Японская культура и материковая цивилизация

Психологическое нежелание выходить за пределы собственного архипелага привели к тому, что японцы, окруженные морем, не создали быстроходных и надежных кораблей, в связи с чем страна не знала ничего похожего на эру великих географических открытий. Однако ограниченность физических сношений с материком от­нюдь не означала, что японцы не знали, что там (в первую оче­редь в Китае и Корее) происходит. Контакты осуществлялись по­стоянно, хотя численность посещавших материк (посольства, буддийские монахи, купцы) никогда не была значительной.

Особенностью этих контактов было то, что они происходили не столько на уровне товарообмена (который ограничивался по преимуществу товарами престижной экономики — предметами роскоши, причем японцы предпочитали принимать иностранные суда у себя, а не посылать свои), сколько на уровне идей, ноу-хау, т.е. на уровне информационном.

В связи с тем что количество путешественников никогда не было слишком большим, особенную значимость приобретали письмен­ные каналы распространения информации. Многочисленные эпи­графические источники конца VII в. свидетельствуют, что реальное распространение письменности в среде чиновничества для своего времени было очень значительным. Европейцы, вторично открыв­шие Японию в XIX в., с удивлением обнаружили, что степень гра­мотности японцев практически не отличалась от передовых стран Европы и Америки того времени (40 % среди мужчин и 15 % среди женщин), т.е. информационные процессы там еще до прихода ев­ропейцев осуществлялись с большой степенью интенсивности. При этом социальный статус знания был чрезвычайно высок.

Япония на протяжении почти всего известного нам историче­ского периода (первые письменные источники, которые позво­ляют судить о процессе самоидентификации японского этноса,

появляются в начале VIIIв.) осознавала себя как периферию ци­вилизованного мира и никогда, за исключением последних полу­тора столетий, не претендовала на роль культурного, политиче­ского и военного центра. Потоки информации, направленные с континента в Японию и из Японии во внешний мир, до самого последнего времени не были сопоставимы по своей интенсивно­сти. В процессах культурного обмена Япония всегда выступала как реципиент, а не как донор.

Не только сама Япония ощущала себя как периферию ойкуме­ны — внешний мир также воспринимал ее в этом качестве. Тради­ционная Япония реально сталкивалась с угрозой иноземного втор­жения лишь дважды — в XIIIв. (монголы) и в XIXв. (Запад).

Общепризнанным является факт широкого заимствования япон­цами достижений континентальной цивилизации практически на всем протяжении истории этой страны. Трудно отыскать в япон­ской культуре и цивилизации хоть что-нибудь, чего были лише­ны ее дальневосточные соседи (свои континентальные прототи­пы обнаруживают и знаменитые японские мечи, и сухие сады камней, и чайная церемония, и бонсай, и дзэн-буддизм, и т.д.). Тем не менее японская культура всегда была именно японской. Мы хотим сказать, что своеобразие культуры проявляется не столько на уровне изолированно рассматриваемых вещей или яв­лений, сколько в характере связей между ними, из которых и вырастают доминанты той или иной культуры.

Закрытость японской культуры, малочисленность контактов с материком основной части населения приводила к консервации особенностей местного менталитета и стиля жизни, вырабатывала стойкое убеждение в некоей «особости» Японии, ее культуры и исторического пути. Спору нет — Япония действительно страна во многом особая. Однако также бесспорно, что если подходить не­предвзято при сравнении разных культур и народов, сходств все-таки оказывается несравненно больше, чем различий. Массовое же японское сознание склонно даже сейчас делать больший акцент на том, что отличает японцев от других народов, чем подчеркивать их общность. Это сказывается в суждениях буквально обо всем: об уни­кальности японского языка (который странным образом противо­поставляется почти исключительно английскому), исторического пути, превознесении неповторимых красот японского пейзажа и т.д.

Исторический изоляционизм Японии привел к тому, что люди этой культуры оказались малоспособны к ведению реального меж­культурного диалога. Отношения японцев с представителями дру­гих культур до сих пор часто ограничиваются высокоформализо-ванными проявлениями этикетности. Когда же дело доходит до реального взаимодействия, то неизбежно возникают довольно серьезные конфликтные ситуации. Достаточно посмотреть на от­ношение к японцам в странах, где сильнее всего ощущается их

экономическое присутствие: почти всюду они воспринимаются местным населением как инородное образование.

И это не случайно, ибо в сознании японцев чрезвычайно стро­го разграничена пространственная и социально-культурная оппо­зиция внутреннее/внешнее (свое/чужое). К внешнему, чужому, пространству не применимы те нормы поведения, которые дей­ствуют в пространстве внутреннем. Дом должен быть чистым, а улица или горная туристская тропа может быть грязной; изыскан­нейшая вежливость и этикетность поведения внутри страны при пересечении ее границы с легкостью могут сменяться безразли­чием к формам собственного поведения в чужом пространстве, где привычные формы поведения перестают действовать.

Это психология деревенской общины (своего рода островка в социальном море), получившая тотальное распространение. В япон­ском обществе большее значение имеет не критерий неповтори­мости личности, а ее принадлежность к определенной структуре (семейной, фирменной, региональной, национальной и т.п.). Каталог социальных групп, к которым принадлежит японец, и представляет собой то, что в европейской традиции именуется личностью. При достаточно большой идеологической терпимости (Япония не знает феномена «религиозных войн»), т.е. терпимости межгрупповой, внутреннее устройство каждой группы таково, что исключает малейшее проявление инакомыслия.

Чрезвычайно важно, что заимствования осуществлялись Япо­нией на большей протяженности ее истории совершенно добро­вольно, а значит, Япония имела возможность выбора: заимство­вались и укоренялись лишь те вещи, идеи и институты, которые не противоречили уже сложившимся местным устоям. В этом смысле Япония может считаться идеальным «полигоном» для исследова­ний межкультурных влияний, не отягощенных актами насилия или же откровенного давления извне.

Сказанное, разумеется, можно отнести к послемэйдзийской (начиная с 1867 г.) Японии лишь с определенными оговорками. Ведь «открытие» страны, связанное с событиями «обновления Мэйдзи», произошло под влиянием непосредственной военной опасности, грозившей со стороны Запада. Послевоенное же раз­витие в очень значительной степени определялось статусом стра­ны, потерпевшей поражение во Второй мировой войне, и окку­пационные власти имели возможность непосредственного контроля над государственной машиной Японии.

Концентрация населения

Японию часто считают страной небольшой. Это не совсем вер­но, ибо ее территория (372,2 тыс. кв. км) больше площади совре-

менной Италии или же Англии. Однако, как было уже сказано, значительная ее часть занята горами, что в большой степени ог­раничивает реальные возможности хозяйственной деятельности человека. Немногочисленные равнины (самая обширная из кото­рых — Канто — занимает площадь в 13 тыс. кв. км) и узкая при­брежная полоса — вот, собственно, и вся территория, на которой могли вполне свободно расселяться японцы начиная с древности и до нынешних дней. В какой-то степени это, видимо, предопре­делило общую историческую тенденцию к проживанию сравни­тельно крупными компактными группами. Так, население первой столицы Японии — Нары — оценивается в 200 тыс. человек (VIII в.), В Киото в 1681 г. проживало 580 тыс. человек. В Эдо (совр. Токио) в XVIII в. проживало более 1 млн человек, и он был, по всей веро­ятности, крупнейшим городом мира. В то же самое время реальное освоение Хоккайдо началось только во второй половине XIX в. Эту тенденцию концентрации населения нельзя считать изменив­шейся и в настоящее время: основная его часть проживает в ги­гантском мегаполисе на восточном побережье страны, в то время как остальная территория остается сравнительно малозаселенной. Таким образом, речь должна идти не только о территории малой с точки зрения возможности ее заселения, но и об особенностях национального характера, хозяйственной адаптации, социальной организации, которые приводят к тому, что люди предпочитают сбиваться вместе, даже если и имеют физическую возможность к более свободному расселению.