Понятие и сущность отчуждения (алиенации)

Отчуждение - феномен, присущий по­литической системе в целом, особенно, государству и праву, определяющий развитие этих институтов и их деформацию. В настоящее время изучение этого явления с точ­ки зрения теории государства и права актуально, поскольку отчуждение стало одним из главных факторов политической и правовой жизни.

Отчуждение, в самом общем виде, есть всеобщая универсальная характеристика отношения чело­века к окружающему миру и этого последнего к человеку. Исторически отчуждение возникло с выделением человека из природы, его отделением и обособлением сначала от естественной среды, затем, с возникновением общественного разделения труда, обособлением одной личности от другой, а равно и групп людей друг от друга.

Проблема отчуждения, казалось бы, с достаточной полнотой исследована в западной политологии. Однако актуальность темы диктуется рядом обстоятельств современной, в особенности политической, жизни России.

Политическое отчуждение в пределах бывшего СССР носило весьма специфический характер. Мы имеем в виду тотальностьотчуждения на территории бывшего Советского Союза и его своеобразие в условиях перестройки и "постперестройки" при видимой политической активности населения. Если ранее аберрация политического зрения преобразовала отчуждение в скрытый, латентный фактор нашего политического и правового неблагополучия, то декоммунизация общества породила новые формы отчуждения при сохранении стойких реликтов прошлого.

В последние годы такие виды отчуждения как политическое и правовое отчуждение на территории бывшего СССР, в частности в России, приобрело и новое качество. Это обстоятельство связано с социальными катаклизмами в обществе, затронувшими абсолютно все - от геополитических до психологических аспектов человеческого бытия, идеологической атмосферы, политической ситуации. Особое качество нынешнему состоянию социального и политического отчуждения придает социальное наследство, доставшееся от более чем 70-летней истории господства тоталитарного режима и соответствующего типа политического сознания в России.

Терминологическая раздробленность и путаница в понятии термина "отчуждение" проистекают из того, что имена, свойства отчуждения часто путают с его отдельными проявлениями, признаками, атрибутами - словом, с эмоциями: озабоченностью, заброшенностью, страхом и т.п. Но есть и объективная сторона отчуждения: эксплуатация, подавление, дезинформация, манипулирование. Именно эти внутренние, объективные качества имеют своим следствием субъективные признаки отчуждения.

Впрочем, никогда не следует забывать об "обратной связи" объективных и субъективных признаков и их взаимном влиянии. Отчуждение как эмоции и отчуждение как анатомия (плюс физиология) самого существования, его "подпочва". Это универсально и вневременно. А между ними - формационные, конкретно-исторические, социальные типы людей и отношений, общественные институты. Такова общая схема данной проблемы.

Обратимся к литературным источникам. Похоже, все авторитеты сходятся на том, что отчуждение - неотъемлемая, имманентная характеристика человеческого существования. Стопроцентное избавление от отчуждения невозможно, поскольку человек с рождения связан определенными отношениями с другими людьми. А любые отношения уже предполагают момент отчуждения. Таким образом, до известного предела отчуждение - это нормальное и неизбежное явление. По замечанию В. Лейбина, отчуждение имеет реальные объективные основания в самой общественной по характеру человеческой деятельности. А, следовательно, мо­жет быть рассмотрено в качестве нормальной, жизненно полезной функции, которая, в частности, свидетельствует о потенциальных способностях человека к обособлению (в целях творческого само­выражения и самоотдачи)[514]. Несколько о других материях, но в принципе о том же ведет разговор известный польский философ А. Шафф, когда пишет о том, что отчуждение "позволяет человеку преодолеть его телесную оболочку, направить себя к Богу и воссоединиться с Ним"[515]. Впрочем, надо заметить, что, напротив, большинство философов христианской традиции, да и сама Библия характеризуют отчуждение как разъединение человеческой души и Бога.

П. Медоуз в своей работе "Свобода, порядок и отчуждение" справедливо отмечает, что сама возможность социального существования, жизни в обществе определяется отчуждением[516].

Ф. Джонсон замечает, что "определенный градус отчуждения представляет собой главную функцию для интеллектуалов, художников, поэтов и пророков и в этом смысле является "благом". Чего нельзя сказать о бизнесменах, политиках или о рядовых гражданах"[517]. Художник не может существовать без отчуждения - это причина и предмет его творчества.

В порядке возражения заметим: из сказанного следует, что всякое творчество есть уже отчуждение, что бизнесмен, политик, гражданин также пользуются "благом отчуждения". В итоге, каждый человек отчужден.

Понятие отчуждения несводимо к исчерпывающему определению, тем более что в истории философии и политических учений сама эта категория имела широкое хождение и трактовалась по-разному.

Античные киники[518] делали различие между "своим" и "чужим". Причем их понимание алиенации чрезвычайно близко примыкает к нашему пониманию "внутренней свободы", "духовной свободы", "внутренней эмиграции" в условиях политической несвободы и недемократических режимов. Внутренняя свобода никак не соотносится с внешним миром и не может быть отчуждена ни властью, ни законом. Таким образом, отчуждение с самого начала его философского истолкования обретало государственно-правовой смысл⁴³.

У Аристотеля равнозначный смысл имеет понятие, переводимое с греческого как "исключенный из общества". В переводе С.А. Жебелева соответствующий фрагмент из "Политики" Арис­тотеля выглядит следующим образом: "Если же будут какие-нибудь другие люди, отличные от обрабатывающих землю для себя и от воинов, то в государстве получится новая, четвертая часть населения, не принимающая участия ни в чем, чуждая гражданству"[519].

Определения отчуждения в христианской теологии не связаны с государственно-правовым аспектом алиенации (разве что опосредованно, через церковь, выступающую в ряде случаев в качестве политического института и узурпирующую право на воссое­динение человека с "отчужденным" Богом).

Как бы классическое определение отчуждения, действительно достаточно емкое, содержится в одном из посланий апостола Павла: "Будучи помрачены в разуме, отчуждены от жизни Божией, по причине их невежества и ожесточения сердца их" (Еф.4:18). Здесь мы находим многие из характеристик отчужде­ния: дефекты рассудка ("понимания" в английском переводе Нового Завета), отчуждение от Бога, от религии и, очевидно, в более широком смысле - от праведного пути; наконец, невежество, ожесточение ("слепота сердца" в английском переводе - Ephesians, 4:18) - извечные спутники человеческого отчуждения.

Э. Мизрухи цитирует Д. Белла, указывавшего, что и "для ранних христиан отчуждение означало отделение человека от Бога"[520]. В этом контексте особый смысл приобретала библейская легенда об Аврааме, классическом прототипе современного отчужденного человека, мятущегося между верой и безверием: не случайно С. Кьеркегор предложил сразу 4 трактовки сюжета об Аврааме[521]. Хотя уже Святой Августин трактовал отчуждение в противоположном апостолу Павлу смысле, ссылаясь на то, что экстаз, позволяющий человеку покинуть свою телесную оболочку, соединяет его с Богом, а не отделяет от него.

Попутно заметим, что изгнание из рая, потерянный рай - пожалуй, первый значимый топос отчуждения, своего рода казус, прецедент, главный миф в истории человеческой алиенации. Грехопадение положило начало отчуждению и стало его мифологическим образом в представлениях об отчуждении.

Заброшенность (по терминологии Хайдеггера и Э. Фромма) уже смертных Адама и Евы в мир вызвала к жизни весь длинный список свойств алиенации - от заботы и скуки до страха смерти. В этом месте можно было бы процитировать сразу трех столь непо­хожих друг па друга авторов - Хайдеггера, Беллоу, Фромма, - однако наиболее прозрачная формула этого "среза" отчуждения принадлежит все-таки Э. Фромму: "Брошенный в этот мир в определенное место и время, человектаким же случайным образом изгоняется из него. Осознавая себя, он понимает свою беспомощность и ограниченность собственного существования. Он предвидит конец - смерть"[522].

В средние века, политическое отчуждение не было отделено от религиозной алиенации. Дело в том, что в то время философия и политическая мысль не отделилась до конца от мысли религиозной. Само человеческое сознание существовало и выражало себя в религии. Это был способ оформления человеческого существования и человеческих мыслей, это была универсальная форма общественного сознания, в том числе и политического. Любого рода отчуждение того времени - экономическое, социальное, политическое, психологическое - хотя бы отчасти было связано с религией. Именно поэтому все политические выступления, бунты проявлялись в сугубо религиозных формах.

Средневековая "этимология" отчуждения, что называется, буквальна. Ведь латинский эквивалент термина "отчуждение", alienatio, - это сумасшедствие, психопатологическое состояние, раздвоение личности, потеря личного тождества. Это как бы "первородный", корневой смысл слова, ему не следует придавать значение определения, поскольку только в современном французском (aienation) это слово соответствует в определенном кон­тексте слову "folie" (сумасшествие); а в современном английском этот "первородный смысл." оставил следы в слове "alienist" (психиатр), тогда как слово alienation, лишь в определенном сочета­нии имеет конкретное значение "сумасшествие". Так вот, именно в средние века говорили об "alienati mente" буквально - "отчужденных в разуме", применительно к сумасшедшим.

Сумасшествие же тождественно в своем внешнем проявлении опрокидыванию общепри­знанной нормы поведения, политическому бунту. В средние века субъектами алиенации стали "диссиденты"- люди, "уклоняющиеся в жизни и морали от образа жизни простых обывателей"[523]. К тому же времени относится расцвет мифа о "старых добрых" временах, всегда свидетельствующий о недовольстве настоящим временем и отчуждении от него. Нельзя не упомянуть и "сексуальную революцию" европейского средневековья, трубадурство и прочие "девиантные" проявления. Так что в это время мы сталкиваемся практически со всеми видами отчуждения, в более оформленном виде присутствующими в новом времени.

В новое время постепенно стало очевидным, что все в этом мире отчуждается и самоотчуждается во всех проявлениях жизни, в том числе в политике и праве. Причем если раньше, в эпоху Маркса - и он эти процессы адекватно отразил в своей теории отчуждения, - в основе алиенации лежали главным образом отношения собственности, то теперь основным се источником становится идеология, в частности - политико-идеологический контроль за способами владения собственностью, а го­воря более современно, - информация, ее принадлежность, доступность, скрытость, функционирование и использование, ангажированность и т. д.

Современные характеристики и попытки определения отчужде­ния, как отмечалось выше, имеют один серьезный недостаток: иной раз многообразные проявления отчуждения, его эмоциональ­ные признаки путают с собственно отчуждением. Страх, забота, заброшенность, скука - это свойства отчуждения. Но само по себе отчуждение отнюдь не исчерпывается страхом или скукой. Существо его лежит гораздо глубже. И это "глубже" - в социальной, объективной обусловленности отчуждения. Но и во влиянии признаков и свойств отчуждения на его первоначальные причины сказываются его объективные проявления.

Многообразие проявлений отчуждения как раз и приводит к исследовательской абсолютизации той или иной из его сторон в этом случае за "псевдоним" отчуждения берется название ка­кого-либо из его признаков.

Скажем, весьма характерный пример такого рода абсолютизации отдельных проявлений отчуждения мы находим у С. Беллоу, одного из интереснейших исследователей отчуждения. Он ставит знак равенства между отчуждением и скукой и даже настаивает на том, что отчуждение или аномия - неадекватные явлению термины[524].

Основные характеристики отчуждения С. Беллоу усматривает именно в скуке: "Скука есть разновидность страдания, вызванного невозможностью реализовать свои силы, ощущением попусту растраченных возможностей и таланта, неоправдавшимися ожидания­ми относительно наилучшего использования своих способностей... Одаренные люди ощущают себя на десятилетия загнанными на унылый запасной путь, существующими вне закона, сосланными в какой-то жалкий курятник"[525]. Невозможность реализации заложенного в человеке потенциала - еще один из существенных мо­ментов отчуждения. Причем речь идет об объективных препятст­виях: в случае политического отчуждения - это несовершенство властно-государственного и правового механизма. Объективное отчуждение в итоге приводит к отчуждению субъективному, скажем, к нежеланию участвовать в политике, поскольку такая деятельность становится бессмысленной, не дающей реального результата, или, напротив, к поиску способов, позволяющих, допустим, обойти в своих интересах закон. Причем в этом случае неважно, хорош закон или плох - индивида он не удовлетворяет, он отчужден от закона.

Иногда достаточно любопытные определения отчуждения име­ют в своем основании именно этот момент алиенации - невоз­можность достигнуть своими действиями "желаемого резуль­тата"[526].

Скуке Беллоу противопоставляет интерес как способ и резуль­тат преодоления отчуждения: "Когда Троцкий говорил о перма­нентной революции, он на самом деле имел, в виду перманентный интерес. В свои первые дни революция была вдохновенным занятием... Когда этот блистательный, но короткий период закончился, - что пришло на смену ему? Самое скучное общество в истории... Власть есть способность навязывать скуку"[527].

Сравним размышления С. Беллоу о скуке с традиционными чис­то научными характеристиками отчуждения:

1) чувство бессилия;

2) чувство малозначимости;

3) чувство отклонения от нормы;

4) изоляция в понимании традиционных ценностных ориентации;

5) самоотчуждение;

6) социальная изоляция[528].

Может показаться, что все это только психологические характеристики, что они, в сущности, не имеют никакого отношения к предмету нашего политологического, государствоведческого, социального анализа. Тем не менее, представляется, что именно психологические характеристики являются в нашем исследовании по-своему важными. Во-первых, они представляют собой следствия и результаты воздействия на человека, группу, страну, массу социальных (политических, правовых и т. п.) факторов. Во-вторых, эти психологические состояния по каналам, что называется "обратной связи" влияют на социальные (политические и правовые) институты. И иной раз это влияние оказывается чрезмерно значительным. Это тот случай, когда "сознание определяет бытие", "рисует" жизнь, а затем "строит" ее по заданной схеме. Именно так выстраивалось здание государственно-полицейской машины советского режима.

Надо сказать, что термин "психологические характеристики" не вполне точен. Это экзистенциальные характеристики, органично включенные именно в сложные социально-политические связи: че­ловек ищет в социальном мире новые формы соотнесенности с ним и преодолевает все эти экзистенциальные состояния, которые мы назвали признаками отчуждения.

Мы можем уточнять, расширять, сужать этот список, но очевидно одно: признаки отчуждения связаны с сознательным или бессознательным неприятием конвенциональных, общепризнанных, традиционных нормативных ценностей человеческого сообщества, санкционированных как "снизу" (силой общественного мнения), так и "сверху".

"Приятие" нормативной ценности - тоже признак отчуждения. Причем в политической области отчужденные способы "приятия" весьма разнообразны.

В этом контексте восприятие (будь оно негативным или позитивным) харизматического лидера, вообще какая-либо заведомо преувеличенная апелляция к образу "харизматика" свидетельствует о крайней степени политического отчуждения. Полный конформизм, любовь к харизме, воплощенной в идоле-вожде, оз­начают включенность в правила игры, установленные господствующим политическим мифом, - типичный случай "политического идолопоклонства" по Фромму.

Нонконформизм, сомнение в необходимости иди хотя бы в абсолютности харизмы - это уже неприятие нормативной ценности.

Итак, мы получаем две главные стороны политического отчуждения:

1) идолопоклонство - "принятие" норма­тивных ценностей;

2) идолоборчество - неприятие нормативной ценности (вненормативность).

Странным образом в правовом отчуждении диалектически соединяются эти две крайности. Конформизм по отношению к несправедливым законам, имеющим к тому же погрешности с точки зрения юридической техники, отчуждает индивида от идеи права, свидетельствует о дистрофии правосознания, формирует ложную правовую идеологию. Конечно, если закон, норма совпадают с правом (идеальным представлением о норме), тогда объективных причин для отчуждения не должно быть. Современное же право­вое сознание отчуждено от права именно потому, что работники правоохранительных органов вынуждены действовать в рамках существующих норм, иногда безнадежно отставших от требований времени. С другой стороны, неприятие норм права как неких безусловных для общества ценностей говорит об отчуждении индивида от общества и государства, будь его законоположения несправедливы или, напротив, максимально приближены к идеалу правовой справедливости.

Интересно, что рассуждения, статьи, книги об отчуждении лавинообразно нарастали к 60-м годам, когда термин наконец нашел пристанище в философских слова­рях. Стало очевидным, что границы понятия размыты. Это и позволило нашим ученым сузить понятие отчуждения до объема частного случая в доктрине экономического детерминизма.

Говоря о термине "экзистенциализм", Ж.П. Сартр сетовал на то, что "сейчас это слово столь часто употребляется по самым разным поводам, что и вовсе перестало что-либо значить". То же самое, продолжил его мысль Р. Шахт, "мы можем сказать, даже с еще большей уверенностью, о понятии "отчуждение"[529]. Ограничения в использовании термина, которые предлагает Р. Шахт, совсем не похожи на размышления наших философов об "узости" понятия и вполне приемлемы. Для любого научного исследования алиенации следует говорить:

1) о "самоотчуждении" - несоответ­ствии между чьим-либо действительным состоянием и сущностью или идеальным состоянием;

2) об "отчуждении" - отделенности индивида от какого-либо внешнего по отношению к нему объекта[530].

Главный момент в "самоотчуждении" и "отчужде­нии" - потеря идентификации (самоидентификации) и "самости"[531].

Принимая во внимание указанные выше характеристики, мы вправе отметить, что, в сущности, большинство наиболее распространенных определений сводятся именно к такому пониманию отчуждения. Это определения Ф. Хайнемана, Э. Дюркгейма (характеристика аномии как вненормативности, а также дерегулятивности, дисфукциональности политической (социальной) системы, Д. Ризмана, К. Хорни и многих других ученых[532].

Каждый из, так сказать, сводов аналитических схем ставит акцент на каком-то из моментов отчуждения. Например, Фейер выделяет отчуждение в классовом, конкурентном, индустриальном обществах, отчуждение расы или поколений; другие исследователи предлагают оригинальное по своей методологической посылке разделение типов отчуждения:

1) источники отчуждения на уровне социальных и нормативных структур;

2) отчуждение как психологическая проблема индивида;

3) поведенческие последствия отчуждения.

Не меньший разброс и в указаниях причин отчуждения: как бы то ни было, главным здесь оказывается отсутствие или недостаток чего-либо (ответственности, возможностей, способностей и т.п.)[533]. Отчуждение описывается, по мнению Ф.Джонсона, в:

1) поведенческих терминах - сосланный, заброшенный и т.д.;

2) эпифеноменальных терминах - одиночество, вненормативность, которые могут сосуществовать параллельно или же служить причиной возникновения друг друга;

3) метафеноменальных, как бы всеохватывающих терминах, как, скажем, та же вненормативность[534].

Надо заметить, что отчуждение, отстранение от внешних сил носит не статичный, а, скорее, динамичный характер: эти силы действуют. Это иллюзия, что человек действует (мыслит) само­стоятельно. Пока он думает, что "он делает, что он хочет, им руководят силы, отделенные от его "Я", они "работают" за его спиной"[535].

Человек отчужден от социальных сил, которые, даже с помо­щью политических и правовых механизмов демократического ха­рактера не поддаются его влиянию и контролю. В лучшем случае - поддаются лишь частично. Войны и экономические депрес­сии становятся по своему действию почти форс-мажорной, при­родной силой. Источник же природных сил, естественно, анонимный...

Этот момент в наибольшей степени проявляется именно в пра­вовом отчуждении. Э. Фромм писал в данной связи: "Нами управляют законы, которые мы не контролируем и даже не хотим контролировать, и этот факт является одним из самых ярких проявлений отчуждения"[536].

Теории отчуждения

В литературе подавляющее место занято критически­ми характеристиками отчуждения. Признавая его неизбежность, большинство авторитетов как бы не желают с этим смириться и отвергают "норму" как нормальное и неустранимое.

Так, смысл марксовой теории отчуждения изложил Э. Фромм: "Для Маркса история человечества есть история дальнейшего развития человека, и в то же время - усиления отчуждения. Его концепция социализма сводится к избавлению от отчуждения, возвращению человека к самому себе, к самореализации человека"[537]. И далее: "Отчуждение (или отстранение), по Марксу, означает, что человек не ощущает себя активно действую­щей личностью в этом мире, а сам мир... остается чужим для не­го"[538]. В чем история поправила Маркса, так это в том, что он "не предвидел, до какой степени дойдет отчуждение, ставшее судьбой большинства людей"[539].

Пояснение Э. Фромма важно с той точки зрения, что дает нам понять, насколько велик объем категории отчуждения в марксовом понимании. Это не только экономическое отчуждение, не только отчуждение рабочего от продукта и от работодателя, преодоле­ваемое, по Марксу, "гегелевским способом" - снятием частной собственности, не только локальный социально-экономический срез проблемы, но и отчуждение как "всемирно-историческая проблема, практически еще мировой историей не разрешенная"[540]. Т.е., если мы говорим об отчуждении в терминах марксистской доктрины, речь идет об отчуждении социальном.

Марксово понимание отчуждения важно и с той точки зрения, что его концепция стала во всемирной истории идей как бы "пере­валочным пунктом" между Гегелем и послемарксовой обществен­ной мыслью, включая неофрейдизм, неомарксизм и экзистенциа­лизм.

Что касается теории Э. Фромма, то именно ему принадлежит наиболее объемный анализ отчуждения. Восприятие, по словам самого Э. Фромма, "марксовой концепции человека" не помешало ему увидеть некий архетип отчуждения, который он назвал "idolat­ry" - условно говоря, "идолопоклонством"[541].

Человек, теряя свою "самость" (self) воплощается в идоле, т.е. в любой отчужденной форме. Человек становится рабом воплощенных в идоле, отчужденных в нем своих же качеств.

Теория частичного индивида и идолопоклонства достаточно точно характеризует существо и механизм отчуждения в любой сфере человеческой жизнедеятельности. Не случайно Фромм, всю жизнь боровшийся с идеологическими предрассудками, проница­тельно заметил: "Маркс сражается не с богами, а с идолами"[542].

Достаточно широкий "горизонт" марксовой теории отчуждения очевиден и для А. Шаффа, который отметил, что Маркс всег­да различал субъективное (самоотчуждение) и объективное отчуждение (причем субъектив­ное отчуждение, по его мнению, "вырастает" на почве объективного)[543].

Вот что сам Э. Фромм пишет об идолопоклонстве: "Человек по­клоняется вещам... которые он сам создал. В результате этого он сам себя превращает в вещь. Он придает вещам, созданным его же руками, свойства своей собственной жизни. И, вместо того чтобы брать существом создающим, он входит в контакт с самим собой только через идола"[544]. Далее Э. Фромм указывает: "Идолами могут быть изображения Бога, государство, церковь, личность, собственность"[545]. Поклонение любому из этих идолов - верный признак отчуждения. Сторонники государственной идеи внеш­не целиком интегрированы в государство, а на самом деле отчуждены от него. Их внутренние качества, установки и устремления "перелились" в идол-государство. Это, грубо говоря, ограниченные люди, за пресловутым интересом государства и его не всегда справедливыми законами не видящие ничего. Таков, собственно, один из аспектов самоотчуждения от государства и права, т.е. политического отчуждения.

Иные современные авторы говорят о том, что "в строгом смысле слова категория отчуждения применима лишь в рамках формационного подхода"[546]. В связи с этим, условно говоря, экзистен­циалистский взгляд на отчуждение рассматривается как сильное расширение границ термина. Аналогичную точку зрения выска­зывает Т. И. Ойзерман[547].

Удивительным образом сужение понятия отчуждения до, ска­жем, исключительно отчуждения труда или до уровня сугубо ин­формационной категории отменяет всякую необходимость серьез­ного разговора о нем. Говорить о природном, присущем человеку как существу социального отчуждения, равно как и об отчуждении политическом, наиболее очевидном сегодня, бессмысленно. Сужение понятия стягивает его в едва заметную точку на обществоведческой "карте". В то время как само отчуж­дение - это цветовой фон, краска, нанесенная на все простран­ство "карты". И на этом цветовом фоне существуют государство, право, гражданское общество, человек.

Отчуждение - категория фундаментальная. Отчужде­ние многопланово, с трудом поддается целостному определению. Но это не говорит о том, что отчуждение от Бога, отчуждение от природы, отчуждение человека от человека, отчуждение человека от власти, от права - непересекающиеся понятия. Это явление од­ной природы, они однотипны, механизм их образования архетипичен. Потому и невозможен будет разговор об отчуждении политическом, если мы не "экзистенциалистски" станем рассматривать эту проблему. Да, собственно, и творец формационной теории К. Маркс, ни в коем случае не подчинял, ей теорию отчуждения, теорию абстрактного (частичного) индивида. Вообще говоря, вывод классиков марксизма о том, что "господство вещных отношений над индивидами, подавление индивидуальности случайностью приняло самую универсальную форму"[548], меньше всего можно увязать с формационной теорией и марксизмом. Пусть это будет экзистенциализм, - дело в том, что речь идет о человеке вообще, человеке, включенном в отношения с другими людьми. Просто отчуждение возникает всегда, когда человеку противостоят чуждые ему (природные, производительные, политические) силы. "Большинство инди­видов, от которых эти силы оторвались", и вследствие этого "ли­шившиеся всякого реального жизненного содержания, стали аб­страктными индивидами"[549]. Разумеется, здесь говорится о производительных силах. Но это - если понимать марксизм исключительно как теорию экономического детерминизма...

В конце концов, человеческая личность достаточно самоценна, чтобы и отчуждаться без определяющей "помощи" формаций. Даже в пределах формаций, где индивид не признается личностью (раб), для жизненного бытия отдельного индивида отчуждение "постоянно высту­пает как центральная проблема успешной реализации или же крушения личного развития, как преодоление или сохранение от­чуждения в самом индивидуальном бытии"[550]. Более того, "окончательное социальное преодоление отчуждения может совершится только в актах отдельных людей в их повседневной жизни"[551]. Другое дело, что определенные свойства отчуждения зависят от тех или иных историко-экономических форм социальности, примерно соответст­вующих общественно-экономическим формациям.

Попытка вести разговор об отчуждении как о категории, имею­щей смысл лишь в рамках марксизма, абсолютно бесперспектив­на. Вероятно, такая попытка по сути своей не столько научна, сколько идеологична. Все сказанное здесь во многом переклика­ется с одним из выводов Д. Лукача, как раз напрямую касающимся соотношения типов отчуждения и формаций: "...Отдельные спосо­бы отчуждения могли только так преобразовываться, устраняться или уничтожаться, что на месте одного вставал другой способ от­чуждения, в социально-экономическом смысле более высоко стоя­щий, более социальный, чтобы позже быть смененным еще более высоко развитым, затем снова порождающим новое отчуждение. Отмеченный здесь - на основе положений Маркса - приори­тет экономического воспроизводства не следует, однако, понимать как некое экономическое господство"[552].

Именно формационной теории мы "обязаны" пониманием коммунизма как общества, избавлен­ного от отчуждения. Считалось, что в условиях всех общественно-экономических формаций до коммунизма люди выступают как индивиды ограниченной социальности. Вследствие отчуждения че­ловек рождается не универсальным существом, а представителем определенной социальной группы. Оказывает влияние на индиви­да и идеология определенной социальной группы, причем не обя­зательно группы его социального происхождения. Все это извле­ченные из реальной истории математически точные выводы марк­сизма, его концепции частичного индивида. Кроме гипотезы преодоления отчуждения при коммунизме. Последний так и не стал из утопии наукой, тем менее способен воплотиться в социальную реальность, - во всяком случае, как воплощение марксо-ленинских предположений.

Виды отчуждения

Видами отчуждения являются отчуждение политическое и правовое. До настоящего времени исследования политического отчуждения проводились главным образом в области социологии политики. Ее методология позволяла выявить сте­пень отчуждения от власти, от участия в управленческих, власт­ных, политических процессах. Между тем политическое и правовое отчуждение следует рассматривать с междисциплинарных пози­ций: здесь важны не только социологический, социопсихологиче­ский, философский, экономический аспекты, но и юридический (государствоведческий и правоведческий) аспект проблемы.

Понятие отчуждения имеет несколько базовых смыслов, семан­тических пластов. Но наиболее актуально для нашего исследования имен­но социальное значение отчуждения и как его подвид - отчуж­дение политическое.

Изучение проблемы отчуждения имеет давнюю традицию. Про­блема экономического отчуждения была предметом исследования философии, социологии, политологии на протяжении всего времени существования этих наук. Еще в трудах античных авторов мы сталкиваемся с достаточно полным исследованием вопроса полити­ческого отчуждения. Эта же проблема, вкупе с анализом экономи­ческого, социального и правового аспектов алиенации, стоит в центре многих трудов Гегеля и Канта. Как известно, глубокий анализ алиенации, и особенно экономической ее ипостаси, принад­лежит Марксу и Энгельсу.

Наибольший вклад в исследование проблемы внесла филосо­фия экзистенциализма, начиная от ее "отцов" - Кьеркегора, До­стоевского, Кафки и заканчивая французскими экзистенциалистами. И хотя обычно философам этого направления адресуется упрек в чрезмерном увлечении психологической стороной проблемы, нель­зя не отметить, что этот ее аспект тоже чрезвычайно важен и тес­но связан именно с политической и социальной алиенацией.

Степень, глубина, конкретные проявления и характеристики политического отчуждения во многом зависят от политической культуры гражданина и господствующего в конкретном обществе типа политической культуры. Поэтому мы должны уяснить связь между политическим отчуждением, проявляемым в форме апатии или активности (деструктивной; бездумной; внешней активности при внутреннем безучастии, и политической культурой, которая, в свою очередь, является результатом политической социализации.

Этатистская политическая и идеологи­ческая доктрина исходят из того, что государство и гражданское общество - это одно и то же, точнее, государство целиком под­чиняет себе сферу частных интересов и связей людей в обществе. Демократия же, как известно, предполагает разделение государ­ства и гражданского общества. И разделение это зеркально от­ражается в правах - не случайно они подразделяются на права человека (гражданское общество) и гражданина (государство). Это идеальная схема. Но даже и в ней явственно ощутим привкус обязанности гражданина непременно участвовать в делах государства, если даже в каких-то случаях это абсолютно бессмыс­ленно.

Такого рода установка была сформулирована почти афористи­чески еще И. Кантом, который писал, что "понятие пассивный гражданин кажется противоречащим дефиниции понятия гражда­нин вообще"[553].

Этот вариант поведения был карикатурно воспринят в СССР в период тоталитарного правления. Всем нам памятен процент участвовавших в бессмысленных выборах. В обстоятельствах со­ветской власти видимая активность практически на все сто про­центов соответствовала внешне никак не проявляемой политиче­ской апатии.

Сегодня же, когда, казалось бы, вовлеченность граждан в политику и даже в правовые процессы неслыханно увеличилась, гра­дус реальной, осмысленной, полити­ческой активности не столь уж и высок.

В принципе, если "индекс участия" колеблется в пределах от 50% до 60% - это вполне нормально. По наблюдениям классика американской политологии Д. Истона, для поддержания стабиль­ности политической системы достаточна активность 3% граждан, остальная часть электората может быть апатичной или - в ми­нимальной степени - оппозиционно настроенной[554]. Мнение, на наш взгляд, отнюдь не бесспорное, в чем-то парадоксальное, более того - отдающее элитарностью, если не снобизмом.

К тому же, если, скажем, определенный процент избирателей уклонился от голосования, это не означает, что все остальные представители электората политически активны: внешне активные граждане могут быть внутренне апатичны. Здесь мы должны учи­тывать влияние самых разнообразных факторов - от давления на избирателей до желания "быть такими как все", чтобы вписываться в русло так называемого институционального, т.е, кон­формного, общепринятого поведения. Система требует от индиви­да, который хочет сохранить свое собственное политическое бла­гополучие, поддержания существующего статус-кво, уравновешен­ности и бесконфликтности в поступках. Опыт августа 1991 г. по­зволяет сделать вывод о том, что советский человек приучен к бы­строй перемене политических установок и обладает тонким политическим чутьем. Лояльность по отношению к одному режиму молниеносно заменяется полным безразличием к происходящим переменам или лояльностью к новому режиму.

Индивид всецело зависим от системы, пусть даже эта система каждые полгода видоизменяется. Более того, он нуждается в при­знании системой своих заслуг и стараний. Стремление к самоут­верждению становится