ЧЕМ НАМ БЫТЬ? (ОТВЕТ РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ “РУССКИЙ МИР”)

В двух письмах

Письмо второе

(...) Как на исходе из хаоса и беззакония, в которых мы находимся, указывают обыкновенно или на революцию, или на политические гарантии. Автор статей “Чем нам быть?” отвергает, и весьма справедливо, оба способа в применении к России. Эта часть статей и места, где говорится о существе и значении верховной власти у нас, бесспорно лучшее из всего, что сказал “Русский мир”. Особливо вопрос о верховной власти, как она выработалась в России исторически, поставлен совершенно верно и правильно. Политическая революция у нас, к счастью, невозможна, потому что в основе русского государства нет взаимно враждующих элементов. Социальная революция — худший из всех видов революций — к великому нашему благополучию, тоже невозможна, благодаря Положениям 19 февраля 1861 года, как ни искажены они в практическом применении, благодаря стараниям бывшего министра внутренних дел. Невозможность революций у нас есть потому наше счастье и благополучие, что даже там, где они возможны и представляются единственным выходом из запутанного положения, они, по своим последствиям, составляют зло, чуть ли не худшее того, которое ими устраняется. (...) Нам грозят, во всяком случае, не революции, а смуты, которые искусственно вызываются бессмысленным управлением, беспомощностью невежественных, полудиких масс, задавленных поборами и бесправием, и в то же время систематическим раздражением имущих и образованных слоев, которое сближает их в недовольстве с массами. (...)

Конституционные поползновения, идущие и из образованных слоев общества и из придворной клики, у нас совершенно бесплодны и только показывают нашу политическую незрелость и незнание России. Конституция только тогда имеет какой-нибудь смысл, когда носителями и хранителями ее являются сильно организованные, пользующиеся авторитетом, богатые классы. Где их нет, там конституция является ничтожным клочком бумаги, ложью, предлогом к самому бессовестному, бесчестному обману. Конституция, как она выработалась в Европе, есть договор между народом (собственно между высшими сословиями) и правителем. Где оба равносильны, там дело идет хорошо. Но где одна из сторон слаба, там властвует на деле та из них, которая сильнее, и она предписывает законы. (...)

При всесословном демократическом характере верховной власти в России, на который весьма верно указывает “Русский мир”, при отсутствии у нас испокон века каст и замкнутых сословий, не имеющих ничего сходного с общественными группами по занятиям, ни с тягловыми служебными разрядами, созданными законом, как было у нас до Петра Великого, ни революции, ни конституция у нас немыслимы. Насущный наш вопрос совсем не политический, а административный. Нам нужны не новые преобразования взаимных отношений между сословиями, не политические обеспечения против исторически данной верховной власти. Все, что нам нужно и чего хватит на долгое время, — это сколько-нибудь сносное управление, уважение к закону и данным правам со стороны правительства, хоть тень общественной свободы. Огромный успех совершится в России с той минуты, когда самодержавная власть ускромнит придворную клику, заставит ее войти в должные границы, принудит волей-неволей подчиниться закону. Гнейст, глубокий знаток английской политической жизни, давно уже указывал на зло, происходящее для страны от господства в ней праздных, невежественных, развращенных, своекорыстных кружков из высших классов, толкущихся около двора и живущих царскими подачками и милостями. Он советовал совершенно устранить эти опасные элементы от государственного управления, предсказывая в противном случае великие несчастья и стране, и власти. Мы испытываем теперь на себе всю справедливость этих предостережений. Эти кружки, забравши силу, исподволь взяли назад почти все, что сделано у нас доброго в первые десять лет нынешнего царствования, и довели до того, что власть и народ перестали понимать друг друга. (...) У нас теперь единство власти есть фикция, мечта: его в действительности вовсе не существует. Правители, как все люди в мире, непременно кого-нибудь да слушают, непременно действуют под чьим-нибудь влиянием. Весь вопрос в том, кто оказывает это влияние и как оказывает? При теперешней нашей системе управления влияние могут иметь одни лица, принадлежащие к известному придворному кругу. Из этой среды поневоле берутся министры. Соединенные в комитете министров они представляют те же самые придворные элементы. Государственный совет наполнялся неспособностями или людьми, выжившими из лет, и потому это по первоначальному назначению почтенное, но впоследствии искаженное государственное учреждение не может иметь никакого влияния и существует в виде декорации. Правильного государственного учреждения, довольно самостоятельного и влиятельного, которое, не имея конституционного характера, но и не боясь министров, могло бы служить перед неограниченным русским монархом представителем интересов страны и народных нужд, стремлений и желаний, нет в России. Естественно, что при таком положении дел одна придворная обстановка и придворные кружки держат в руках судьбы нашей внутренней политики, законодательства и администрации. (...)

Я глубоко убежден, что только правильно и сильно организованное государственное учреждение административного, а не политического характера могло бы вывести нас из теперешнего хаоса и бесправия и предупредить серьезные опасности для России и власти, на которые нас насильственно и неудержимо толкает всесильное господство придворной клики. С таким учреждением до сведения верховной власти были бы доводимы правильным образом факты и события в том виде, в каком они действительно совершаются и как они понимаются всеми, а не с теми урезками, искажениями и произвольными толкованиями, с какими котерия представляет их в собственных интересах. (...)

В этих видах на первом плане стоит у нас создание административного или правительствующего сената, но совсем иначе организованного, чем теперешний 1-й департамент сената.

Главное значение административного сената, равного государственному совету и совершенно независимого от министра юстиции, должно быть правительственное. Он должен быть прочно и сильно организован и иметь всю необходимую самостоятельность. Цель его учреждения — дать единство управлению государства, положить конец бюрократическому произволу, служить перед верховной властью выражением потребностей и нужд государства и страны в противовес темным закулисным интригам придворной клики и ее своекорыстным наущениям. Этой важной и трудной задаче должно соответствовать устройство этого учреждения и его атрибуты.

Для выполнения своей задачи предполагаемый административный сенат должен быть учреждением коллегиальным, с числом членов не менее того, из какого составлен государственный совет.

В административном сенате должны быть представлены все элементы государства, ибо соединение их и необходимо для выражения перед верховной властью нужд и потребностей государства и страны. С этой целью треть членов административного сената должна состоять из лиц, назначаемых непосредственно верховной властью, треть — назначаться по выбору губернских земств, треть — избираться самим сенатом. Избранные становятся сенаторами без утверждения. При таком составе в сенате будут представлены и администрация, и провинции, и, наконец, такие элементы и интересы России, которые не входят в два первые разряда. Сверх этих членов никто не может быть сенатором и пользоваться правами этой должности.

Если оказалось невозможным ввести в состав сената одновременно по одному выборному от каждой губернии, то следовало бы установить между губерниями, однажды навсегда, известную очередь для замещения выбывающих сенаторов новыми выборными из провинций.

Необходимо, чтобы в члены сената призывались не выбранные уже председатели губернских земских управ, а лица, особо избираемые для заседания в сенате, так как для той и другой должности требуются совсем различные условия и способности.

Что касается до лиц, избираемых самим сенатом, то необходимо, чтобы права и власть его, в этом отношении, ничем не были стеснены или ограничены.

Административный сенат обновляется в своем составе не вдруг, а ежегодно одной третью, чтобы в нем большинство всегда состояло из членов опытных, знакомых с делами и порядком их ведения. Таким образом каждый член сената назначается или избирается, например, на три года; но по истечении этого срока он может быть назначен или избран вновь на такой же срок.

В продолжение всего времени пребывания своего в должности, сенатор не может занимать никакой другой, ни в государственной, ни в общественной, ни в частной службе. Он не может быть также удален из сената иначе, как по судебному приговору за уголовное преступление. За выражение своих мнений в заседаниях сената он не подлежит преследованию и ответственности.

Члены сената, выбывшие до истечения трехгодичного срока, замещаются на остальной срок новыми, по назначению или по выбору.

Члены сената, за все время пребывания своего в должности, получают определенное содержание, без различия назначаемых верховной властью от выборных.

Такими мерами будут вполне обеспечены за членами административного сената все условия, необходимые для образования прочного, самостоятельного государственного учреждения.

Внутренняя организация сената должна быть предоставлена ему самому. Он же может и изменять ее, смотря по надобности, удобству и указаниям опыта. От него самого зависеть будет разделиться на департаменты или составлять по всем делам одно общее собрание, распределять занятия между своими членами, образовывать специальные комиссии для предварительной подготовки дел, определять порядок заседаний и делопроизводства и прочее. Все дела докладываются сенаторами. Избрание, определение и увольнение секретарей и чиновников канцелярии принадлежат самому сенату.

Гласность рассуждений и прений административного сената я не считаю необходимой. При полной свободе членов выражать свои мнения, не подвергаясь никакой ответственности, и при других личных гарантиях членов сената гласность его рассуждений, при нашей падкости к популярничанью и эффектам, могла бы скорей вредить, чем приносить пользу деятельности этого государственного учреждения. Чем меньше будет для членов повода рассчитывать на ораторский успех за стенами сената, тем дельней и основательней будут их рассуждения.

Председатель сената есть Государь Император. Первоприсутствующий, председательствующий в сенате в отсутствие Императора, утверждается им из числа двух или трех кандидатов, избираемых сенатом.

При такой организации административный сенат будет учреждением прочным, значительным и достаточно высоко поставленным, чтобы не подчиняться ничьим влияниям, кроме непосредственных велений государя.

Атрибуты власти административного сената должны соответствовать его назначению в составе наших государственных учреждений.

Комитет министров есть учреждение устарелое, бесполезное и при теперешнем своем составе вовсе не достигающее цели. Оно подлежит упразднению, тем более что серьезные дела этого учреждения уже отошли в совет министров.

Первый департамент сената слишком бессилен, чтобы держать администрацию в должных границах и сообщать ей необходимое единство. Он тоже подлежит упразднению.

Затем государственный совет, с отделением от него судебной власти, есть учреждение по преимуществу законодательное. Административные дела, ныне ему предоставленные, вовсе ему не свойственны.

Административный сенат, как высшее административное государственное учреждение, должен соединить в себе все дела и власть, разделенные теперь между государственным советом, комитетом министров и первым департаментом правительствующего сената. Маловажные из этих дел, которые лишь случайно ведаются теперь высшими государственными учреждениями, должны быть предоставлены решению министерств и управляющих отдельными частями по принадлежности. Это легко выяснится при проектировании органического закона об административном сенате.

Необходимо, чтоб отчеты министров и главных управлений передавались на рассмотрение этого учреждения и чтоб ему предоставлено было право требовать от всех министерств и управлений отдельными частями доставления сведений и разъяснений, какие он признает нужным от них потребовать. Он имеет также право приглашать к участию в своих занятиях с совещательным голосом все те лица, которые, по его соображениям, могут быть для него почему-либо полезными.

Наконец, административному сенату должно быть предоставлено право, по собственному почину и собственной властью, производить, посредством своих членов, ревизию министерств и управлений отдельными частями, а также мест и учреждений, им подчиненных.

Одним из главных атрибутов административного сената должно быть право представлять верховной власти, на ее усмотрение, соображения свои о ходе различных отраслей государственного управления и о необходимых общих законодательных и административных мерах, касающихся исключительно внутреннего состояния государства. От верховной власти будет уже зависеть дать этим соображениям дальнейший ход или оставить их без последствий.

Административный сенат, как государственное учреждение в стране, управляемой неограниченной монархической властью, имеет только совещательную, а не решительную власть. Заключения его, в виде ли общих соображений, или проектов общих мер и предположений, или определений по текущим делам, приводятся в исполнение не иначе, как с высочайшего утверждения. Только изложенные выше атрибуты административного сената, не будучи ни общими мерами, ни решениями, а лишь способами и средствами для исполнения лежащих на нем обязанностей, предоставляются его власти и не требуют утверждения.

Сам административный сенат не исполняет своих решений, утвержденных верховной властью. Но ему должно быть предоставлено право наблюдать и настаивать на точном их исполнении, употребляя для того те из законных способов, которые он признает наиболее целесообразными и удобными. Как эти способы, так и право входить по исполнению его решений в сношения с кем следует должны быть предоставлены его непосредственной власти.

Таково должно быть, в главных и общих чертах, учреждение, которого у нас недостает и которое, по моему убеждению, могло бы, мало-помалу, дать нам связность и излечить нас от обезличения. Хаос и путаница в управлении государством и в наших головах происходят единственно от того, что нет цельности и связности в нашем высшем государственном управлении. (...)

Печатается по: Кавелин К. Д. Собр. соч. В 4 т. Т. 2. Публицистика. СП5., 1898. С. 893—903.

МЫСЛИ О ВЫБОРНОМ НАЧАЛЕ

(...) Представители... имеют двоякое назначение: они, во-первых, заправляют делами обществ и учреждений в пределах полномочия, которым облечены, и, во-вторых, представляют эти общества и учреждения перед всеми прочими лицами, действительными или фиктивными.

По мере того, как мы подымаемся из частной жизни к жизни общественной и государственной, представительство, в изложенном смысле, появляется все чаще и чаще; наконец, непосредственно за себя действующие живые лица совершенно исчезают; остаются только представители отвлеченных начал и воображаемых, фиктивных лиц. Рядом с тем представительство получает обязательный характер и становится независимым от частного усмотрения и произвола. Это и естественно. В общественной и государственной сфере действуют уже не непосредственные лица, а принципы, начала, представляемые живыми людьми. В государственном управлении, областном и центральном, все совершается через представителей. Каждое должностное лицо не только представляет должность, сан, в которые облечен, но и ту власть, которой подчинен в порядке правительственной и служебной иерархии. Каждый чиновник действует в делах управления не своим лицом, а во имя должности, которую занимает; каждый есть в то же время орган власти и в этом смысле ее представитель.

(...) Мы только потому сочли необходимым освежить в памяти читателей эти элементарные понятия, что в наших разговорах под представительством почти всегда подразумевается только один из многих его видов, именно представительство государственное и притом только выборное. Рассуждая о нем, мы редко обращаем должное внимание на те видоизменения, которым представительство подвергается, становясь государственным учреждением, и, сами того не замечая, подводим последнее под начало первого. Постараемся в немногих словах пояснить, к каким ошибкам это ведет.

В частной жизни, в устройстве обществ, корпораций и общественных союзов, образовавшихся по свободному почину частных людей, формы юридических отношений и порядок общежития определяются доброй волей и взаимным соглашением заинтересованных лиц. (...)

Рядом с этими элементами общественного и государственного быта существуют другие, определяющие формы общежития и государственное устройство помимо усмотрения частных лиц. Везде и всюду, даже в государствах, возникших из свободных ассоциаций, религия, национальность, территория, отношения к соседним народам и державам, наконец разные обстоятельства и случайности и установившиеся под влиянием этих данных, вследствие продолжительной оседлости на одних местах, предания и нравы, образуют тот не зависящий от воли отдельных лиц элемент, которого они не могут не признавать, с которым волей-неволей должны считаться. Смотреть на этот элемент только как на исторический, преходящий, невозможно; он входит в жизнь государств, как постоянное физиологическое условие, хотя и изменяется в своих формах. Такие его изменения — всегда результат продолжительного и притом совокупного действия всех элементов народной и государственной жизни, а не одного желания и усилия лиц, входящих в состав государства. Этот не зависящий от личного произвола элемент лежит, как мы сказали, в самих условиях устроенного общежития и играет огромную роковую роль в определении формы и устройства не только государственного, но и частного быта. (...)

Особенно обширное применение имеет недобровольное, обязательное представительство в жизни государства и в правительственной организации. Как сказано выше, всякий сан, всякая должность, всякая власть, от главы государства до низшего чина, представляются живыми лицами, из которых наибольшая часть суть представители не по воле и усмотрению частных людей, а по закону или назначению высшей власти. Вместе взятые, они образуют правительственную организацию, которая представляет государство в делах внутренних и внешних. Представительство этого рода существенно отличается от частного. Государственное устройство, политические формы — произведение не одной воли и деятельности лиц, но вместе, как мы видели, и множества других условий, не зависящих от личного произвола. Уже по одному этому, начала частного представительства неприменимы вполне к государственному быту. Но есть этому, кроме того, и другая более глубокая причина. Как только мы из сферы частной жизни и частных интересов подымемся в сферу организованной общественности, а тем более в высшую ее форму, в жизнь государства, мы имеем уже дело не с отдельными лицами, а с отвлеченными началами. (...) Этим объясняется, почему все попытки перенести в государственную жизнь начала частного представительства оказывались неудачными. (...)

III

Многие убеждены, что выборное государственное правительство, рядом с данным правительственным механизмом, который тоже представляет государство, или положительно вредно, или по крайней мере совершенно излишне. (...) К чему же может послужить выборное представительство? Ничего не улучшая, не отвечая практической потребности, оно только осложнит и без того сложный правительственный состав и, вдобавок, искусственно возбудит трудный вопрос об отношениях этой ненужной приставки к существующей правительственной организации. Опыт почти всех государств показывает, что введение выборного представительства сопровождалось важными затруднениями, нередко народными волнениями, и много времени проходило, пока наконец этот бесполезный придаток прилаживался к правильному отправлению правительственных дел и становился по возможности безвредным.

Так рассуждают многие знающие и просвещенные люди, и было бы несправедливо приписывать их взгляд одной лишь отсталости или предубеждениям, внушенным теми или другими задними мыслями. Рассмотрим же, в какой мере они правы.

Противники выборного административного представительства особенно налегают на неудобства, трудности и опасности, неминуемые, по их мнению, при его установлении. Не умаляя важности этих опасений, мы позволим себе однако спросить: разве они не относятся в одинаковой мере ко всяким вообще существенным государственным преобразованиям, бывшим и будущим? Большие неудобства, трудности и своего рода опасности представляли и отмена винной откупной системы, и установление земского самоуправления, и судебная реформа, и введение всеобщей воинской повинности. Всего более неудобств, трудностей и серьезных опасностей представляла отмена крепостного права. Однако от того преобразования не остановились и совершены (...)

Итак, вся сила в том, нужно и полезно ли выборное государственное представительство, когда существует правильная государственная организация по закону и назначению власти?

В ответ на этот вопрос мы не станем ссылаться на общественное мнение, ибо одни думают об этом предмете так, другие иначе. Поэтому обратимся лучше к истории — этому совершенно достоверному свидетелю в практических вопросах и беспристрастному посреднику в спорах между разными взглядами. Что же она говорит? Она самым определенным образом доказывает, что у всех древних и новых народов, в жизни которых замечается какое-нибудь движение и стремление к улучшению общественных и политических форм, рано или поздно, непременно вводится, в том или другом виде, выборное государственное представительство, заменяя и исключая у одних народов существующую государственную организацию, у других только дополняя ее новым элементом. Это показывает, что введение выборного государственного представительства не есть прихоть отдельных личностей, а вызывается потребностями государственной жизни. Не будь их, и оно не было бы таким распространенным, всеобщим явлением. Стало быть, нельзя считать его излишним и бесполезным, а того менее вредными опасным. (...)

Потребность в выборном представительстве вытекает из общих условий развития органической жизни. Во всяком организме, пока он живет и развивается, происходит постепенное расчленение его органов и отправлений и постепенная выработка, возможное усовершенствование тех и других.

Закон расчленения или дифференциации есть один из основных, коренных законов органической жизни, и то, что мы называем прогрессом, есть лишь неточное его название. В естественных науках он подмечен и исследован не только в жизни отдельных организмов, но и в развитии всей организованной жизни (...)

Тот же закон и с таким же значением нетрудно подметить и проследить и в развитии организованного человеческого общежития. Каждое устроенное общество и государство есть тоже организм, составленный из живых людей. По мере того как он живет, он получает все более и более сложные и вместе с тем более и более определенные и выработанные формы. Чем общественный или государственный организм развитее, тем явственнее выступают все его органы, тем деятельность каждого из них заметнее обособляется от деятельности других. Как в живом, развитом теле каждый орган, каждая точка живут, кроме общей, еще и своей особой жизнью, так и в развитом государственном организме.

В законе расчленения — источник полноты жизни, тонкости и выработанности органов и совершенства их деятельности, но в нем же и причина разных ненормальных, болезненных явлений и ослабления организма. (...)

Последствия чрезмерного расчленения можно наблюдать и в жизни обществ и государств. Эгоизм, равнодушие к общественным делам, крестьянские разделы, распадение общинного землевладения и все подобные им характерные явления суть факты расчленения и индивидуализации. Противопоставление правительства народу и народа правительству, сословные привилегии, обособление суда, казны, администрации, различных ведомств, до забвения их единства и солидарности между собой и с той средой, в которой призваны действовать; борьба сословий, церкви с государством и т. п. суть последствия дифференциации органов и составных элементов государства, доведенной до прискорбных крайностей. В небольших и несложных обществах, где общность интересов и выгоды единения близки и понятны каждому, обособление редко, только в исключительных случаях, принимает размеры, вредные для единства и целости политического тела. В больших государствах, напротив, все ему благоприятствует. Непосредственное единение людей затрудняется обширностью территории, разноплеменностью, разноверием населения и различием исторических судеб провинций; правительственный механизм по необходимости сложен и имеет многочисленный личный состав; ведомства, соответственно потребностям обширного государства и его управления, принимают большие размеры, что и способствует их выделению, обособлению и стремлению жить самостоятельной жизнью, превратиться в особые организмы, разобщенные от жизни страны и государства. Благодаря всем этим обстоятельствам, наклонность к дифференциации обнаруживается с большей или меньшей силой не только в составных частях государства, но и в правительственной сфере между учреждениями и ведомствами, служащими органами государственной власти, следовательно, именно в тех сторонах государственной жизни, которые всего необходимее предохранить от излишеств расчленения, так как здесь-то оно и приносит наиболее вреда правильному развитию государственного организма. Чтоб умерить этот процесс, сначала везде прибегают к различным административным мерам: учреждают многие инстанции, производят более или менее частые ревизии, устанавливают подробный контроль высших установлений над низшими, облекают первых огромной властью над последними и над должностными лицами, вводят сильную централизацию дел и т. п. Но все эти меры оказываются бессильными и только замедляют и запутывают ход правительственных дел, усложняя его лишними установлениями и должностями: остановить чрезмерное расчленение правительственного механизма они не в состоянии. Для этого есть только одно верное и действительное средство — установить живую, непосредственную связь между ним и общей жизнью государства. Таким средством является выборное государственное представительство. Оно, как кровь в теле, объединяет все составные части государственного организма, устанавливает между ними непрерывное взаимодействие, периодически обновляет государственный механизм притоком свежих сил и тем разлагает все вредные застои.

Таким образом, потребность в выборном государственном представительстве зарождается, если можно так выразиться, в физиологических условиях государственной жизни. Рост и развитие каждого государства, в особенности обширного, необходимо вызывают на очередь вопрос о представительстве. Он не есть признак ослабления или упадка, а служит признаком мощи и здоровья государственного тела, ибо появляется при правильном ходе государственной жизни, когда правительственный механизм вполне сложился и окончательно выработался.

Печатается по: Кавелин К. Д. Собр. соч. В 4 г. Т. 2. Публицистика. СПб., 1898. С. 910—919.

НАШ УМСТВЕННЫЙ СТРОЙ

(...) Всем известно, из каких элементов сложилась европейская жизнь и развилась европейская культура. В основание европейской общественности легла сильно развитая личность. Личная независимость, личная свобода, возможно нестесненная, всегда были исходной точкой и идеалом в Европе. Весь ее гражданский и политический быт, сверху донизу, был построен на договорах, на системе взаимного уравновешения прав. Европа долго боролась, прошла через целый ряд глубоких потрясений, прежде чем ей наконец удалось справиться с разрозненностью и замкнутостью враждебных друг другу союзов, ввести их в некоторые границы и подчинить условиям правильно организованного государства. (...)

Сильно поставленная индивидуальность и естественное ее последствие — замкнутая корпорация — тормозили дело политического и гражданского объединения. Поэтому, когда время приспело, мысль обратилась в Европе на то, что особенно озабочивало людей, — на выработку объективного права, в противоположность субъективным, личным притязаниям. Потому-то первое, а не последнее, так ярко выдвинуто европейской мыслью и наукой на первый план. Об индивидуальном, личном нечего было заботиться; оно и без того слишком выпукло заявляло себя всюду, и отстаивать его теоретически не было никакой надобности. Как предполагаемая и более или менее враждебная началу объединения личность, индивидуальность оставлена наукой в стороне; наука занялась преимущественно общим, объективным, сравнительно более слабым, пришла к нему на помощь и объяснила и обставила его теоретически с особенным вниманием. (...)

Спрашиваем: имеет ли такая постановка вопросов... хоть что-нибудь общего с тем, что мы видели и видим у себя?

Чрезмерным развитием личной энергии, железной стойкостью лица, его необузданным стремлением к свободе, его щепетильным и ревнивым охранением своих прав мы, кажется, никогда не имели повода хвалиться. Юридическая личность у нас, можно сказать, едва народилась и продолжает и теперь поражать своей пассивностью, отсутствием почина и грубейшим, полудиким реализмом. Во всех слоях нашего общества стихийные элементы подавляют индивидуальное развитие. Не говорю о нравственной личности в высшем значении слова: она везде и всегда была и есть плод развитой интеллектуальной жизни и всюду составляет исключение из общего правила. Нет, я беру личность в самом простом, обиходном смысле, как ясное сознание своего общественного положения и призвания, своих внешних прав и внешних обязанностей, как разумное поставление ближайших практических целей и такое же разумное и настойчивое их преследование. И что же? Даже в этом простейшем смысле личность составляет у нас почтенное и, к сожалению, редкое изъятие из общего уровня крайней распущенности во все стороны. В нас аппетиты часто бывают развиты до болезненности, но нет ни охоты, ни способности трудиться, с целью удовлетворить им, бороться с препятствиями, отстаивать себя и свою мысль. Оттого в ходе общественных и частных наших дел нет ни обдуманной системы, ни даже последовательности, нет преемственности от поколения к поколению, и потому нет капитализации труда, знания и культурных привычек. Сменились люди, и дело пропадает; все идет совсем иначе до тех пор, пока случай не натолкнет опять на то же дело другого человека, который выкопает его из-под спуда, стряхнет с него архивную пыль и опять пустит в ход, чтобы после него оно снова было брошено и забыто. Так как в нас самих нет никакой устойчивости, то ее нет и быть не может и в нашей обстановке, которая всегда есть живое отражение и человека и общества. (...)

Излишней пытливостью и смелостью мысли, чрезмерным напряжением и развитием умственной деятельности, перехватывающей через край, переступающей сильным размахом границы возможного,—этими недостатками мы тоже не страдаем. Напротив, мы слишком мало думаем; элемент мышления у нас почти равен нулю, не принимает почти никакого участия в наших делах и предприятиях, а потому и не входит определяющим, существенным элементом в наше миросозерцание и нашу практическую деятельность. (...) Не будучи прикована к нашим ежедневным нуждам, трудам и заботам, не имея балласта, она легко улетучивалась в фантазию и бред. Исподтишка мы подсмеивались над узостью европейской мысли, над ее точностью и педантизмом, не подозревая, что в Европе мысль не забава, как у нас, а серьезное дело, что она там идет рука об руку с трудными задачами действительной жизни и подготавливает их решение. Только мысль, подобно нашей, служащая игрушкой, способна испаряться в широкие отвлеченности, терять почву из-под ног; там, где она запряжена в тяжелый воз ежедневной жизни, она, по необходимости, и узка, и одностороння. Мы же воображаем, что широкими отвлеченностями решаются мировые вопросы; нам и в голову не приходит, что, совсем напротив, с ними люди, на деле, только бесплодно вертятся в пустоте, убаюкивая свою лень. Призраками, которые мы считаем последним словом науки, мы только благовидно оправдываем наше высокомерное и безучастное отношение к нашей печальной ежедневности. (...)

(...) Принимая из Европы без критической проверки выводы, сделанные ею для себя из своей жизни, наблюдений и опытов, мы воображаем, будто имеем перед собой чистую, беспримесную научную истину, всеобщую, объективную и неизменную, и тем парализуем собственную свою деятельность в самом корне, прежде чем она успела начаться. (...)

(...) Предвидеть у нас другие выводы можно потому, что условия жизни и развития в Европе и у нас совсем иные. Там до совершенства выработана теория общего, отвлеченного, потому что оно было слабо и требовало поддержки; наше больное место — пассивность, стертость нравственной личности. Поэтому нам предстоит выработать теорию личного, индивидуального, личной самодеятельности и воли. В Европе, в силу исторических обстоятельств, личное, субъективное убеждение оставлено в тени; нам, по нашим историческим условиям, надо, напротив, с особенным вниманием разработать вопрос о субъективной истине, высвободить ее из-под давления истины объективной, возвратить ей права, отнятые по ошибке и недоразумением, и самым точным образом разграничить между собой тот и другой вид истины. Словом, мы должны делать то же и так же, как европейцы: путем науки, исследования, знания мы должны выдвинуть на первый план не то, чем мы сильны, а то, чем мы слабы. У нас лицо расплывается в стихийных элементах; стало быть, все наши умственные силы и вся наша творческая деятельность должны быть направлены на то, как бы его укрепить и развить. Только когда у нас разовьется индивидуальное начало, когда народится и на Руси нравственная личность, может измениться и наша печальная ежедневная действительность. Теперь наша практика представляет либо рутинное, бессознательное продолжение привычек, имевших когда-то свое значение, но с изменившимися обстоятельствами потерявших смысл, или же бесплодное отрицание неприветной действительности; тогда наша практическая деятельность превратится в воспроизведение в реальном мире преобразующей, просветляющей и обновляющей мысли. (...)

Печатается по: Кавелин К. Д. Собр. соч. В 4 т. Т. 3. Наука, философия и литература. СПб., 1899. С. 878— 879, 881, 883, 885—886.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М., 1989.

Чичерин Борис Николаевич

(1828—1904)—философ, историк, публицист и общественный деятель. Окончил юридический факультет Московского университета. В 1853 г. защитил магистерскую диссертацию и оставлен при университете. С 1861 г.—профессор кафедры русского права. В 1866 г. защитил в качестве докторской диссертации книгу “О народном представительстве”. В 1868 г. вместе с группой профессоров вышел в отставку в знак протеста против нарушения университетского. устава. С середины 1850-х гг.— один из лидеров либерально-западнического крыла в русском общественном движении. Сформулированный Чичериным политический принцип — “либеральные меры и сильная власть” — встретил поддержку в правительственных кругах. В своих сочинениях Чичерин развивал идею постепенного перехода путем реформ от самодержавия к конституционной монархии, которую он считал идеальной для России формой государства. Чичерин — виднейший теоретик так называемой государственной школы в русской историографии, создатель теории “закрепощения и раскрепощения сословий”. В последние годы жизни н