Проблемы правового социализма

(Либерализм и социализм)

(...) Для классического либерализма общество, как целое, представлялось не чем иным, как агрегатом сталкивающихся между собой и единственно реально существующих “индивидуальных” атомов — хозяйственных субъектов. Реальность общества, как такового, исчерпывалась для него этой конкуренцией субъектов между собой. Последняя мыслилась им как единственно реальная общественная связь, как единственное, что объединяет субъектов в общество. Поскольку понятие частной собственности он мыслил сопряжением с понятием конкуренции, и он, как мы видим, признавал наличие в частной собственности просвечивающего в ней момента общественности. Конкуренцией держалась, ею оправдывалась идея собственности, ею обеспечивался ее общественный характер. Причина противопоставления частной собственности общественной заключалась таким образом в механическом и узком понимании “общества”, как только конкуренции, хотя самый этот, узко понятый, момент общности формально и мыслился в идее частной собственности. Половинчатость нового либерализма и его ограниченность в том, что он не освободился в полной мере от следов механической концепции общества своего предшественника. Поэтому свое новое, правильное понимание собственности он и продолжает связывать с той же идеей конкуренции, ограничиваясь борьбой с монопольной собственностью, по его мнению, конкуренцию исключающей. (...) Но ныне игнорировать существующую наряду с конкуренцией и обусловливающую эволюцию последней “взаимозависимость” внутри общественного целого нет оснований. Взаимозависимость эта растет, она проявляется между прочим и в невозможности противопоставления монопольной собственности собственности, не изъятой из конкуренции, и “ренты” — “прибыли”. (...)

Остатками того же механического взгляда на общество объясняется и вторая ограниченность нового либерализма, именно недостаточное признание им реальности коллективных лиц. (...) Отдельные лица все более и более уступают место общественным союзам самого разнообразного типа, представляющим собой нечто существенно большее, нежели простую совокупность лиц, объединенных одинаковыми интересами. Из таких первоначально чисто механических объединений союзы эти все более консолидируются в устойчивые организмы, которые, подобно отдельным лицам, имеют свою традицию, свою отличную от входящих в них лиц волю, свое определенное назначение в обществе, или свою объективную функцию. (...)

Признание реальности коллективных лиц отнюдь не означает отрицания такой же реальности лиц физических. Ограниченность нового либерализма заключается, на наш взгляд, не в том, что он продолжает защищать унаследованный им от своего предшественника индивидуализм, а в том, что он понимает этот последний слишком узко, не решаясь распространить его и на выросшие до степени коллективных личностей союзы. Коллективные личности не лучше физических лиц, но они и не хуже последних. Речь идет не о замене индивидуализма коллективизмом, а о расширении принципа индивидуализма. Подобно физическим, и коллективные лица могут достигать различных ступеней творческой активности, или индивидуальности. Как и первые, они не только могут требовать своей правовой охраны, но и нуждаются в собственности, как в материальном поприще своей деятельности. В зависимости от степени их личности, отношение их, как лиц, к своей собственности может достигать разных степеней творческой напряженности. Поэтому характерное для нового либерализма принципиально отрицательное отношение к коллективной собственности, т. е. собственности коллективных лиц, представляется нам необоснованным остатком старого механического взгляда на общество, признающего единственно реальными физические лица. (...)

Я... утверждаю, что при известных обстоятельствах, из которых одним из самых существенных является достижение коллективными лицами сравнительно высокой степени личного бытия, коллективная частная собственность может оказаться выше собственности “индивидуальной”. (...)

Нетрудно предвидеть, что зашедший достаточно далеко процесс социализации собственности в установленном смысле неминуемо приведет к естественному перераспределению собственности. В пределе, конечно никогда не достижимом, всякая собственность найдет того (частного или коллективного) собственника, которому она должна будет принадлежать. Этот собственник должен иметь к данной собственности чисто хозяйственный интерес, она должна служить ему подлинным поприщем его хозяйственного творчества. Он должен находиться с ней в напряженной активно-творческой связи, видеть в ней действительно материальное воплощение своего я. Несомненно, что в целом ряде производств, при все повышающейся в своем тонусе конкуренции, при все усиливающейся “социализации” и при все возрастающих требованиях права к собственнику, сохранить интерес к собственности смогут только коллективные лица — или союзы потребителей (муниципалитеты, земства, государство), или союзы производителей (тред-юнионы, сельскохозяйственные кооперативы). В этом и только в этом смысле можно согласиться, что коллективизация (притом, однако, чрезвычайно разнородная) есть неизбежное следствие “социализации”. При этом, однако, коллективизации будет подвергаться преимущественно или та собственность, которая служит орудием массового однообразного потребления (более производство “услуг”, чем “вещей”, как например освещение, отопление, средства сообщения, что уже в значительной мере имеет место и сейчас), или те отрасли промышленности, в которых рационализация производства достигла своего максимального развития. Напротив, те отрасли производства, в которых рационализация не достигла степени, исключающей возможность все новых и новых технических и хозяйственных открытий, в которых вменяемая “обществу” доля дохода не получила своей фиксации, в которых поэтому различия в реализуемой “ценностной разности” остаются еще значительными, будут оставаться ареной хозяйственной деятельности отдельных индивидов или частных ассоциаций — агрегатов. (...)

Возрастающее значение в хозяйстве коллективных лиц неминуемо, однако, отражается также и в политической области. Ограниченность нового либерализма, можем мы сказать, существенным образом заключается в том, что политическую форму государственной власти он слишком еще мыслит в терминах либеральной механической теории общества. Правда, понятие демократии, как мы видели выше, претерпело у него резкое изменение по сравнению с тем же понятием утопического либерализма. Демократия не есть более самодержавие готовой “общей воли”, метафизическим образом всегда совпадающей с прирожденными естественными правами отдельного человека, а есть процесс совокупного искания и созидания “общей воли”, в которое вовлечено возможно большее число членов общественного целого. “Общий интерес” не существует, как нечто данное, а непрерывно слагается как равнодействующая всех борющихся в обществе интересов, причем меньшинство не должно быть в этом процессе односторонне подавлено большинством, а должно получить некоторое, хотя бы частичное признание. В двух отношениях, однако, в этом понимании сохраняются еще следы механического воззрения на общество: форма этой новой демократии мыслится как простое чисто количественное расширение числа избирателей, и интересы, которые с помощью этого расширенного избирательного права должны получить свое выражение, мыслятся, как чисто количественное суммирование субъективных интересов отдельных атомов-граждан. Отсюда глубокое внутреннее противоречие между задачей демократии, как ее понимает новый либерализм, и фактической действительностью. На деле, как прекрасно показано еще М. Острогорским, демократия означает ныне борьбу за власть политических партий, организация которых по способу суммирования наибольшего числа избирателей приводит к господству партийных комитетов. (...)

(...) Носителями общих интересов становятся ныне во все большей степени также и коллективные лица указанного выше типа, союзы-общности, выражающие объективные интересы тех культурных и хозяйственных ценностей, которые служат принципами их единства. Избирательное право должно быть, поэтому, распространено и на эти коллективные лица, и мы, по-видимому, вступаем в эпоху борьбы коллективных лиц за избирательное право, за признание преследуемых ими интересов в процессе сложения “общей воли” народа. Мы вполне понимаем всю трудность вытекающей здесь проблемы определения избирательного ценза этих новых избирателей, всю относительность, а подчас и неуловимость той грани, которая отделяет простой союз-агрегат, преследующий одинаковые интересы своих членов, от союза-общности, преследующего объективный и общий реальный интерес культуры. (...) Мы менее всего также думаем, что представительство “реальных интересов” в состоянии заменить собой представительство на основании личного избирательного права: реальность коллективных лиц, повторяем, не отменяет реальности физических лиц и их интересов. (...)

(...) Господство партийных организаций, однако, все более и более угрожает этому нормальному функционированию системы личного представительства. Поражающий рост как в муниципальных, так и в центральных государственных органах бюрократии обусловливается в значительной мере этим процессом вырождения демократии. Демократии угрожает участь быть поглощенной ею порождаемой бюрократией.

И причина этого отнюдь не в “универсальном характере” современных политических партий, как полагает М. Острогорский. Она существенным образом коренится в самой системе личного представительства, имеющей в качестве своей теоретической предпосылки механическую концепцию общества, которая и является границей нового либерализма.

Распространение избирательного права на коллективные личности, на союзы-общности, являющиеся носителями общих, т. е. объективных, интересов хозяйства и культуры, имеет таким образом своим сокровенным мотивом не измену демократии, а ее сохранение. Оно не отменяет того, что составляет существо современной демократии, ее “релятивизма”, т. е. такого качествования власти, которое признает, что “общая воля” народа есть непрерывно созидаемый предмет действия, на который должны быть направлены усилия всех участвующих в творчестве народной культуры сил общества, и что из этого процесса создания общей воли не должны быть исключены даже в меньшинстве находящиеся участники последнего. Представительство реальных интересов не есть поэтому абсолютная система государственного устройства. Оно есть только средство, значение которого усиливается в меру роста в современной действительности союзов-общностей, этих новых коллективных личностей все более и более организующегося и расслаивающегося общества. (...)

В самом деле, распространение избирательного права на союзы-общности есть не что иное, как отражение в политических формах рассмотренного выше экономического процесса “социализации” собственности в установленном нами смысле слова. “Социализация” означает органический процесс объективации собственности, т. е. превращения ее, с притуплением присущего ей ныне жала эксплуатации, в чистое, служащее исключительно объективным целям хозяйства орудие производства. Одновременно она означает и всевозрастающую индивидуализацию собственности, как института, вследствие очищения активно-творческого хозяйственного интереса собственника к вещи от искажающих его ныне примесей. Вызываемое этим естественное перераспределение собственности в направлении расширения собственности, принадлежащей многообразным коллективным лицам (союзам-общностям), требует и соответствующего отражения в плоскости политической. “Объективация власти”, т. е. господство компетентности, есть, таким образом, оборотная сторона объективации собственности, к которой и сводится подлинный смысл ее “социализации”. (...)

(...) В интересах самой свободы, понятой как творческая активность лица, и ради сохранения демократии, как совокупного искания общей воли, демократия должна преобразоваться в направлении объективации власти через привлечение к участию в процессе создания общей воли коллективных лиц, как носителей объективированных, “социализованных” интересов. Для этого, правда, надо отказаться от механической концепции общества и надо признать, что система личного представительства есть не догма демократии, а только исторически ограниченное и условное ее средство, но отнюдь не надо отказаться от “формализма” и “релятивизма” демократии. (...) Ибо он (релятивизм демократии.— Сост.) вытекает из самого существа права, как ограниченной и относительной области, только обеспечивающей, но не заменяющей свободную деятельность людей, направленную на творчество в области более безусловных ценностей. (...)

Несомненно, что если что-либо отделяет социализм от либерализма, то именно эта идея потребительного хозяйства, долженствующая заменить систему конкуренции в принятом смысле этого слова и связанную с ней гегемонию хозяйства в общественной жизни. И действительно, нетрудно показать, что та “социализация”, или “объективация”, собственности, которую мы выше старались охарактеризовать и которая в зародыше содержится уже в новом либерализме, сама собою приводит к преобразованию хозяйственной жизни в направлении потребительного хозяйства и к низведению последнего на подобающее ему служебное место в иерархии культурных ценностей. Означая последовательное и неуклонное опутывание собственности правовыми требованиями, внутреннее облагораживание ее в чистое орудие производства, выполняющее объективную и незаменимую общественную функцию, социализация в этом смысле ведет неизбежно к победе над духом капитализма. Психология стяжателя, стремящегося прежде всего к приобретению ценностной разности, необходимо должна будет уступить место психологии исполняющего свой незаменимый долг перед обществом индивида, производство товара — удовлетворению определенной, конкретной потребности. (...)

Печатается по: Современные записки. Кн. 23—24. Париж, 1925. С. 320— 328,330—338.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Гессен С. И. Основы педагогики. Берлин, 1923; Он же. Проблемы правового социализма//Современные записки Париж 1924—1927. Кн. 22, 23, 24, 26, 28.

Бухарин Николай Иванович

(1888—-1938) — экономист, социолог, историк науки, государственный и общественный деятель, талантливый журналист. В 1906 г. вступил в партию большевиков. Участник революции 1905—1907 гг. В 1908 г. кооптирован в Московский комитет большевистской партии. За участие в революционной деятельности неоднократно арестовывался. В 1911 г. эмигрировал за границу. Проявил себя как видный теоретик партии большевиков. Часто публиковался в газете “Правда”, журнале “Просвещение”. Написал работу “Мировое хозяйство и империализм”. В 1916— 1917 гг. редактировал газету “Новый мир”. После февральской революции Бухарин возвратился в Россию. Вошел в Московский комитет партии и Исполком Моссовета, являлся редактором газеты “Социал-демократ” и журнала “Спартак”. Участник Октябрьского вооруженного восстания в Москве. С декабря 1917 г.—редактор газеты “Правда”. Возглавлял группу “левых коммунистов”, выступал против Брестского мира, позднее признал это политической ошибкой. С 1917 по 1934 г.—член ЦК ВКП(б), с 1924 по 1929 г.— член Политбюро ЦК ВКП(б). Член Исполкома Коминтерна.

В 1929 г. исключен из Политбюро ЦК ВКП(б), снят с поста редактора “Правды” и выведен из Исполкома Коминтерна. В 1929—1932 гг.—член Президиума ВСНХ СССР, затем член коллегии Наркомтяжпрома СССР. В 1934—1937 гг.—редактор “Известий”. В 20—30-х гг. был членом главной редакции 1-го издания БСЭ, членом Ком-академии общественных наук, с декабря 1928 г.— действительным членом АН СССР по социально-экономическим вопросам. Необоснованно репрессирован: в 1938 г. был обвинен в так называемом “правом уклоне” и расстрелян. (Тексты подобраны 3. М. Зотовой.)