Россия. Тысяча лет внешней политики или особенности национальной дипломатии
На факультете иностранных языков и регионоведения МГУ уже несколько лет для студентов третьего года обучения читается лекционный курс «История дипломатии». Лекционное время мы поделили с Е.Э. Медведевой, так, что история отечественной внешней политики досталась мне. За несколько лет работы многие проблемы внешней политики стали обрастать плотью региональной реальности и воплотились в тему о некоторых особенностях национальной внешней политики, которые сопровождают нашу страну уже более тысячи лет. В краткой статье хотелось бы поделиться соображениями о наиболее важных из них. Важных оттого, что недооценка их важности всегда приводит к неудачам нашей дипломатии. К числу таких вопросов нам кажется можно отнести, во-первых, проблему выбора союзника и взаимоотношение с ним; во-вторых, сопровождающие иногда выбор союзника некие неожиданные повороты внешней политики; и, в-третьих - связанную всегда с большими политическими осложнениями попытку играть во внешней политике какую-то ярко окрашенную роль.
Выбор союзника всегда был большой проблемой для Руси с самого начала её письменно зафиксированной истории. Эту проблему к концу XIX в. русский император Александр III кратко и ёмко выразил в формулировке: «У России есть только два союзника, это её армия и флот». Но, говоря так, император на практике как раз втягивал нас в качестве союзников в противостояние двух враждебных группировок в Европе - Тройственного союза и Антанты, что для России кончилось весьма плачевно. Но даже теоретически к той истине, что у нас не может быть союзников, мы пришли далеко не сразу, только к концу XIX века. Так, несмотря на то, что в русской истории с самого начала наших сложных взаимоотношений с Византией прочно укрепились формулировки типа «хитрый грек» и «лукавый византиец», именно с переоценкой или недопониманием Византии связан один из главных наших дипломатических просчётов этого периода.
Приехавший из Византии к русскому князю Святославу опытный царедворец Калокир, имел к князю весьма деликатное поручение. Не посвящая князя во все перипетии внешнеполитических планов Восточной Римской империи, посол хотел его уговорить напасть на Болгарию. Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно что-либо исправлять, оказалось, что византийский дипломат обманом и хитростью втянул нас в чужой для нас и сложный европейский военно-дипломатический конфликт, который касался таких двух гигантов Европы как Восточная Римская империя и Священная Римская империя германской нации. Ввязавшись в борьбу между двумя империями на стороне Византии, мы обнаружили, что последняя просто бессовестно использовала нас. Разгневанный Святослав решил прочно осесть на Дунае, взяв в свои руки центральный на тот момент в Европе торговый путь, что в свою очередь привело к войне с византийским императором Иоанном Цимисхием, заставившего Святослава уйти с Дуная. Однако если бы мы не ушли тогда, следующим нашим военным соперником в битве за Дунай стал бы Оттон I, германский император. Будь Святослав и его советники по внешнеполитическим вопросам более трезвомыслящими, они бы перед тем, как вступить в войну на стороне Византии, правильно оценили бы «бескорыстие» нашего южного соседа в этом раскладе сил и отказали бы греческому послу. В данной ситуации видно не только неоправданное доверие иностранному послу, но и явно ложное ощущение русских внешнеполитических руководителей, будто мы в Европе живём в неком политическом вакууме, где возможен любой резкий поворот во внешней политике.
Поразительная вера в то, что иностранные послы могут говорить правду, не смотря на все сомнения, прокладывает путь к сердцу отечественных политиков. Вспоминается латинская поговорка о том, что покорного судьба ведёт, а строптивого тащит. Много лет подряд русская внешняя политика сопротивлялась ненужному для нас союзу России и стран Европы в борьбе против турецкой Османской империи. Иван III, Василий III, Иван IV решительно отказали многочисленным хитрым и изворотливым послам Германии, папства и т.д. Война с Турцией была нужна погибающей от неё Европе и совсем не нужна нам. Однако нас втянули в это противостояние совершенно иным способом - не хотите воевать с Турцией, пожалуйста, тогда мы погибли, извините, вам теперь нести ответственность за всех христиан в мире. Не хотите быть западниками по доброй воле, станете западниками поневоле. В этом контексте мы оцениваем как совершенно неслучайно появившиеся именно в этот исторический момент мысли псковского старца Филофея о «Москве - третьем Риме».
Иван III в русской истории занимает весьма почётное место. Особенно его образ, как строителя русского государства, выигрывает в сравнении с Иваном Грозным. В противоположность своему эмоциональному внуку Ивану IV, он не разорял Новгород, имел, как кажется, только удачные войны, да и в дипломатии со странами Западной Европой был, на первый взгляд, также более удачлив. В целом в сравнении со своим внуком он выглядит как политик более выдержанный, спокойный и уравновешенный, хотя и не представляется менее волевым и целеустремлённым, чем Иван IV.
Образ удачливого политика, самостоятельно и разумно ведущего свои дела, так прочно сросся с образом великого государя, что никакие вопросы о характере его действий в той или иной ситуации не омрачают его. Единственно, что немного портит в глазах просвещённого его реноме, это порой его чрезмерная строгость по отношению к всё ещё строптивым подданным. Но эта его несдержанность, во-первых, не идёт ни в какое сравнение с жёсткостью Ивана IV, а во-вторых, почти всегда извиняется современным историком как проявление вполне закономерной жестокости средневековья. Вопросы же, касающиеся проводимой им внутренней и внешней политики, в целом ни с каких других позиций не оцениваются, как неудачные, ошибочные или несамостоятельные. Даже тогда, когда речь идёт о совершенно загадочных зигзагах его, скажем, внешней политики, как например смена русского государственного стяга и государственного герба.
Ивану III понадобилось зачем-то выписывать из Италии самого дорогого архитектора и фортификатора, что бы платить ему необыкновенно большие деньги в Москве – 10 рублей в месяц! За Аристотелем Фиораванти приехал целый штат итальянских архитекторов, числом поболее, ценою подешевле. Псковских архитекторов ему, видите ли, было мало. В Москве была построена чисто итальянская крепость типа Кастелло в Милане, итальянский центральный собор, хотя и в русском стиле. Но это ещё не все.
Идея псковского старца Филофея, высказанная им чуть позже в письме к Московскому вел. князю Василию III, звучит также странно «Москва – третий Рим». Ну почему не второй Иерусалим? Духовности не хватает? Необходимо подчеркнуть государственное начало? Ну, тогда хотя бы второй Царьград. Но нет же, святым старцам тоже Рим подавай! Но и это ещё не всё. Идея старца Филофея очень многозначна, но никак не может быть отнесена к числу патриотических, или антизападных идей. Эта идея скорее вненациональна, даже интернациональна, антипатриотична по своему духу. Может быть, Рим имеется в виду не итальянский, а виртуальный. Ведь назвали же немцы свою империю «Священная Римская империя германской нации», а у них и Рима-то никакого не было. Может быть идея «Москва – третий Рим» была высказана в прогерманском смысле?
Существует однако общепринятая версия, что де великий князь Иван Васильевич не из «Германии туманной привёз» двуглавого орла, а из Византии, и это, якобы обозначало наше признание себя наследниками и душеприказчиками падшей Византийской империи. Собственно, эта версия, точнее такой поворот событий, был бы наиболее желателен для римского папы в XV веке, для стран Запада, для Священной Римской Империи германской нации, которая, как тогда казалось, доживает свои последние дни и вот-вот падёт под ударами турок. Но специалисты в правдоподобности этой версии крайне сомневаются.
Так Н.А. Соболева, сотрудник Института Российской истории РАН по этому поводу пишет следующее: «Хотя имеются основания считать, что печать данного типа скрепляла грамоты и ранее 1497 г., время её появления вряд ли следует относить слишком далеко от этой даты. (Н.П.Лихачёв считал, что печать с двуглавым орлом появилась в 1489 г.)… Во всяком случае, на протяжении почти 25 лет с момента заключения брака Ивана III с Софье (Зоей) Палеолог в 1472 г. о подобной печати нет известий. Тем не менее в XIX сложилась следующая версия появления эмблем печати, которая дошла и до наших дней: в результате брака Ивана III и Софьи Палеолог, племянницы последнего императора Константина XI Палеолога, соединились два герба – Московского государства (всадник) и Византии (двуглавый орёл). Эта версия была связана с общей тенденцией, просматривающейся в исторических исследованиях XIX в., - абсолютизировать исключительное влияние Византии на русское общественное развитие, в частности на развитие идей и форм российской государственности… в отечественной и зарубежной литературе существует мнение, что изображение двуглавого орла на печати Ивана III является выражением преемственности власти, «заимствованной» московскими государями из Рима и Византии, и связывается с теорией «Москва – Третий Рим». Двуглавый орёл принимается за герб Византии.
Не так давно американский историк Г. Алеф в противовес устоявшейся версии выдвинул свою: возникновение двуглавого орла на печати Ивана III, без сомнения, связано с имперскими претензиями Ивана III, однако официальное принятие данной эмблемы произошло в результате контактов с домом Габсбургов.
Привлекательность идеи о заимствовании эмблемы двуглавого орла из Византии (эта версия сегодня присутствует в исторических работах, посвящённых русско-византийским связям) основывается в значительной степени на недостаточном знакомстве с историей этой эмблемы. В качестве политической эмблемы двуглавого орла начал использовать Фридрих II Штауфен, король Сицилии, затем император священной Римской империи, поместив эмблему на монетах.
Западноевропейские исследователи эмблемы двуглавого орла в настоящее время считают, что «в Византии двуглавый орёл был лишь формой украшения», отмечают «отсутствие двуглавого орла как государственного знака на византийских монетах, печатях, надгробиях, на щитах или одежде императорской охраны и т.д. Во всяком случае, брат Софьи Андрей, открыто пользовавшийся правами византийских императоров, раздававший титулы и звания, продававший наследственные права на византийский престол нескольким государям и высокопоставленным лицам Европы, нигде не упоминает о передаваемом гербе, который, как известно, составляет существенный атрибут власти.
В противоположность Византии, в западноевропейских странах двуглавый орёл превратился в знак господствующей власти, ибо помещался на монетах и печатях правителей. Свидетельства о стремлении Ивана III поставить себя наравне с первым монархом – германским императором - Европы, общеизвестны»[1]. Но есть все основания обсуждать нечто иное. Возможно, что у Ивана III появилась идея не просто быть равным германскому императору, а быть вместо него.
Специалисты по геральдике практически уверены в том, что двуглавый орёл на государственной печати России времени конца правления Ивана III не претензия на мифическое византийское наследие, а замах на германскую империю Габсбургов. Хотел ли великий князь Иван заменить собою и своей державой империю Габсбургов? Специалисты считают, что вряд ли. Скорее речь здесь можно вести о попытках воспринимать себя наравне с империей. Не «вместо» империи, а «вместе» с империей. Н.А. Соболева подробно перечисляет чудачества великого князя Ивана с посылками и подарками германскому императору. Видна была невооружённым глазом попытка выглядеть, как император[2]. Если государственный деятель противопоставляет себя своему оппоненту, то никогда не будет стараться себя вести, как тот, а выберет альтернативную в смысловом и символическом смысле модель поведения. Но Иван старательно пытался вести себя именно как император.
Через 25 лет после женитьбы на Софье Палеолог Иван вдруг начал именоваться в дипломатических документах царём, то есть кайзером по-немецки. Он взял германский государственный герб – двуглавого орла (который никогда не был никаким византийским государственным символом) и имперские цвета государственного стяга – черный и золотой, добавив к нему белый. Он также выбрал из двух православных течений самое феодальное – (то есть в контексте того времени германское) - иосифлян, в качестве официального направления церковной жизни, затеял, как пишут исследователи, активнейшую германско-датскую политику сватовства и дипломатических союзов[3]. Это разве не западничание? Что за идеи овладели головой русского государя?
Данные изменения цвета флага, эмблемы государства реально стали осуществляться сразу после визита к Ивану III посла Германии Николая Поппеля, имевшему простую и ясную цель привлечь Россию к антитурецкому союзу. И хотя наши летописи сообщают, что на неуместные предложения Поппеля дать Ивану от римского папы или германского императора королевский титул, наш государь эдак не без сарказма ответил ему, что де мы сами от века здесь всех на престол ставим, а поставление нам не надобно. Отбрил, так сказать. Сохранил самостоятельную внешнюю политику. Но сохранил ли? Как объяснить в таком случае то, что Иван III вдруг принимает государственную символику Священной Римской империи германской нации с одной стороны, а с другой стороны, Турция, внезапно, находясь в пяти минутах от завоевания германской империи, вдруг заключает с ней перемирие, а впоследствии и мир, а одним из новых внешнеполитических приоритетов Османской империи становится антирусское направление? Что предложил Николай Поппель Ивану III, когда тот остроумно отказался от права папы или императора короновать его? Что означает перемена государственной символики России и что сказали германские послы Турции, когда заключали с ней мир? О чём говорил ответный посол Ивана III в Вене?
Некоторые ответы находим в сочинениях Н.М. Карамзина: «Явить Императору и сыну его, Римскому Королю Максимилиану, верющую Посольскую грамоту. Уверить их в искренней приязни Иоанновой. - II. Условиться о взаимных дружественных Посольствах и свободном сообщении обеих Держав. - III. Ежели спросят, намерен ли Великий Князь выдать свою дочь за Маркграфа Баденского? то ответствовать, что сей союз не пристоен для знаменитости и силы Государя Российского, брата древних Царей Греческих, которые, переселясь в Византию, уступили Рим Папам. Но буде Император пожелает сватать нашу Княжну за сына своего, Короля Максимилиана, то ему не отказывать и дать надежду. - IV. Искать в Германии и принять в службу Российскую полезных художников, горных мастеров, Архитекторов и проч…. именем Максимилиана отвечал послу на том же языке, изъявляя благодарность и приязнь сего Венценосца к Государю Московскому. Посла осыпали в Германии ласками и приветствиями.». «Король Римский, встречая его, сходил обыкновенно с трона и сажал подле себя; то же делал и сам Император. Они стоя подавали ему руку в знак уважения к Великому Князю. Более ничего не знаем о переговорах Траханиота, который возвратился в Москву 16 июля 1490 года с новым Послом Максимилиановым. Георгом Делатором».[4] Какие значительные перемены в круге внешнеполитических проблем московского государя! То разбирайся с унтер-офицерской вдовой, которая сама себя высекла, а то вдруг «- просто из какой-нибудь городничихи и вдруг... фу ты, канальство!..с каким дьяволом породнилась!»[5]
Есть косвенные свидетельства того, что с этого момента московские государи вполне естественно начинают говорить и думать именно о том, что они являются единственными законными представителями всех не только православных, но вообще всех христианских народов мира. В семнадцатом веке при поставлении в патриархи Никон в ответном слове на приветствие царя говорит о будущем вселенском едином царстве во главе с Алексеем Михайловичем, желает царю, что бы Бог распространил его царство «от моря и до моря, и от рек до конца вселенныя, и расточенная во благочестивое твое царство возвратит и соберет во едино… во ежи бытии ти на вселенней царю и самодержцу христианскому».[6] Но и раньше в 1516 г. небезизвестный старец Филофей писал Василию III именно в том же духе: «…Един ты во всей поднебесной христианский царь».
Из грязи в князи. То мы решаем являемся ли мы подданными хана Большой Орды или нет, то решаем, что мы единственные представители всех правоверных на земле. Какие неожиданные импульсы даёт наша внешнеполитическая линия. Нам представляется, что данная новая внешнеполитическая линия нашего государя произошла от чрезмерного доверия послам и официальным лицам Западной Европы. Но такое ничем не оправданное доверие было оказано не в первый и не в последний раз.
В XVII в. московский государь Алексей Михайлович Романов возымел желание поддержать православных казаков Богдана Хмельницкого в их борьбе с Речью Посполитой. Естественно разразилась война с Польшей. Алексей Михайлович по совету своих внешнеполитических экспертов, кажется Ордын-Нащокина, в этой войне вступил в союз с Швецией и война пошла у них легко и весело. Речь Посполитая обращается к своему земному патрону и покровителю - Священной Римской империи германской нации, в их столицу Вену, дескать дайте денег или войск - погибаем, шведы уже не Кемь, а Варшаву взяли. Ответственные работники империи денег и войск на ветер не привыкли разбрасывать, говорят - войска все заняты, а денег сейчас в стране не случилось, мы вам лучше, «регионоведа» по России дадим, так сказать, специалиста по неразрешимым ситуациям. Совет спешно найденного специалиста по России был прост - польский король должен написать официальную бумагу, правильно оформленную, заверенную, с гербовыми печатями и т.д., что после смерти польский король завещает всю свою Речь Посполитую русскому царю Алексею Михайловичу. Понятное дело для любого поляка, что такая бумага без соответствующего решения польского сейма, а его вряд ли можно было ожидать, ничего не стоила, но посмотрите какое магическое действие оказала эта бумага на царя Алексея Михайловича - он вступил в войну за свою «ридну Посполитщину» со своим добрым союзником - Швецией, которая взяла «его» родную Варшаву. Какая высокая степень доверия отечественных политиков заграничным бумагам, завещаниям польского короля, доносам на Болгарию византийских дипломатов, сватовству германского императора! «Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дескать, какую честь бог послал городничему, - что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все! Всем объяви, чтобы все знали. Кричи во весь народ, валяй в колокола, черт возьми! Уж когда торжество, так торжество!»[7].Естественно, что в данном случае, как и в случае с процитированным выше гоголевским городничим, с Алексеем Михайловичем позже случилось прозрение. «Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду! Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой) нечего и говорить про губернаторов... Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий»[8]! И Алексей Михайлович после смерти польского короля ничего не получил.Увы, приходится констатировать, что и этот обман был не последним. Но часто хуже обмана во внешней политике является следование какому-нибудь принципу. Например, принципу Священного союза при Александре I, или борьбе с революциями времён Николая I. Пётр I, несмотря на свои большие недостатки во внешней политике, научился соблюдать свой интерес и не доверять велеречивым западным хитрецам. Но он был западник, ему в этом было легче. Екатерина II, тоже проводила вполне самостоятельную внешнюю политику. Можно обсуждать насколько она была удачна, но что она была самостоятельна, обсуждать вряд ли возможно. Но уже её впечатлительный сын Павел I не смог так легко отделаться от стрел европейского амура, и, как говорил герой кинофильма «Белое солнце пустыни»: «бросала его судьба от Амура и до Туркестана». То мы отвоёвываем у корсиканского чудовища Италию для Австрии, то мы бросаемся в объятия этого «благороднейшего» Буонапарте и готовы воевать со своими вчерашними союзниками.
Его сыну Александру I также удалось несколько раз сменить внешнеполитическую ориентацию, пока судьба, наконец, вопреки всем его заслугам наградила его славой победителя Наполеона. Но ещё задолго до своего триумфа, когда, не веря своему счастью, русский император с замиранием сердца ожидал известий о вводе русских казаков в апреле 1814 г. в Париж и переживал явно счастливейшую минуту своей жизни, ему пришлось вступить в полемику в конце 1812 года по поводу одного из очень важных вопросов русской внешней политики. Когда решался вопрос о вводе русских войск в Европу для борьбы с Наполеоном, царю пришлось услышать от некоторых нестроптивых царедворцев, что поход в Европу не нужное для России дело. Князь Михаил Илларионович Кутузов высказывался неоднократно даже перед английским агентом генералом Вильсоном в том духе, что война для России началась на Немане и должна закончиться на Немане. Заграничный поход нам не нужен. «Как только на русской земле не останется вооружённого врага, следует прекратить борьбу и остановиться. Незачем дальше проливать кровь для спасения Европы, - пусть она спасает себя собственными средствами. Незачем в частности стремиться совсем сокрушить Наполеона - это принесёт больше всего пользы не России, а Англии. Если бы этот «проклятый остров» (так называл Кутузов Англию и вовсе провалился сквозь землю, это было бы самое лучшее»[9]. Понятно, что Михаил Илларионович не умел воевать, из всех его сражений только взятие Хотина относительно можно считать победой, но военное искусство не всем дано. Зато каким чудным киевским генерал-губернатором был Михаил Илларионович! А дипломат он был просто отменный! Один Бухарестский мир с Турцией чего стоил. Михаил Илларионович был человек здравомыслящий в вопросах внешней политики его надо было послушать.
Не случайно, что благодарности ни за одно из подобных спасений нам не было. Но мы поспешили спасать Европу, западноевропейскую цивилизацию и т.д. Не спасать Европу, Англию? - такая мысль не уместилась в голове Александра I. Впоследствии мы бросались неоднократно спасать болгар, сербов, даже греков, но каждый раз себе во вред, и опять-таки без благодарности со стороны спасённых. «Что за комиссия, Создатель» быть покровителем православных народов Европы, быть защитником Европы от корсиканских узурпаторов, воинствующих фельдфебелей, быть единственной защитой европейских монархов, гонимых революционной пургой? Где якорь спасения русской внешней политики? Он только в здравом смысле, которого нам так не хватает, когда речь заходит о том, что с нами общаются как с большими, что нам предстоит быть то ли спасителями Европы от разноцветной чумы, то ли от революционной заразы, но, во всяком случае - играть всемирно-историческую роль. Вспоминается диалог Петьки с Василием Ивановичем из кинофильма «Чапаев»: «А ты Василий Иванович армией командовать можешь?... Ну, а в мировом масштабе?», на что получает ответ от погрустневшего сразу Василия Ивановича «Нет, в мировом масштабе не смогу, языков не знаю». Однако приходится констатировать, что знание языков, как показывает история, не сильно исправляет ситуацию. Как только нам предстоит сделать что-то во внешней политике «в мировом масштабе» у нас сразу захватывает дух от осознания важности всемирно-исторического момента и мы теряем здравый смысл. Опять-таки вспоминается советский фильм «Приключения Буратино»: «На дурака не нужен нож. Ему с три короба наврёшь, и делай с ним что хош»!
Это ощущение «головокружения от успехов» всегда сопутствует плохо или преступно проводимой внешней политике. Оставив в покое память государя императора Николая I, перейдём сразу к его августейшему сыну, который так неудачно отменил в стране крепостное право, освободив крестьян от «царистских иллюзий». Ослушавшись воли умирающего отца, Александр II, сразу объявил о готовящейся отмене крепостного права и, как следствие, выпустил инициативу из своих рук. В вопросах внешней политики он так же не принимал во внимание советов старших, а также просто профессионалов специалистов. Нам довелось работать в архиве с донесениями русских консулов в Белграде (Карцева и пр.) в Петербург и Стамбул как раз накануне сербско-турецкой войны 1875 г. Консулы прислали в столицу весь комплекс бумаг и документов, ясно показывающих, что сербская Скупщина не представляет собой органа национальной воли, что эта кучка эгоистов-мошенников, которые втягивают Россию в чуждую ей войну с Турцией. Государь император получил эти бумаги, кажется, он их даже прочитал, но поступил совсем не так, как подсказывали ему профессионалы внешней политики.
Дальше, больше. С помощью своего гениального нового руководителя внешней политикой России князя Горчакова он своими руками возвёл здание враждебной России и очень опасной Германской империи. Они в этом нашли друг друга - оба стремились к полноте жизненных ощущений, оба радовались как дети плодам своих деяний. Император 19 февраля 1861 г., когда он своей рукой подписал указ об отмене крепостного права, сказал что-то вроде того, что «это самый счастливый день в его жизни». Хотелось бы знать - что именно так впечатлило государя - грядущее разорение крестьянства, или грядущее исчезновение класса дворян в России, а может быть так гипнотически на него подействовал образ грядущее революции 1917 года, как говорится «в белом венчике из роз…»? А скорее всего, ему виделись заголовки именно иностранных газет, что-то типа «Русский Царь-Освободитель совершил свою историческую миссию»! Его соратник и коллега кн. Горчаков примерно такую же фразу о счастливейшем дне произнес по поводу отмены нейтрализации Чёрного моря в 1871 г., ценой за которую стало создание агрессивно-милитаристской Германской империи. Это чувство счастья является прямым контрастом ощущению беспокойства и кропотливой работы дипломатов времён Елизаветы Петровны и Екатерины II, которые ценой героических усилий русской дипломатии и русской армии не допустили в ходе Семилетней войны создания германской империи под эгидой милитаристской Пруссии.
То же самое касается и начала Первой мировой войны. Понятное дело, что только одних англо-германских противоречий накануне Первой мировой было столь много и они были столь неразрешимы, что, кажется, вопрос о возникновении войны решился сам собой - она была почти неизбежной. Но впечатляет по сегодняшний день встречающиеся рассуждения о том, что Россия естественно заступилась за бедную Сербию, которую незаслуженно обижала злая Австрия.
Нам же представляется дело так, что за Гавриилом Принципом стояла германская разведка. Убийство эрцгерцога Фердинанда было нужно им для развязывания войны, а как показывает опыт начала Второй мировой войны, немцы инсценируют провокации для того, чтобы не пускать дело на самотёк и твердо знать час наступления, как это было с Польшей в 1939 г. Тоже самое было и с «Эмской депешей» якобы случайно ставшей достоянием французской прессы, как раз накануне франко-прусской войны 1870 г.
Но какая бы германская разведка ни стояла за убийством австрийского наследного принца, нельзя сравнивать отказ от введения двух батальонов австрийской пехоты для охраны в Сербии австрийской дипломатической миссии, с его последствиями - бойней Первой мировой с миллионами убитых покалеченных и отравленных людей. Конечно, надо было пытаться оттянуть войну столько, сколько можно. Если для оттягивания войны нужно было ввести в Сербию два батальона австрийской пехоты, то, разумеется, их надо было ввести. Разговоры о предательстве братьев сербов в данном случае неуместны, так как братство это такое одностороннее, ниппельное. В одну сторону всё, а в другую ничего. Не случайно русский писатель Ф.М. Достоевский по поводу русско-турецкой войны за сербов в 1877 г. писал: «По внутреннему убеждению своему, самому полному и непреодолимому, - не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденным!"[10] И далее добавил: "И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян! Боже мой, я напротив, их очень люблю, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что все точно именно так и сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагородному, будто бы, характеру славян, совсем нет, - у них характер в этом смысле как у всех, - а именно потому, что такие вещи иначе и происходить не могут"[11].
Но искушение освободить, защитить, сыграть всемирно-историческую роль для нашей внешней политики часто оказывается непреодолимым. Для наших исследователей и многих политиков международный контекст сербского вопроса в 1914 г. является причиной потери чувства баланса несчастья: два батальона австрийской пехоты и унижающее сербское самолюбие австрийское расследование смерти эрцгерцога Фердинанда неожиданно уравновешивают три погибших империи и миллионы погибших людей в мировой бойне.
Кажется, что в 1917 г. внешняя политика Советской России могла бы, во всяком случае имела возможность в своих принципиальных моментах, в частности, негативных, слабых измениться. Такую надежду подкрепляет тот факт, что назначенный Совнаркомом руководить Народным комиссариатом иностранных дел Л.Троцкий разогнал всех сотрудников императорского МИДа. Ну и славно, начнём, как говорится, с чистого листа. Но чудо региональных констант делает своё дело. Магия отечественной земли творит политических мечтателей из представителей всех классов населения. Люди, никогда не занимавшиеся до сего момента внешней политикой, начинают её с воспроизведения всех её слабостей и неудач, правда не обладая присущим предшествующим поколениям работников МИДа профессионализмом.
Одним из самых интересных моментов становления советской дипломатии было подписание Раппальского соглашения господином Г. Чичериным, которое во всех учебниках советской истории характеризуется, как победа советской дипломатии. Этот момент весьма показателен с той точки зрения, что прекрасное образования господина Г. Чичерина никак не сказалось на его дипломатической миссии. Можно быть хорошим или каким угодно человеком, но во внешней политике надо быть профессионалом. Генуэзская конференция была созвана ведущими державами мира, чтобы определиться с послевоенным устройством Европы, выплатами репараций, а также вопросом национализаций иностранной собственности на территории Советской России и отказом последней выплатить долги царского правительства.
Когда наша делегация проезжала в Геную через Берлин, она имела там встречу с госсекретарём новой послевоенной Германии г. Мальцином. Госсекретарь предложил выгодный для Германии вариант - Германия соглашается на невыплату Советской Россией долгов и конфискацию национализированного имущества, а Советская Россия отказывается от получения по Версальскому соглашению репараций, так как репарации превышали сумму наших долгов. Наша делегация созвонилась с Москвой и отказалась от невыгодного договора.
На Генуэзской конференции наша делегация была не в фаворе. Её предложения не рассматривались, а требования не удовлетворялись. От нас требовали выплату долгов и толкали нас в объятия Германии. Но раз они требовали от нас признать долги царского правительства, то и заслуги царского правительства также должны были быть признаны! Где была бы их Европа, если бы мы в 1914 г. не успев провести мобилизацию, не бросили 1 и 2 армии в Восточную Пруссию? А где была бы их Европа, когда французы, кажется, решили в 1916 г. все погибнуть под Верденом? Всех их спасла русская императорская армия, начав в этих и подобных случаях на невыгодных для себя, иногда убийственных условиях, наступления на Германию. Неужели мы имеем только долги перед Европой? Но подобный торг, для советской делегации, вышедшей на международную арену, а следовательно, как было сказано выше, имевшую в голове «лёгкость мысли необыкновенную», был, как говорится, неуместен. Одно дело, выставлять в качестве претензий ущерб от иностранной интервенции именно Советской республике, а другое дело унизиться, хитрить и прикрываться заслугами Российской империи, которую Советская власть как раз только что уничтожила. И советская делегация подписала невыгодный для Советской России Раппальский мир с Германией, по сути повторявший первоначальный, предложенный в Берлине, и привязавший РСФСР, а впоследствии и СССР к промышленным поставкам из Германии, выковывая тем самым невольно новый германский меч для новой мировой войны. У нашей делегации не было выбора - только германская сторона с её не очень выгодными предложениями говорила с ней как с большими, настоящими партнёрами.
Вопросы о выборе союзника, условиях союзнических обязательств, верности этим обязательствам вопреки неверности им союзника, для нашей дипломатии всегда были очень непростыми. Очень часто именно в этих вопросах мы допускали ошибку, она в некотором смысле запрограммирована региональными особенностями мышления и видения феномена союзника и союзнических обязательств. И это не зависит от того, только что мы вышли на внешнеполитический подиум, или уже давно занимаемся там делом, или же только сделав революцию, полностью меняем состав работников внешнеполитического ведомства. Ну и, конечно, «головокружение от успехов» или от той всемирно-исторической роли защитника или освободителя оказывает всегда плохую услугу нашим работникам внешнеполитического ведомства.
Когда размышляешь о причинах таких досадных просчётов, иногда характерных для нашей дипломатии, на ум приходит одна особенность поведения мужей нашего Отечества, которая относится не к внешнеполитической, а, скорее, к внутриполитической жизни. Речь идёт о неумении, столь часто продемонстрированном в нашей истории, определённых групп общества формировать классовое самосознание. Для ясности приведём несколько примеров.
Первый пример касается пресловутой борьбы Ивана Грозного с боярами. Дело даже не в том, что Иван IV не боролся с боярами, как с классом. Это очень хорошо показывают исследования Веселовского С.Б. и Кобрина В.Б. относительно количества и размеров боярской собственности в данный период. Дело в том, что Иван Васильевич не боролся с боярами как с классом оттого, что они и не были социальным классом, подобно аналогичным корпорациям феодалов на Западе. Борьба за близкое место возле государя или одной группировка при дворе государя против другой группировки, это реальность политической жизни России. Бояре, возглавлявшие опричнину, боролись с боярами, представлявшими земщину. Но бороться всем классом боярства за права перед государем, это политические реалии какой-то иной страны. Классовое самосознание боярства не складывалось. Ещё меньшей реальностью было классовое самосознание всего класса феодалов - боярства и дворянства. Когда при выборах Бориса Годунова высшее боярство потребовало от кандидата в цари прав не быть казнёнными и лишёнными собственности без решения Боярской Думы, то речь идёт не о классовом сознании, а о корпоративном. Ибо была такая группа, корпорация - Боярская Дума. Её интересы и были сформулированы при выборах Бориса Годунова, Василия Шуйского, в конституции Михаила Салтыкова 1610 г.и т.д. Классового самосознания землевладельцев Руси не сформировалось. Однако важно отметить, что даже и корпоративное требование прав и свобод со стороны Боярской Думы сформулировалось не раньше, чем произошёл выход, вследствие попыток Ивана Грозного путём выборов в польские короли решить затянувшуюся войну, нашего боярства на международную арену. Идея образования единого русско-польско-литовского государства поставила наше боярство с боярством Европы на одну плоскость, заставив ощутить себя не просто боярином, а боярином во всемирном масштабе. Это и создало у нашего боярства синдром правовой незащищённости в конце XVI в. Почему-то, такая идея не возникала, пока отсутствовал международный контекст положения боярства.
Другой пример касается наших рабочих конца XIX - начала XX вв. Пока русских рабочих не включили в мысленную всемирную борьбу пролетариата за свои права, они никак не хотели испытывать классовой солидарности со своими товарищами. Вот объединиться со своими товарищами против таких же товарищей с соседней улицы или против крестьянских ребят - это в радость. Отсутствие классовой солидарности, но яркие общенациональные, общинные, волостные интересы. Мы псковские, мы пробьёмся. Нет нигде «мы подмастерья - всё можем», или «мы дворяне - нам море по колено», но есть «мы русские - нам море по колено». В России нет классовых связующих интересов. Бояре не испытывают друг к другу чувства классовой солидарности. Нет классовой солидарности среди дворян, попытки агитации были, а результатов они не дали. Вот «идти в народ!» это в радость нашим дворянам. Вот это дело по плечу, и интересно. Мы в этом смысле действительно не от мира сего.
Механизм рождения классового самосознания в России всегда почему-то связан с выходом классовых проблем на международную арену, связан с иностранным контекстом. И это напрямую связано с той проблемой, которая возникает в нашей внешней политике, когда нам немного не хватает профессионализма. Само по себе классовое сознание играет здесь так сказать иллюзорный, мотивационный характер. Так, начавшись развиваться с 1885 г., с так называемых законов Бунге, рабочее законодательство достигло в России к концу XIX, началу XX вв. вполне приличного состояния и было, согласно мнению американского президента Тафта, едва ли ни лучшим рабочим законодательством в мире. Но к рабочей борьбе за свои права это не имело никакого отношения. Это не снизило накал рабочей борьбы, это прошло, так сказать, незамеченным для рабочих. Рабочие к 9 января 1905 г. боролись за свои права так, как будто не знали, что у них есть неплохие права, а точнее, как будто не интересовались этим вопросом. Вспоминается советский фильм «Берегись автомобиля»: «Друг, у тебя нет троса в машине?»-«А кто его знает что там есть!.. я сейчас посмотрю…». Но как раз смотреть насколько его права лучше или хуже прав рабочих во всем мире наш рабочий не собирался. Он собирался бороться за свои права, словно одержимый некой эйфорией действия. Он собирался бороться до конца против «всемирного капитала, против всемирной эксплуатации всякой», говоря словами героя другого советского фильма. А если бы не было этой международной составляющей его борьбы за свои права, то он давно бы уже не боролся ни за что.
Формирование группового сознания идёт у нас путём виртуального формирования некого коллектива равных: «мы - покровские», «мы - псковские», «мы - русские». Уже само по себе произнесение этих магических слов «мы псковские…» доставляет говорящему неизъяснимое наслаждение. И уж конечно вопросы общественной нравственности, а заодно и просто здравого смысла, просто исчезают из повестки дня, когда речь идёт о том, что «нашим покровским» что-то не нравится. Как говорится «по деревне ходит парень, вся рубаха в петухах; видно парень очень смелый, не боится ничего»!
Именно это и происходит с нашими рабочими, боярами, а, хуже того, дипломатами, выходящими на международную арену. Они формируют со своим собеседником некий «коллектив равных», которого в действительности не может существовать. Какой удар был для наших рабочих, когда они узнали, что все депутаты в германском рейхстаге от социал-демократической партии в 1914 г. проголосовали за военные кредиты! Кокой удар был для нашей весьма образованной и весьма неглупой профессуры узнать, что их германские коллеги, а именно, 315 ведущих германских профессоров в 1914 г. подписали официальное заявление, что вся территория России до Урала исторически - немецкая Родина и должна ей принадлежать! Как писал М.А. Булгаков про незадачливого Берлиоза: «…он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть!.." Но это, увы, было,…»[12]. Наша прекрасно образованная профессура, общаясь со своими германскими коллегами, ощущали себя в некой международной «республике учёных», а для их германских коллег всегда актуальным был лозунг «Deutschland, Deutschland über alles». Какой удар со стороны немецких «классиков»! Но этот удар вполне ожидаемый. Только русские со своей коллективной душой ищут себе друзей повсеместно, причем там, где их заведомо не может быть.Как только происходит факт осознания своей международной общности с какой-либо группой за рубежом, у нашего человека может автоматически сложится образ «общества равных». Вдруг явится не нечто привычное типа «мы псковские», а эдакий фантом типа «мы немецкие Габсбурги», как это было с Иваном III и его окружением, и пойдёт куролесить душа нашего ответственного работника по дебрям международного беспредела! Ощущение блаженного счастья коллектива равных, вполне безобидное, когда это уровень «мы покровские», или «мы псковские», становится залогом больших неприятностей и внешнеполитических ошибок, когда этот, с позволения сказать, «коллектив равных» ищется где-то на уровне «мы польские Пясты», как в случае с царем Алексеем Михайловичем. Именно этот механизм и лежит в основе тех международных осложнений, которые описываются в данной статье. Как с ним бороться - Бог его знает. Да и грустная мысль приходит в голову - а надо ли, и возможно ли с ним бороться? И не станут ли наши дипломаты самыми несчастными людьми на свете, лишённые нормальной для всех остальных русских людей радости жизни - пообщаться в кругу «своих», «наших». К тому же к этой же опасности, потерять самоконтроль на международном уровне, толкает русского человека его всемирно-историческая озадаченность, которая задана самой природой русского человека и представляется неистребимой. Так что остаётся всем нашим дипломатам либо безо всяких удовольствий нести свой крест служения Родине; либо, найдя свои радости приобщения к общемировым ценностям и проблемам, бросаться во все тяжкие дипломатических просчётов и ошибок. Однако кажется, что такие ошибки и просчёты милее сердцу, чем расчёт и тщательно продуманная стратегия наших зарубежных коллег. Так как они происходят из знакомого и родного нам и единственно верного типа общения друзей с друзьями и коллегами, и по человечески, они очень естественны. Статья посвящена особенностям внешней политики России на протяжении всей её истории. Отмечены наиболее часто встречающиеся сложности отечественной дипломатии и наиболее часто встречающиеся ошибки наших дипломатов или руководителей государства. В работе дана попытка объяснить причины указанных особенностей.[1] Символы России. Н.А. Соболева., Н.А. Артамонов. М. 1993, стр. 16-21.
[2] Там же, с. 21.
[3] Борисов Н.С. Иван III. М. 2000., С. 522.
[4] Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. VI. С.
[5] Гоголь Н.В. Мёртвые души: поэма; Ревизор: пьеса; повести. М. 2007. с. 347.
[6] Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т.1. Сергиев Посад. 1909. с. 44. УКАЗ. на: Гиббенет Н. Дело патриарха Никона.. СПб. 1884. т.1, с.15.
[7] Гоголь Н.В. Указ соч. Там же.
[8] Гоголь Н.В. Указ соч. с. 360.
[9] История дипломатии. Т.I. под ред. В.П. Потёмкина. М. 1941. с. 373.
[10] Достоевский Ф.М. Одно совсем особое словцо о славянах, которое мне давно хотелось сказать.//Дневник писателя (ноябрь, 1877 г.)
[11] Там же.
[12] Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита. М. 1984 г. Глава 1. с. 1.