Глава вторая битва за англию
Убийца Руда Уинслоу говорит, что ему даже жаль диктатора: он был всего лишь «Вонючкой, всеми презираемым, терзаемым страхами и комплексами». Диктаторы отнеслись к книге Уэллса по-разному. В СССР отношение к нему официально не изменилось. Косвенным свидетельством того, что на него обиделись, может служить тот факт, что между концом 1930-х и серединой 1950-х его у нас практически не издавали (разве что отдельные рассказы из ранних). Но нет никаких сведений о том, что высшее руководство было ознакомлено с содержанием «Ужасного ребенка», хотя пройти незамеченным роман не мог — за каждым шагом Эйч Джи, включая то, с кем он спит, пристально следили на самом высшем уровне. («Теперь эта ловкая баба (Будберг. — М.Ч.) устроилась в качестве утешительницы при Герберте Уэльсе с явной целью обделывать свои темные дела за спиной этого писателя», — сообщал летом 1938-го директор Гослитиздата С. Лозовский в письме Сталину.) Почему Уэллсу все прощалось? Наверное, потому, что он, ругая советскую власть на все корки, тем не менее всегда, при любых обстоятельствах, призывал Англию и США дружить и объединяться с Россией. Зачем публично ссориться с таким человеком, когда можно просто сделать вид, что ничего «такого» он не писал, а если писал, то не про нас?
Другому диктатору сравнение с мясной мухой определенно не понравилось: после того как в Германии прочли «Ужасного ребенка», имя Уэллса было внесено в «Специальный поисковый список по Великобритании», составленный в 1939 году аппаратом Шелленберга и после войны обнаруженный среди документов аппарата Гиммлера. Людей из списка — количеством около 2300 человек — гестапо должно было арестовать немедленно после вторжения в Англию в рамках операции «Морской лев». Но в 1938-м это вторжение еще не планировалось — свои первые ходы Германия делала на суше. После присоединения Австрии настал черед Чехословакии. Томаш Масарик ушел в отставку в 1935 году в возрасте восьмидесяти пяти лет и вскоре умер; его сменил Эдвард Бенеш, бывший при нем министром иностранных дел и разделявший его взгляды, только чуть более «левый» и более тяготевший к дружбе с СССР. Долго быть президентом ему не довелось. В Судетской области Чехословакии проживали 3,5 миллиона этнических немцев: под предлогом их защиты Гитлер потребовал отдать Судеты Германии. Англия и Франция посоветовали чехам не противиться и 30 сентября подписали с Гитлером Мюнхенское соглашение, окончательно похоронившее Версальский мир. Страну с плодородными землями и развитой экономикой мгновенно растащили по кусочкам: Словакия объявила о независимости, Польша забрала себе Тешинскую область, а в марте 1939-го Германия оккупировала остатки. Бенеш ушел в отставку в октябре 1938-го; Гилберт Меррей и Уэллс выступили инициаторами его приглашения на жительство в Англию, опубликовав соответствующее письмо в «Таймс» и собрав кучу подписей, — впрочем, британское правительство и без того намеревалось дать Бенешу приют. Он прибыл в Лондон и вскоре организовал чехословацкое правительство в изгнании. Уэллс познакомился с ним еще в Праге; теперь они виделись регулярно, Уэллс выдвигал кандидатуру Бенеша на Нобелевскую премию мира.
От Великобритании соглашение подписал Невилл Чемберлен, сын Джозефа Чемберлена и брат Остина Чемберлена (министра иностранных дел в правительстве Болдуина), в 1937-м сменивший на посту премьера лейбориста Макдональда; вернувшись в Лондон, он объявил, что «принес мир нашему поколению». Уэллс называл династию Чемберленов «дьявольской», а самого премьера — болваном. Он был за мир, но не за всякий. Мюнхенское соглашение его возмутило, но не удивило: люди вели себя точь-в-точь как в «Игроке в крокет» — пусть где-то кто-то кого-то убивает, а мы отсидимся, авось не тронут. Он написал в «Нью кроникл» статью, где предсказывал, как будут развиваться события в 1939 году: Чемберлен в конце года отправится в отставку (ошибся на несколько месяцев), Британскому Содружеству придется размежеваться, ибо в Южной Африке сильно немецкое влияние (этого не случилось), на Ближнем Востоке не утихнет напряженность. Будет ли европейская война? Ее можно избежать, если народы Великобритании, США и стран Содружества заберут власть у своих трусливых и лицемерных парламентов, которые из страха перед мировой революцией и СССР цепляются за дружбу с Гитлером и верят, что он их не тронет. (Как конкретно забрать власть у парламентов, не объяснялось.) Единственным серьезным политиком, который уже с середины 1930-х не верил, что Гитлер «не тронет», был Черчилль, но Уэллс считал его реакционером и злодеем. В Англии не было никого, с кем он мог бы связать свои надежды. Он говорил, что у него «лопается терпение», что ему нужна новая аудитория; в первых числах декабря он отправился в лекционное турне по Австралии, которое организовала Австралийская и новозеландская ассоциация развития науки.
Он плыл пароходом через Бомбей и Коломбо, где журналисты набросились на него с вопросами о Ганди, он сказал, что восхищается этим человеком, но не считает отказ от насилия панацеей и ему не нравится национализм индийцев. Прибыв в Аделаиду, он дал еще несколько интервью, потом его повезли в Сидней. Репортеры ходили за ним толпами, его выступления собирали невиданные количества народу, билеты было невозможно достать. Первая лекция, прочитанная им в Сиднее и Канберре, называлась «Роль Англии в развитии Всемирного Разума» и повторяла тезисы, высказанные им год назад в США; слушатели были в восторге, со всем соглашались, но не имели намерения что-либо предпринять в связи с услышанным — им просто было любопытно. Вторая лекция, которую он читал в Лондоне на Международной конференции преподавателей истории и с которой теперь выступил на заседании департамента просвещения пригласившей его ассоциации, — «Яд, именуемый историей», — вызвала полемику. «Я намереваюсь сделать весьма непристойный доклад, — так она начиналась. — Название его звучит агрессивно, и задуман он был в агрессивных целях».
«Агрессивная цель» — сломать существующий подход к преподаванию истории. «История любой страны раздражает иностранцев. Чем больше люди изучают историю друг друга и переводят исторические труды, тем, очевидно, больше возрастает их взаимная ненависть. Оскорбительное преувеличение местоимений „мы“ и „наше“ за счет других народов пронизывает почти любое сочинение о прошлом. <…> Культурному учителю не пристало говорить „наша“ национальность, „наш“ народ, „наша“ раса. Вся эта банальная чепуха глупа и лжива. <…> Давайте устроим всесожжение учебников старой истории в качестве нашего вклада в создание Космополиса — естественного, а сейчас просто необходимого Всемирного Братства людей. (Можно себе представить, в какой ужас пришли педагоги от таких слов.) Идеи о национальных различиях не возникли естественным путем. Национализм взращен искусственно, преподаванием истории, и эти взгляды прививают родители, друзья, преклонение перед национальным флагом и всякие торжества, вся система школьного обучения. И этот школярский, заученный национализм сейчас угрожает цивилизации».
Преподавать детям, говорил Уэллс, нужно не историю отдельных стран, а историю развития науки, техники, письменности, культуры, искусства во всем мире. Он подчеркнул, что говорит именно о школьном обучении — наука свободна и взрослый волен посвятить свою жизнь изучению какого-ни-будь румынского военачальника или латинского деепричастия. «Если мы хотим, чтобы мир был единым, то и думать о нем мы должны как о чем-то едином. Мы не должны исходить из понятий нации, государства, империи». Реакция педагогов была весьма кислой; председатель конференции Андерсон назвал идеи Уэллса «мусором». Но Эйч Джи был доволен: активное несогласие и ругань были для него привлекательнее, чем равнодушное одобрение. Он приехал не ради рукоплесканий, а чтобы сказать всем, что он о них думает.
Для начала он обидел Германию. В «Кроникл» он писал, что «склонность Гитлера к сентиментальному садизму в свете его расистских галлюцинаций и обращения с евреями дает мне право считать его законченным сумасшедшим», а немцев охарактеризовал как «добродушных, дисциплинированных, глуповатых, очень сентиментальных и при этом довольно бесчувственных» людей, которые больше всего любят «горланить хором, салютовать и маршировать»; он слово в слово повторил это в интервью журналистам города Перта. Немцы оскорбились. В немецкой газете «Ангрифф» написали, что заявления Уэллса «преступны». Австралия, как когда-то США, придерживалась изоляционизма: пусть у них в Европе что-то происходит, а мы дружим со всеми. Асвин, немецкий генеральный консул в Австралии, высказал претензии австралийскому премьер-министру Лайонсу, и тот в беседе с прессой заявил, что английский гость «переходит все границы приличий», и посоветовал ему «не углублять взаимное непонимание между народами». Уэллс на это не отреагировал, но через пару дней, когда он выступал на заседании австралийского ПЕН-клуба, его попросили высказаться. Он сказал репортерам, что высказал свое мнение о Гитлере и не препятствует Лайонсу высказывать свое — это принцип свободы слова. В газетах развязалась бурная дискуссия. Свою критику в адрес Лайонса Уэллс потом оформил в виде статьи в «Нью кроникл»: «Мистер Лайонс защищает от моих „нападок“ Гитлера — главу великой дружественной державы», где обрушился не столько на Гитлера и даже Лайонса, сколько на Невилла Чемберлена и его родственников — такие люди «воплощают в себе лицемерное, инстинктивное, по существу, защитное нежелание признавать огромные изменения, происходящие сейчас в жизни человечества».
Австралийцев Уэллс тоже обидел, сказав в одном из интервью, что они напрасно воображают себя отдельной нацией: на самом деле австралийцы — те же англичане. Вновь обидел евреев — в статье «Будущее евреев», опубликованной в «Дейли кроникл» 3 января 1939 года, повторно высказал мысль, что германский нацизм есть перевернутый сионизм, подверг критике поведение евреев по отношению к палестинцам, «которых они не считают за людей», а также назвал еврейские религиозные традиции «странными причудами». В следующем номере «Кроникл» ему резко ответила Элеонора Рузвельт, жена президента, заявившая, что в такой исторический момент высказывания Уэллса о евреях «недопустимы» и «позорны». (Эйч Джи любил Рузвельтов и не хотел с ними ссориться: он просто отказался верить, что Элеонора читала его статью.) Все, что писал Уэллс в Австралии, немедленно отсылалось в «Нью кроникл»; его статьи, одна другой резче, публиковали без купюр до тех пор, пока он не написал критический текст о британской королевской семье, которую «давно пора отправить на свалку» — тут свобода слова закончилась.
У нашего читателя, знакомого с последними годами жизни Уэллса в основном по книге Берберовой и ее пересказу у Кагарлицкого, может сложиться впечатление, что Эйч Джи в этот период был брюзгливым, малоподвижным, скучным стариком, которого никто не слушал. Не похоже, что это было так. В 73 года, насквозь больной (в результате поездки к его болезням добавились опоясывающий лишай и спастический колит), он совершил почти кругосветное путешествие и за два месяца объехал с лекциями восемь австралийских городов. Кроме того, он трижды выступил по радио с разными текстами, побывал на заседаниях ПЕН-клуба, австралийского отделения Фонда изучения диабета, посещал школы, спортивные соревнования, театральные спектакли, не говоря уже об официальных обедах. В Австралии стояла жара, леса горели, пожарные выбивались из сил; Уэллс выступил и перед пожарными, а в газетном интервью хвалил их за доблесть. В детстве он мечтал увидеть коал и кенгуру — по его просьбе его свозили на фермы, где содержались эти «милые и странные» звери. Каждый день он давал интервью и раз в неделю писал статью для «Кроникл». Каждое его слово тиражировалось, обсуждалось. Неверно, что его «не слушали». Просто тех, кто его слышал , было очень мало.
Обратно он летел самолетом через Рангун, Бали, Багдад, Стамбул и Афины. Там его ожидала Мария Игнатьевна — теперь, когда ей было под 50, звать ее Мурой не в наших традициях, хотя англичане называли ее так всегда (Мартин Уэллс вспоминал: «Когда я был маленький, к нам на уик-энд пришли Эйч Джи и Moura. У обоих были бакенбарды!»), — и они несколько дней путешествовали по Греции. В Лондон вернулся в начале февраля и сразу собрал свои последние статьи в сборник «Путешествие республиканца-радикала в поисках горячей воды» (Travels of a Republican Radical in Search of Hot Water). Кроме упомянутых статей о перспективах 1939 года, преподавании истории, Гитлере, Лайонсе и евреях в сборнике был очень принципиальный для Уэллса текст «Демократия в заплатах», где он назвал демократические страны «похожими на выстроившихся полукругом коров, которые в страхе уставились на волка и не способны на коллективные действия». «Если демократия стоит того, чтобы ее защищать, она должна превратиться в решительное интеллектуальное и политическое движение, поток которого вынесет нас к мировому порядку и законности. Пока же все наши либерализмы, левачества, демократические идеи и тому подобное похожи на водовороты и течения в закрытом бассейне, которые не вынесут нас никуда». «Путешествие» выйдет в издательстве «Пингвин» лишь в ноябре, когда «коровам» уже некуда будет деваться — «волк» станет пожирать их одну за другой.
Весной в Испании завершилась гражданская война — победой франкистов. В статье «Испанская загадка» Уэллс писал: «Авантюра Франко опустошила эту солнечную страну, и сегодня там царит тоталитарный террор, который ждет скорого отмщения. Почему наши так называемые демократические страны покинули в беде законное правительство?» От своих он и не ждал ничего хорошего — тори у власти, но как же США, ведь там такой правильный президент? В конце концов он объяснил поведение Рузвельта тем, что он был вынужден пойти на поводу у избирателей. «Я понимаю глубокую разницу между положением президента и своим. <…> Я могу безразлично относиться к тому, что не оказываю ровно никакого влияния на текущие события. Мне все равно, если на какое-то время я окажусь в меньшинстве, один против всего человечества, потому что в конце концов, если я нашел истину, она победит всегда, а если мне не удалось ее найти, я сделал все, что в моих силах. Но государственный деятель должен всегда держаться большинства». Многие современные историки считают, что республиканское правительство Испании было ничуть не лучше франкистского — политический спектр кругл, и «крайне левое» неотличимо от «крайне правого». Уэллс «левых» и «красных» не любил, но не применительно к Испании. Он считал, что Англия и США ее «подло предали», и это вкупе с разделом Чехословакии положило начало европейским бедам.
Еще в Австралии Уэллс начал писать трактат «Судьба Homo sapiens» (The Fate of Homo Sapiens: An unemotional statement of the things that are happening to him now, and of the immediate possibilities confronting him). Он вышел в издательстве «Секер энд Варбург» (Эйч Джи и в старости не изменил своему правилу метаться от одного издателя к другому) в 1939-м; в конце года там же было издано его продолжение — «Новое устройство мира» (The New World Order), а в 1942-м по совету Ричарда Грегори Уэллс соединил две части в книгу «Обзор Homo sapiens». Он ставил вопрос ребром: способен ли человек выжить как биологический вид?
«Нет никаких причин воображать, будто природа проявит к человеку больше снисходительности, чем она проявила ее по отношению к ихтиозавру или птеродактилю». Уэллс обращался к Дарвину: выживают лишь те виды, которые приспосабливаются к изменениям окружающей среды. Поначалу мы приспосабливались очень хорошо — «даже чересчур хорошо с точки зрения биолога», вследствие чего нас стало очень много и появилось такое явление, как массовая безработица, причем современные безработные, в отличие от древних, грамотны и активны. Временами эту проблему удавалось решить — безработные уезжали осваивать новые территории. Теперь им некуда деваться, и, чтобы реализовать свое недовольство, они становятся под знамена фашистов, коммунистов, националистов и прочих «истов»; так затеваются войны. «Лишние» люди ликвидируются, для восстановления нужны рабочие руки, и на некоторое время мир успокаивается, но вскоре все начинается снова. А между тем существует способ избежать войн — нужно всего лишь находить «лишним» людям применение во всемирном масштабе, заняв их реконструкцией городов и другими мирными делами. Но мы об этом думать не хотим. Мы необратимо изменили среду нашего обитания, но сами не желаем меняться. У нас бомбы, химическое оружие, нам достаточно пальцем шевельнуть, чтобы уничтожить всю планету, а мы продолжаем талдычить про «национальную гордость» и «извечные традиции» и играть в те же игры, что дикари с дубинками. После этой преамбулы Уэллс сделал обзор основных политических сил и идейных движений, существующих в мире на рубеже 1930—1940-х годов, и дал ряд предсказаний: Великобритания уступит лидирующую роль Штатам, Китай переймет все худшее от СССР и нацистской Германии, последняя же либо уничтожит весь мир, либо сама будет уничтожена, либо, что маловероятно, перестанет быть нацистской и утихомирится.
Отдельная глава «Судьбы Homo sapiens» посвящена перспективам Homo в СССР; перспективы туманные, но скорее оптимистичные. Да, сейчас все скверно, сталинский строй — не социализм, а автократия. Но русские по натуре «храбры и безответственны», любят бунтовать, они ругали царя, так что нет оснований думать, что они не посмеют ругать Сталина; они будут критиковать его и коммунистов, и те исчезнут. Основание для такого оптимизма Эйч Джи видел в… творчестве Зощенко. «Я не могу представить, что нацистский режим допустил бы хоть на мгновение те популярные рассказы Майкла Зощенко, в которых недостатки советского режима подвергаются веселой насмешке. Смех может разрушить тюрьму; это средство освобождения». Смехом разрушают тюрьмы Набоков в «Приглашении на казнь» и Умберто Эко в «Имени Розы»; в действительности от смеха пока не пала ни одна тюрьма, но кто знает, не случится ли этого когда-нибудь? Что же касается Зощенко, то Уэллс зрил в корень: пройдут годы, и советская власть осознает, что Михаил Михайлович представляет для нее угрозу…
Что ждет Homo sapiens в целом? Если мы не желаем приспосабливаться к новым условиям, будет так: очередная ужасная война, а после нее, чьей бы победой она ни завершилась, — усиление диктаторских режимов по всему миру. Почему? Да потому, что диктатуры лучше приспосабливаются. Они насаждают коллективизм, вещь хорошую, но используемую ими в дурных целях, и становятся сильными, в то время как цивилизации, основанные на демократии и индивидуализме, слабеют. «Демократическая свобода намного более уязвима, чем рабство; ее труднее достичь и труднее поддерживать». Если мы все же хотим приспосабливаться, тогда «единственный эффективный ответ тоталитарному коллективизму со стороны свободных стран — научный социализм», ибо он уничтожит безработицу, корень всех зол. Русские сделали свою революцию плохо; мы, свободные народы, можем сделать ее хорошо, то есть — «на основе Социализма, Образования и Закона». И тут Уэллс переходит к своей новой идее: чтобы коллективистские государства не были тоталитаристскими, чтобы демократические страны были по-настоящему демократическими, нужно одно: принятие и соблюдение Всеобщей декларации прав человека.
Документ под таким названием был принят девятью годами позднее, чем написана работа Уэллса, 10 декабря 1948 года на Генеральной Ассамблее ООН[115]; нельзя сказать точно, кто его «придумал». Его источниками были и древнеримское законодательство, и английская Великая хартия вольностей 1215 года, и американская Декларация независимости 1776-го, и Конституция США 1787-го, и французская Декларация прав человека и гражданина, и документы Международного комитета Красного Креста, и «14 пунктов» Вильсона, и действовавшие конституции различных государств, включая СССР, и послание Рузвельта конгрессу США от 6 января 1941 года, и принятая в том же году по инициативе Рузвельта и Черчилля Атлантическая хартия. Бывший президент Панамы Александро Альварес, один из учредителей Американского института международного права, еще в 1917 году разработал проект Декларации международного права, который включал раздел по правам личности. Русский юрист А. Н. Мандельштам (эмигрировавший во Францию после революции) работал в Институте международного права и был инициатором учреждения в 1921 году Комиссии по изучению средств защиты меньшинств и прав человека; в 1929-м комиссия приняла Декларацию прав человека. В начале 1940-х эта идея витала в воздухе, повсюду творилось такое попрание человеческих прав, что смотреть на это было невозможно. Непосредственная инициатива в постановке вопроса о разработке декларации исходила от американских учреждений — Института права, Комиссии по обеспечению мира, Группы планирования. Текст декларации готовила международная рабочая группа, она начала заниматься им в январе 1947-го, когда Уэллса уже не было на свете. В числе разработчиков декларации он не значится, но он успел сделать для ее принятия немало.
Положения будущей декларации, которые он изложил в «Новом устройстве мира» и затем повторил в ряде статей, в основном совпадают с текстом Всеобщей декларации прав человека, действующей поныне, но порядок их другой. Наша Всеобщая декларация открывается параграфом «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства»; затем следуют параграфы о правах и свободах, жизни и личной неприкосновенности. В тексте Уэллса первым пунктом декларировалось право человека на «питание, одежду, медицинское обслуживание». Это подход социалиста. При принятии Всеобщей декларации разногласия между советской делегацией и другими возникло именно из-за этого — «наши» предлагали начать с материальных прав, а «они» считали, что это к делу не относится. (Поправки, предложенные СССР, в конце концов были приняты.) Дальше у Уэллса идут права на образование и свободный доступ к информации, на труд и зарплату, на неприкосновенность человека и его собственности и защиту от насилия, на свободное перемещение по миру; человек, если он не опасен для других и умственно полноценен, не может быть заключен в тюрьму более чем на установленный срок, который должен завершиться судом; он должен иметь право на защиту от клеветы; его нельзя подвергать пыткам и физическим мукам, включая насильственное кормление и насильственное лечение. Эйч Джи оговаривал, что это лишь наметки; в следующих работах он вносил в тезисы много дополнений и сопровождал их развернутыми комментариями.
Зимой 1939/40 года он организовал Комитет по разработке декларации, в который вошли журналист Ричи Колдер, сотрудник газеты «Дейли геральд», издатель этой же газеты Фрэнсис Уильямс, экономист Барбара Вуттон, знакомый нам по Обществу борьбы со зловонием Хордер, лорд-канцлер лейбористского правительства Джон Сэнки и другие. Сперва Уэллс был председателем комитета, но уступил свой пост Сэнки. В 1940 году комитет разработал документ, известный как «Декларация Сэнки»; текст с комментариями Уэллса был опубликован издательством «Пингвин» под названием «Права человека» (The Rights of Man, or What are We Fighting for?); его издали тиражом 30 тысяч экземпляров, перевели на десять языков, он был распространен по всему миру и широко обсуждался. Уэллс получил заинтересованные отклики от Ганди, Неру, Рузвельта, Яна Масарика. Он не был первым, кому пришло в голову, что Декларация прав человека нужна, но он первый смог привлечь к этой идее внимание общественности.
23 августа 1939 года в Москве был подписан Пакт о ненападении между СССР и Германией. У «нас» преобладает точка зрения, согласно которой СССР вынудило к этому исключительно поведение Великобритании и Франции, отказывавшихся заключать союзы с советской властью, «они» же убеждены, что от союзов отказался именно СССР, не пожелавший помогать Польше; здесь вряд ли уместно дискутировать на эту тему, но, вероятно, ненависть Чемберлена к большевикам свою роль сыграла и, будь у власти Черчилль, ситуация могла бы развиваться иначе. В секретном протоколе, прилагавшемся к пакту Молотова — Риббентропа, предусматривался раздел территорий в Восточной Европе, включая прибалтийские государства и Польшу. Польша, заключившая союзные договоры с Великобританией и Францией, которые обязывались помочь ей в случае агрессии, отказалась идти на территориальные уступки. 1 сентября вооруженные силы Германии вошли в Польшу; 17-го другую ее часть займут советские войска. Уэллс не захотел публично высказать свое мнение о произошедшем: в августе он сказал в интервью, что поддерживает пакт Молотова — Риббентропа, ибо он «может быть полезен для России в случае войны», но запретил публиковать это высказывание. Можно предположить, что он был в замешательстве, как человек, который не может поверить, что любимая ему изменила. В романе, который он скоро начнет писать, это замешательство будет выражено устами героя. «Я не понимаю этих военных дел, — сказал Джемини. — Этот договор между Германией и Россией заставил нервничать шведов и наш договор с Польшей тоже. То, что Россия перешла на другую сторону фронта, очень странно».
3 сентября Великобритания, Франция, Австралия и Новая Зеландия объявили Германии войну; к ним присоединились Канада, Ньюфаундленд, Южно-Африканский Союз и Непал. Объявление войны застигло Уэллса с Будберг в Стокгольме, где должна была открыться конференция ПЕН-клуба. Уэллс подготовил доклад о свободе печати, но конференцию отменили (доклад он включил в «Путешествия радикала-республиканца»). С затруднениями удалось выехать в Амстердам, откуда с последним пароходом попали в Англию. Эйч Джи опять был в замешательстве. Предсказывая войны задолго до их начала, он всякий раз удивлялся и некоторое время не мог определиться со своей позицией, когда они становились реальностью. Зачем Англии вступаться за Польшу? Молотов назвал эту страну «уродливым детищем Версальского договора», но и Уэллс был о ней того же мнения. В «Облике грядущего» он писал: «Восстановление Польши — чрезмерное восстановление Польши — было одной из самых ярких амбиций президента Вильсона.<…> Польша была восстановлена. Но там было создано узко-патриотическое правительство, которое превратилось в агрессивную, мстительную и безжалостную диктатуру и начало преследовать этнические меньшинства».
Почти сразу по возвращении Уэллсу пришлось проводить в последний путь Зигмунда Фрейда, умершего 23 сентября; считается, что Эйч Джи был последним, кто застал великого психиатра в живых и говорил с ним. Фрейд жил в Лондоне с 1938-го — после аншлюса Австрии ему помогли бежать — но «на птичьих правах». По британским законам, чтобы получить гражданство, нужно прожить в стране пять лет, но в отдельных случаях парламент может сократить этот срок. Уэллс (совместно с другими общественными деятелями) хлопотал о принятии такого акта, используя все свои связи в высшем эшелоне, и был уже близок к успеху. Опоздал.
Все, кто видел Уэллса перед войной и в ее первые недели и оставил об этом свидетельства — Беатриса Уэбб, Хью Уолпол, Чарлз Перси Сноу, Джон Пристли, — отмечали, что он был разочарован, подавлен, хандрил. Не доверять этим свидетельствам оснований нет, но на поступках Эйч Джи хандра не сказалась, напротив, он развернул активную журналистскую работу. Преодолев растерянность, он написал в «Таймс» статью, в которой предлагал задуматься о целях новой войны. Большинство людей думают, что цель — победить Германию. Разумеется, победить необходимо. Но зачем? Победить — и опять все сначала? Нет, мы должны сейчас же, пока не поздно (ведь, как и в прошлую войну, никто не верил, что она будет длиться годы), решить, что будем делать с собой, когда побьем немцев, иначе человечество погибнет. В Первую мировую он утверждал, что результатом победы должно стать немедленное создание Всемирного Государства; в старости стал реалистичнее и предложил иную цель — принятие Декларации прав человека.
Шоу в «Нью стейтсмен» ответил на статью Уэллса: он соглашался, что человечество не понимает, зачем воюет, и это плохо, но вывод делал противоположный: надо помириться с Германией, как это сделали умные русские. Уэллс продолжал гнуть свое: о мире с Гитлером не может быть и речи, но война с ним имеет смысл лишь при том условии, что она завершится установлением новых международных отношений. За первой статьей последовали еще несколько — в «Кроникл», «Пикчер пост», «Манчестер гардиан», а в середине ноября Фрэнсис Уильямс и Ричи Колдер предложили Уэллсу вести колонку в «Дейли геральд». Раз в месяц полоса предоставлялась под дискуссию о целях войны; Эйч Джи должен был выступать, как сказали бы сейчас, модератором дискуссии. Он согласился. Дискуссия в «Дейли геральд» продолжалась до 1945 года и, наряду с деятельностью Комитета по разработке Декларации прав человека, сыграла свою роль в том, что европейское общественное мнение после войны было в общем готово принять идею декларации.
Вопрос о советско-германских отношениях Уэллс по-прежнему обходил стороной. Позднее он будет говорить, что никогда не сомневался в том, что англичане и русские окажутся по одну сторону баррикад. Правда ли это, неизвестно, но похоже на правду. Его вера в Россию была велика. Вероятно, ее поддерживала Мария Игнатьевна: в дневниках Локкарта есть запись 1939 года: «Мура твердо стоит на том, что Россия идет к либерализму и что Россия и западные демократии стоят и будут стоять вместе, защищая свободу…» Кроме того, он был знаком с опубликованными-в Англии в середине 1930-х книгами Эрнста Генри (он же Семен Николаевич Ростовский и Леонид Абрамович Хентов): Генри верно предсказал окончательную расстановку сил в будущей войне.
Но поздней осенью любимая страна нанесла своему поклоннику новый удар. 31 октября Молотов на сессии Верховного Совета СССР сказал, что «Советский Союз пришел к договору с Германией, уверенный в том, что мир между народами Советского Союза и Германии соответствует интересам всех народов, интересам всеобщего мира». А месяц спустя, когда Финляндия отклонила предложение СССР обменяться территориями, началась советско-финская война — загадочное мероприятие, которое испортило отношения СССР как с Гитлером (Финляндия была прогерманским государством), так и с его противниками. Европа не вмешивалась, но отреагировала дружным возмущением; 14 декабря СССР был исключен из Лиги Наций. В Лондоне пошли слухи о том, что дипломатические отношения вновь будут разорваны.
Уэллс опять промолчал. На сей раз антисоветски были настроены не только консерваторы. Лейбористы отправили в Финляндию делегацию, которая опубликовала отчет, очень враждебный по отношению к СССР; Социалистический интернационал, международные профсоюзные организации — все называли Россию агрессором. Когда Майский работал в Финляндии, он писал Уэллсу, что «финны должны благодарить небо за коммунистическую диктатуру Москвы, потому что ни царь, ни даже Керенский ни на минуту не потерпели бы существование независимой Финляндии». Теперь оказывалось, что «царь и Керенский» никуда не делись — как все это понимать?! Недоумение Эйч Джи усиливалось, и он опять передал его персонажу будущего романа: «Газета сообщала о нападении Сталина — Молотова на Финляндию. „Вот и растаяла последняя иллюзия здравомыслия в этом мире, — сказала она. — Зачем, зачем они это сделали?“». Потом, в другом романе, написанном в период, когда финская война закончится, а Россия и Англия станут союзниками, он напишет о советско-финских и советско-польских делах по-другому: «Англия и Франция с неодобрением следили за тем, как Россия выправляет свои границы, готовясь к неминуемому столкновению с общим врагом». Деликатность в выражениях не была ему свойственна, но на сей раз он предпочел употребить эвфемизм.
Помимо «Дейли геральд» Уэллса приглашали на другие дискуссионные площадки, прежде всего — на Би-би-си. Там с первых месяцев войны вел еженедельную программу публицист Сирил Эдвин Джод — бывший фабианец, пацифист. В его программе «Мозговой центр» обсуждалось «все» — от смысла войны до смысла жизни. Уэллс не любил Джода и с пацифистами ему было не по пути; он отказался. Но он принял участие в митинге, проведенном Национальным советом мира. Эта организация, основанная в 1908 году, объединяла порядка двухсот общественных движений Британии и ратовала за мир, права человека и охрану окружающей среды. Митинг состоялся 17 марта 1940 года; Уэллс произнес речь, в которой говорилось, что мы стоим на пороге «полной биологической революции» и, если не хотим вымереть, должны объединиться в «политическое, социальное, экономическое и культурное сообщество»; народу было так много, что он несколько раз просил слушателей не аплодировать — слишком шумно.
Его позвали еще в одну организацию — «Комитет-1941», лидером которой был политик Ричард Экленд, бывший фабианец, человек расплывчатых взглядов (его программа была — «против правительства»), собиравший вокруг себя как социалистов, так и фашистов; Экленд начиная с 1938-го пытался привлечь Уэллса к себе, но тот всегда отказывался. Теперь, посмотрев на список членов «Комитета-1941», среди которых были Джон Пристли, Джулиан Хаксли, Ричи Колдер и еще несколько людей, которых Уэллс уважал, он дал согласие. Группа собиралась, обсуждали широкий круг вопросов, включая и Декларацию прав человека, но вскоре Эйч Джи почувствовал неприятный душок — «левый» «комитет» очень сильно кренился туда, где «крайне левое» смыкается с «крайне правым». В 1942-м Экленд организовал на базе «комитета» партию «Содружество», Уэллс и его друзья туда войти отказались.
В комитетах и обществах, на митингах и заседаниях Уэллс ставил вопрос: за что воюем? В первые месяцы войны к нему очень прислушивались, потому что англичане действительно не понимали, за что воюют. Более того, они не понимали, воюют ли. Период осени 1939-го — зимы 1940-го получил название «странной войны»: Чемберлен рассчитывал, что все «рассосется», и серьезных боевых действий Великобритания не предпринимала (но мобилизация военных ресурсов шла на всякий случай). Уэллс напишет об этом: «В последние месяцы 1939 года Англия и Франция не столько воевали, сколько уклонялись от войны. Они постреливали в противника из-за линии Мажино, бросив Польшу на произвол судьбы». Между тем 15 ноября 1939-го немецкий адмирал Редер дал указание штабу военно-морских сил изучить «возможность вторжения в Англию при определенных условиях, вызванных дальнейшим ходом войны». Ранней весной 1940-го Чемберлен заявил, что «Гитлер упустил автобус». А через пять дней немцы захватили Данию и Норвегию. Эпоха Чемберлена закончилась. 10 мая король поручил Черчиллю сформировать правительство. Тот также принял посты лидера палаты общин и министра обороны и взял на себя верховное руководство военными операциями. Он назвал цель войны — «уничтожить Гитлера».
После того как немцы захватили Бельгию, Нидерланды и Люксембург, настал черед крупной дичи: 22 июня было подписано Компьенское перемирие, по которому Франция согласилась на оккупацию большей части своей территории, демобилизацию почти всей сухопутной армии и интернирование ВМФ и авиации. В оставшейся свободной зоне 10 июля был установлен коллаборационистский режим Петена. Капитуляция французов была внезапной и не поддавалась никакому объяснению. «Окончательная победа Германии над Англией теперь только вопрос времени, — писал 30 июня 1940 года начальник штаба оперативного руководства вермахта генерал Йодль. — Вражеские наступательные операции в крупных масштабах более невозможны». Англия осталась против Гитлера одна-одинешенька; немцы были уверены, что англичане пойдут на заключение мирного соглашения. Но Черчилль отверг все предложения Германии, и 16 июля Гитлер издал директиву о подготовке операции «Морской лев». Операцию назначили на сентябрь. Гейдрих организовал шесть эйнзатц-команд для Англии, которые должны были арестовать всех, кто числился в «специальном поисковом списке», и всех немецких эмигрантов. Командующий армией Браухич подписал директиву, в которой говорилось, что «все здоровое мужское население Англии в возрасте от 17 до 45 лет