Трудная трасса Москва – Вашингтон

В годы войны попасть из Советского Союза в Соединенные Штаты было непросто.

Меня часто спрашивают: – Как же вы тогда добирались из Москвы до Вашингтона?

Действительно, таких маршрутов, которые прокладывались бы напрямую через Атлантику, как теперь, тогда по понятным причинам не существовало.

Вот и выходит, надежным путем из Москвы в Вашингтон был только тот, который проходил через всю нашу страну: через Сибирь, Дальний Восток – на Аляску, затем круто на юг в Канаду и на запад США, а оттуда – в американскую столицу.

Всего из Вашингтона в Москву и обратно в годы войны я летал три раза и, таким образом, говоря современным языком туристов, совершил три «круиза». Два воздушных отрезка этих «круизов» пролегли уже в конце войны через Северную Африку, а четыре – через Сибирь и Аляску.

Маршрут из СССР в США тогда проходил через Казань, Свердловск, Омск, Новосибирск, Красноярск, какие‑то небольшие аэродромы в Сибири, Олекминск – северяне нас научили называть его просто Олекма, – Якутск, Марково – на Чукотке. Последним советским населенным пунктом был Уэлькаль, тоже на Чукотке, а затем уже шли городки на Аляске – Ном, Фэрбанкс – и далее другие аэродромы в США. Путь, конечно, непростой, утомительный, но именно по нему в годы войны перегонялись американские самолеты и осуществлялась связь столиц двух стран, когда приходилось летать некоторым официальным лицам или делегациям.

Эту трассу – от Красноярска до Чукотки – наши летчики называли «линией Мазурука». Прославленный летчик Илья Павлович Мазурук, Герой Советского Союза, генерал‑майор авиации, широко известен в нашей стране, и особенно на Севере. Он много сделал, чтобы прославить отечественный воздушный флот, летал в Арктику и Антарктику. В свое время участвовал в высадке на Северный полюс четверки папанинцев. Был начальником полярной авиации Главсевморпути.

Разное случалось на этой трассе. В один из январских дней 1944 года в Якутске приземлился американский самолет «Либерейтер». На нем летел из Москвы кандидат в президенты США Уэнделл Уилки с сопровождающими его лицами. Сибирь и Север показали свой характер. Американский самолет промерз так, что летчики из ВВС США так и не смогли его завести. Пришлось господина Уилки на Аляску доставлять в советском самолете.

Полет из Вашингтона в Москву только в одну сторону продолжался пять суток. Вот тогда‑то я и ощутил впервые воочию, что такое просторы родной земли, взглянул с высоты на сибирскую тайгу. Где‑то над Якутией в одном из полетов мы в иллюминаторы видели грандиозный пожар. На многие десятки километров в тайге простиралась ломаная линия огня. Вид таежного зарева не внушал веселых мыслей. «Как на фронте, – подумалось мне. – Там тоже как будто все горит, да еще и гибнут наши люди».

Чукотка, Якутия, Сибирь казались нескончаемыми. По многу часов летел самолет, а внизу была тайга, тайга и тайга.

Последний раз по этому маршруту из Москвы в Вашингтон пришлось лететь в 1944 году. И вот тогда‑то мне тоже довелось испытать сюрпризы погоды на этой трассе.

Меня назначили председателем делегации на конференцию по выработке Устава ООН, которая собиралась в Думбартон‑Оксе (пригород Вашингтона). В состав делегации входили крупные специалисты в области международного права профессора С. А. Голунский и С. Б. Крылов, известные советские дипломаты А. А. Соболев и С. К. Царапкин, контр‑адмирал К. К. Родионов, генерал‑майор Н. В. Славин, Г. Г. Долбин, М. М. Юнин (секретарь делегации) и В. М. Бережков (секретарь‑переводчик).

Летели без особых приключений до Чукотки. А вот в маленьком поселке Уэлькаль на берегу залива Креста застряли больше чем на сутки. Из‑за непогоды взлет нашему самолету не разрешали. Дул невероятной силы ветер, и, хотя на дворе стоял август, холодное дыхание Севера давало себя знать.

Уэлькаль тогда – небольшой поселок – состоял всего из нескольких домиков. Нас проводили в один из них и сказали:

– Если хотите скоротать вечер, можете пойти в кино. Передвижка в соседнем доме. Там сегодня будут показывать военную хронику.

Мы решили пойти, но едва вышли на улицу, как пришлось взяться за руки. До «соседнего» дома оказалось метров двести, и добраться к нему мы смогли, только крепко держась за руки.

Небольшое помещение, где предстоял сеанс и куда мы с трудом дошли, затратив много времени и приложив немало усилий, оказалось переполненным. Там собралось почти все население поселка. На стульях и лавках сидели женщины, дети, старики. Мужчины, как и изо всех других городов, сел, населенных пунктов страны, давно уже ушли на фронт. Война давала себя знать и в маленьком чукотском поселке на самом восточном краю нашей земли.

Пустили сначала хронику. Перелом в войне к тому часу наступил уже давно, и Красная Армия шла с боями вперед по всем направлениям. Любой фронтовой эпизод, который показывали с экрана, отражал победу; и это было правдой. Люди с волнением, затаив дыхание, смотрели киноновости. Потом показали очередной военный киносборник – были такие художественные фильмы, которые в годы войны на скорую руку выпускались на алма‑атинской киностудии. Один такой киносборник представлял собой три‑четыре новеллы о случаях из фронтовой жизни, как правило, незатейливых, но смешных. Враг в них изображался в карикатурном виде. Особой художественной ценности – по понятным соображениям и тем более по меркам сегодняшнего дня – эти фильмы, быть может, и не представляли, но зрители, истосковавшиеся по кино, да еще по такому, которое рассказывало о событиях на фронте, с удовольствием смотрели и их. Так было по всей стране. Да чего греха таить, и в советских посольствах за рубежом тоже. Что же говорить о Крайнем Севере, куда занесла нас судьба и где каждая редкая весточка из Москвы, тем более в виде такой кинокартины, встречалась с повышенным интересом и вниманием! В маленьком зале – его и залом‑то назвать можно было условно – царила духота, но ни один из зрителей не покинул помещения. Все досмотрели кинолетну до конца.

Обратный путь к дому, где нас устроили на ночлег, оказался еще сложнее. Ветер свирепствовал, буквально сбивал с ног. Мы шли, тесно прижавшись друг к другу. Еле‑еле преодолели совсем небольшое, по обычным представлениям, расстояние.

К утру ураган стих. Но вылет нам не разрешили: где‑то на трассе, да и на Аляске, еще бушевала непогода. Мы еще на несколько часов застряли в Уэлькале и потому получили возможность ознакомиться с бытом чукчей – народности, которая стала развиваться только при Советской власти.

Жили они в домах, и нас, прилетевших из Москвы, где ощущались и трудности с продовольствием, и другие тяготы военного времени, поражало многое. В частности, то, что мужчин, ушедших на фронт, заменили женщины, да еще в таких типично мужских для Крайнего Севера профессиях. Женщины появились и на рыбацких лодках, и на охоте, и в оленеводческих бригадах в тундре. Поразило и то, что, если вся страна жила по карточкам, или, иными словами, на голодном пайке, здесь не ощущалось нехватки в продуктах питания.

Мы побывали в правлении местного колхоза. Его председатель, тоже чукча, оказалось, учился в Ленинграде в Институте народов Севера. Там незадолго до войны врачи обнаружили у него туберкулез и рекомендовали немедленно возвратиться на Чукотку. «Чукотский климат и привычное питание помогут вам выздороветь», – сказали ему. И вот он уже несколько лет возглавлял колхоз.

– Правда, из‑за болезни на фронт меня не взяли, – сознался он, – но и сама болезнь не прогрессирует, а отступает. Дома я чувствую себя неплохо.

Он нам рассказывал, как колхоз жил в то тяжелое время, как он проявлял заботу о детях фронтовиков. И главное, как, несмотря на то что мужчин стало меньше, поставки оленины государству не уменьшились. Суда регулярно увозили ее на Большую землю. Свои функции «мясного цеха» советского Дальнего Востока Чукотка исполняла исправно.

В начале 1945 года Москва вызвала меня для подготовки, а затем и для участия в Ялтинской конференции руководителей трех держав.

Через Атлантический океан мне приходилось летать много раз. Но тот полет был, пожалуй, самым памятным. В те годы еще не было современных лайнеров, всепогодных, комфортабельных, надежных, в которых пассажиром пребывать – одно удовольствие. Тогда самолеты создавались с пропеллером или, как его еще называли, винтом, и полет в них вовсе не означал, что путешествующие с полной гарантией долетят до места назначения. Причем вовсе не обязательно воспрепятствовать этому должен противник, хотя и такое случалось. В районе Гибралтара, например, в июле 1943 года в результате диверсии взорвался самолет, в котором погибло почти все польское правительство в эмиграции во главе с генералом Владиславом Сикорским.

Примечательно то, что техника не считалась очень надежной. Часто случались аварии, ломались двигатели, и в результате это приводило к гибели людей. Не раз имели место различные происшествия с самолетами, в которых летал и я. Один раз взлетели над

Ньюфаундлендом, пролетели всего минут тридцать, развернулись, полетели обратно и благополучно сели на том же аэродроме. Выяснилось, что один из моторов машины вышел из строя, и его пришлось заменить.

В этот раз вроде бы все шло хорошо. Совершили посадку на Бермудских островах, летели довольно долго, и вот только после того, как сели на Азорских островах, у меня с командиром корабля произошел занятный разговор.

– А мы ведь летели на трех моторах, – сказал он.

– Как на трех? Почему?

– Потому что после взлета на Бермудах один мотор отказал, и вот так тянули‑тянули, чтобы долететь до Азорских островов.

– Разве так можно?

– Можно, на трех моторах она идет, – он говорил о машине. – Даже если бы еще один мотор отказал, то и тогда она пошла бы, правда постепенно снижаясь, и плюхнулась бы в воду.

– Неужели такое бывает? – удивился я.

– Бывало, – спокойно сказал командир. – Однако если в этом самолете откажут три мотора, вот тогда он полетит вниз камнем.

На Азорских островах неисправность устранили, и мы последовали дальше без приключений.

В Европе тогда все еще шла война, хотя фашистский зверь сопротивлялся уже на последнем издыхании. Мы пролетели с посадками по маршруту Касабланка – Тунис – Триполи – Бенгази – Каир – Хабания (Ирак) – Тегеран – Баку (здесь, на аэродроме, азербайджанские товарищи угостили нас паюсной икрой, которую я не пробовал уже довольно давно; она ведь добывается у нас в районе Каспия, а торговля на экспорт в США ею в то время, конечно, была прекращена).

Последний перелет из Баку в Москву. Некоторое время в Наркоминделе пришлось серьезно потрудиться над подготовкой различных документов, справок, необходимых для советской делегации.

Потом специальным поездом советская делегация выехала из Москвы в Симферополь. Поезд шел быстро, ему была дана «зеленая улица».

Вся советская делегация, за исключением Сталина, собиралась в Симферополе. Старшим по положению среди нас был Молотов.

Самолеты с английской и американской делегациями прибывали на аэродром. Там и была организована торжественная встреча. До прилета Рузвельта и Черчилля в Крым уже прибыли вспомогательные службы делегаций США и Великобритании, различные эксперты и советники, большие группы военных. Всего американцев и англичан набралось около семисот человек, в том числе и из числа технических служб.

Сначала прилетел Черчилль. Затем Рузвельт. Самолет, в котором прибыл президент, назывался «Священная корова». Рузвельта вынесли на руках, посадили в машину. Чувствовалось, что он слаб.

В честь приезда высоких гостей выстроили почетный караул советских солдат. Играл оркестр. Рузвельт объехал строй в машине, рядом шагали Черчилль и Молотов.

Здесь же, на аэродроме, установили большую палатку, в которой накрыли столы, и гостей с дороги пригласили на угощение.

Потом разместились по машинам. Стоял сильный туман.

Наша колонна ползла до цели много часов. Водители ехали предельно осторожно, знали, каких пассажиров везут. Вокруг никто ничего не видел – только одни сплошные белые облака пара, до которых, казалось, можно дотронуться рукой.

Начался спуск к Южному берегу, и тут как по мановению волшебной палочки туман рассеялся. Сразу проглянуло солнце, стало тепло. Крым все‑таки ласково встречал гостей.

Вдоль дороги, на всех ее серпантинах, мостах, кручах и скалах, вдоль улицы горных селений и на берегах речек стояли солдаты с автоматами на плечах. Предпринимались все необходимые меры предосторожности – собиралась «большая тройка», как ее впервые назвали еще в Тегеране. Рузвельт с интересом смотрел в окно машины. У Ливадийского дворца наконец остановились…

* * *

Конечно, наиболее сильные впечатления, связанные с дипломатической работой за рубежом, у меня остались от США. Это объясняется прежде всего тем, что находился я там в самое напряженное время – военное и первый послевоенный год. Немало дипломатов работали в США, и сейчас я не раз вспоминаю моих предшественников и преемников на посту посла в Америке. Они хотя были людьми разными, даже весьма разными, но все вносили свой вклад в дело развития советско‑американских отношений. Вот их имена: А. А. Трояновский, К. А. Уманский, М. М. Литвинов, К. В. Новиков, А. С. Панюшкин, Г. Н. Зарубин, М. А. Меньшиков, А. Ф. Добрынин. А. А. Трояновский был первым послом СССР в США, и Вашингтон его хорошо помнит как дипломата высокой квалификации. Наиболее глубокий след оставил Анатолий Федорович Добрынин, который находился на этом посту почти двадцать пять лет. Его знание США уникально. Одним из видных и опытных дипломатов является Ю. В. Дубинин, находящийся в настоящее время в Вашингтоне на ответственной дипломатической работе в качестве посла Советского Союза.

Глава IV

ТЕГЕРАН – ЯЛТА – ПОТСДАМ

Что было в Тегеране. Вопрос о Польше. После Тегерана. В Ливадийском дворце. Роли определены и распределены. СССР выполнит обещание. Снова польский вопрос. Итоги Ялты. О Сталине на конференциях. История одной директивы. Великая победа в великой битве. На ближней даче Сталина. Наконец, Потсдам. На развалинах логова. Не хватало теплоты. «Козырь» в виде атомной бомбы. Вчетвером у Сталина. Кому нести ответственность за будущее Польши. «Большая тройка» за столом переговоров в Потсдаме. В основе – уважение к Советскому Союзу. В гостях у Вильгельма Пика.

Вторая мировая война продолжалась. Однако в ходе ее, в конце 1942 – начале 1943 года, наступил коренной перелом. О победоносном наступлении Красной Армии знали уже во всех концах земли.

Развитие событий рождало множество проблем, требовавших срочного рассмотрения. История властно диктовала: союзникам необходимо встретиться и обсудить важнейшие проблемы. Главным звеном в механизме обмена мнениями и согласования действий стали конференции руководителей союзных держав – СССР, США и Великобритании. Эти встречи проводились для решения вопросов о том, как вести войну и одержать победу, а также закладывали основы послевоенной организации мира.

За период 1943–1945 годов были проведены три такие конференции. Они состоялись в Тегеране (28 ноября – 1 декабря 1943 года), Ялте (4–11 февраля 1945 года) и Потсдаме (17 июля – 2 августа 1945 года). Мне довелось быть участником двух последних.

Кроме того, я возглавлял советские делегации или входил в состав делегаций, направленных нашей страной на ряд союзнических конференций иного уровня – министров, послов, в частности на конференции по вопросу создания ЮНРРА (Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций), на конференции в Думбартон‑Оксе (по вопросу создания ООН). И принимал участие в конференции по окончательной разработке и подготовке Устава ООН в Сан‑Франциско. В дни этой конференции состоялась капитуляция фашистской Германии.

Решения Тегеранской, Крымской и Потсдамской конференций опубликованы и доступны для ознакомления каждому человеку. Внимание к ним не ослабевает и сегодня. Люди стремятся объективно представить себе реальное течение событий в годы войны и после нее.

Надо сказать и о том, что эти решения стали кое‑где на Западе объектом сознательной фальсификации. Их сегодня стараются извратить те, кто пытается поставить под сомнение обоснованность союзнических соглашений, исказить их подлинный смысл. Более того, слышны призывы даже к отказу от них. Такого рода попытки отражают курс сил реакции, направленный на разрушение сложившихся территориально‑политических реальностей в Европе, подрыв основ послевоенного устройства.

Думается, что читателю будут интересны некоторые воспоминания, связанные с конференциями трех союзных держав и обстановкой, в которой они проходили.

Что было в Тегеране

Идея встречи руководителей трех союзных держав все более определенно выдвигалась ими по мере развития событий на фронтах войны.

Предложение о встрече «большой тройки» в Тегеране содержалось в переданном через меня Рузвельту послании Сталина от 5 ноября 1943 года. В своем ответе президент США писал: «Весь мир ожидает этой встречи нас троих, и тот факт, что Вы, Черчилль и я познакомимся друг с другом лично, будет иметь далеко идущие последствия… будет содействовать дальнейшему расстройству морального состояния нацистов…»

Неохотно в американских официальных кругах вспоминают о некоторых моментах, относящихся к Тегеранской конференции. С еще меньшей охотой делают это в Лондоне. А ведь во многих отношениях эта конференция стала, не говоря уже о ее значимости, весьма поучительной. Она представляла собой важный этап в развитии межсоюзнических отношений периода второй мировой войны.

По долгу службы мне довелось быть в курсе всей той кропотливой работы, которая велась СССР, США и Англией по организации этой конференции, участвовать в этой работе, а затем – в претворении в жизнь решений «большой тройки». Хочу выделить ряд вопросов, обсуждение которых в Тегеране имело наиболее важное значение.

На Тегеранской конференции подтвердилась обоснованность существоваших еще до ее созыва опасений Сталина относительно того, что западные союзники хотели бы выхолостить либо вообще свести на нет идею открытия второго фронта против гитлеровской Германии. Маневры, предпринимавшиеся вокруг этой идеи, особенно английским премьером Черчиллем, а также постоянный перенос руководством США и Англии сроков начала военных действий на Западе Европы вызывали в Москве законное недоверие к политике наших партнеров по антигитлеровской коалиции.

Британская позиция по этому поводу заключалась в том, что противнику якобы можно нанести поражение серией рассчитанных на его истощение военных операций с южного направления – в северной части Италии, на Балканах, в Румынии, других странах – сателлитах Германии. Истинный замысел такой позиции, которую рьяно отстаивал Черчилль, не представлял тайны: помешать продвижению советских армий на запад, к логову фашистского зверя – Берлину, а войскам западных союзников обеспечить с занятием ими юго‑восточной Европы выход к западным рубежам Советского Союза.

На конференции в Тегеране Сталин действовал решительно, чтобы побудить союзников открыть второй фронт на западе Европы не позднее мая 1944 года. Об этом должен знать весь мир. Эта страница в историю вписана прочно.

Послы обычно весьма осведомленный народ. Они не только собирают информацию в государстве своего пребывания, но и получают сведения доверительного характера из своей столицы.

Помню одну такую телеграмму, которая пришла в Вашингтон во время Тегеранской конференции. Меня извещали о том, как она протекала.

Именно тогда Сталин несколько раз пытался получить ответ от Черчилля, когда начнется высадка союзников в Европе, то есть когда будет открыт второй фронт. Но он так и не получил этого ответа. Однажды, едва сдержавшись, Сталин поднялся с кресла и сказал Ворошилову и Молотову:

– У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается…

Черчилль в замешательстве, боясь, что конференция может быть сорвана, заявил:

– Маршал неверно меня понял. Точную дату можно назвать – май сорок четвертого…

Атмосфера несколько разрядилась.

Участники конференции продолжали работу. Западные союзники заняли более конструктивную позицию. И хотя этот срок проведения операции «Оверлорд» (так закодировали открытие второго фронта) – май 1944 года – был тем не менее нарушен, высадка англо‑американских войск на французском побережье все же состоялась – 6 июня 1944 года.

Тегеранская конференция явилась важной вехой и в другом отношении. Ко времени ее проведения не оставалось сомнений в конечной победе над фашистской Германией и ее союзниками. Это было вопросом времени. А что же будет потом? Участники встречи знали, что этот вопрос стучится в дверь.

Советский Союз считал, что необходимо исключить всякую возможность новой агрессии со стороны Германии, уже дважды на протяжении XX века развязывавшей мировые войны. Для этого нужно сделать все, чтобы надежно обеспечить мир.

Правительства США и Англии до Тегерана официально не обнародовали своих планов в отношении того, как поступить с Германией, когда она будет поставлена на колени. Правда, и это уже отмечалось ранее, из столиц то одного, то другого государства ползли слухи, что ими вынашиваются планы дробления Германии на какие‑то мелкие государства.

На Тегеранской конференции, где состоялся первый обмен мнениями по послевоенным проблемам, США и Англия высказались за расчленение Германии. Но было видно, что продуманного плана ни у Рузвельта, ни у Черчилля не было. При всем том оба они сходились в убеждении, что следует особое внимание уделить Пруссии – уменьшить ее территориально и подрезать ей крылья как наиболее агрессивной части германского рейха.

Выслушав заявление американского президента и английского премьер‑министра, Сталин сделал меткое замечание:

– На поле брани пруссаки и солдаты других частей Германии – баварцы, саксонцы и прочие – дерутся с одинаковым остервенением. По‑моему, решение германской проблемы надо искать не на путях уничтожения германского государства, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию, а на путях ее демилитаризации и демократизации, с непременной ликвидацией фашизма, вермахта и передачей преступных руководителей «третьего рейха» под суд народов.

Сталин далее предложил простую вещь:

– Поскольку вопрос требует додумывания, доработки, то пусть

соответствующие представители трех держав этим и займутся. Участники конференции на том и согласились. Это был успех советского руководителя.

Вопрос о Польше

Руководители СССР, США и Великобритании обменялись в Тегеране мнениями по вопросу о Польше. В подходе наших союзников к его обсуждению дали себя знать их опасения в связи с тем, что линия советско‑германского фронта уже вплотную придвинулась к территории Польши и близился час ее освобождения. Больше всего западные союзники боялись того, что демократические силы Польши, развернувшие мощное антифашистское, освободительное движение, могут в ближайшее время сформировать верные народу и дружественные Советскому Союзу органы управления.

В складывающихся условиях руководящие круги США и Англии стремились к тому, чтобы послевоенное развитие в Польше пошло по старому, буржуазно‑помещичьему пути. Они добивались возвращения в страну реакционного эмигрантского правительства. С этой целью предпринимались попытки побудить Советский Союз восстановить с этим правительством дипломатические отношения, которые были разорваны 25 апреля 1943 года из‑за его откровенной антисоветской политики.

Такой курс Вашингтона и Лондона нашел свое конкретное проявление в том, что это эмигрантское правительство, нарушив ранее достигнутое с нашей страной соглашение, вывело с территории СССР сформированные у нас польские воинские части. Оно выдвигало также абсурдные требования в том, что касается границы между Польшей и СССР, фактически присоединилось к клеветническим измышлениям гитлеровской пропаганды по адресу Советского Союза.

Рузвельт выступил первым в дискуссии по польскому вопросу на официальных заседаниях конференции.

– Выражаю надежду, – сказал он, – что Советское правительство сможет начать переговоры и восстановить свои отношения с польским эмигрантским правительством.

Заход был ясен.

Черчилль самым активным образом поддержал его. Еще бы он этого не сделал! Ведь польское эмигрантское правительство окопалось в Лондоне, и Англия ему в открытую покровительствовала.

Позиция Рузвельта в польских делах строилась с оглядкой на подготовку в США к предстоявшим в 1944 году очередным президентским выборам. И потому он был заинтересован привлечь на свою сторону голоса семи миллионов американцев польского происхождения, значительная часть которых находилась под влиянием проникнутой антисоветизмом пропагандистской кампании, особенно широко раздувавшейся в США.

Вместе с тем американский президент проявлял определенную осторожность в отношении попыток Черчилля навязать Польше правительство, явно недружественно настроенное к СССР. Он не без основания полагал, что такие попытки могли бы повлечь за собой нежелательный и для США раскол в рядах союзников. Характерным в этом свете является, в частности, то, что посол США в Москве Аверелл Гарриман в своем интервью газете «Нью‑Йорк таймс» 19 января 1944 года отмежевался от линии польского эмигрантского правительства. Он откровенно отметил:

– Это правительство основывает будущее Польши на борьбе Великобритании и Соединенных Штатов с Россией. Я не вижу, чтобы мы были в какой‑либо мере заинтересованы в таком положении дел.

Такое заявление делало честь этому дипломату.

Имелись ли предпосылки для восстановления Советским Союзом отношений с польским эмигрантским правительством? Конечно нет. Ведь это правительство продолжало враждебные нашей стране интриги. Проводившаяся им политика все больше расходилась с интересами польского народа, и, вполне понятно, это правительство постепенно теряло его поддержку.

Безрассудность этой политики не могли не видеть Черчилль и Рузвельт. Они даже пробовали как‑то урезонить эмигрантское правительство. Но и их усилия оказались тщетными.

На конференции в Тегеране стороны изложили также свои взгляды относительно будущих границ Польши. Черчилль, говоря о том, какими должны быть границы между СССР, Польшей и Германией, использовал для большей наглядности три спички, одна из которых представляла собой как бы Германию, другая – Польшу, третья – Советский Союз.

– Эти спички, – сказал он, – должны быть передвинуты на запад, чтобы разрешить одну из главных задач, стоящих перед союзниками, – обеспечение западных границ СССР.

Следует заметить, что законное право нашей страны на это все же признавалось Англией и США, хотя и неохотно.

Сталин, уточнив у Черчилля, что означает его пример с тремя спичками применительно к конкретным вопросам, заявил:

– Имея в виду границу 1939 года между СССР и Польшей, Советский Союз стоит за нее и считает это правильным.

Речь шла о границе, которая определилась в результате воссоединения Западной Белоруссии и Западной Украины соответственно с БССР и УССР.

Наша страна неизменно выступала за обеспечение для Польши справедливых, исторически обоснованных границ, за то, чтобы ее границы, спор из‑за которых не раз бывал в прошлом поводом для конфликтов и войн, превратились в фактор безопасности и устойчивого мира в Европе.

Тегеранская конференция в конечном счете приняла формулу: «…очаг польского государства и народа должен быть расположен между так называемой линией Керзона и линией реки Одер…» Эта формула включала и советскую точку зрения. Было в принципе согласовано и то, что Кенигсберг с прилегающей к нему территорией будет передан СССР.

Таким образом, в Тегеране решение вопроса о Польше и ее границах с самого начала ставилось по инициативе советской делегации на путь, который соответствовал интересам польского народа, отвечал задачам обеспечения европейской и международной безопасности. Наша страна не могла допустить, чтобы послевоенная Польша осталась политической игрушкой в руках империалистических кругов Запада, превратилась в удобный плацдарм для антисоветских авантюр. Сталин со всей определенностью дал понять это Рузвельту и Черчиллю. Оба руководителя союзных держав почувствовали логику советской позиции.

Конкретные решения по польским делам еще предстояло принять. Однако изложение позиций сторон по этому трудному вопросу, осложнявшему отношения между союзными державами, превратилось в положительный фактор, который способствовал дальнейшей проработке «польской темы».

Рассмотрение в Тегеране германского, равно как и польского, вопросов в ряде моментов послужило отправной точкой для подготовки политических соглашений, достигнутых впоследствии в Ялте и Потсдаме.

Существенное значение для укрепления военного союза трех держав, а также скорейшего завершения войны имело заявление главы Советского правительства о том, что СССР вступит в войну против японских агрессоров. В чеканных выражениях Сталин сказал:

– После того как будет разгромлена гитлеровская Германия, Советский Союз окажет необходимую помощь своим союзникам в войне против милитаристской Японии.

Важным, хотя и кратким, стал в Тегеране разговор о послевоенном сотрудничестве союзников в интересах установления прочного мира. Участники конференции изложили в общей форме свои соображения относительно создания международной организации безопасности.

Специального решения о создании такой организации не принималось. Она стала предметом последующего рассмотрения. Тем не менее идея сотрудничества СССР, США и Великобритании во имя международного мира нашла свое отражение в принятой на Тегеранской конференции Декларации трех держав. «…Мы уверены, – указывалось в ней, – что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью признаем высокую ответственность, лежащую на нас и на всех Объединенных Нациях, за осуществление такого мира, который получит одобрение подавляющей массы народов земного шара и который устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения».

Встречу в Тегеране все ее участники признали очень нужной и полезной. Самым важным было то, что на этой встрече удалось установить срок открытия союзниками второго фронта во Франции. Тем самым оказалась отвергнутой английская «балканская стратегия», которая вела к затягиванию войны и увеличению числа ее жертв. «Взаимопонимание, достигнутое нами здесь, – говорилось в Декларации, подписанной Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем, – гарантирует нам победу».

На Тегеранской конференции Черчилль сделал эффектный символический жест. По поручению английского короля Георга VI он вручил Сталину почетный меч для передачи гражданам города Сталинграда в знак уважения к ним английского народа.

После Тегерана

С одобрением восприняли итоги Тегеранской конференции политические и общественные круги США. В один из декабрьских дней 1943 года мне довелось беседовать с министром почт Франком Волкером, который входил в ближайшее окружение Рузвельта. Он сказал:

– Эти итоги весьма высоко оцениваются американским правительством. В официальных кругах существует единодушное мнение о том, что встреча в Тегеране открывает этап дальнейшего укрепления дружественных связей между Соединенными Штатами и Советским Союзом.

Он излагал весьма важные и ценные мысли.

– Конференция, – заявил Волкер, – показала, что существуют реальные возможности сотрудничества между двумя странами не только в период войны, но и в послевоенный период.

Рузвельт после возвращения из Тегерана собрал членов кабинета и в своем сообщении им с большой теплотой отзывался о том сотрудничестве, которое было характерно для Тегеранской конференции в целом, а также о вкладе, который внесла в ее работу советская делегация.

Важное значение конференции единодушно подчеркивало и большинство членов конгресса США. Что касается основных американских газет, то в них на самом видном месте в декабрьские дни помещались заголовки: «Союзники клянутся предпринять трехстороннюю атаку». Или: «Большая тройка» достигла в Иране полного согласия».

Если и попадались голоса недовольных сближением США и СССР, то они тонули в общем хоре одобрения американцами результатов Тегеранской встречи.

В такой обстановке (декабрь 1943 г.) мне довелось впервые побывать на Кубе. Дело в том, что после установления дипломатических отношений между нашей страной и Кубой меня, уже посла СССР в США, назначили посланником по совместительству на Кубе. Пришлось вылететь на этот остров для того, чтобы вручить свои верительные грамоты.

От Вашингтона до Кубы недалеко, тем не менее тогда прямого беспосадочного рейса не существовало. Посадка была в Джэксонвилле – главном городе штата Флорида.

Летал я в Гавану вместе с женой и помощником. Пробыв там два дня, я выполнил свою дипломатическую обязанность: вручил грамоты. Там было учреждено посольство и оставлен в качестве поверенного в делах советский дипломат Д. И. Заикин.

На обратном пути из‑за непогоды пришлось ночевать в Джэксонвилле. Запомнилась эта ночевка потому, что пришлась она точно на новогоднюю ночь. Хозяин отеля и ресторанчика в Джэксонвилле, узнав, что у него эту ночь будут проводить советский посол с супругой, пожелал лично выразить свое восхищение победами советских войск на фронте и решил угодить гостям:

– Я устроил вам сюрприз – это ужин из русских блюд.

То, что нам предложили, «русским» назвать можно было, конечно, только условно. Но тем не менее даже в этом нашло выражение дружеское отношение американцев к советскому народу. Нас тронуло это искреннее внимание.

Рузвельт после Тегерана некоторое время болел. Поэтому моя

беседа с ним по итогам встречи «большой тройки» состоялась в начале февраля. Разговор повел президент:

– У меня установились хорошие отношения со Сталиным.

А потом рассказал, хотя и в общих чертах, как проходила конференция. Многое из того, что он говорил, я уже знал, потому что о работе в Тегеране меня информировала Москва. Но, конечно, хотелось узнать мнение самого президента о конференции. Он заявил:

– Для достижения согласия на конференции приходилось нажимать на Черчилля, который поворачивался в Тегеране довольно медленно, но все‑таки повернулся в сторону поиска договоренностей. И мы их нашли.

Упоминая о Черчилле, президент одаривал меня своей приятной «рузвельтовской» улыбкой и давал ясно понять, что английский премьер – трудный партнер, доставляющий немало хлопот и ему самому.

Советское посольство внимательно следило за реакцией в Соединенных Штатах на итоги Тегеранской конференции, проводило посильную работу по разъяснению ее решений. Меня и всех советских людей, находившихся в то время в США, успешное завершение конференции очень радовало. Положительный исход встречи руководителей трех держав в Тегеране приближал день победы над фашистской Германией.

В Ливадийском дворце

Через год с небольшим после Тегеранской конференции состоялась встреча руководителей трех союзных держав в Крыму.

Февраль победного сорок пятого… Ялта. Ливадийский дворец – в свое время именно здесь любил отдыхать последний русский венценосец из династии Романовых.

Все выглядело торжественно, величаво. В зал заседаний конференции вошел Сталин. За ним – советская делегация. Стояла полная тишина. Почтительно, кивком головы его приветствовали Рузвельт и Черчилль, которые уже находились на своих местах. До этого они втроем на несколько минут уже встречал<