Конец русского рок-н-ролла 2 страница
Металлические двери делать — одно мучение. И ни малейшего удовольствия. Конечно, бывают на свете люди. Но чаще всего попадаются мрази. Каждая дверь уникальна. Делается руками. И каждая мразь мечтает за уже готовое изделие или не заплатить вообще, или сильно уменьшить цену. Мы устанавливаем двери по всей области. Даже в райцентрах и заброшенных селах. Не совсем понятно бывает, от кого может защитить та самая дверь в глухих пердях, однако наше дело — терпеливо выслушать клиента, через дней 10 ему эту дверь быстро установить и, прихватив выручку, немедленно уехать, пока клиент ничего не понял. Как правило, всегда бывает мелкий, незначительный брак, и уже через пятнадцать-двадцать минут клиент жалеет, что не нагрел нас на треть суммы. Мы в это время уже далеко.
За 30 лет мне иногда везло, а иногда просто в нескромных дозах. Повезло и на этот раз, поскольку вдруг откуда ни возьмись началась избирательная кампания по выборам в Государственную Думу, и мне приходится уже не в первый раз временно превращаться в политтехнолога. Я работаю в чёрном избирательном штабе кандидата "руководителем отдела спецпроектов". В отделе кроме меня, абсолютно верно, никого нет. Это закрытая должность. Кандидит хочет победить Шандыбина. У меня в этом деле есть свои интересы — я хочу, чтоб лысый продул. Любой ценой. Здесь личное. Мне не нравится "парламентская оппозиция". Очень. Впрочем, большинство мне нравится ещё меньше. Я предпочитаю крайности. В результате Шандыбин, поджав хвост, с позором пролетает. Быть может, в этом частично есть и моя скромная заслуга. Там, где появляемся мы, никакой Шандыбин уже не катит.
У меня на этих выборах появился суровый, агрессивный и очень злобный начальник. Руководитель избирательного штаба Виктор Мамошин, командир трех сводных отрядов ОМОНа в первой чеченской войне. Маленькие глаза на фоне опаленной, изъеденной ветром почти монгольской физиономии. Крепыш. По каждой мелочи орет благим матом: "Коноплёв, опять ты меня провоцируешь на беззаконие. Я говорю тебе, НЕ НАДО, НЕ СМЕЙ! Что, тебе революция нужна? Мне она вот на хер не нужна. Я историей интересовался. В каждой революции участвуют идеалисты и придурки, а руководят и побеждают жулики и проходимцы. Вспомни Ленина. Он же Россию предал, и товарищей своих по партии многих предал, растоптал. Иуда. Брестский мир позорный. А вспомни 1991 год, как все радовались. А кто победил? Ельцин, еще один Иуда? Предал всех нас. Ты что, и вправду веришь, что там наверху можно найти хоть одного порядочного? И не будет этого никогда, запомни".
Как и положено, Мамошин от природы был человеком смелым и талантливым. И категорически не способным к кабинетным интригам. Поэтому его вечно бросали на самые тяжелые участки административной работы то тут, то там, и по её завершении немедленно задвигали, как пыльный тапок. В угол. Более подлые и продуманные интриганы. Так что не задержался он ни в армии, ни в УВД, ни в обладминистрации. И сам служил в общем-то живым примером своим же собственным воззрениям относительно того, кому достаются любые там победы.
Мой уход значительно разрядил обстановку на фирме, поскольку не очень прибыльный для двоих хозяев бизнес я оставил своему другу, а сам погрузился в абсолютное творчество самого черного на свете пиара. Мой же друг Андрей тем самым временем повторил сюжет русской народной сказки про курочку Рябу, которую кто-то надоумил снести яичко. Не простое, а золотое. За каким-то хреном его били-били, а потом мышка бежала, хвостиком махнула, и пипец. Яичко разбили. И плачут. В ожидании теперь уже простого яйца. Всё, что русский человек получает как дар свыше, он обязательно начинает испытывать. И, как правило, безвозвратно теряет. Иногда подобные казусы случаются с целой страной, а тут Андрей, получив в наследство полностью готовый прибыльный бизнес мгновенно убил предприятие. Конечно, не специально. Такова его карма. Скоро он уедет в солнечную Италию, по крайней мере, если Италия не провалится под землю, или её вновь не зальет Везувий, у подножия которого теперь ворочает за 450 евро в месяц чужую полумёртвую бабку немолодая Андрюшина мама.
Мы с Ю переехали на целых две троллейбусные остановки ближе к центру города, в новый микрорайон с не менее экзотическим названием МЕЧТА. В отличие от ДРУЖБЫ здесь по дворам не бродили с самого раннего утра стаи неопохмелившихся хронов количеством от 20 и более лиц местной национальности. Достопримечательностью МЕЧТЫ была бабка. Бабку знали жители всех окрестных домов — она вставала рано, часов в 6. Выходила на улицу с пятью или шестью большими сумками, набитыми мусором, оголяла старческую, дряблую грудь, и начинала истошно грязно орать на весь белый свет. Когда мирные граждане начинали по одному и группами выползать на работу, она брала палку, и ко всему прочему, принималась ей махать под самым носом у прохожих. Не прекращая при этом хрипло и во все горло оглашать какие-то знамения наступающих повсеместно последних времен. Сложно сказать, смотрела ли бабка телевизор, однако больше всего население МЕЧТЫ шокировало проявление бесноватой бабкой вполне определенных политических пристрастий — бабка орала: "Кайтесь, свиньи, ибо скоро придет помазанник Божий, царь наш Владимир Путин, молитесь и поклоняйтесь ему!". Быть может, бабке щедро заплатили кремлевские политтехнологи. В любом случае, теперь я уверен уже абсолютно точно: мы будем жить вечно. Летов надрывается:
В стоптанных ботинках
Годы и окурки
В стиранных карманах
Паспорта и пальцы
ВСЁ КАК У ЛЮДЕЙ
Мы из Днестровска
Лет десять назад, когда началось массовое бегство людей из республик бывшего СССР, народ сочинял анекдоты относительно мест своего предыдущего обитания. У жителей маленького поселка Днестровск был свой, про то, как днестровчанин-гастарбайтер приезжает в российский город, находит кабак, выпивает там все спиртное и выкуривает все сигареты (разумеется, коньяк назывался не иначе как "Белый Аист", а сигареты — "Дойна"), аргументируя официанту, что, значит, "ничего, мне не много, просто, чувак, я из Днестровска". Напоследок просит организовать девушек. Забирает всех и через полминуты выпрыгивает из «нумеров» на четвереньках со словами: "ты чё не сказал, падла, что они тоже из Днестровска!"…
В месте, где я вырос, было много мистики. В самом центре поселка и до сих пор стоит памятник Прометею — думаю, единственный в мире памятник. С учетом того, что ветвь «прометейцев» является второй после «люцифериан» в классическом сатанизме, и вообще, Прометей пошел супротив богов, дерзко украл священный огонь и раздал его простым смертным… Было в сем поступке что-то от Дубровского, Стеньки Разина и славного полевого командира Григория Котовского, дружина которого в здешних степях делала много шуму в начале прошлого века. Прометей возник по причине того, что градообразующее предприятие Днестровска, Молдавская ГРЭС, производила электроэнергию, и в советские времена экспортировала её в огромных объемах в разные стороны, даже на Балканы. Моего папашу, как примерного студента, отправили сюда, чему он был неслыханно рад, и от огромного количества недорогих алкогольных напитков типа там всякого вина, немедленно, за несколько лет допился до белой горячяки. Попасть в Молдавию после института мечтал любой среднестатистический советский студент — это вам не БАМ какой-нибудь, и не голодное, облезлое Подмосковье с колбасными поездами. В Днестровске во времена голодного совдепа было ВСЁ: колбасы, фирменные шмотки, дешевые фрукты, джинсы висели в магазине, а в студии звукозаписи была в ассортименте любая западная музыка… Все же час езды от славного портового города Одессы.
В Одесский Политех поступало почти 50 % выпускников обоих поселковых школ. При советской власти национальные окраины финансировались гораздо лучше, нежели сама "тюрьма народов" — Россия. В окрестных с Днестровском селах асфальт лежал к каждому свинарнику и курятнику, в то время, как на Брянщине мой дед ездил 7 километров на велике за хлебом с двумя большими мешками. В сравнении с Днестровском, вообще, любой город в России, кроме разве что Москвы, казался полнейшей дырой, где квадратные тетки все, как одна, ходили в серых пальто, панталонах и жуткой отечественной обуви. Как персонажи какого-нибудь антисоветского низкобюджетного боевика. Так и казалось, что любая из этих тёток запросто окликнет: "Стой, кто идёт!". В Днестровске таких теток было явное меньшинство — во все времена тут был культ модной одежды, еды и чтения толстых журналов. В молодой посёлок съехались умники и жулики из разных ВУЗов страны. Все были жутко образованны, начитаны и жизнерадостны.
А потом вдруг, откуда ни возьмись, началась перестройка. В Кишиневе ни с того, ни с сего молдаване тут же возомнили себя румынами, и в деликатной сфере межнациональных отношений вдруг в конце восьмидесятых все стало совсем напряжно. Я учил в школе молдавский, преподавали его чуть получше, чем немецкий — учили его те, кто учил и всё остальное. И в 1987 году положили меня в Кишиневскую детскую больницу. Началось мое лечение с того, что молодые санитарки местной национальности предложили всю еду, приготовленную маменькой, определить в общий холодильник у них в кабинете — ну и, как, наверное, было заведено задолго до моего там появления, сожрали вафельные трубочки с кремом и унесли голодным молдавским детям банку мёда. А еще спустя час меня пригласил в свой кабинет лор-врач, и опустив на рожу круглое зеркало с дыркой посередине, обратился ко мне на румынском.
— А можно на русском? — попросил наивный я.
— Ну я же знаю твой русский, почему ты не знаешь мой язык? — интеллигентно улыбнувшись желтыми зубами, поинтересовался местный Айболит.
Через каких — то три дня я уже свободно общался с соседями по палате — дикими селянами, как оказалось, не знавшими как моего русского, так толком и литературного молдавского, который преподавали нам в школе. По крайней мере, ни один из детин 12-15-летнего возраста не мог толком написать хоть пару предложений ни на кириллице, ни на латинице, принятие которой послужило в скором времени одной из множества причин начала войны между их Молдовой и нашим Приднестровьем.
В Днестровске молдаван было не очень много, тут жили люди более тридцати национальностей, но про происходящие в Кишиневе страсти в скором времени начали говорить все. Сначала началась языковая лихорадка, из Кишинева шли новости о том, что скоро все должны будут общаться только на молдавском. И нельзя будет нигде работать — даже продавцы в магазинах должны будут выучить молдавский, и общаться на нём с покупателями. А покупатели должны будут его выучить, чтоб общаться с продавцами. Всё это обсуждалось, как новости из жизни инопланетян. Было очевидно, что общественность столкнулась с чем-то абсолютно новым. Сначала возникло спотнанное любопытство, и даже мой папик прикупил пару разговорников и учебников. Тупо полистав их пару дней, стало ясно, что выучить его в зрелом возрасте не представляется возможным. Националисты появились, однако, и в Приднестровье. Гордиться тем, что ты молдаванин, никто не запрещал. Возникло и отделение Народного Фронта, на базе которого с началом войны будут сформированы террористические отряды. А пока эти странные злые люди, высокомерно задирая голову, шагали с румынскими знаменами даже по Тирасполю. Однако, в Приднестровье, действительно, оказалось слишком много мистического в сравнении с событиями, происходившими в других регионах бывшего СССР, откуда русские бежали, побросав дома и близких. В воздухе витал дух сопротивления. Во всех ларьках открыто продавалась кишиневская националистическая пресса, причем, на удивление, на великолепном русском языке. И каждый житель Приднестровья мог поближе познакомиться с рассуждениями кишиневских публицистов о "русских оккупантах" и том, что великая румынская империя включает в себя Брянскую область и Ставропольский край.
Приднестровье к свежему ветру перемен отнеслось по-разгильдяйски. Попытки вывесить на сельсоветах румынские триколоры заканчивалась раз за разом полным фиаско. Флаги снимали ночью народные герои. В Приднестровье было очень много приезжих из разных уголков СССР — люди после института по распределению попадали сюда, быстро получали квартиры, все переженились, родились дети. Дух всепобеждающей свободы, это, я скажу вам, уже далеко не "тюрьма народов". Ни по настроению, ни по нравам.
Рядом был самый, наверное, свободный в союзе город — Одесса. Город каштанов и веселых куплетистов. Город моря и знаменитой барахолки, где было ВСЁ. В этих краях не слишком-то доверяли вообще какой бы то ни было идеологии. Слишком далеко от Москвы — раньше это называлось «малороссией».
Поэтому никто особо не испугался в Приднестровье, когда при выходе из здания парламента Молдовы в центре Кишинева националистически настроенная толпа попыталась избить депутатов от Приднестровья. Больше наши депутаты в Кишинев не ездили. А когда на центральной площади Кишинева толпа интеллигенции зацепила проходящего мимо с девушками русского студента Дмитрия Матюшина, говорившего по-русски, и забила его ногами до смерти, в Приднестровье все поняли, что ситуация зашла слишком далеко — дальше некуда. На кишиневских молдаван долго смотрели, как на говорящего попугайчика — надо же, умеет ругаться! Какое умиление! И как-то сразу всем стало понятно, что войны будет уже не избежать. Что придется свернуть глупой птичке шею, а, возможно, и отрубить голову.
В Тирасполе начались многотысячные митинги, забастовка, и все это закончилось провозглашением Приднестровской Молдавской Республики. В считанные месяцы была переподчинена милиция, создана своя армия, в воздухе веяло свободой и общей радостью. Немедленно были отменены все новые порядки, принятые парламентом Молдовы. На своих местах остались вывески на русском языке, никто не стал вводить никаких экзаменов на знание молдавского, а у властей Молдовы вскоре появилось очень много поводов начать войну.
А всего лишь несколько лет назад ни о чем похожем никто и не думал. Все нормальные дети ходили в школу, все нормальные взрослые ходили на работу. Ходили на демонстрации 1 мая и 7 ноября, святили куличи и били друг другу яйца на пасху. Красили повсеместно, и традицией было красить яйца коню Суворова на главной площади Тирасполя. Яйца были большие, удивительно, что умудрялись их красить даже под зоркой охраной.
Первым моим рабочим местом стала барахолка в городе Одессе. Тогда еще все это было не совсем законно, еще это было немножко стыдно, и папик наш — коммунист еще тот, подвозил нас метров за двести, и багровел от злобы, пока мы с мамой пополняли семейный бюджет. Первое, что мне доверили продать — это большую куклу, размером с моего младшего брата. Куклу звали Вася, она была вполовину моего роста и имела на носу маленькое черное пятнышко. Мне тогда было 14 лет. Барахолка представляла собой ряды людей, перед которыми на газете был разложен товар, а между рядами непрерывным потоком ломились потенциальные покупатели. Некоторые из них кричали:
— Мальчик, почём мальчик?
— Мальчик, почём человек? — вопрошали другие.
Однако, покупать пока никто не спешил. И я сам решил пойти по рядам, понимая, что покупательная способность населения, возможно, ниже, чем самих одесских спекулянтов. Я оказался прав, не пройдя и половину своего ряда. Мальчика у меня купила толстая, и самая настоящая одесситка, с бородой и усами, торговка тапочками. Одесситка упрямо вымогала скидку в 10 рублей за пятно на носу у мальчика. Я не сдавался:
— Вы дома его резинкой потрите.
Короче, судьба Васи была решена. Вася стал одесситом, правда нос я и дома безрезультатно тёр целый вечер. Быть может, одесситка справилась с носом лучше меня. В любом случае, это был первый в моей жизни покупатель, и, как и положено в Одессе, я его самым наглым образом, бессовестно надул.
Мою маму вечно одолевали неуемные одесситы. Абсолютно точно, их сводили с ума её огромные сиськи. Поэтому все евреи, оказавшиеся со своим товаром вблизи моей бесценной маменьки, тут же сально лезли своими всевозможными знаками внимания:
— Женщина, ну я ж по Вам вижу, шо Вы — одесситка. Ну только не ешьте, я ж Вас умоляю, эту серую колбасу! Вы шо? Как? Вы разве не знаете? Она ж из одних крыс!
— Женщина, я на Вас давно обратил внимание, Вы ведь чистокровная еврейка, Ваш мальчик обязательно должен после школы поступить учиться на зуботэхника. У меня есть блат, я говорю Вам — он будет там учиться! Женщина, как Вас зовут?
В это время «мальчик» уже пробегал четвертый длинющий ряд, и двадцать пар отличных фирменных носков из далёкой Сирии уже обрели своего клиента. Мама, вечно стеснялась ухаживаний. Она хранила верность папику. Папик злобно ожидал в семейном Москвиче, трогательно прижимая к груди свой партбилет.
Одесская барахолка открыла передо мной целый мир, абсолютно для меня новый и восхитительный. В сравнении с великолепием этого огромного потока людей, наш Днестровск был песчинкой. Здесь можно было купить всё — начиная с продуктов питания и презервативов, заканчивая огнестрельным оружием и наркотиками. Это первое свободное государство в государстве — Одесская барахолка — имела свои законы, менты ее охраняли только снаружи. Было время, от греха подальше какие-то коммунистические идиоты решили ее закрыть. Стало еще романтичнее — барахолка стихийно рождалась в районе Староконного рынка, прямо в черте города, заполонив собой целую улицу. По барахолке то тут, то там проходили одесские блатные — могли отнять кожаную куртку, или достать нож. Иногда здесь звучали выстрелы, и перепуганные насмерть бородатые одесситки давили друг дружку, прижимаясь к подворотням. Так что теперь я не учился в субботу, и оба выходных мы организованно семьёй выезжали в Одессу. После барахолки мы, как правило, ехали на Привоз, где закупалось всё то, что голодная Россия никогда не имела в лучших обкомовских столовых. По количеству адреналина с выходными на барахолке не могло сравниться ничто — поэтому вечером я редко ходил на танцы — валился с ног и спал, как убитый.
В один из дней с улыбкой на губе,
В широком, как шаланда, экипаже
До Лейба, до последнего из граждан
Доехал Ося, ничего себе…
Товар на продажу появлялся разными путями. Самый романтичный из них — это полет на самолете в город Днепропетровск за тыквенными семечками. Из Кишинева летишь туда, в пригороде закупаешь пару мешков семечек, поездом едешь в Одессу, затем в Тирасполе сдаешь семечки в магазин «Стимул». Там вместо семечек можно было почти даром брать фирменные шмотки. Все это везлось на барахолку. Двухдневная прибыль с оборота в несколько раз превышала ежемесячную зарплату всех членов семьи. Конечно, в школе распространяться на подобные темы было запрещено. Там я занимался другими вещами. Помимо дурацкой учёбы, результаты которой так толком и не пригодились в моей повседневной деятельности, мы с моим приятелем имели хобби — прослушивание зарубежных радиостанций, вещающих на русском языке. На моей памяти, радиостанций было около 35. Мы составляли расписание. Я слушал новости. Это было захватывающе, и уже не походило на детские развлечения. Это была политика. Я делал политинформации сначала для класса, а затем для школьного радио. Вряд ли формат моих передач устраивал руководство школы — просто кроме меня делать их было все равно некому, никто не хотел. И по школьным динамикам, думаю, как очень мало где на всей территории СССР, звучали новости о забастовках польской «Солидарности» и коротких акциях прямого действия в центре Москвы малочисленной группы членов Демсоюза во главе с Новодворской. Она была героиней большинства моих передач. В школьных коридорах часть преподавателей подавали мне руку. Другая их часть относилась с нескрываемой иронией.
Летом, в период школьных каникул, я поехал в Румынию. Мама собрала в квартире все сломанные будильники, старые убитые брюки, школьные штаны без пуговиц, платья деятилетней давности, хорошо поношенные трусы и рубашки с вытертыми до дыр воротниками. Одновременно с этим было куплено немного батареек, ложек, лампочек и бритв, и еще нашли маленький газовый баллон, сто лет как минимум провалявшийся в нашем гараже. Очень помогло знание языка. Я неплохо сделал бизнес — все барахло пришлось продать, и вместо него были куплены какие-то очень ценные вещи, часть из которых потом мы очень удачно продали в Одессе. В одном из провинциальных городков мы долго, несколько часов, беседовали с ветераном Секуритатя — тайной полиции Чаушеску. Дед, качая головой, пытался меня убедить в необходимости немедленного воссоединения Бессарабии с матерью — родиной Румынией, и недоумевал, зачем Молдове сдалось это самое Приднестровье, если самой Румынии оно на фиг не упиралось? Конечно же, румыны были даже в самых провинциальных городках победнее, но гораздо интеллигентней молдаван. И с удовольствием скупили все мои сломанные будильники. А все мелочи я сложил в железный рыболовный садок, и дикие цыгане и румыны смотрели на садок, и трогали железную чешую. Товар доставался из садка только при даче денег. Потеха была ещё та. Газовый баллон купила цыганка, потом прибежала взволнованная, и начала кричать на румынском, что я ее обманул, и там сверху должен быть редуктор — я долго отбивался, пока баллон не перекупил у нее тут же, пожилой цыган. Стихия рынка. Румыния мне запомнилась в первую очередь тем, что это все ж совсем не Молдова. Да, у них общий язык. Но молдаване — более трудолюбивый народ. Вот едешь на автобусе — просто через границу. И отличается всё — молдавские поля убраны, там кукуруза уже с человеческий рост, а на румынских полях почти везде пусто, и если есть кукуруза, то она по колено. В основном же, кругом ходят кони и ползают крестьяне в рванье с пустыми глазами. Однако, в городах было очень красиво. В Молдове таких красивых городов нету. Яссы, Пятра-Нямц, Тыргу-Нямц, Бакэу, цыганский город Роман… Очень много ездили по горам, как раз в тех краях, где жил граф Влад Дракула, леса, горы, маленькие населенные пункты в окружении кольца гор и сосновых макушек — это совсем не запылённая степная Молдова. Это другое.
После школы я предпринял попытку поступить в Одесский институт Народного Хозяйства на факультет "Финансы и Кредит". Не прошел по конкурсу — не хватило одного балла. Завалили на экзамене по политэкономии — вопросом про "классовую борьбу". Кажется, это было единственным, чему я не уделял внимания. За время подготовки к экзаменам я перевернул горы литературы и всевозможных журналов на экономические темы. Но определение "классовой борьбы" я не учил и не помнил, и это обостоятельство чудом избавило меня от возможности стать банковским клерком. Хорошо, что я туда не поступил.
Обломавшись с институтом, я вернулся в Днестровск. Стояло сумасшедшее жаркое лето. Мы с приятелем бегали через поле, "по пересеченной местности". Приятеля звали Руслан. Позже он стал программистом и уехал в США, заколачивать бабло и расширять сознание при помощи ЛСД. Он даже побывал в Индии, а тогда, в 1990-м, сидя на берегу лимана, сообщил с видом синоптика, что над ГРЭС за последнюю неделю были дважды замечены летающие тарелки, забравшие на борт трех местных алкоголиков.
— Давай улетим с инопланетянами, если они сегодня прилетят, — предложил я.
— А как же родители? Они же меня ждуть будут, волноваться.
— Там нам будет уже не до них, полетели! — уламывал я его добрых полчаса.
Инопланетяне в эту ночь обошли Молдавскую ГРЭС стороной. Я, расстроенный, вернулся домой и до утра по пятисотому разу слушал "Резиновую Душу" — альбом легендарной группы Битлз. Через неделю я подал документы в Карагашское СПТУ?77. Кекс, принимавший документы, пятнадцать минут пропялившись на космических размеров грудь моей мамы, сообщил, что у меня очень высокий балл в аттестате, и я зачислен вне конкурса.
Учиться мне довелось с неплохими ребятами. Половина нашей группы и все остальные учащиеся СПТУ были молдаванами и по-русски говорили с большим трудом, поэтому учиться было весело. Из всех времяпровождений учащиеся СПТУ-77 больше всего на свете любили Ритмическую Гимнастику. В нашей аудитории до начала занятий работал старенький телевизор, и к нам набивалось пол-училища утомленных от отсутствия женского внимания будущих трактористов и автослесарей, чтоб, широко разинув рты, вытирая слюни и крепко сжимая лодыжки, жадно поглощать телодвижения полураздетых тёток, со знанием дела вращавших бедрами и широко улыбавшихся.
Несколько раз, когда рассекал по селу Слободзея на ГАЗ-53, велосипедисты, попадавшиеся мне на пути, были на волосок от гибели. Мой мастер по вождению и сопел, и пердел, и вытирал полотенцем пот со лба, но у меня ничего не получалось из глобальной идеи стать водителем грузовика. Ездил я на машине хуже всех, а за день до экзамена чуть не угробил автомобиль, вырвав крылом из земли забетонированные штанги, изображавшие бокс, при боковом заезде.
— Ты получишь права в день рождения. На 40 лет. — прохрипел мастер.
Через день я мистическим образом, без единой запинки, сдал госэкзамен по вождению и получил красный диплом водителя-автослесаря 4 разряда. Осенью я без проблем вне конкурса поступил в Одесский политех, на специальность «Автохозяйство», и, прослушав установочную сессию, понял, что не люблю автомобили так сильно, чтобы изучать их 5 лет своей жизни. Я устроился на Молдавскую ГРЭС в отдел, где главными были компьютеры. И еще. Этой осенью началась война.
В октябре 1991 года над Днестровском висело свинцово-серое небо, и из громкоговорителей в центре ревел, сводил с ума «Реквием» Моцарта. «Лакримоза». Через каждые два часа передавали последние сводки о потерях гвардейцев ПМР на Григориопольском, Дубоссарском направлении. Звучали имена населенных пунктов Кошница и Кочиеры. Там уже вовсю шла, хоть и локальная, но всё ж теперь уже совсем настоящая война, а в новостях ТВ Молдовы показывали крестьян, которым пуля пробила мешок кукурузы. Мы узнали из их выпусков новостей, что жители Приднестровья — сепаратисты, а молдаване, которые не воюют по ночам с армией ПМР — манкурты. То есть предатели народа, забывшие свои корни. В Кишиневе площадные ораторы изливали ненависть и злобу. Наивная чернь кричала "Чемодан-вокзал-Россия", и "Евреи, убирайтесь, утопим вас в русской крови". Злые люди никогда не выигрывают войн. Вскоре начались переговоры. А на предприятиях молодых ребят, отслуживших на Кавказе или в Афганистане, записывали в ополчение. Мне отказали, поскольку я нигде не служил, и, соответственно, "опыта участия в боевых действиях" не имел.
Одним из защитников Приднестровья стал мой друг Игорь Рычков. В школьные годы он в знак протеста повязывал пионерский галстук на колене. Его родители не понимали, и он переехал ко мне, чтоб никто не помешал ему уйти на войну. Перевез документы и личные вещи. Мы устаивали ему проводы четыре раза, каждую неделю. Прощались, и пели под гитару песни казака-Розенбаума.
А на окне наличники,
Гуляй да пой, станичники.
Черны глаза в окошке том…
А на следующий день Игоря возвращали обратно, и он дальше ждал нового начала серьезных боевых действий, когда он бы понадобился, что вскоре и произошло. Игорь жил у меня дома, и было нам довольно весело. В один из самых трогательных моментов моей жизни, когда 27-летняя днестровчанка надумала лишить меня девственности, мой друг Игорь, в самый что ни на есть момент прощания с юностью, влез в форточку. Ему показалось, что сломался замок. Позже ему пришлось жениться на сестре той самой днестровчанки, моей первой барышни.
Барышня мечтала стать колдуньей, и собиралась в будущем после досконального изучения всех видов колдовства лечить людей от всех болезней. Для этих целей периодически ползая с куском мела вокруг собственного дома. Барышня рисовала магические круги. Так можно было защититься от демонических сил. Ещё следовало ежедневно класть свежее яйцо на голову, и читать полчаса мантру "Ом Мани Падме Хум". В целях очищения кармы. Яйцо затем разбивалось и смывалось в унитаз, ко всеобщему ужасу пожилых родителей барышни — с продуктами во время войны была тотальная напряженка. Я некоторое время пробовал себя в роли психиатра. Но на долгий срок терпения не хватило. Уехал в Москву. Барышня недели через две как-то вернувшись домой и разбив еще пару яиц, открыла газ и легла в ожидании быстрой смерти. Игорь сделал ещё одно доброе дело — спас ей жизнь, и по просьбе родителей свёз в Тираспольский дурдом. Там в крепких объятиях санитаров она ещё пару недель била ногами в воздух, и кричала окружающим, что ждет от меня ребенка.
Игорь — человек особенный. Не обладая высоким коэффициентом ай-кью, ему суждено при жизни стать святым. Он никогда никому не позавидовал, и из всех прочих заповедей Божьих не нарушил ни одной, кроме, быть может, пьянства. Но, по моему, буквально прописанной, такой заповеди и нет.
Игорь в армии служил в Закавказском военном округе, и был в Тбилиси, когда там на площади случились столкновения. Он часто читал по этому поводу стихотворение из солдатского фольклора:
Нас пекли словно хлеб
Нас вминали в асфальт
Кто Тбилиси прошел
Тот пройдет Бухенвальд.
Игорь пойдет на войну, как многие в Приднестровье. Добровольцем. И воевать будет до победы. Начнет — в Гвардии, закончит войну — в казачестве. Пойдет на войну и после победы — побывает в Абхазии и на Первой Чеченской, в казачьих отрядах. Он не очень-то похож на русского, но, думаю, на самом деле он более русский, чем многие те, кто об этом кричат, оскалив злобные физиономии, с утра до ночи. Дядя Игоря, офицер флота, спустя несколько лет утонет вместе с другими членами экипажа русской подлодки «Курск», так что есть в этом что-то семейное, династическое. Склонность к свершению героических поступков. Тотальная и бескорыстная. Как до войны, так и сейчас, у Игоря нет собственной квартиры, и он работает на Молдавской ГРЭС за ничтожную зарплату, выдаваемую в основном продуктами питания вместо денег. Ему еще повезло. Многие жители республики живут сегодня в гораздо худших условиях. Бывали времена, когда вместо зарплаты на Молдавской ГРЭС людям давали синтетический ковер или кришнаитскую литературу.