводил всякие цитаты из Маркса и Энгельса, кроме тех, которые относятся к данному вопросу и которые приведены мной выше.

Каутский разговаривал обо всем, что угодно, обо всем, что приемлемо для либералов и буржуазных демократов, что не выходит из их круга идей, — кроме главного, кроме того, что пролетариат не может по-

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ_______________ 267

бедить, не сломив сопротивления буржуазии, не подавив насильственно своих против­ников, и что там, где есть «насильственное подавление», где нет «свободы», конечно, нет демократии.

Этого Каутский не понял.

* * *

Перейдем к опыту русской революции и к тому расхождению между Совдепами и Учредительным собранием, которое (расхождение) привело к роспуску учредилки и к лишению буржуазии избирательного права.

СОВЕТЫ НЕ СМЕЮТ ПРЕВРАЩАТЬСЯ В ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ

Советы, это — русская форма пролетарской диктатуры. Если бы теоретик-марксист, пишущий работу о диктатуре пролетариата, действительно изучал это явление (а не по­вторял мелкобуржуазные ламентации против диктатуры, как делает Каутский, перепе­вая меньшевистские мелодии), то такой теоретик дал бы общее определение диктатуры, а затем рассмотрел бы ее особую, национальную, форму, Советы, дал бы критику их, как одной из форм диктатуры пролетариата.

Понятно, что от Каутского, после его либеральной «обработки» учения Маркса о диктатуре, ждать чего-либо серьезного нельзя. Но в высшей степени характерно по­смотреть, как же он подошел к вопросу о том, что такое Советы, и как он справился с этим вопросом.

Советы, пишет он, вспоминая их возникновение в 1905 году, создали такую «форму пролетарской организации, которая была наиболее всеобъемлющей (umfassendste) из всех, ибо она обнимала всех наемных рабочих» (стр. 31). В 1905 году они были только местными корпорациями, в 1917 году стали всероссийским объединением.

«Уже теперь, — продолжает Каутский, — советская организация имеет за собой великую и славную историю. А предстоит ей еще более могучая и притом не только в одной России. Везде

268_______________________________ В. И. ЛЕНИН

оказывается, что против гигантских сил, которыми распоряжается в экономическом и политическом от­ношениях финансовый капитал, недостаточны» (versagen; это немецкое выражение немножко сильнее, чем «недостаточны», и немножко слабее, чем «бессильны») «прежние методы экономической и полити­ческой борьбы пролетариата. От них нельзя отказаться, они остаются необходимыми для нормальных времен, но от времени до времени перед ними встают такие задачи, выполнить которые они не в силах, такие задачи, когда успех обещает только соединение всех политических и экономических орудий силы рабочего класса» (32).

Следует рассуждение о массовой стачке и о том, что «бюрократия профессиональ­ных союзов», столь же необходимая, как профессиональные союзы, «не годится, чтобы руководить такими могучими массовыми битвами, которые все более становятся зна­мением времени...»

«... Таким образом, — заключает Каутский, — советская организация есть одно из важнейших явле­ний нашего времени. Она обещает приобрести решающее значение в великих решительных битвах меж­ду капиталом и трудом, к которым мы идем навстречу.

Но вправе ли мы требовать от Советов еще большего? Большевики, которые после ноябрьской (по новому стилю, т. е., по-нашему, октябрьской) революции 1917 года приобрели вместе с левыми социали­стами-революционерами большинство в русских Советах рабочих депутатов, перешли после разгона Уч­редительного собрания к тому, чтобы из Совета, который был до тех пор боевой организацией одного класса, сделать государственную организацию. Они уничтожили демократию, которую русский народ завоевал в мартовской (по новому стилю, по-нашему, в февральской) революции. Соответственно этому, большевики перестали называть себя социал-демократами. Они называют себя коммунистами» (стр. 33, курсив Каутского).

Кто знает русскую меньшевистскую литературу, тот сразу видит, как рабски перепи­сывает Каутский Мартова, Аксельрода, Штейна и К . Именно «рабски», ибо Каутский до смешного искажает факты в угоду меньшевистским предрассудкам. Каутский не по­заботился, например, справиться у своих информаторов, вроде берлинского Штейна или стокгольмского Аксельрода, когда подняты были вопросы о переименовании большевиков в коммунисты и о значении Советов как государственных организаций. Если бы Каутский навел эту простую справку, он не написал бы строк, вызы-

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ_______________ 269

вающих смех, ибо оба эти вопроса подняты были большевиками в апреле 1917 года, например, в моих «тезисах» 4 апреля 1917 года , т. е. задолго до Октябрьской револю­ции 1917 года (не говоря уж о разгоне учредилки 5 января 1918 года).

Но выписанное мною полностью рассуждение Каутского есть гвоздь всего вопроса о Советах. Гвоздь именно в том, должны ли Советы стремиться к тому, чтобы стать госу­дарственными организациями (большевики в апреле 1917 года выдвинули лозунг: «вся власть Советам» и на конференции партии большевиков в том же апреле 1917 года большевики заявили, что не удовлетворяются буржуазной парламентарной республи­кой, а требуют рабоче-крестьянской республики типа Коммуны или типа Советов); — или Советы не должны стремиться к этому, не должны брать власти в руки, не должны становиться государственными организациями, а должны оставаться «боевыми органи­зациями» одного «класса» (как выражался Мартов, благовидно прикрашивая своим не­винным пожеланием тот факт, что Советы были под меньшевистским руководством орудием подчинения рабочих буржуазии).

Каутский повторил рабски слова Мартова, взяв обрывки из теоретического спора большевиков с меньшевиками и перенеся эти обрывки, без критики и без смысла, на общетеоретическую, общеевропейскую почву. Вышла такая каша, которая у каждого сознательного русского рабочего, если бы он ознакомился с приведенным рассуждени­ем Каутского, вызвала бы гомерический смех.

Таким же смехом будут встречать Каутского все европейские рабочие (кроме горст­ки закоренелых социал-империалистов), когда мы им объясним, в чем тут дело.

Каутский оказал Мартову медвежью услугу, доведя до абсурда, с необыкновенной наглядностью, ошибку Мартова. В самом деле, посмотрите, что вышло у Каутского.

Советы обнимают всех наемных рабочих. Против финансового капитала прежние методы экономической и политической борьбы пролетариата недостаточны.

270__________________________ В. И. ЛЕНИН

Советам предстоит великая роль не только в России. Они сыграют решающую роль в великих решающих битвах между капиталом и трудом в Европе. Так говорит Каутский.

Прекрасно. «Решающие битвы между капиталом и трудом», не решают ли они во­проса о том, какой из этих классов завладеет государственной властью?

Ничего подобного. Боже упаси.

В «решающих» битвах Советы, охватывающие всех наемных рабочих, не должны становиться государственной организацией!

А что такое государство?

Государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим.

Итак, угнетенный класс, авангард всех трудящихся и эксплуатируемых в современ­
ном обществе, должен стремиться к «решающим битвам между капиталом и трудом»,
но не должен трогать той машины, посредством которой капиталом подавляется труд!
------ Не должен ломать этой машины!-------- Не должен своей всеобъемлющей орга­
низации использовать для подавления эксплуататоров!

Великолепно, превосходно, господин Каутский! «Мы» признаем классовую борьбу, — как ее признают все либералы, т. е. без низвержения буржуазии...

Вот где полный разрыв Каутского и с марксизмом и с социализмом становится яв­ным. Это — переход, фактически, на сторону буржуазии, которая готова допустить все, что угодно, кроме превращения организаций угнетенного ею класса в государственные организации. Здесь уже Каутскому никак не спасти своей, все примиряющей, от всех глубоких противоречий отделывающейся фразами, позиции.

Либо Каутский отказывается от всякого перехода государственной власти в руки ра­бочего класса, либо он допускает, чтобы рабочий класс брал в руки старую, буржуаз­ную, государственную машину, но никоим образом не допускает, чтобы он сломал, разбил ее, заменив новою, пролетарскою. Так или этак «толковать» и «разъяснять» рас­суждение Каутского, в обоих случаях

_________________ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ________________ 271

разрыв с марксизмом и переход на сторону буржуазии очевиден.

Еще в «Коммунистическом Манифесте», говоря о том, какое государство нужно по­бедившему рабочему классу, Маркс писал: «государство, т. е. организованный как гос­подствующий класс пролетариат»¹¹⁸. Теперь является человек с претензией, что он продолжает быть марксистом, и заявляет, что организованный поголовно и ведущий «решающую борьбу» с капиталом пролетариат не должен делать своей классовой орга­низации государственною. «Суеверная вера в государство», про которую Энгельс в 1891 году писал, что она «перешла в Германии в общее сознание буржуазии и даже многих рабочих» , — вот что обнаружил здесь Каутский. Боритесь, рабочие, — «со­глашается» наш филистер (на это «согласен» и буржуа, раз рабочие все равно борются и приходится думать лишь о том, как сломать острие их меча), — боритесь, но не смейте побеждать! Не разрушайте государственной машины буржуазии, не ставьте на место буржуазной «государственной организации» пролетарскую «государственную организацию»!

Кто всерьез разделял марксистский взгляд, что государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, кто сколько-нибудь вдумался в эту ис­тину, тот никогда не мог бы договориться до такой бессмыслицы, что пролетарские ор­ганизации, способные победить финансовый капитал, не должны превращаться в госу­дарственные организации. Именно в этом пункте и сказался мелкий буржуа, для кото­рого государство «все же таки» есть нечто внеклассовое или надклассовое. Почему бы, в самом деле, позволено было пролетариату, «одному классу», вести решающую войну с капиталом, который господствует не только над пролетариатом, но над всем наро­дом, над всей мелкой буржуазией, над всем крестьянством, — но не позволено было пролетариату, «одному классу», превращать свою организацию в государственную? Потому, что мелкий буржуа боится классовой борьбы и не доводит ее до конца, до са­мого главного.