Именной высочайший указ, данный правительствующему сенату 20 июля (2 августа) 1914 года 4 страница

* * *

Разочарование и не более того. Вот что испытал стоящий в неосвещенном (не странно ли?) коридоре Зничев, когда дверь одного из купе открылась, и наружу вышел какой-то поручик. Судя по резкому запаху, осоловелым глазам и характерным, неустойчивым движениям, поручик был уже изрядно пьян:

- Всех разобьем… а их императору кол в ж…у вставим, - пробубнил он под нос, двигаясь навстречу к Зничеву, а затем резко и неожиданно выбросил вперед руку с ножом в молниеносном, прямом выпаде! Рука, однако, цели не нашла, а тут же была перехвачена у запястья цепкими, словно клешни пальцами! Захват, рывок, подставка с ударом – все слилось в одно непрерывное, неуловимое для глаз движение! Раздался хруст! Налетев головой на выставленный локоть, поручик рухнул на пол уже с переломленными шейными позвонками! Позади тут же послышался хрип – это задыхался второй нападавший: Зничев вдавил ему костяшками пальцев кадык в гортань! В полутьме грянул выстрел, но пущенная пуля не нашла своей жертвы. Той просто не оказалось на прежнем месте! Короткий свист рассекаемого воздух металла, хрип, булькающие звуки! Брошенный Зничевым нож глубоко вонзился стрелку в горло!

«Быстрее, быстрее!» - Егор Савельевич одним прыжком оказался рядом! Глазам не привыкать к полумраку - приучены и к более неудобным условиям! Стрелок лежал на полу, вокруг него уже начала растекаться лужа крови! Внешне очень похож на эдакого гоголевского невзрачного, незлобного и нерешительного мелкого чиновника Акакия Акакьевича, но Зничев отлично знал, что именно за такой вот «овечьей» личиной очень удобно скрывать «волчье» нутро. Вполне предсказуемо, с учетом того, что подобных «волчищ» Волшебник всегда подбирал для самой грязной работы. Но куда «волчищам» тягаться со Зничевым. С ним более-менее на равных способен был тягаться разве что Остужев, но где теперь он?..

Но хватит пустой и грустной лирики! Время поджимает!

- Что у нас тут?.. – Зничев быстро обшарил стрелка, найдя металлическую фигурку Кобры. - Ба - старая знакомая. Простите, сударыня, но к вашим укусам я не чувствителен…

Зничев не стал выбрасывать Кобру, даже, несмотря на то, что в его руках она работать не станет. Все предметы для него бесполезны (превратности малинового пламени, ничего не поделаешь), но отнюдь не бесполезны для других. Идеальная меткость может послужить и добрым делам.

«Бережливость - это не порок» - решил Егор Савельевич, спокойно вернувшись в купе. Царящий повсюду шум и гам начисто поглотили звуки боя, и поэтому никто и ничего не услышал. Услышат и увидят позже, но с этой проблемой Зничев как-нибудь да управится, а пока:

-…Это даже не служебная потребность, а жизненная необходимость! Вот увидите, многоуважаемый коллега, что нам всем предстоит лицезреть немало курьезов, связанных, прежде всего с неумением четко и слаженно объяснять нижним чинам предназначение индивидуальных пакетов!

- И в чем это выразится?

- В неправильном использовании, разумеется! Индивидуальный пакет необходимо беречь, прежде всего, для себя! Это нерушимое правило! Все прочее лишь от самоуправства!.. Только лишь от самоуправства!.. И от начальничьего недогляда, конечно!..

* * *

Ехать незамеченным Федьке пришлось недолго.

- Гляди-ка, братцы, у нас тут зайчик схоронился! А ну-ка вылазь косой! – сильная могучая рука бесцеремонно ухватила Федьку за ногу и мигом стащила с нар на пол. Так очутился Федька-Гвоздь в окружении гренадеров из пулеметной команды. Гренадеры все здоровые, могучие, смотрят сурово. Особенно грозен взводный унтер-офицер Степан Фадеев – коренной туляк, страшный кулачный боец и широкой души человечище. Но про то Федька позже узнал, а пока учинили ему гренадеры самый настоящий допрос.

Федька, поначалу, конечно, храбрился, бруса шпанового из себя корчил, но быстро понял, что прежние хитровские штучки тут не сработают: гренадеры не сявки – живо отметелят. Пришлось Федьке, как есть о себе все рассказать. Выслушали его гренадеры и стали совет держать, что с ним делать дальше. Долго спорили-рядили и, наконец, решили пока Федьку в вагоне оставить – не выбрасывать же его, в самом деле, на полном ходу!

- Пущай до Люблина едет, - сказал свое последнее, главное слово Фадеев, - а там начальству доложим о зайчике этом…

Так и поехал Федька дальше. Ехал и думал, как ему быть. Вот доедет он до Люблина, а там наверняка назад отправят по этапу. Ведь как есть отправят и не пожалеют. Думал, думал Федька, а сам на пулемет «максим» посматривал (тот в углу стоял). Интересно же, что в нем и как. Вот этот самый интерес Федьке то и помог, выручил, можно сказать. Начал Федька о пулемете спрашивать, а ему в ответ:

- Не дойдешь умом своим хитровским. Отстанешь.

Но не унимался Федька, упорствовал.

- Экой неугомонный, - добродушно ворчал Фадеев. – Ну, гляди, коль не лень…

Начал Фадеев объяснять, что да как, а Федька слушал и все на лету схватывал, с первого раза запоминал: и из чего состоит пулемет, как заряжать его, как стрелять, как сберегать, как охлаждать, как прибором для набивки ленты патронами работать, и даже, как пулеметную двуколку правильно ставить. Послушает все это Федька, запомнит, а после и сам расскажет или покажет. Сильно гренадеры дивились эдакой его сообразительности:

- Ох, и не прост же ты, Федька, ох, как не прост. По всему видать, что башковитый парень…

А Федьке только того и надо было. За время пути так пулеметную науку узнал, что и самому гордо сделалось.

Но учение учением, а Люблин уже близко. Как добрался эшелон до места, Фадеев перво-наперво к начальнику пулеметной команды поручику Элиоту докладывать направился: так, мол, и так, ваше благородие, прибыл с нами из Москвы «зайцем» мальчишка, да не простой, а золотой. Начальство заинтересовалось, а тут еще какой-то столичный генерал в полк пожаловал и с ним кинематографист худущий с камерой. И у этих интерес к Федьке возник:

- Значит, говорите, этот ваш Гвоздикин уникум?

- Так точно, ваше превосходительство! Признаться, он даже меня удивил своими познаниями! Феноменальная память и способность к запоминанию в кротчайшие сроки!

- Вот как. Ну что ж, давайте тогда посмотрим на его мастерство… Господин Аксельрод, я попрошу вас поприсутствовать и поснимать. Это пулеметное представление может оказаться весьма полезно в агитационных целях, ведь нам нужны герои…

Завершилось пулеметное представление тем, что и генерал и кинематографист очень довольные отбыли дальше по месту следования, а полковое начальство в лице полковника Боссе стало ломать голову над тем, что делать с неожиданным приказом, более похожем на вопиющее, неуставное самодурство. Что означает «пристроить к полку, вплоть до дальнейших распоряжений»? Непонятно. Разве что негласно помощником подносчика патронов, но ведь это до первого боя - убьют же мальчишку. К тому же, где обмундирование брать на десятилетнего? Возмутительно!

Однако полковник прекрасно понимал, что спорить со столичным генералом было бы, по меньшей мере, опасно. Генерал обещал показать отснятый материал лично государю. Если так, то наверняка после фильмы последуют расспросы, разъяснения, а там, чего доброго и сам государь вздумает лично посмотреть на малолетнего добровольца Гвоздикина. Лучше выполнить приказ, поручив все поручику Элиоту. Пусть он и решает проблему:

- Что поделать, когда приказ. Принимайте это нежданное пополнение, Михаил Леонидович. Время у нас еще есть, а потому постарайтесь, чтобы этот Гвоздикин как можно скорее оказался готов к отправке на фронт. Авось там от страха сбежит с поля боя нам на облегчение…

После этих слов мучиться начал уже Элиот. Повели Федьку к коптенармусу: тот только руками развел – от и до придется обшивать. Ох, и долго на полковой швальне возни было с мерным аршином. Обмерят Федьку вдоль и поперек и ну давай строчить форму на «зингере» словно из пулемета. Зато после всех портняжных и сапожных трудов вышел из Федьки солдатик хоть куда. Вот только оружие ему не дали. Кинжал бебут и заручный карабин для настоящих гренадер, а не для игрушечных. Но Федька не обижался – не до того стало. Раз пока приказа воевать не поступает, то тогда наловчись таскать патронные ящики, а они совсем нелегкие (250 патронов в ленте). Тут сила нужна, а где ей взяться от хитровских харчей? Благо кормят русского солдата хорошо: два котелка – в одном борщ жирный дымиться, в другом гречневая каша со шкварками. Вкуснот-а-а-а!!! Ел Федька и менялся. Понимал, что коли хочет он жизнью новою жить, то со старой завязать надо. Он теперь не шпана хитровская, а гренадер из пулеметной команды. А у гренадера доля военная, не воровская, да и на войну скоро полк должен тронуться. К этому нужно быть готовым и Федька для самого себя решил быть готовым всегда… Как пулемет перед стрельбой…

* * *

До Барановичей, небольшого еврейского местечка, где прежде находился лагерь-городок железнодорожной бригады со штабом, эшелон главковерха добирался три ночи и два дня. Можно было бы и быстрее – прямым путем через Двинск и Вильну, но там уже все забито, поэтому ехать пришлось кружным маршрутом: по Николаевской железной дороге, через Бологое, Великие Луки, Лиду. Когда впереди наконец-то замаячили очертания места будущей Ставки, где к приезду эшелона уже все успели поработать высланные вперед квартильеры, Николай Николаевич с любопытством начал всматриваться в картину за окном:

- Ну что ж, Петр, посмотрим, где нам предстоит жить и работать, - сказал он брату. - Как тебе весь этот городишко с архитектурной точки зрения?

- Сильно смахивает на какую-то монопольку или тюрьму.

- Шутник, - главковерх добродушно рассмеялся, хотя в чем-то брат действительно оказался прав. Почти все дома тут были деревянными, но солидной, крепкой постройки. Каменная казарма, гараж, много конюшен. Но все это для отделов штаба, а поезд Николая Николаевич (шесть вагонов) уже поставлен на особую ветку у дома начальника бригады. Жить и работать решено «на колесах», а в доме пусть управление генкварта разместится. Там, правда, всего один кабинет, но для Данилова вполне хватит.

Но как в таком случае быть с Янушкивичем? Пусть живет и работает в своем купе в вагоне, соседствуя с Даниловым. Письменный стол, постель, два стула, салон – что еще нужно?.. Питание? Имеется. Вагон – столовая третий по счету после личного вагона главковерха. В четвертом – свита Николая Николаевича и состоящие при нем лица, в пятом – иностранные атташе. Вот и все. Расквартировались.

- Мне тут определенно нравится. На душе покойно становится от этой тишины, - Николай Николаевич прохаживался по саду у домика, куда заботливые квартильеры уже успели принести соломенные садовые кресла и стулья. - Кроме того, ходить далеко не нужно, ведь все рядом…

И действительно, зачем куда-то ходить, когда у домика есть телеграфный провод, способный соединять Ставку напрямую со штабами фронтов. Правда, от поезда главковерха до штаба Ставки путь не слишком близкий, почти что верста. Но это обстоятельство Николая Николаевича совсем не смущало. Достаточно сесть в удобный мотор, и тот быстро довезет до места.

Эти поездки представлялись главковерху неутомительными и в чем-то даже желанными, ведь у штаба, на площади есть бригадная церковь, которой теперь целиком и полностью заведует Шавельский. Воистину чудо! Церковь посвящена имени юродивого новгородского чудотворца святого Николая Кочана – имени небесного покровителя великого князя! Николай Николаевич воспринял этот знак как знамение свыше. Господь благословляет его путь, а значит, нужно помнить об усердных молитвах. Протопресвитер уже попросил выписать для служб из гвардейских полков несколько певчих из придворной капеллы. Быть по сему. На все милость божья.

«Он поможет справиться с врагом и победить в войне. Но прежде чем это случится, нам всем предстоит ох как сильно потрудиться, - думал Николай Николаевич, собираясь в церковь. - Что несет нам грядущее? Знать не дано. Оно сокрыто пеленой неизвестности. Но долг и ответственность верховного главнокомандующего это не отменяет».

В этом главковерх не сомневался. Вот и в «Положении о полевом управлении войск в военное время» об этом сказано четко и сжато:

«Верховный Главнокомандующий есть начальник всех сухопутных и морских вооруженных сил, предназначенных для военных действий. Он облекается чрезвычайной властью, и повеления его исполняются на театре военных действий всеми без исключения правительственными местами и общественными управлениями, а равно должностными лицами всех ведомств и всем населением как высочайшие повеления».

Большая власть, это большая ответственность, и только сильный лидер, способен с ней совладать и победить. Слабый же способен лишь поднимать крик отчаяния и метаться, не зная, что делать. А потому слабым быть верховному главнокомандующему не должно. Ему должно объединить всех в единый кулак, могучим тараном сокрушающий врага. Воззвать к народу. Поляки уже откликнулись на зов, но они лишь малая часть могучей империи. Ждет слов народ русский, ждет воззвания от своего верховного вождя:

«Братья! – будто бы слышал чей-то голос внутри себя Николая Николаевича, подъезжая к церкви, где его ждал Шавельский. - Творится суд Божий. Терпеливо, с христианским смирением в течение веков томился русский народ под чужим игом, но ни лестью, ни гонениями нельзя было сломить в нем чаяний свободы. Как бурный поток рвет камни, чтобы слиться с морем, так нет силы, которая оставила бы русский народ в его порыве к объединению…»

* * *

- Господи, да что тут такое творится?! Доктора, скорее доктора!!

Все тут же повыскакивали из своих купе, чтобы лицезреть страшную картину в коридоре. Смотрел и Зничев, искусно притворяясь сонным.

- Увы, господа, - неутешительно сказал Солоухин, склонившийся над остывшими трупами, - но медицина здесь уже бессильна. Лекарство от смерти, к сожалению, еще не изобретено…

После этого, конечно же, последовала обычная в подобных случаях практика со стоп-краном, разговорами, вызовом через телеграф полиции на дрезине, записях, протоколах. Однако, несмотря на все это, задержка оказалась непродолжительной, и вскоре поезд тронулся дальше.

«Ход с Коброй оказался не слишком-то удачным, - размышлял Зничев, склонный по старой привычке к сочинению разного рода эффектных сарказмов, рождаемых в мыслях сразу же после напряжения кровавого боя. - Быть может, в Люблине я не разочаруюсь от новой порции опасного волшебства?».

В том, что именно в этот польский город держит свой путь враг, у Зничева уже не осталось сомнений. Приспешник «прозрачных» двигался с севера на юг и, кажется, постепенно становилась ясной его конечная цель, а вернее цели: в районе Люблина сконцентрирована 4-я армия барона Зальце. Натворить бед там и двинуться дальше, по всему Юго-Западному фронту, по расположениям 5-й, 3-й, 8-й армий. Сорвать главное наступление в Галиции, в то время, когда 1-я и 2-я армии будут воевать в Восточной Пруссии!

«Этого допустить нельзя, а потому господина Волшебника следует поймать и покарать. В конце сеанса черной магии непременно должно последовать разоблачение, и только разоблачение…»

Зничев посмотрел на своих попутчиков. Солоухин и Копейкин живо обсуждали произошедшее смертоубийство, ну а студенту Шварценгольду было не до этого - он страдал от жесточайшего, утреннего похмелья. Нужно помочь юноше:

- Геннадий Петрович, выпейте вот это. Можете не сомневаться, вам оно поможет, - Зничев протянул небольшой пузырек без этикетки.

- Простите, коллега, но что это? – с трудом выдавил из себя Шварценгольд.

- Проверенный временем Tinktura tonico-nervia Bestusheffu.

- В самом деле… - Шварценгольд неуверенно повертел пузырек в руке, открыл, понюхал и отпил немного.

- Вам лучше?

-…Да... Поразительно! А ведь мы вчера над этим смеялись! Оказывается, что…

Шварценгольд начал горячо рассуждать, а Зничев смотрел на него и вспоминал себя в пору юности, в только-только начавшемся девятнадцатом веке, когда он, студент – медик (а как же иначе, когда дар беспредметника - целителя проявился с самого детства, предопределив дальнейшую судьбу) в кругу себе подобных спорил о написанном в небольшой книжечке. У книжки было длиннющее название - «Известие о гальвани-вольтных опытах, которые производил профессор физики Василий Петров посредством огромной наипаче баттереи и состоявшей иногда из 4200 медных и цинковых кружков и находящихся при Петербургской Медико-хирургической академии». Спорили тогда студиозы. Спорили о «вольтовом столбе», о «весьма ярком свете или пламени, от которого темный покой довольно ясно освещен быть может». Но кто тогда из них мог подумать, что электричество это не только ярмарочная забава, а еще и способ освещения, который спустя много лет начнет уверенно теснить монополизм пламени свечей? Никто. И лишь Зничев воочию, год за годом видел, как эта сила постепенно вставала на службу людям. Вот только рассказать об этом наблюдении, увы, некому.

«Я реликт давно минувшего прошлого, - Егор Савельевич горько усмехнулся, когда поезд стал подъезжать к Люблину, - но прошлым жить не следует, иначе можно навсегда остаться в нем…»

Оставаться в прошлом Егор Савельевич не желал. Его влекло будущее, даже если оно смотрелось не слишком то радостным. А происходящее вкруг все больше и больше наталкивало на подобные удручающие выводы.

* * *

До Варшавы Степенский добрался благополучно и без происшествий. Здесь же сошли и Гриневич с Ночковым. А вот нелюдим Мансуров поехал дальше – ему ехать на юг, до Люблина. Константин Арефьевич долго не мог выкинуть из памяти этого странного артиллерийского капитана с разноцветными глазами. Почему они разноцветные? Заболевание или что-то другое?

«А ну его! Своих забот хватает», - Степенский раздраженно скинул ненужные мысли и, поймав извозчика, покатил в расположение полка.

Забот действительно вскоре прибавилось, и к тому располагала сама обстановка. Проезжая по варшавским улицам, Степенский видел, как разительно все изменилось после опубликованного недавно воззвания верховного к полякам. Холодная и слабо прикрытая ненависть мгновенно сменилась самым дружелюбным и братским отношением, готовностью воссоединиться воедино под скипетром русского царя уже свободными в своей вере, языке, самоуправлении. Но вот искренне ли это желание? Степенский не знал. Он был военным, а не политиком, а дело военного – война. Значит, нужно думать о войне.

Но как прикажите о ней думать, когда творится такое вопиющее безобразие с мобилизацией. Полк пополнен запасными, а среди них народ самый разный. Здесь как в карточной игре – может повезти, а может и нет. Полку, в котором служил Степенский, повезло. Многие новоприбывшие оказались из заслуженных унтер-офицеров, многие воевали. Казалось бы, все хорошо, однако поступил приказ ставить старших унтер-офицеров на отделение вместо взводных, а младших старшими в звене, а то и просто рядовыми(!) за неимением вакансии. Этого «понижения» Степенский понять не мог, а спорить и доказывать что-то и кому-то, считал бесполезным!

«Остается только подчиниться и поскорее закончить эту войну, - про себя решил он, когда для всего полка настали волнующие минуты начала похода. - Рассуждать о глупости и самодурстве нашего командования будем тогда, когда обнажатся все недостатки армейского управления, а пока – в поход».

Степенский вместе со всем полком застыл на месте, когда раздалась команда: «Смирно! Под знамя слушай на караул!». В воздух взметнулись шашки и штыки, зазвучал оркестр, вынесли полковое знамя, занявшее свое место впереди знаменной роты. Снова команды: «К ноге!», «На молитву! Шапки долой!». Тут же в крестном знамении замелькали две тысячи солдатских и офицерских рук. «На-кройсь!», «Полк на плечо!», «Шагом марш!». Полк как единый организм бодро направился на запад. Его целью, как и целью 1-й и 2-й армий под командованием генералов от кавалерии Ренненкампфа и Самсонова была Восточная Пруссия.

* * *

Семья очень важна для любого мужчины, даже если тот отправляется на войну. Эту простую, но в то же время неоспоримую истину, Николай Степанович Гумилев понял месяц тому назад, когда был приглашен на юбилей супружеской жизни брата Дмитрия.

Стол тогда сервировали красиво, с большой наполненной фруктами хрустальной вазой посередине. Вазу поддерживал одной рукой бронзовый Амур, и всем казалось, что бог любви справиться с нелегкой ношей, но под конец праздника ваза без видимых причин упала на пол и разбилась. Николай Степанович усмотрел в этом дурное предзнаменование и не ошибся – через два дня началась война. Брата тут же призвали из запаса в 146-й пехотный Царицынский полк. На войну рвется и племянник Николая Степановича – спутник по абиссинской экспедиции Коля Сверчков. Но попадет туда он вряд ли – слабые легкие у Коли - маленького.

А вот сам поэт Гумилев уже и не поэт вовсе, а вольноопределяющийся, приписанный к Гвардейскому запасному кавалерийскому полку. Почему из всех родов войск Гумилев выбрал именно кавалерию и именно уланов, он и сам до конца так и не понимал, но выбором своим остался, в конечном итоге, очень доволен. Все в его новом облике Николаю Степановичу положительно нравилось: и фуражка, и гимнастерка, и шаровары, и сапоги, и две кисти китиш-витиша³, спускающиеся на грудь под левый погон.

- Коленька, как же идет тебе эта форма! Ты в ней такой красивый и отважный! – не скрывала своего восхищения Аня, видевшая боевой огонь в глазах мужа. Но форму надеть одно, а воевать совсем другое. Никто вас на фронт без подготовки не пустит. Прежде, господин вольноопределяющийся, выучитесь ратному ремеслу, вот тогда и на фронт можете ехать. А учиться предстоит неизвестно сколько времени и отнюдь не дома, а в Кречевичких казармах – небольшом поселке на речке Волхов, что расположен ниже Новгорода. Добраться туда можно на поезде от Царскосельского вокзала. На вокзале Гумилев с Ахматовой неожиданно наткнулись на Блока. Тот, похоже, тоже заразился всеобщим патриотическим подъемом, ходил по женам мобилизованных, помогал, агитировал.

«Неужели и этого направят на фронт, - думал Николай Степанович, сидя за обеденным столом вместе с Аней и выслушивая унылые, блеклые разговоры Блока. - Ведь это то же самое, что жарить соловьев».

Сравнение более чем подходящее, вот только «соловей» нынче совсем не тот, что раньше – взъерошенный какой-то, мечется туда-сюда, утерял свою обычную холодную твердость, рассеянно рассуждает о войне:

- Ведь она вспыхнула столь внезапно. Многих сильно поразила.

- Отчего же, - Гумилев явно ощущал себя хозяином положения. - Меня, например, ничуть.

- Вы ей восхищаетесь?!

- В определенной мере. У меня были причины, чтобы надеть вот эту форму.

- Причины? – Блок дернулся так, как будто его укололи булавкой. - Какие причины?

- Самые что ни наесть естественные…

«Ничего-то тебе не понять, соловушка, - Николай Степанович не без удовольствия смотрел на озадаченного коллегу по поэтической музе. - Слишком ты мягок и нежен для понимания. Тут нужно иметь мироощущение воина, а не домоседа. Ничего не поделаешь - два мира и два мнения. Вместе им не сойтись никогда...»

Вскоре и вокзал, и Аня, и Блок, и вся прежняя, поэтическая жизнь остались позади, а впереди Гумилева ожидала лишь неизвестность. Но он уже был к ней готов и очень ждал встречи, как воин ожидает битвы.

Примечание

1 - Генерал-лейтенант Матвей Егорович Крупенский (1859 - ?) стал адъютантом Великого князя Николая Николаевича-младшего в 1891 году. Впоследствии Великий князь очень привык к своему адъютанту, стал обращаться к нему на «ты» и шутливо называл «крупой».

2 - Нравственно - бытовая повесть 2-й половины XVII века рассказывающаяся о похождениях купеческого сына продавшего душу дьяволу.

3 - Особый плетеный этишкетный шнур. Впервые был введен в 1803 году. Являлся отличительной принадлежностью униформы солдат и офицеров уланских полков в Российской Императорской Армии.

ГЛАВА ПЯТАЯ

КУДА ПРИВОДЯТ МЕЧТЫ

Российская империя – Восточная Пруссия – Галиция – Российская империя, 18 - 25 августа 1914 года.

- Терлим бо-бо-бом! Терлим бо-бо-бом, а князь идет купаться! – весело напевал Николай Николаевич. Настроение у него с утра выдалось отличнейшее. Всего три дня прошло со времени приезда сюда в Барановичи, а главковерх уже привык к неспешному и удобному режиму дня в Ставке. Подъем в девять, затем умывание, утренняя молитва, «медицинский осмотр» у доктора Малима, а после визит адъютанта, который приносит полученные за ночь телеграммы и письма.

Николай Николаевич усмехнулся - адъютанты у него оказались интересные. Князь Щербатов, судя по всему, неплохой работник-штабист, а вот ротмистр Голицын чересчур тих (совсем недавно женился и потому столь застенчив). Но, пожалуй, всех из адъютантской братии обставил граф Менгден со своими чудачествами. Граф намерен завести большую голубятню, а рядом зверинец с барсуком и лисицей. Дрессировщиком не иначе вздумал заделаться как Дуров? Если так, то это, по меньшей мере, забавно, но не столь важно. Обращать на адъютантов слишком много внимания не следует, ведь в десять нужно идти к Данилову, чтобы в его кабинете в присутствии Янушкевича заслушать утренний доклад о делах на фронтах. Сегодня в основном добрые вести. Есть, конечно, и трудности, но как же без них? Будем решать. Зато после двух часов упорной работы можно со спокойной совестью позавтракать в двенадцать.

В вагоне-столовой за маленькими столиками, способными вместить лишь по четыре человека как всегда уютно и людно. Тут вместо прислуги подтянутые солдаты в чистейших гимнастерках подают скромный завтрак из двух блюд. Немудрено, что от таких скудных харчей в полное уныние приходит бельгиец Риккель – добродушный толстяк и большой любитель поесть-выпить. Когда Риккель грустит, смотреть неинтересно, а вот когда смеется! О, когда он смеется, сдержаться крайне трудно! У него живот прыгает словно колобок! Уморительное зрелище!

Но всех сегодня рассмешил вовсе не Риккель, а Шавельский, вспомнивший во время разговора свой прошлогодний визит в Лейпциг на освещение храма и памятника русским воинам, погибшим в Битве народов столетие тому назад. В делегации тогда ехал и протодиакон Розов из Успенского собора. А Розов росту два аршина и четырнадцать вершков, да к тому же голосище у него! Многие боялись, что оглушит Розов своим басом императора Вильгельма, однако ж, не оглушил, а очаровал. И не только Вильгельма, но и весь тамошний народ. А народ в Германии оказался дисциплинированным. У немцев был порядок, четкость, система. Вот только ни то, ни другое, ни даже третье не произвело ни малейшего впечатления на генерала Некрасова, очень похожего из-за своей большой и широченной бороды на свирепого лешего. Генерал остался верен себе, сказал, что вся эта европейская система мгновенно рухнет, когда наткнется на русскую импровизацию с ее нестандартным подходом ко всему.

- И ведь с этим не поспоришь, друзья мои, - Николай Николаевич выпил рюмку водки, а затем неторопливо взял сигару из открытой пачки, заметив, как внимательно за этим жестом следит Ронжин. Начальник военных сообщений слыл знатоком сигар и коллекционировал от них этикетки, очень надеясь на то, что коллекция будет пополняться и «великокняжеским отделом». Раз так, то нужно помочь ему в этом увлечении, ведь он намерен однажды обклеить коллекцией на память стол, а пока готовится, собирает новые экземпляры. Вот и еще один. Что сегодня? La Corona. Весьма кстати, ведь это не только всемирно известная и бешено популярная кубинская марка, но и отличный повод развлечься:

- Корону почитает весь мир, - Николай Николаевич постарался придать голосу особую торжественность. - Все ее хотят заполучить, но в итоге она достанется нашей первой армии, и это будет корона победителя...

Главковерх был доволен. Его забавляло искать соответствия между достоинством марки сигар и положением на фронте. Пусть теперь об этом положении догадываются остальные трапезничающие, ведь как приятно разгадывать загадки.

Для самого Николая Николаевича загадок нет, но есть возможность после завтрака покататься на моторе, чтобы в два часа дня вновь оказаться в столовой, где подают чай. И вновь беседа. Заговорили, было, о карточной игре, но главковерху это не интересно. Когда играешь ради удовольствия и наслаждения - это одно, но убивать время в игре или еще больше играть для выигрыша – увольте, но это гадость, преступление. Лучше сменить тему разговора на более спокойную. Например, поговорить о свойствах козьего молока:

-… оно, конечно, имеет запах, но и от запаха очень даже можно избавиться. Это покажется странным, но в большинстве случаев виновным здесь бывает не животное, а хозяин.

Хотя справедливости ради нужно заметить, что есть действительно козы с врожденным запахом молока. Такую козу даже опытный фермер не оставит на племя.

Но как же выявить ее, как распознать еще задолго до того, как она начнет доиться? Существует один довольно простой способ, которым пользовались еще в старину. Он дает поразительный результат и состоит в том чтобы…

Николай Николаевич говорил долго, но с удовольствием. Хотя бы на время обеда у него появлялась возможность скинуть с плеч заботы верховного в Ставке, а побыть скромным фермером в «Беззаботном». Ну а фермер, разумеется, знает, как решить проблему с запахом козьего молока.

Как жаль, что фермером можно побыть лишь во время беседы, зато вечером можно побыть любящим мужем, когда сидя у себя в вагончике, пишешь письмо Стане. Она в Киеве, собирается помогать раненым, спрашивает, волнуется.