Еврей-идеократ в роли «великого слепого»
КАК И РАЦ, Чубайс тоже идеалист. Кантианец: со ссылки на «Критику чистого разума» он начинает разговор с читателем, противопоставляя кантовскую модель познания («сначала появляется более-менее целостная, полная модель исследуемого явления, а затем происходит чувственное постижение его деталей») – ленинской («от живого созерцания – к абстрактному мышлению, а от него к практике»). Это делается для того, чтобы экстраполировать кантовскую схему на общественное строительство: «Не удастся нормально, тем более успешно жить и работать в стране, ее преобразовывать и воссоздавать, созидать и защищать, если никому не известно, в чем идея этой страны, зачем она существует, какие ценности, цели и задачи хочет утверждать и реализовывать» (5).
В данной установке Чубайс кардинально расходится с Рацем, утверждающем (по-моему, вполне справедливо) совершенно обратное: «Никакую миссию народа (нации) в точном смысле слова, т.е. как предзаданную, предстоящую ему в мировой истории, я не могу помыслить. Роль (а не миссия!) народа в истории, его вклад в мировую культуру выясняются всегда post factum… Попытки выдумать и реализовать миссию народа в мировой истории до добра не доводят» («Политика формирования…»). Правда, вместо этого Рац предлагает народу «политическое самоопределение»; в чем оно состоит, мы уже знаем.
Но и замысел Чубайса ничуть не лучше. Он предлагает исходить из того, что «кризис стал окончательно очевидным для всех тогда, когда здание комидеологии, к счастью, рухнуло, но, к несчастью, никакой нормальной, естественной, адекватной системы ценностей, никакого нового мировоззрения не возникло». Этот вакуум он и хочет заполнить, ибо «до тех пор, пока не будут решены мировоззренческие проблемы, не могут быть решены никакие иные проблемы», как не построить дом без фундамента, так не поднять страну без идеи этой страны, без идеи Новой России. Собственно, пока нет идеи – нет и страны» (5). «Идея Новой России еще не сформирована и является предметом активной общественной дискуссии. Задача книги – сформировать нового Бога, идею Новой России» (11).
Опять привет просветителям: «Идеи правят миром»! И даже не только правят, но и создают его. Пока что, в соответствии с тезисом Канта, - только в сознании чубайсов-идеократов, занятых выстраиванием «более-менее целостной модели» будущего. Оставляя на нашу долю – современников и потомков – весьма болезненное «чувственное постижение деталей».
Основной дефект просветительского подхода состоит, как известно, в игнорировании человеческого материала, которому философы рассчитывают привить свои идеи. Реализуемость идей всецело зависит от количества и качества человеческих масс, где она распространяется. Но «просветители» никогда не вспоминают о хорошей русской пословице: от осинки не бывает апельсинки.
Постольку, поскольку в данной конкретной стране сложно подобрать человеческие массы «под идею», естественным был бы обратный подход: подобрать идею «под массы». Попросту говоря, следует выводить «идею этой страны» не из отвлеченных идеалов, не из предвзятых установок и принципов, а из конкретного анализа социальной структуры общества и практических потребностей конкретных общественных страт, с одной стороны, а с другой – из конкретных же исторических условий дня насущного. Иначе идея, как бы она ни блистала абстрактной красотой и прелестью, либо будет отвергнута народом – истинным творцом истории, либо войдет в противоречие с задачами момента и рассыплется в прах или обернется очередной исторической трагедией. Но именно на такой естественный подход просветители-идеократы (в том числе «неопросветители» – российские евреи, рассуждающие о русской идее), черезчур увлеченные собственными теориями, органически не способны.
ДЕФЕКТИВНОСТЬ методических установок в полной мере свойственна Чубайсу (как и Рацу с его открытым обществом); в этом легко убедиться, ознакомившись с его трактовками вполне однозначных исторических фактов.
Вот он постулирует: «Некая вытекающая из всей отечественной истории и культуры система принципов и ценностей – необходима» (7). А дальше… весь исторический, историософский и даже филологический анализ, который Чубайс пытается вести, как будто продиктован одной сверхзадачей: начисто исключить, истребить национальный русский фактор из той парадигмы развития России в прошлом, настоящем и будущем, которая рисуется перед читателем его книги.
Доходит до абсурда, до ситуации «в упор не вижу».
Вот Чубайс констатирует: «Когда рухнули тиски коммунистической идеологии, на волю вырвалось сдерживавшееся ими национальное самосознание. Поэтому ГДР просто влилась в состав Федеративной Германии, а не образовала какую-то самостоятельную республику или некую унию с Данией и Польшей, что, рассуждая, конечно, совершенно абстрактно, не было абсолютно невозможным. Коммунистические федерации – СССР, Югославия, Чехословакия – распались именно по национальным идеям и контурам» (6).
Наблюдение глубоко верное. Какой же вывод напрашивается из сказанного? Абсолютно ясно: на смену затянувшемуся торжеству социальной идеи в Восточной Европе и СССР пришло, как и следовало ожидать, торжество идеи национальной. Я говорю – «как и следовало ожидать», потому что в мире есть только две вечных и неотразимо притягательных идейных оси, вокруг которых испокон веку сплачиваются естественные человеческие общности: социальная (классовая, сословная) – и национальная. Эти идейные оси антагонистичны, «перпендикулярны»: единство нации не допускает классовую борьбу, классовое единство не признает национальной розни. Это как бы две крайние точки амплитуды общественных колебаний; маятник исторического движения качается: от классовой идеи – к национальной и обратно. Идея классового единства («пролетарии всех стран, соединяйтесь!») долго и безраздельно господствовала в зоне советского влияния. Неудивительно, что с ослаблением механизма, обеспечивавшего это господство, на всем постсоветском пространстве (не только в бывшем СССР) немедленно восторжествовал антагонистический принцип национального единства.
Это в полной мере касается и России: если в 1986 году 78% русских назвали себя «советскими» и только 15% - русскими, то в 1998 году уже 43% россиян выразили согласие с лозунгом «Россия для русских!» (по свежим данным ВЦИОМ). Особенно разделяют эту позицию молодые, не отравленные ядом коминтерновской идеологии люди. Направление развития, его динамика выступают в этих цифрах с ослепительной очевидностью.
Логика говорит: ведь это оно и есть - то самое «новое мировоззрение», та «нормальная, естественная, адекватная система ценностей», которая сама собой возникла, когда «здание комидеологии, к счастью, рухнуло». Какую еще после этого надо искать идею «Новой России»? Вот же она – возьми и побеждай!
Данный вывод лежит на поверхности, можно сказать, под ногами исследователя. Надо обладать особой слепотой, а точнее – зашоренностью, чтобы его не увидеть. Или лукавством, или злым умыслом, чтобы, увидев, - пройти молчанием. Но Игорь Чубайс вместо этого простого и очевидного вывода пускается колобродить в дебрях фило- и историософствования. И в результате приходит, как об этом уже писалось выше, к прямо противоположному выводу и к пропаганде никчемной и оскорбительной для русских идеологии «россиянства».
Еще пример: «Власти должны быть готовы к протестам [по поводу дальнейшего социального обнищания]. Однако нашему обществу в силу ряда объективных причин организоваться крайне сложно. Скорее всего протестовать начнут национальные регионы, нация на сегодня самый сильный социальный фактор. Если политика перекачки всех жизненных соков от народа к власти продолжится, можно предположить, что сепаратизм национальных республик будет набирать силу. Отсюда вывод – главной ценностью будущей идеологии может быть объявлен патриотизм, целостность страны» (74). Вроде бы ясно обрисованы факты, продемонстрировано ясное понимание ситуации, а главное – мудрое сознание того, что «нация на сегодня самый сильный социальный фактор». Но каковы же выводы?! Хоть бы автор задался вопросом, чей же это будет «патриотизм», болеющий за «целостность страны» в ситуации, когда сепаратизм национальных республик «будет набирать силу»? Кто же останется на страже этой самой целостности, если против нее будут выступать сорганизованные по национальному признаку народы? Ясно: это будет именно и в первую очередь русский национал-патриотизм – и ничто иное. Именно русская нация и есть тот самый фактор, который «на сегодня самый сильный». Но Чубайс боится допустить это даже в мыслях и – молчит!
А посмотрите, с какой яростью отвергает Чубайс даже самое предположение о возможности какой-то русской национальной парадигмы! Он пишет: «Ряд исследователей так называемой патриотической ориентации призывает вернуться к русской идее». И голословно уверяет: «Подобная попытка привела бы нас к самому плачевному результату» (10).
Интересно, кого это – «нас»? Разве что – «их».
Национальный принцип настолько ненавистен интернационалисту по отцу Чубайсу, что он готов закрывать глаза на очевидное не только в практической политике (как мы только что видели), но и в теории. Вот он, к примеру, перечисляет значения слова «социализм»: «Есть марксов социализм, есть социализм европейской социал-демократии и есть социализм советско-соцстрановский» (53). Кто поверит, что еврей забыл о таком явлении, как национал-социализм? Конечно, нет. Но – умолчал. Потому что ему страшна самая мысль о русском национал-социализме. Не называть свой страх по имени – авось и минется. Подсознание, не желающее считаться с действительностью, давит на все понимающее сознание, застит ему свет.
Нигде – ни в книге, ни в журнале – Чубайс ни разу не «споткнулся» о тривиальный, но весьма многозначительный факт: удельный вес русских в России – минимум 82% населения. Это умолчание – кричит! Мы понимаем, до какой степени эта цифра бьет ему в глаза, режет слух, парализует дыхание и мысль… Ну нету для чубайсов русского национального фактора – и все тут!
Гомер, Мильтон, Паниковский… Кажется, этот список «великих слепых» пора пополнить Игорем Чубайсом.
4.3. «МАЛЬЧИК! ВЫ ЗАБЫЛИ ОДЕТЬ ШТАНЫ…»
НО ЭТОТ человек собирается судить о Русской Идее!
Чубайс не страдает от недостатка уверенности в себе: «Придти к идее Новой России можно, лишь тщательно разобравшись и в Русской, и в коммунистической идеях. Предмет такого исследования – представленное в этой книге новое научное направление, которое следует назвать философией России» (10).
В «Новых вехах» он хорохорится: «Давно пора выйти на помост и выжать штангу с надписью «Русская идея» (14). Неслабо! Штанишки бы не порвать… На всякий случай, не лучше ли выйти на помост без них?
Так он и сделал. Может, это не слишком благопристойный образ, но философ, берущийся рассуждать о русской истории и даже строить «философию России», не имея для этого элементарной подготовки, впрямь напомнил мне деятеля эстрады, вышедшего на публику во фраке, но без брюк.
Увы, дефективность подхода, обусловленная национальным происхождением Чубайса, не позволяет ему адекватно рассуждать ни о русской истории, ни о русской современности, ни о русской идее.
1. Критика способности суждения… невежды
«ИСТОРИЯ есть практическая философия, которая учит нас с помощью примеров», - точно определил когда-то лорд Болингброк. К сожалению, высокомерно-умозрительный подход к истории, минующий ее фактографическую суть, у отечественных философов встречается часто. Но историософии нет без историографии. Ведь на ложной посылке нельзя построить верных выводов.
Грубые ошибки Чубайса-историка свидетельствуют о том, что автору незнакомы никакие источники, кроме самых дремуче-замшелых и примитивных, хоть он и призывает к «культу истории». Достоверных же исследований (некоторые из современных я назову) он просто не держал в руках. Вот несколько примеров.
«С 862 года приглашенный из Скандинавии Рюрик стал княжить в Новгороде, позднее его сын Олег пришел с дружиной в Киев и объявил город стольным» (17). Но Рюрик приехал не из Скандинавии («норманская теория» давно развенчана, однако евреи – Альтшулер, Чубайс и др. никак не могут с ней расстаться), а из северных областей Восточной Европы. Олег был не сыном его, а свояком (проф. А.Г.Кузьмин. Кто в Прибалтике коренной? – М., 1993; В.В.Кожинов. История Руси и русского слова. Современный взгляд. – М., 1997).
«Главной пружиной, порождающим проблемы механизмом оказались вовсе не внешние нашествия… Лишь когда в 1223 году Мстислав Удалой проиграл татарским отрядам битву у реки Калки, Киев постепенно стал попадать в усиливающуюся финансово-политическую зависимость от Золотой Орды. Впрочем, погубили его все-таки не внешние враги, а собственная неэффективная система политического управления. Монархия типа Киевской Руси оказалась системой саморазрушающейся» (17). Столько путаницы, что даже комментировать не хочется. Никакой «финансово-политической зависимости» от татар, да еще «постепенно усиливающейся» между битвой на Калке (1223) и взятием Киева (1240), не было. А после - была военно-политическая, оккупационная зависимость (иго), возникшая как результат монголо-татарской экспансии. Зато о запустении киевщины, выжженной, вырезанной и разоренной татарами («внешними врагами») на целые столетия, известно очень хорошо. Так что именно роковое «внешнее нашествие» подвело черту под периодом Киевской Руси. К этому моменту Русь подошла уже не в виде «монархии» (единовластия), а в состоянии удельной раздробленности. Но через это естественное на определенном этапе состояние проходили и другие феодальные страны того времени – Франция, Англия, Германия, это был общий путь. И т.д.
«Многие князья Киевской Руси вошли в историю как люди высокого нравственного примера – здесь и Владимир Красное (так!) Солнышко, и Ярослав Мудрый, и Всеволод Большое Гнездо» (17). Судя по былинам богатырского цикла, Владимир Красно Солнышко (с которым исследователи олицетворяют, в основном, Владимира Святого), вероломно сажавший в темницу Илью Муромца и т.п., как раз-таки не был нравственным примером. И уж только законченный циник может назвать его таковым по историческим источникам: Владимир ввел на Руси человеческие жертвоприношения; на нем кровь вероломно убитого родного брата Ярополка; он силой «поял» за себя беременную вдову последнего; а другую жену, Рогнеду, он для начала изнасиловал во взятом штурмом Полоцке на глазах ее связанных родителей-князей, которых потом велел убить (этот «подвиг» он спустя годы повторил в семье правителей взятой им Корсуни [Херсонесе]); еще одну жену, болгарскую монашку, взял непосредственно в «ангельском чине» (всего у него был пять т.н. «водимых» жен, не считая гречанки, с которой он обвенчался в 989 г., и сотен наложниц) и т.д. и т.п. Потомки списали ему грехи за крещение Руси, но приведенные факты хорошо известны историкам.
«Укрепление Москвы постепенно встречало согласие и поддержку православной церкви. Первого переехавшего сюда из Киева митрополита Павла переманил сам Калита» (19). Митрополита, утвердившего свой престол в Москве при Калите, звали не Павлом, а Петром. И переехал он на новое место, конечно же, не из Киева, давно потерявшего свое значение, а из Владимира.
«После разгрома в тяжелейшей схватке на Куликовом поле татаро-монголов русскими воинами... важнейшее препятствие на пути русской экспансии было устранено» (19). Полный бред, в котором все не соответствует действительности (см. В.Кожинов. Указ. Соч.).
«Иван III полностью подчинил себе важнейший и самый богатый северный русский город Новгород” (19). Полное подчинение Новгорода произошло в результате двух карательных походов только при внуке упомянутого, Иване Грозном.
“После разгрома на Куликовом поле Золотая Орда разделилась на три самостоятельных государства – Астрахан-ское, Казанское и Крымское ханства” (19). Не говоря уж о забытом Сибирском ханстве, тут не отвечает реальности буквально каждое слово (см.: В.В.Каргалов. Конец ордынского ига. – М., 1980; Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. – М., 1983; Куликовская битва. Сб. ст. – М., 1980; И.Б.Греков. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. – М., 1975; В.Кожинов. Указ. соч.; и мн. др.)
«Первый русский царь Иван IV» (19). Информация ложная. Впервые в новой пасхалии 1492 года был потитулован государем и самодержцем всея Руси, “новым царем Константином новому граду Константина Москве”, - не названный автором правитель, а его дед, Иван III, унаследовавший от рухнувшей Византии не только супругу (Софью Палеолог) и императорские (“цезарские” – царские) регалии – двуглавого орла и проч., но и титул царя. Свергнув в 1480 году татарское иго, он получил на это и моральное право.
«Петр пошел на ущемление самостоятельности православной церкви… подчинив ее не столько патриарху, сколько обер-прокурору» (23). Патриаршество при Петре было вообще отменено и восстановилось только после Февральской революции 1917 года.
«Екатерина II даровала вольность дворянству (жалованная грамота 1775 года), тем самым помогая ему стать первым самостоятельным сословием Российской империи» (23). На деле указ «О вольности дворянства» вышел в 1762 году; он был издан императором Петром III, жалованная грамота только подтвердила его действие. Первым самостоятельным сословием России стали еще при Петре I «разночинцы» - особая категория не положенных в «подушный оклад», то есть не обязанных платить налоги, горожан.
А вот и экскурс в новейшую историю: «Расширение НАТО на Восток – это, конечно же, ответ на продолжение имперской политики. Не будет ощущаться угроза Москвы – не будет беспокойства и в Таллине, Варшаве и Будапеште» (95). Как говорится, без комментариев.
Перечислять все ляпсусы Чубайса скучно. Их много, они элементарны и очень глупы. Большинство из них – результат бронебойной самонадеянности и предельного невежества. За ними читается наглое: «Да, я вышел на помост без штанов - и горжусь этим! А вы, балбесы, слушайте, что вам умные люди говорят, и благодарите». Но есть ошибки и другого рода. Они продиктованы мировоззрением.
Скажем о них.