Россия в начале XX века: революция или реформа?

Преобразования Александра II внесли много нового в ду­ховную, политическую и экономическую жизнь российского общества, наложив отпечаток на те процессы, которые начались еще в предреформенный период. Своеобычная русская со­циальная мысль, заявившая о себе в XVIII и в начале XIX в., получила и новый материал для исследования, и неизвест­ные ранее возможности для выражения. Успехи журналистики, интерес к литературным и общественно-политическим изда­ниям, оживленное обсуждение социальных проблем, в которое вовлекались прежде безмолвные слои населения,— все это свидетельствовало о постепенном формировании независимого от власти общественного мнения.

Цензурные ограничения, несколько ослабленные в 1865 г. и частично восстановленные в 1870—1880-е гг., продолжали оказывать негативное воздействие на этот процесс, но не могли воспрепятствовать относительно свободному обмену мнениями даже в тех изданиях, для которых сохранялась предвари­тельная цензура. Публикация статистических сведений, собранных земствами, знакомство русских читателей с переводными сочинениями самой разной тематики и направленности, почти беспрепятственное распространение издававшихся за рубежом книг, газет, журналов делали малоэффективными попытки властей полицейскими мерами контролировать информацион­ные потоки. Бюрократия почти не мешала образованной публике обмениваться суждениями, но при этом не слишком прислушивалась к высказывавшимся мнениям, что часто при­давало последним оттенок оппозиционности.

Русская культура XIX. в. успешно преодолевала разрыв между отечественными и европейскими традициями, не утра­чивая своей самобытности. Российские ученые становились полноправными и известными за рубежами страны сотворцами научного и технического прогресса. Наука, приобретавшая над­национальное и даже общемировое значение, существенно воздействовала на народное хозяйство и быт людей, созда­вала невиданные дотоле возможности и неведомые ранее опасности, ставила перед человечеством новые проблемы.

В осмыслении этих проблем в конце XIX — начале XX в. участвовали и русские философы. Владимир Соловьев, Ни­колай Бердяев, Сергей Булгаков, многие их оппоненты и еди­номышленники пытались по-своему ответить на давние, вечные вопросы о смысле истории, о сущности добра и зла, о сво­боде и необходимости, о человеческой личности и ее месте в мироздании. Продолжался старый спор славянофилов и запад­ников,, православная традиция соединялась с идеями, почерпну­тыми у европейских средневековых и новых философов, жгу­чие общественные проблемы осмысливались в широком исто­рическом контексте. Одновременно происходило возрождение отечественного богословия; наметилось и явное ожив­ление церковной жизни.

Русская словесность в начале XX в. также переживала период подъема. Иван Бунин и Александр Блок, Николай Гумилев и Велимир Хлебников, Андрей Белый и Федор Сологуб, десятки и сотни других писателей создавали ли­тературу «серебряного века», бурный расцвет которой, под­готовленный мастерами прошлого столетия, стал фактором общемирового значения. Выдающиеся достижения отечествен­ной живописи, театрального и балетного искусства, несомнен­ные успехи университетского и школьного образования, кни­гоиздательского дела, развитие меценатства способствовали постепенному формированию новой культурной среды.

Культурный подъем сопровождался, однако, глубоким идей­ным кризисом, преодоление которого вряд ли было возможно лишь в ходе литературной и философской полемики. Быстрое расширение круга образованных людей порождало не только культурные потребности, но и неизвестные ранее политические запросы. Русская интеллигенция не удовлетворялась реше­нием тех задач, которые были связаны с профессиональными интересами врачей и инженеров, ученых и адвокатов, но стремилась к серьезным преобразованиям в политической и в социальной сфере. Неумение и нежелание властей своевремен­но реагировать на насущные потребности страны вело к радикализации воззрений русской интеллигенции (см. гла­ву 11). Наметившееся еще в 1860-е гг. противостояние государства- и образованного меньшинства русского общества приобретало все более острый характер¹²⁶.

Противоречивым было и экономическое развитие порефор­менной России. Ликвидация крепостного права способство­вала упрочению рыночных отношений в сельском хозяйстве и промышленности. Крестьяне постепенно превращались в само­стоятельных хозяев или в батраков. После отмены временно­обязанного состояния в 1881 — 1883 гг. помещики были вы­нуждены радикально перестраивать систему хозяйствования или продавать, сдавать в долгосрочную аренду свою землю. Появлялись крупные имения, существовавшие за счет наемного труда. Владельцами таких имений были и приспособившиеся к новым условиям помещики, и купившие землю город­ские жители, в основном из числа купцов и зажиточных мещан, и немногочисленные разбогатевшие крестьяне. По най­му работали малоземельные и безземельные крестьяне (часто сдававшие свой надел в аренду).

Повышалась производительность сельскохозяйственного труда, увеличивалась товарность производства. Однако эти процессы протекали медленно и противоречиво. Крестьяне до 1906 г. отдавали долг государству, внесшему выкупные платежи за их наделы. Долговое бремя и малоземелье, существовавшее во многих губерниях европейской части России, препятствовали развитию крепких хозяйств фермер­ского типа. Общинная собственность на сельскохозяйствен­ные угодья и периодические уравнительные (подушные) пе­ределы земли тормозили ее сосредоточение в руках наиболее рачительных и наиболее удачливых крестьян. Многие из крепких хозяев, лишенные возможности расширить площадь обрабатываемой земли за счет неэффективно использовав­шихся общинных наделов, были вынуждены тратить деньги на аренду помещичьей запашки. Значительная часть при­были, создававшейся крестьянским трудом и капиталом пе­редовых хозяев, тратилась непроизводительно.

Промышленность после реформы 1861 г. получила новый источник рабочей силы. Владельцы мануфактур и фабрик, использовавшие вольнонаемный труд и до отмены крепост­ного права, теперь не должны были нести дополнительных расходов на заработную плату, которая до 1861 г. фактически включала в себя и оброк, взимавшийся помещиками с крестьян-отходников, отпущенных в город. Появилась возможность значительного расширения рынка рабочей силы и постепенного формирования новой для России социальной группы — квалифицированных рабочих. Крестьянские накопления, которыми при крепостном праве нельзя было распоряжаться без раз­решения помещиков (в царствование Николая I такие огра­ничения были формально отменены, но сохранялся риск произвольного увеличения оброка с зажиточных крестьян),— эти накопления стали вкладываться в производство, т. е. превращаться в капиталы.

При Александре II возникло немало новых предприятий в сфере промышленности и транспорта, банков, страховых обществ. Быстро развивались новые отрасли (например, хлопкообрабатывающие производства, распространившиеся в Рос­сии после присоединения Средней Азии; такие предприятия с самого начала ориентировались на чисто рыночную деятель­ность, на использование передовой техники и на производи­тельный вольнонаемный труд).

В пореформенные годы завершилось вытеснение ручного труда машинным и на большинстве старых предприятий; фабрика заменила мануфактуру (хотя сам термин «мануфак­тура» продолжал использоваться для обозначения предприятий, особенно текстильных). Техническое переоснащение производ­ства, приводящее к преимущественному использованию машин (сначала паровых, а затем и более совершенных), принято называть промышленным переворотом, или промышленной революцией .

В конце XIX — начале XX в. довольно быстрыми темпами шло сосредоточение собственности, создавались крупные мо­нопольные объединения. В странах Запада подобный процесс проходил более постепенно и после длительного развития свободной конкуренции. В России же разные процессы наложились друг на друга; монополизация началась тогда, когда еще не сложилась культура труда и рыночного поведения капиталистов, когда еще не выявились все преимущества свободной частной инициативы, а сама эта инициатива была стеснена государственным вмешательством в экономическую деятельность.

Такое вмешательство порой способствовало решению слож­ных экономических проблем. Участие казны в финансирова­нии железнодорожного строительства позволило за несколько десятилетий создать соответствовавшую потребностям произ­водства транспортную инфраструктуру. Введенный в 1891 г. та­моженный тариф защищал отечественных предпринимателей от конкуренции западных промышленников (пошлины на ввозимые в Россию товары достигали 33 %), Подобная протек­ционистская политика дополнялась активным привлечением западных инвестиций в российскую экономику (импорт ка­питала в принципе более выгоден для страны, чем ввоз товаров). Сторонником протекционизма был выдающийся го­сударственный деятель царствований Александра III и Нико­лая II Сергей Юльевич Витте (1849—1915; министр путей сообщения в 1892 г.; в 1892—1903 гг.— министр финансов; председатель комитета министров и Совета министров в 1903—1906 гг.; о некоторых аспектах его деятельности см. ,ниже).

Быстрое хозяйственное, развитие (по темпам Экономиче­ского роста в конце XIX и начале XX в. Россия опережала большинство государств мира) порождало немало социальных

противоречий. На глазах одного поколения происходили изменения, на которые в Европе было потрачено около полутора-двух столетий. После отмены крепостного права в ходе вызван­ного реформами промышленного развития вчерашние крестьяне переселялись из деревень в города, вырывались из привычного окружения и осваивали новую среду обитания. Бытовые и культурные традиции, существовавшие в этой среде, не сразу становились достоянием новых горожан.

Приобщение людей к новым ценностям шло намного медленнее, чем рост городов. В итоге в фабричных поселках и на рабочих окраинах промышленных, центров происходило сосредоточение людей, не уверенных в своем будущем, не дороживших прошлым, смутно ориентировавшихся в настоящем. Составленные такими людьми слои называют марги­нальными (от лат. «marginalis»- «находящийся на краю»). Они пополнялись не только в ходе урбанизации, т. е. массового переселения в города, но и в результате возросшей в конце XIX в. социальной мобильности (подвижности), в результате того, что существовавшие издавна перегородки и барьеры между разными группами и разными сословиями стали преодо­лимыми, проницаемыми. Социальная мобильность дает выход­цам из бедных семей шанс подняться «наверх», но при этом всегда существует и опасность разориться, скатиться на

«социальное дно»¹²⁸.

Быстрое увеличение числа маргиналов, не имеющих твер­дых жизненных ориентиров и, как правило, не слишком обеспеченных материально, способствовало распространению революционных настроений и служило предпосылкой массового тоталитарного движения (подробнее см. ниже). Социальные и политические преобразования, которые могли бы облегчить включение в новые социальные структуры разорявшихся крестьян, нищих батраков, тех промышленных рабочих, кто занимался плохо оплачиваемым, физически тяжелым, неква­лифицированным трудом,— преобразования* эти явно запаздывали¹²⁹.

Николай II (1894—1917) и многие высшие чиновники, управлявшие в его царствование делами империи, явно недо­оценивали необходимость политических и социальных реформ. Нежелание царя привести методы управления обществом в соответствие с требованиями времени было одной из главных причин нестабильности в стране. Понимавшие это представи­тели либеральной бюрократии на протяжении ряда лет при­лагали немало усилий, чтобы убедить Николая II в пагубности его политики, но не смогли предотвратить революционный взрыв 1905 г.

Убежденным сторонником продолжения преобразований, начатых, но далеко не завершенных Александром II, был уже упоминавшийся граф Витте. Добившись существенных пози­тивных сдвигов в финансовой политике (усилиями Витте был введен свободный обмен российских ассигнаций на золото), в строительстве железных дорог, в поощрении предприни­мателей и в упорядочении наемного труда на фабриках и заводах, Витте не смог настоять на проведении аграрной реформы. Созданное в 1902 г. Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности (при нем действовало более 600 местных комитетов) сумело собрать и обработать обширный материал, сделать недвусмысленные выводы о назревших преобразованиях и предложить конкретный план последних. В основу этого плана была положена идея сво­бодного выхода из общины и поощрения подворного (а не общинного) землевладения. Несмотря на разумность и уме­ренность подобных изменений, не затрагивавших интере­сов крупных земельных собственников, предложения Особого совещания реализовать не удалось. Накануне революции 1905 г., когда заметно возрастало число локальных антипомещичьих и антиправительственных выступлений недовольного крестьян­ства, власти не предприняли никаких серьезных тагов для смяг­чения социальных противоречий в деревне.

В течение первого десятилетия царствования Николая II не претерпела изменений и явно устаревшая политическая система империи¹³⁰. Самодержавная власть монарха, факти­ческая бесконтрольность чиновников и отсутствие представи­тельных органов на общеимперском уровне — эти архаичные черты государственного устройства вызывали справедливую критику, остававшуюся, однако, без практических последствий. Николай II долго предпочитал совершенствовать старый механизм, ничего в нем принципиально не меняя. Такое стрем­ление царя поддерживали многие его министры, среди которых следует особо выделить В. К. Плеве (министр внутренних дел с 1902 г., в 1904 г. убит эсерами-террористами). Плеве делал ставку на полицейское умиротворение страны, не веря в благодетельность реформ¹³¹.

Однако даже полицейские чины ощущали неэффективность чисто репрессивных методов борьбы с ширившимся револю­ционным движением. По инициативе начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова (1864—1917) в Москве, Петербурге, Киеве, Николаеве были созданы рабочие орга­низации, выступавшие за постепенное улучшение условий труда и отвергавшие революционные методы борьбы. Эти органи­зации (как и Независимая еврейская рабочая партия, дей­ствовавшая в Минске, Одессе, Вильнюсе и конкурировавшая с социал-демократическим Бундом) лишь отчасти контролирова­лись полицией. Некоторые из «зубатовских» союзов примкнули к массовой стачке на Юге России летом 1903 г. «Поли­цейский социализм» оказался явно неадекватным средством противостояния революции.

На рубеже XIX и XX вв. силы, выступавшие за серьезные преобразования, за мирную эволюцию самодержавия, за посте­пенную либерализацию политической жизни и реформистское решение социальных проблем, были не слишком влиятельны. Традиционные для Запада политические движения консерва­тивного или либерального толка в русских условиях обычно смыкались с одним из двух противостоявших друг другу лагерей (с охранителями-ретроградами или радикалами). По­литические деятели и мыслители, призывавшие к компромиссу и взаимопониманию, не встречали сочувственного отклика ни в правительственных, ни в революционных кругах, ни в со­циальных низах. Те слои общества, которые обеспечивали стабильность социальной структуры европейских индустриаль­ных стран — промышленная и торговая буржуазия, квали­фицированные рабочие, служащие, мелкие собственники,— были в России слишком малочисленны и недостаточно влия­тельны, а следовательно, не могли всерьез поддерживать уме­ренные политические идеи¹³².

Русский либерализм в конце XIX и начале XX в., на­ходился в процессе становления и идейного самоопределения. Либеральные взгляды (часто в сочетании с консервативными идеями) высказывались в России еще во времена полемики славянофилов и западников (и те и другие по-своему тол­ковали основную либеральную идею — идею приоритета лич­ности, прав и свобод человека). Воззрения мыслителей ни­колаевской эпохи и идеологов реформ Александра II, а также западные либеральные теории в конце XIX в. были воспри­няты — в различных вариантах — в земской и университетской (профессорской) среде.

В русском либерализме рубежа веков наметилось несколько центров идейного тяготения. Некоторые земские деятели, чу­равшиеся радикальных теорий и с уважением относившиеся к славянофильской традиции, стремились соединить либераль­ную концепцию взаимоотношений личности и государства с консервативными представлениями о конструктивной роли тра­диции, в том числе традиции монархической власти в России. Видным деятелем либерально-консервативного толка в начале века был Д. Н. Шипов (1851—1920). Синтез либерализма с консерватизмом стал основой политической программы Партии мирного обновления, действовавшей в 1906—1912 гг. (среди её руководителей выделялись — наряду с Шиповым — П. А. Гейден, Н. Н. Львов). В 1912—1917 гг. заметной политической силой в России стала Прогрессивная партия,продолжавшая деятельность в духе мнрнообновленчества (наи­более известный лидер партии — А. И. Коновалов). Либерально-консервативной партией был и возникший в ходе первой русской революции Союз 17 октября. Среди ли­деров Союза наибольшей известностью пользовались А.. И. Гучков (1862—1936) и М. В. Родзянко (1859—1924). Октябристы считались более правой партией, чем мирнообновленцы и Прогрессисты, и стремились к сотрудничеству с реформа­торскими силами в правительстве.

Более последовательными сторонниками преобразований, чем. Д. Н. Шипов и его единомышленники, в начале века были земцы-конституционалисты; Союз земцев-конституцио­налистов оформился в 1903 г. Тогда же сложился и более радикальный Союз освобождения. Либералы из земской среды с настороженностью относились ко взглядам освобожденцев, среди которых преобладали интеллигенты, порой сочувство­вавшие идеям революционеров. Непростой процесс форми­рования либеральной партии в общих чертах завершился на учредительном съезде конституционных демократов (кадетов) 12—18 октября 1905 г. Наиболее влиятельным лицом в кадет­ском руководстве был П. Н. Милюков (1859—1943)¹³³.

Конституционно-демократическая партия сложилась в усло­виях революции, что наложило существенный отпечаток на кадетский либерализм. Стремление примирить, по выражению Милюкова, «революцию с конституцией» способствовало радикализации взглядов многих членов партии. Отвергая на­сильственные действия, Милюков и его единомышленники рассматривали революцию как неизбежность и готовы были сотрудничать с умеренными фракциями в революционных пар­тиях.

Резкой грани, отделявшей интеллигентов-революционеров от интеллигентов-либералов, в России не было. Тех и других объединяло противостояние правительству; последнее, в свою очередь, с равной неприязнью относилось к идее консти­туционного правления и к программам социалистов. В таких условиях во многих интеллигентских умах возникали причуд­ливые политические теории, соединявшие либерализм с социа­лизмом. (Принципиальное различие либерализма и социализма состоит в том, что первый исходит из приоритета личности, а второй подчиняет ее обществу, коллективу, социальному классу, общине и т. п. Поэтому органичное, естественное сочетание этих двух систем взглядов невозможно.)

В конце XIX в, сложилось немало теорий, призванных совместить либеральные ценности с социалистическим идеа­лом. Эволюционный путь к социализму — путь через по­степенное достижение политических свобод и превращение крестьянина-общинника в сознательного гражданина — казал­ся оптимальным вариантом развития Н. К. Михайловскому (1842—1904), весьма популярному в России публицисту и социологу. Михайловский, как и многие другие сторонники народнических воззрений, недооценивал противоречия между личностью и обществом. Он считал возможным одновременно осуществить индивидуалистический по природе либеральный идеал и идеал коллективистский, общинный, т. е. обеспечить и свободу индивида, и имущественное равенство¹³⁴.

В конце XIX в. в России приобрели популярность идеи марксизма, учения весьма противоречивого, содержащего в себе несовместимые элементы¹³⁵. Некоторые отечественные марксисты, не принявшие идеи насильственного (революцион­ного) перехода к социализму, тем не менее охотно поль­зовались теорией об определяющей роли экономики в жизни общества. Соединение либеральных взглядов с марксистским толкованием исторического процесса было в 1890-е гг. харак­терной чертой мировоззрения многих политических мысли­телей и политиков-практиков. Среди них следует упомянуть П. Б. Струве (1870—1944), автора манифеста I съезда РСДРП, Н. А. Бердяева (1874—1948), С. Н. Булгакова (1871 — 1944), С. Л. Франка (1877—1950), М. И. Туган-Барановского (1865—1919).

Многие «легальные марксисты» (так называли сторонников умеренного марксизма) в начале XX в. отказались от попыток совместить несовместимое. Струве и Туган-Барановский всту­пили в кадетскую партию, Бердяев посвятил свое время и силы философским исследованиям и политической публицистике ли­берально-консервативного толка, С. Булгаков после недолгого увлечения идеями христианского социализма стал православ­ным богословом¹³⁶.

Русским либералам (и либеральным консерваторам) по­стоянно приходилось делать непростой выбор между оппо­зицией самодержавию — в союзе с революционерами — и противостоянием революции — в союзе с правительством. И тот, и другой варианты казались не вполне приемлемыми, но в условиях политической поляризации общества было очень трудно следовать средним путем. Либералы в порефор­менной России не смогли противостоять сразу двум силам и, несмотря на ряд заметных тактических успехов, в конце концов были сметены тоталитарным движением.

Тоталитарным (от лат. «totalis» — «весь, целый, всеоб­щий») принято называть движение, направленное на полное уничтожение существующего общественного строя и его замену идеально справедливой социальной организацией. Участники тоталитарного движения — это во всем разочарованные марги­налы, это те, кому «нечего терять, кроме собственных цепей»¹³⁷, это люди, похожие на героев блоковской поэмы «Двенад­цать»,— «Ко всему готовы, // Ничего не жаль».

Если в обществе постоянно воспроизводятся подобные настроения, складывается существенная предпосылка тота­литарного движения. В условиях идейного кризиса, неуве­ренности в завтрашнем дне и материальных трудностей тоталитарное движение в состоянии привлечь достаточно большое число участников и сочувствующих. Но аморфная маргинальная масса не может самоорганизоваться, так как составляющие эту массу разрозненные группы не обладают реальными общими интересами и нуждаются в объединяю­щем их центре. Таким центром, таким организационным яд­ром становится тоталитарная партия.

Характерные черты тоталитарной партии — централизм, жесткая дисциплина и субординация, иерархическая струк­тура, беспрекословное исполнение решений вышестоящих пар­тийных органов. Обычно подобную партию возглавляет поль­зующийся непререкаемым авторитетом вождь.

Члены тоталитарной партии полностью подчиняют свою жизнь и деятельность одной идее; преданность идее пред­полагает верность вождю, в личности которого идея во­площается (персонифицируется). В отличие от обычной поли­тической партии, организация тоталитарного типа не нуждается в столкновении позиций, в борьбе мнений. Некоторое время дискуссии допускаются, однако от члена тоталитарной партии требуются не оригинальность суждений или убедительность аргументации, а готовность к абсолютному послушанию. По­степенно всякое несогласие с официальным мнением начинает восприниматься как святотатство, как преступление.

Тоталитарная партия — всегда партия революционная, так как она стремится к кардинальному переустройству общества. Сама специфика нелегальной, подпольной революционной борь­бы порождает организации, жизнеспособность которых под­держивается только благодаря железной дисциплине и полному доверию к руководителю¹³⁸.

Революционные организации подобного типа появились в России тогда, когда еще только складывались предпосылки массового разрушительного движения, способного обеспечить успех революционеров. Некоторыми чертами тоталитарной организации обладала, например, «Народная расправа» — тайное общество, созданное в конце 1860-х гг. С. Г. Нечаевым (1847—1882). Нечаев считал допустимыми любые нарушения правовых и нравственных норм, если эти нарушения нужны во имя революции. Для того чтобы обеспечить беспрекослов­ное повиновение членов тайного общества, фанатичный ре­волюционер организовал и осуществил коллективное убийство обвиненного в измене студента И. Иванова. Подобные методы «политической борьбы» не нашли одобрения даже в револю­ционной среде.

«Народная воля» (1879—1883; затем несколько раз предпри­нимались попытки возродить организацию) и другие тер­рористические группы обладали отдельными признаками тоталитарной партии, но ставили перед собой несколько иные цели: не руководство массами в ходе социальной революции, а только «расшатывание устоев» самодержавного государства, призванное подготовить крестьянское восстание.

Значимость тоталитарной партии как инструмента захвата власти почувствовал и попытался обосновать П. Н. Ткачев (1844—1886). В его работах содержатся практически все основ­ные элементы тоталитарных воззрений (хотя, разумеется, революционер-народник не использовал термин «тоталита­ризм», как, впрочем, и большинство других идеологов такого типа)¹³⁹.

Тоталитарная партия руководствуется системой идей, спо­собных вдохновить не только активных революционеров, но и потенциальных участников массового движения. Идеология тоталитаризма призвана увлечь массы на борьбу за разруше­ние «старого мира», убедить их в справедливости «нового порядка» и оправдать сначала революционное, потом государ­ственное насилие над противниками тоталитарной партии. Тоталитарная система взглядов нуждается в подборе простых и понятных лозунгов-призывов и непременно содержит эле­менты социалистических воззрений (прежде всего идею о воз­можности, желательности и необходимости устроения совер­шенного общества). Следовательно, тоталитарная идеология — это идеология социалистическая, революционная и государственная¹⁴⁰ .

Конец XIX и начало XX в. были временем вызревания революции, в которой проявились первые признаки начав­шегося в стране тоталитарного процесса. (При этом революцию 1905—1907 гг. нельзя назвать революцией тоталитарной; в ней отчетливо просматривались и иные тенденции: борьба за по­литические свободы, за улучшение социального положения отдельных групп и слоев, за национальное освобождение.)

Социальному взрыву 1905 г. предшествовало оформление революционных партий (эти партии сумели создать органи­зационные структуры раньше, чем либералы; см. выше). С 1880-х гг. в Российской империи появлялись первые орга­низации, в той или иной мере ориентировавшиеся на ре­волюционный марксизм и близкие к западным социал-демо­кратическим партиям (группа «Пролетариат» в Польше, кружки в Петербурге, Поволжье, Армении). С 1883 г. в Женеве действовала группа «Освобождение труда» во главе с Г. В. Пле­хановым (члены этой группы, в прошлом участники народни­ческой организации «Черный передел», занимались переводом произведений Маркса и стремились применить его теорию к российским условиям).

В 1893 г. в результате объединения нескольких револю­ционных групп образовалась Социал-демократия Королевства Польского (с 1900 г.— Социал-демократия Королевства Поль­ского и Литвы, СДКПиЛ). С 1897 г. начал действовать Всеобщий еврейский рабочий союз (Бунд), которым руково­дили не склонные к радикализму революционеры-марксисты ¹⁴¹. В 1898 г. в Минске прошел I съезд Российской социал-демократической рабочей партии; его участники приняли мани­фест, написанный П. Б. Струве, взгляды которого в то время отличались умеренной революционностью.

Достаточно умеренной была и программа, изложенная Е. Д. Кусковой в манифесте, озаглавленном «Credo» («Верую»). Кускова и ее единомышленники («экономисты») считали не­обходимым сосредоточить усилия пролетариата на достижении конкретных, осязаемых экономических результатов (повыше­ние заработной платы, сокращение рабочего дня, улучшение условии труда и т. п.). На позициях «экономизма» стоял и действовавший за границей Союз русских социал-демо­кратов, члены которого считали участие российских рабочих в политической борьбе преждевременным.

Одновременно происходило и оформление более ради­кального крыла социал-демократов. В 1900 г. Н. Ленин (В. И. Ульянов, 1870—1924), Л. Мартов (Ю. О. Цедербаум, 1873—1923), Г. В. Плеханов (1856—1918), А. Н. Потресов (1869—1934) и некоторые другие их тогдашние единомышлен­ники приступили к изданию (за рубежом) марксистской газе­ты «Искра». Объединившиеся вокруг этой газеты сторонники вовлечения рабочих в политическую борьбу на II съезде РСДРП (1903) оказались наиболее влиятельной группой в партии. Однако уже тогда наметилось разделение «искров­цев» на две фракции — большевиков, сторонников жесткой партийной дисциплины и решительных, бескомпромиссных действий (лидером этой фракции стал Ленин), и меньшеви­ков, признававших возможность сотрудничества с либералами и отстаивавших относительно гибкую структуру партийных ор­ганизаций. Раскол в РСДРП стал свершившимся фактом в 1905 г.; после объединения двух фракций в 1906 г, на съезде в Стокгольме несколько лет продолжалось их формальное со­существование в рамках одной партии, но с 1912 г. Ленин, стремившийся создать небольшую, но сплоченную организа­цию, отказался от серьезного сотрудничества с меньшеви­ками.

Почти одновременно с объединением социал-демократиче­ских (марксистских) групп и кружков в РСДРП шла и консолидация социалистов-народников. В 1900— 1902 гг. наибо­лее радикальные из них составили Партию социалистов-революционеров (ПСР, эсеры). Эсеры, как и народники пред­шествовавших поколений, считали, что в крестьянской Рос­сии неприменимы европейские социалистические теории; марк­сизм отвергался как чужеродная доктрина, не учитывающая особенностей страны, в которой почти 80 % населения проживают в деревне. Стремление создать самобытный, национальный социализм не мешало эсерам сотрудничать с зарубежными социалистами. ПСР, как и РСДРП, участвовала во II Интер-нацконале — созданном в 1891 г. международном объединении социалистических партий.

Многолетним лидером ПСР был В. М. Чернов (1873— 1952). Принятая в 1905 г. программа партии эсеров содер­жала и требование установления политической демократии, и чисто социалистические идеи (обобществление собствен­ности, передача земли сельским общинам с ее равномерным распределением между землепашцами, запрещение купли и продажи земли и т. п.). Эсеры полагали необходимой «тру­довую революцию» и допускали возможность «временной рево­люционной диктатуры».

ПСР использовала террор как одно из средств полити­ческой борьбы. До начала революции 1905 г. было совер­шено 6 террористических актов, в 1905—1907 гг.— более 200, затем тактика политических убийств отступила на второй план. В составе ПСР действовала Боевая организация (БОСР), отве­чавшая за осуществление покушений на представителей власти и других подобных акций. БОСР (создана в 1901 г. Г. А. Герщуни, 1870—1908) не занималась собственно политической деятельностью и была объединением фанатиков, готовых жертвовать своими и чужими жизнями во имя социали­стического будущего.

В 1906 г. из ПСР выделился Союз эсеров-максималистов, полагавших, что основное условие успеха социалистической революции — энтузиазм, разрушающий государство. Максима­листы верили в необходимость террора, и других решитель­ных действий, выступали против партийной дисциплины. Сход­ные позиции в 1908—1909 гг. занимала другая радикальная эсеровская группировка — ультратеррористы.

Революционные партии в начале XX в. объединяли немно­гих радикалов; программные разногласия между социалистами разного толка были почти неизвестны, да и не слишком понятны вне замкнутой партийной среды. Жившие в эмиграции лидеры революционеров не могли, конечно, пользоваться за­метным влиянием на родине. Даже профессиональные поли­тики плохо ориентировались в тех тонкостях, из-за которых спорили Ленин с Мартовым, о которых полемизировали авто­ры социал-демократической «Искры» и эсеровской «Револю­ционной России» (П. Н. Милюков писал в своих воспоми­наниях, что в 1905 г. он ничего не знал о разногласиях между фракциями РСДРП). Популярны были не столько пар­тии, сколько революционная идея как таковая.

Психологическая готовность целых социальных групп к силовому разрешению общественных противоречий и неспособ­ность правительства делать необходимые уступки, учитывать настроения подданных империи — эти факторы в большей сте­пени содействовали революционизации крестьян, рабочих и служащих, чем пропаганда эсеров, эсдеков, анархистов. Эко­номический кризис 1900—1903 гг., неурожай в ряде губерний, неудачи в войне с Японией (1904—1905) ускорили социальный взрыв.

9 января 1905 г. было расстреляно мирное шествие ра­бочих, направлявшихся к Зимнему дворцу для подачи петиции царю. Это шествие было организовано Собранием русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга. Собрание, воз­главлявшееся священником Г. Гапоном, стремилось к мир­ному и легальному решению социальных проблем, но не­вольно содействовало нарастанию забастовочной борьбы¹⁴². Демонстрации протеста и стачки охватили почти все крупные города. Правительство и царь не слишком умело чередовали мелкие уступки с заявлениями о незыблемости политических устоев империи. 18 февраля был издан указ, разрешавший подданным подавать властям проекты усовершенствования государственного устройства. В тот же день Николай II подпи­сал рескрипт о призыве выборных от населения для участия в решении государственных дел (это была идея, которую в 1881 г. пытался реализовать Лорис-Меликов; в 1905 г. подобной мерой успокоить страну было уже невозможно). Революционный кризис развивался на фоне неудачной войны. После гибели эскадры адмирала Рожественского в Корейском проливе (15 мая 1905 г.) правительство было вынуждено озаботиться скорейшим заключением перемирия. Лето 1905г. ознаменовалось крестьянскими волнениями (убий­ства помещиков, управляющих, поджоги, самовольные захваты земли и т. п.).

Активизировали деятельность быстро обретавшие популяр­ность революционные партии и не менее дестабилизиро­вавшие обстановку русские националисты'⁴³. Произошли анти­правительственные выступления и в армии, на флоте (наиболее известное — восстание на броненосце «Потемкин»); революционизация армии все же не зашла слишком далеко, и боль­шинство частей и кораблей проявили полную лояльность пра­вительству.

6 августа 1905 г. Николай II издал манифест о созыве законосовещательной Думы (проект был разработан министром внутренних дел А. Г. Булыгиным, по имени которого и саму Думу стали называть «булыгинской»). Эта уступка также запоздала. Сентябрьские забастовки на железных дорогах, а затем и всероссийская октябрьская политическая стачка показали реальный размах антиправительственных настроений.

17 октября 1905 г. был издан высочайший манифест, даровавший подданным империи свободу слова, совести, собра­ний и союзов. Был обещан созыв выборной Государственной думы, наделенной законодательными правами; предусматри­валось, что «никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы»¹⁴⁴.

Выборы в I и II Думы проходили по Положению, обеспе­чивавшему численное преобладание депутатов от крестьян. В I Думе (апрель — июль 1906 г.) большинство принадлежало кадетам и трудовой фракции, выражавшей интересы крестьян­ства. Основные требования большинства сводились к объявле­нию политической амнистии, созданию ответственного перед Думой прави<