ГЛАВА VI Состояния прогресса или стагнации народов не зависят от географического места, где они живут

Нельзя не признать роль климата, почвы и топографических особенностей и их влияние на развитие народов; я уже затрагивал этот вопрос и сейчас хочу рассмотреть его подробнее.

Обычно считается, что если нация образовалась под солнцем не слишком жарким, чтобы сжечь кожу и сделать людей нервными, и не слишком холодным, чтобы сделать почву бесплодной, если она сформировалась на берегу большой реки, служащей удобным путем сообщения, на равнине или в долине с плодородной почвой, у подножия гор, скрывающих в себе огромные минеральные богатства, то эта нация, благословенная природой, быстро выйдет из состояния варварства и придет к цивилизации. С другой стороны, если исходить из этого аргумента, придется признать, что племена, сжигаемые солнцем или удручаемые вечными снегами и льдами, живущие на бесплодных скалах, имеют больше шансов остаться в варварстве. Тогда получается, что человечество идет к совершенству только благодаря материальной природе и что все его достоинства существуют как бы вне его. Каким бы привлекательным не казалось на первый взгляд это мнение, оно абсолютно противоречит многочисленным фактам и примерам.

Конечно же, никакую страну нельзя считать более плодородной, ни один климат более благоприятным, чем просторы Америки. Здесь много больших рек, заливов, бухт, гаваней — глубоких, живописных, вместительных; ценные металлы залегают почти на самой поверхности земли; растительность дает самые разнообразные средства к существованию, а фауна изобилует съедобными птицами и животными. Однако большая часть этих обласканных богом мест много веков служит средой обитания народам, которым даже не приходит в голову использовать хоть малую толику этих богатств.

Некоторые из них пытались что-то предпринять, кое-где мы видим признаки культуры и следы примитивной обработки руды. Путешественники восхищаются изделиями ремесленников, выполненных с несомненным искусством. Но все это лишь разрозненные примеры, не составляющие целого — проблески цивилизации. Разумеется, в далекие времена на обширных землях между озером Эри и Мексиканским заливом, от Миссури до Скалистых гор существовала нация, оставившая замечательные следы своего присутствия. Остатки сооружений, наскальные рисунки и надписи, могильные курганы,^[8] мумии свидетельствуют о развитой культуре. Но нет никакого подтверждения, что между этой таинственной нацией и народами, кочующими сегодня на ее могилах, существует близкое родство. В любом случае, если в результате каких-то естественных связей или отношений подчиненности нынешние туземцы унаследовали от прежних хозяев страны первые понятия об искусствах и ремеслах, которые они практикуют на самом элементарном уровне, можно лишь удивляться тому, что они оказались неспособны усовершенствовать то, чему научились, и я вижу в этом еще один аргумент в пользу того, что первые племена, находясь в самых благоприятных географических условиях, не были предназначены для цивилизации.

И напротив, между климатом и фактом цивилизации нет никакой зависимости. Индия всегда нуждалась в культивации земель, так же как и Египет.^[9] А это два известнейших центра культуры и дел рук человеческих. В Китае, наряду с плодородными землями, есть места, где земледелие сопряжено с большими трудностями.

История началась здесь с укрощения своенравных рек, а первые благодеяния древних императоров заключались в рытье каналов и осушении болот. В Месопотамии, в долине Евфрата и Тигра, где процветали первые ассирийские государства, где земля изобилует священными реликвиями, где пшеница, как говорят, растет сама по себе, почва тем не менее мало плодородная, и чтобы обеспечить пропитание, приходилось заниматься ирригацией. Сегодня, когда каналы разрушены, завалены обломками, вновь воцарилось бесплодие. Поэтому я склонен думать, что природа была не столь благосклонна к этим районам, как обычно думают. И все-таки я не собираюсь рассуждать на эту тему и признаю, что Китай, Египет, Индия и Ассирия как нельзя лучше подходили для формирования больших империй и развития мощных цивилизаций; я допускаю, что в этих местах сосредоточены все условия для процветания. Но для того, чтобы воспользоваться ими, надо было предварительно достигнуть высокого уровня социальной организации. Так, для того, чтобы торговля могла воспользоваться водными артериями, надо было, чтобы уже существовала промышленность или, по крайней мере, агрикультура, а влияние на соседние народы было немыслимым без наличия городов и рынков. Итак, привилегии, оказанные Китаю, Индии и Ассирии, предполагают в народах, которые воспользовались таковыми, настоящее интеллектуальное призвание и даже некоторую цивилизованность до того, как могла начаться эксплуатация этих преимуществ. Однако оставим особо отмеченные природой районы и обратимся к другим.

Когда в процессе своей миграции финикийцы пришли из Тилоса или из других мест на юго-востоке, что они увидели в Сирии, где обосновались? Засушливое скалистое побережье, стиснутое между морем и горными цепями, которому, казалось, суждено навечно остаться бесплодным. Такая удручающая территория ограничивала распространение нации, потому что находилась среди гор. Тем не менее это место, похожее на тюрьму, превратилось, благодаря гению народа, который заселил его, в страну храмов и дворцов. Финикийцы, обреченные на участь ихтиофагов или, в лучшем случае, пиратов, сделались и вправду пиратами, но в то же время отважными и ловкими торговцами и удачливыми спекулянтами. Ну и что, возразит мне оппонент, нужда есть матерь предприимчивости: если бы основатели Тира и Сидона обитали в долинах Дамаска, довольствуясь плодами сельского хозяйства, они никогда бы не стали знаменитым народом. Нищета их угнетала, нищета пробудила их гений.

А почему она не пробуждает гений многих африканских, американских, островных племен Океании, находящихся в аналогичных условиях? Почему кибилы Марокко — древняя раса, у которой было достаточно времени для размышлений, а кроме того, достаточно хороших примеров для подражания, — почему они ни разу не пришли к более умной мысли для облегчения своей тяжелой доли, нежели простой морской разбой? Почему на этом архипелаге, который будто специально создан для коммерции, на этих океанских островах, которые так легко сообщаются между собой, почти все плодотворные отношения находятся в руках чужеземцев — китайцев, малайцев и арабов? Почему снижается активность там, где преобладают полутуземные народы и метисы? Дело вот в чем: для того, чтобы предприимчивая нация смогла обосноваться на побережье или на любом острове, требуется нечто большее, чем открытое море, чем богатая почва и даже опыт, привнесенный извне, — необходима какая-то особая способность жителей этого побережья или острова, ибо только она позволит им воспользоваться орудиями труда, находящимися в их распоряжении.

Но я не ограничусь доказательством того, что географическое положение — благоприятное по причине плодородности почвы или, наоборот, ее неплодородности — не определяет социальную значимость народов; я хочу объяснить, что эта значимость совершенно не зависит от окружающих материальных обстоятельств. Приведу пример армян, запертых в своих горах, в тех же самых горах, где из поколения в поколение живут и умирают в состоянии варварства многие другие народы: с незапамятных времен они сформировали достаточно развитую цивилизацию. К тому же их земля не отличается плодородием, а страна, окруженная горами, не имеет выхода к морю.

В аналогичном положении находились евреи, окруженные племенами близкой им языковой группы, причем многие были близки евреям и по крови; они также опередили в развитии всех соседей. Они были воинами, земледельцами, торговцами и имели сложную структуру правления, в которой монархия, теократия, патриархальная власть родовых вождей и демократическая власть народа в виде собраний и пророков сочетались друг с другом самым причудливым образом; они пережили века процветания и славы и, благодаря продуманной системе миграции, преодолели трудности, связанные с ограниченностью их территории. А что представляла собой эта территория? Нынешние путешественники хорошо знают, ценой каких усилий израильские агрономы поддерживают плодородие почвы. С тех пор, как эта избранная раса покинула свои горы и долины, колодец, из которого пили стада Иакова, занесло песком, виноградником Навота завладела пустыня, а на месте дворца Яхава растет сорняк. А чего добился в этом жалком уголке земли еврейский народ? Я повторяю: народ, талантливый во всем, за что он брался, свободный, сильный, мудрый народ, который до того, как с оружием в руках утратил звание независимого, дал миру столько же врачей, сколько и торговцев.

Даже греки, славные греки, не могли похвастаться благоприятным географическим положением. Большей частью их народы обитали на почти бесплодных землях. Аркадия была облюбована пастухами, а Беотию облюбовали Серее и Триптолем, однако в эллинской истории эти местности играют незаметную роль. Даже богатый Коринф, избранный город Плутона и Венеры Меланийской, стоит где-то на втором месте. Так кто же составил славу Греции? Афины, чья серая пыль покрывала чахлые оливковые рощи в окрестностях города; Афины, которые, будучи торговым центром, продавали статуи и книги, а также Спарта, затерянная в узкой долине, где ее нашла слава.

А теперь обратимся к Риму, т. е. к тому бедному кантону Лациума, на который пал выбор его создателей, на берегу маленькой речки по имени Тибр, впадающей в море в пустынном месте, куда редко заходили финикийские или греческие корабли. Разве благодаря своему географическому положению он стал владыкой мира? И еще: как только мир покорился римскому уставу, властители решили, что для столицы выбрано неудачное место, и вечный город надолго оказался в опале. Первые императоры, обращавшие взоры к Греции, почти постоянно жили там. В Италии Тиберий обосновался на Капри, в центре своей империи. Его преемники перебрались в Антиохию. Некоторые, озабоченные галльскими проблемами, добрались до Трева. Наконец, императорским декретом у Рима вообще отобрали титул столицы и передали его Милану. И если римляне заставили с уважением и страхом говорить о себе, так это вопреки местоположению того уголка, из которого выходили первые легионы, а не благодаря ему.

Во времена, более близкие, мы наблюдаем еще больше красноречивых фактов. Мы видим, как процветание покидает средиземноморское побережье, а это лишнее доказательство того, что оно не было присуще его жителям. Крупные торговые центры средневековья появляются там, где ни одному политику прежних эпох не пришло бы в голову строить их. Новгород расцветает в заснеженной холодной стране, Бремен — на таком же суровом побережье. Ганзейские города в центральной Германии создаются посреди страны, которая только-только просыпается; Венеция поднимается из глубин морского залива. Политическая активность перемещается в места, о которых раньше и не слышали. Во Франции власть концентрируется севернее Луары и Сены. Лион, Тулуза, Нарбон, Марсель, Бордо сходят с высшей ступени, куда их вознесли римляне. Главным городом становится Париж, бывшее глухое селение, удаленное от моря, т. е. неблагоприятное для торговли, но вполне доступное для нормандских кораблей. В Италии заштатные когда-то городки становятся резиденцией римских пап; Равенна построена на болотах, Амальфи сделался могущественным еще раньше. Отмечу попутно, что случайность не имеет никакого отношения к этим пертурбациям, что все объясняется пребыванием в данном месте могущественной расы. Я хочу сказать, что местоположение не определяло, не определяет и никогда не будет определять значимость нации: напротив, нация была, есть и будет решающим фактором экономического, нравственного и политического развития территории.

Чтобы пояснить эту мысль, добавлю, что я нисколько не умаляю значения географического положения для некоторых городов, например, морских портов, столиц и центров торговых путей. Никто не будет оспаривать этот факт в отношении Константинополя и Александрии. На земном шаре есть точки, которые можно назвать ключевыми: скажем, городу, который будет построен на Панамском перешейке на берегу будущего канала, суждено будет играть большую роль в мировых делах. Но роль живущей там нации будет зависеть от ее способностей. Расширьте существующую в том месте крепость, выкопайте канал у ее стен, затем заселите ее людьми, и тогда от вашего выбора поселенцев будет зависеть будущее нового города. Если они окажутся неспособными в полную меру использовать такое счастливое преимущество, как место объединения двух великих океанов, значит, население покинет город и будет искать счастья в другом месте.

Вот, кстати, что пишет примерно на эту тему Эвальд в своей «Истории народа Израиля», хотя свое мнение он, возможно, выражает слишком резка; «Довольно многочисленные историки дали себя убедить в том, что страна формирует народ, что баварцам или саксам самой природой их земли было суждено стать тем, чем они стали, что протестантское христианство никак не подходило южным народам, что католицизм чужд народам северным, и т. п. Люди, которые толкуют историю, исходя их своих куцых знаний или руководствуясь своим крохотным сердцем и близоруким умом, хотели бы также узаконить такой факт: нация, о которой идет речь (евреи), обладает определенными качествами, пусть даже не совсем оцененными, позволяющими им жить в Палестине, а не в Индии или, скажем, в Греции. Но если бы эти ученые мужи, которые могут доказать все, что угодно, подумали над тем, что эта священная земля породила на ограниченном пространстве религии и идеи самых разных народов и что между этими народами и их нынешними наследниками существуют кардинальные различия, хотя территория осталась прежней, тогда они бы поняли, как мало территория влияет на характер и цивилизацию народа».