Теория невербальной евгеники 4 страница

7. Ветеран правозащитного движения (220 вариантов. Сноска: защитники прав русского, украинского, белорусского и сербского народов исключаются. Вторая сноска: защитники прав официально зарегистрированных традиционных конфессий исключаются).

Но это – электронный протокол. Его увидят и оценят десятки людей. Тут всякое неправильное слово тащит за собой статью Уголовного кодекса, а то и целый ворох статей. Ради административной простоты и ясности Иван Иванович пользовался еще и маленьким блокнотиком, содержимое которого никто, кроме него самого, ни при каких обстоятельствах не увидит. Говорят, Василий Владимирский загремел из больших вождей корпоративного бизнеса сразу после того, как любимая теща предъявила его блокнотик парням из Общества реального гуманизма. Теперь сидит бедняга в Кинешме без гроша…

В блокнотике Ивана Ивановича стояло:

1. Зеленка;

2. ТаджЫк;

3. Феминистка;

4. Пидор;

5. Негр;

6. Спидоносец;

7. Деньгорад.

В первом раунде Иван Иванович закрыл аж две позиции одним ходом – за счет домашней заготовки. Тихая и милая художница, его давняя знакомая, любила кошек больше всего на свете. Она состояла в трех кошкозащитных организациях и готова была за бесплатный корм для своих сорока питомцев не то что числиться в Совете директоров, а если понадобится, то и банк ограбить. Именно за вежливое и немного застенчивое ограбление банка она отсидела четыре года, но это было так давно! Тяжелов называл ее Олей, хотя в действительности ее имя было Одонгэрэл – «звездный свет» по-бурятски. А буряты давно и прочно входили в число таджЫков. Очень хорошая, очень ценная женщина. Редкий по нынешним временам экологист, ни разу не попытавшийся взорвать электростанцию, взять в заложники семью китобоя или поджечь охотничий домик…

Во втором раунде Патрикеевна выявила свое нутро матерой феминистки. В-третьем…

– Федор Мартинович, мы ведь двигаемся традиционным путем? Как и в прошлый раз?

– Да, Иван Иванович, буду рад помочь вам.

Еще одна позиция закрылась. Неплохо. Правда, главные проблемы еще впереди…

В этот момент Волк повернулся к своей Лисовете и вполголоса осведомился:

– А что там с пидора́ми? Я не понял…

Патрикеевна пожала плечами. Мол, московские понаторели, как-нибудь разберутся, у них, гляди-ка, все схвачено.

Тяжелов в первый момент подумал, что ослышался. К пятидесяти годам уже и слух не тот… Слово «пидор» нельзя произносить вслух! Таково правило номер один современной деловой этики. Но вот Сакс всего на три года моложе, а по тому, как вскинулись его черные усики, ясно без комментариев: и он слышал . Юра Варнак, помощник Тяжелова и восходящая звезда корпоративного менеджмента, вскинулся было разъяснить политику фирмы, но Иван Иванович остановил его:

– Потом. На финише.

Юра кивнул понимающе. «Волнуется молодое дарование… Сейчас его выход».

– Что – на финише? – с оттенком «да, я нарываюсь» спросил Волк. – В смысле, я не понял, что – потом? Ведь что-то у нас будет потом, нет?

– Вот потом и объясню, – ответил ему Тяжелов.

Они посмотрели друг на друга как два пса – большой, серьезный, признанный вожак стаи, и поджарый, наглый, желающий проверить, не пора ли вожаку на покой. Волк первым отвел глаза. Но… не признал. Видно, что – не признал. Просто отложил выяснение иерархии до более удобного случая.

Тяжелов почему-то подумал, что Волк – в своем праве. Молодой злой волк.

– Ну а теперь, Юра, удивите нас. Вы знаете условия игры.

О да, еще бы ему не знать. Вакансий в Совете директоров «Рустеха» осталось две, а незакрытых позиций по кредиторским квотам – три. И если Варнак закроет сейчас все три одним ходом, ему полагается приз – оставшаяся вакансия.

Варнак встал, поправил галстук и нервно откашлялся. «Брось, парень, мы все отлично понимаем, что ты ничуть не волнуешься. У тебя был месяц на домашнюю работу, и ты ее, вот как Бог свят, довел до последней точки».

– Хочу представить вам, господа, Гарри Тандерболта.

Секретарша вкатила инвалидное кресло с афронегром ветхого возраста.

Сакс и Варнак, понимающе посмотрев друг на друга, принялись отыгрывать профессиональный дуэт аллегро ми-бемоль мажор. Сакс:

– Гражданин РФ?

Варнак:

– Вот уже две недели.

– Русский язык?

– В рамках необходимого.

– Медсправка по СПИДу?

– Идеальная.

– Сколько протянет?

– Не меньше года.

– Что защищал и когда?

– Регулярный участник маршей вузовских преподавателей в защиту права женщины на аборт. Зарегистрирован как почетный член Оргкомитета.

– Вузовский преподаватель?

– Тоже почетный. Раз в год на День благодарения в Портлендском университете имени святой Моники Левински читает студентам лекцию о том, как он в детстве видел преподобную Монику и что она была за человек.

Сакс повернулся к Тяжелову и сделал губами характерное движение: вопросов больше нет. Тогда Иван Иванович задал главный вопрос:

– Сколько?

Почетный член Оргкомитета булькнул нутром, пробуя на язык варварские русские слова, и произнес генеральную реплику:

– Трынацт тисеч ойробаксез манф… м-м-м-месячны.

Варнак покачал головой:

– Договаривались на десять.

Тяжелов прикинул: даже в этом случае вариант просто отличный. Специальное агентство по корпоративному квотированию содрало бы двадцать пять и никак не меньше. Молодец, Варначище, получишь свою вакансию.

Но и борзость спускать нельзя.

– Eleven thousand, – спокойно произнес Тяжелов.

Спидоафр издал возмущенное бульканье на смеси английского, русского и портового. Что-то про ущемление прав меньшинств.

– Федор Мартинович, ваш ход.

Сакс флегматично сообщил Тандерболту:

– I’m a lawyer. Eleven thousand. That’s enough.

Усики главного юриста воинственно приподнялись, словно у какого-нибудь аристократа, у герцога или, прости Господи, еще у барона какого-нибудь с богемными вкусами в момент решающей дискуссии о достоинствах имрессионизма.

Бульканье немедленно прервалось. Гражданину РФ дали бумаги и показали, где подписать. Он подписал. Его выкатили.

Можно было объявить финиш, распустить умных, оставить Волка и объяснить ему кое-что. «Хорошо сегодня прошло. Быстро», – с удовлетворением отметил Иван Иванович. Прошлый раз валандались двое суток: таджЫк оказался тайным молдаванином, а штатный спидоносец нагло помер, не предупредив учредителей заранее… А сейчас? Благодать, полная гармония.

Но тут всю гармонию испортил Волк.

Он поднялся из кресла и заговорил зычно, бурно, отчасти матерно. Суть его речи Тяжелов с непривычки уловил далеко не сразу.

– …с этим угробищем… мать твою… задротом заразным… абортофилом… мы, сука… одиннадцать, бл…дь, тысяч!.. еще с пидора́ми какая-то… всюду пидоры!.. неужели нельзя без пидоро́в?.. не хватает педофила вонючего… упыри… или сразу штаны снять и задницу расставить гостеприимно… что за жизнь, это что, с-сука, за жизнь такая… мои честно заработанные… одиннадцать же тысяч – и прямо на хрен!.. разводилово…

Как раз напротив Волка, через стол, сидел Федор Мартинович Сакс. Он слушал волчью речь со всем вниманием, тщательно, будто живой магнитофон, записывающий каждый звук для истории. Даже усы его застыли в немом смирении. Но Волку страшно не нравилось выражение глаз Сакса. Юрист как будто нечто подсчитывал, запустив металлически-холодную программу статистических подсчетов прямо в живое словесное тело речи. Чем дальше, тем больше не нравилось оратору пощелкивание костяшек на невидимых счетах, спрятанных где-то там, в черепной коробке Сакса. Сердясь на него, молодой штурман русского бизнеса постепенно перестал обращать внимание на всех прочих, упер кулаки в стол и стал медленно приближать свое лицо к лицу юриста. Дистанция между их носами постепенно сокращалась… сокращалась… сокращалась… цветы красноречия становились все более радикальными… по-латински прямому и по-русски мощному носу Волка оставалось всего два-три сантиметра до тарана, и рыхлый, пористый, крючковатый нос Сакса уже затрепетал в чаянии страшного удара, ледяной стихии, врывающейся в трюмы, и неминуемого поворота оверкиль. Вдруг две черные щеточки Федора Мартиновича разом опустились вниз и совершенно утратили доблестное сходство с баронскими усами, разом уподобившись усам киргизского батыра. От неожиданности Волк онемел. Словоизвержение его прервалось на полуслове. Так и застыл он в тщетном предвкушении победного тарана, а галстук его по пояс вошел в чашку с кофе и радостно плескался там.

Тяжелов с солидной опытностью обратился к Саксу:

– Ну, Мартыныч, по усам твоим чую: натекло?

Юрист, небывалым усилием размыкая контакт с гипнотическим взглядом Волка, ответил:

– В самый раз, Иван Иванович…

Все то время, пока Волка штормило, Сакс флегматично подсчитывал в уме: «Эта статья «за разжигание»… эта – «за возбуждение»… эта – «за недостаточную убежденность»… это – «за неуместные колебания»… эта – «за сомнения, выраженные публично»… а эта – опять «за разжигание». Старая добрая знакомая, самая древняя статья во всей обойме». На пятой минуте Федор Мартинович хладнокровно констатировал: «А вот теперь в сумме натекло на «за попытки пересмотра». Пункт «б»: с отягчающими – до восьми лет».

– Что… «натекло»? – хмуро осведомился Волк. Распрямившись и встав за спинкой офисного кресла, он принял гордую позу пастыря, вещающего в вертепе.

Сакс промедлил с ответом не более чем на секунду.

– Драгоценный Андрей Андреевич! Традиции нашей корпоративной этики предполагают неизменно уважительное отношение к региональному бизнесу. В духе мультикультурности и развития полиполярного диалога, мы всегда с большим вниманием выслушиваем суждения наших партнеров, не интегрированных в деловую этику центра. Для нас весьма ценно то своеобразие, которое вносит в предпринимательскую активность любой локальный тренд бизнес-культуры. Даже если первые шаги партнера в рамках давно освоенной нами сферы манифестируют некое расхождение с устоявшимися нормами коммуницирования, не сводимое к конвенционно принятым параметрам, мы считаем своим долгом проявить понимание в отношении избранного им ракурса восприятия общественной реальности и дать полную информацию о перспективах подобного рода действий. В данном случае имеется в виду достижение определенного уровня неконтролируемости предполагаемых последствий при выходе информации за пределы узкого круга лиц.

Тяжелов не без удовольствия мысленно перевел: «Тупое провинциальное мурло! Себя и нас подставляешь».

– Е… – смутился Волк. – Это ж я мягко…

Патрикеевна живенько повернула к нему острое птичье лицо:

– Переборщ, Дрюшенька. Ты зацени: где мы, чо мы… Люди тут… Ты давай, это самое… на фига? Глянь вокруг, как здесь воще… Ну? Ты же умный же…

Тяжелов опять занялся мысленным переводом: «Милый, ты погляди на эти рожи, тут одна жлобина московская на другой жлобине московской сидит и третьей погоняет. Нормальных-то людей нет, и мурло это тупое столичное, которому ты жизнь разъяснял, оно все равно не поймет и не оценит. А другие упыри, они что, слушать тебя станут? Не мечи ты бисер перед свиньями…»

– Что, и про пидоров совсем нельзя? – вежливо осведомился Волк. Не понимает… но хоть начал понимать, что не понимает.

Сакс под столом передал Тяжелову записочку.

Ивану Ивановичу нравилось звонкое слово «пидор». Минимум звуков, максимум отношения. Но ни одна живая душа даже под дулом пистолета не заставила бы Тяжелова, его, это слово, не то что произнести, а даже громко подумать. Только-только подумаешь такое слово, и на лице сейчас же высветится статья «за экстремизм». Огромными фосфоресцирующими буквами.

– Андрей Андреевич, если в ближайшую неделю к вам не явится следователь от одной из надзирающих организаций, вы будете должны нам всем, здесь сидящим, по гроб жизни. Тихонечко, Андрей Андреевич. Сидите тихонечко.

Не дожидаясь ответа, Тяжелов воззрел в тот комканый листочек бумаги, который сунул ему Сакс. Там значилось: «Только из-за крайней надобности. И при первой возможности».

Тяжелов понимающе улыбнулся Федору Мартиновичу. А про себя сделал зарубку на память: «Не станем торопиться. Хоть один у нас живой человек будет».

И тут Волк неожиданно ударил себя в грудь и поклонился всем присутствующим в пояс, на половине поклона ловко отведя лоб от спинки офисного кресла.

– Простите меня, люди добрые!

– Э! – растерянно крякнул Варнак. – Вы… что?

Волк поискал взглядом икону и, не найдя, перекрестился на потолок. «Ну да, формально в том направлении до неба ближе…» – отметил Тяжелов.

– Не вините меня, простого русского парня! Грешен! Перед всеми, открыто говорю! Чистую правду! Все как есть!

Он ахнул еще один поклон. Макушка его оказалась скрыта столом от взоров собеседников, и, кажется, на протяжении пары секунд разговор немо продолжала крепкая корма Андрея Андреевича.

– Вы… у нас тут… не… – пытался объяснить корпоративную этику Варнак.

Нимало не обращая на него внимания, провинциал воскликнул:

– Проверял вас, добрые люди! Хотел доподлинно узнать: нет ли среди вас разжигателей? Теперь вижу: все хорошие русские люди собрались! Ну, простите меня, необразованного! Простите, неопытного! Простите и жизни меня научи́те в вашем в великом в столичном городе! Кто я такой? Раб Божий, обшит кожей, ума палата, а ключ потерян… Не обессудьте, хотел как лучше! Учи́те меня, учи́те!

Квалифицирующие признаки всех статей, черной стаей круживших только что над Волком, растаяли в один миг.

«А беглый-то ушел! – всплыли неведомо откуда архаичные словеса в голове у Тяжелова. – Ловок!»

В третьем поклоне Волк сложился перочинным ножиком. Тяжелов отчетливо услышал, как коленка стукнула Андрея Андреевича по скуле.

«Юрод! Но какой хитрый…»

– Иван Иванович, вы позволите просветить?

Тяжелов кивнул Варнаку.

– Андрей Андреевич, вы с самого начала неправильно нас поняли. Вы христианин? Очень хорошо. Разве у нас кто-нибудь запрещает быть христианином? Да ни в коем случае. У нас в стране – свобода совести, а в корпорации – абсолютная, ничем не ограниченная толерантность… Вы ведь честно оформили визу на христианское вероисповедание в реестре официальных христиан?

– Честнее некуда! – отозвался Волк.

– И честно перерегистрируетесь каждые четыре месяца?

– Ни разу не забыл в течение пятнадцати лет.

«Силен, брат!» – Сам Тяжелов потихоньку ездил в одну дальнюю деревенскую церковку и очень старался не попасться в зубы корпоративной безопасности, органам конфессионального надзора или, еще того хуже, активистам из Общества реального гуманизма. Ни в коем случае. Отгуманят до полной потери статуса… А каждый раз стоять в километровых очередях, добиваясь продления визы, ему не хватало духа. Это же такая тоска! Да еще в его возрасте… Крестик он, разумеется, не носил. Только на Рождество и под Пасху Тяжелов надевал его… и не снимал, обливаясь потом от ужаса, по три часа в сутки.

…Варнак продолжал:

– И честно платите государству пошлину за принадлежность к традиционному вероисповеданию?

– Не жалея денег! Даже таких.

– И честно прошли проверку на склонность к мракобесию?

– Не жалея нервов! Даже столько.

– Что ж, – в голосе Варнака появилось большое моральное удовлетворение, – тогда у нас осталась всего одна маленькая проблемка. Это даже не проблемка, а… кило убытка!

Непрошибаемый топ-менеджер позволил своему голосу пять молекул истеричности. Или у нас не идет конвергенция полов? И взрослому серьезному мужчине запрещено хоть ненадолго раскрепощать внутреннюю женщину?

Тяжелов очень хорошо понимал Варнака. Парень из провинции только что порушил ему отличный шанс приподняться. И как порушил? Да сам того не зная, на ровном месте!

Волк хмуро смотрел на Варнака.

– Ну о какой еще подляне… э-э-э… о каком еще шаге в сторону подлинной цивилизованности я не знаю?

Варнак честно, печально, солидно, почти не показывая превосходства «центрового» над деревенщиной, объяснил:

– Эх, Андрей Андреевич! Если в Совете директоров есть хотя бы один представитель религии, которая официально признана традиционной, то обязательно надо выделить место для представителя религии, которая традиционной еще не признана.

«И это как раз то место, которое обещано, при хорошем раскладе, самому Варнаку», – отметил Иван Иванович.

– Е… – зафиксировал поступление новой информации речевой аппарат Волка.

Сакс пожал плечами:

– Может, вы какой-нибудь нетрадиционный христианин? Церковь бушлатников и трубкозубов? Церковь постмормонов? Священный союз христопродавцев? Церковь антипедерасистов? Собрание искателей трех трансгуманных сокровищ?

– Да нет, обычный православный.

Варнак обратился к Тяжелову с укоризною:

– Иван Иванович, вы знаете, я готов к любым неожиданностям, если меня заранее о них предупредят. Но я ведь ничего не знал! Я не понимал истинных размеров затруднения! Это же такая тонкая работа! Я бы смог ее решить за неделю! Но за несколько часов? О! Я…

Варнак ждал, что его прервут. Тяжелов не торопился. Он давно понял: если подчиненный хочет, чтобы начальник почувствовал себя виноватым, то начальнику полезно заставить подчиненного чувствовать себя идиотом. Варнак, прокрутив свои «я не знал, я не понимал, я бы смог, я бы в любом случае не смог и я всегда готов» раза три, начал сбиваться. Когда он заходил на пятый виток, окружающие уже смотрели на него с ярко выраженным офисным сочувствием. На седьмом витке Варнак сдулся и замолчал с несчастным видом.

«Парень в хорошей форме», – удовлетворенно отметил Тяжелов. Сам он в молодые годы затыкался витке на пятом-шестом.

– Юра, вы по делу что можете предложить?

– Ну… – Варнак, собираясь с мыслями, вынул из кармана платочек, мелко промокнул им лоб, вытер щеки, подбородок, шею. – У меня есть одна правильная знакомая в Общине святых вегетарианцев последних дней. С ней можно бы как следует поговорить, обещать, сколько надо, – девушка лоу-мидл… Она, конечно, активистка-антиглобалистка, но при правильном подходе к делу пойдет и в активистки-глобалистки… вы понимаете, о чем я говорю?

Сакс посмотрел на Тяжелова уныло. Волк – с иронией. Волчья баба – с сомнением. Надо же, кто она такая? – никто, элементарная частица, фитюлька от часов, а ведь тоже соображает…

– Юра… – устало заговорил Тяжелов. – Юра! Вы же серьезный человек.

– «Одна правильная знакомая»… Ну да. Конечно же… – передразнил Волк, подняв брови.

Варнак поник. Совсем поник Варнак.

«Понимает».

– Короче говоря, Юра, в таких делах требуется надежность.

В ответ Иван Иванович услышал печальный вздох раскаяния.

У Тяжелова оставался всего один маршрут. Наверх. Он вынул платочек, промокнул вспотевший лоб… вынул еще один платочек… с оторопью посмотрел на оба и спрятал их во внутренний карман. Глянул на Сакса. Тот кивнул с приличествующим случаю сочувствием. Глянул на Варнака. Тот, отворотясь к окну, пробормотал слово «патриарх».

Иван Иванович понял, что опять держит в руках два платочка, но когда успел вынуть их по второму разу – неясно. При всеобщем молчании Тяжелов набрал номер. Не успев сказать ни слова, он обрел из телефонных глубин откровение: «Вас ждут через двадцать минут».

И гудки.

– Так. Так… Федор Мартинович, на регистрацию список отправите, когда я велю, и в том составе, который, надеюсь, сейчас окончательно прояснится. Сейчас вы свободны. Андрей Андреевич и Елизавета Патрикеевна…

– Потаповна! – взвилась Лиса.

«Час от часу не легче».

– …и Елизавета Потаповна – до завтра. Юра, пойдете со мной.

Варнак побелел. Иван Иванович мысленно похвалил его: правильный цвет принял парень, руководство любит едва живых.

Сакс откланялся. Варнак принял успокоительное. Патрикеевна, рассыпая искры ярости, подошла к Ивану Ивановичу.

– Вы знаете, кто мой отец?

«Потап», – чуть было не ответил ей Тяжелов.

– Лисонька, не надо. Ты ж мне сама… насчет людей…

Лиса сердито посмотрела на Волка, смягчилась и продолжила иначе:

– Мой отец будет рад с вами познакомиться. Ну очень рад будет!

Иван Иванович пробурчал невразумительное согласие. Потом – хоть пятьсот Потапов. И тысяча Патрикеев. Но потом.

Волк сделал своей спутнице знак, мол, подожди, сейчас тут у меня… на минуточку. В ответ он получил знак, мол, минуточку – ладно, а потом давай это самое уже отсюда… Рыжая хвостатая вышла.

– Иван Иванович, простите, пять минут? Конфиденциально.

– Три. Юра… будь у себя, я зайду.

Варнак усомнамбулил в свой кабинет.

Тяжелов посмотрел на Волка с особенным значением: «Друг мой, я так хотел бы задержаться, поболтать с тобой о том и о сем, но через две с половиной минуты попрошу сходить к едреням».

– Иван Иванович, простите, я к вам с полным уважением отношусь. Вот только одно важное наблюдение хочу рассказать. Нет, правда.

– За что ж мне вас прощать, Андрей?

– А вот как раз-то и за него.

– Ничего не обещаю заранее. В том числе и простить.

– А я и не надеялся. Нет, серьезно. Вы только выслушайте внимательно.

Тяжелова начал раздражать этот разговор. Что бы там ни пришло в голову этому очень бойкому и очень обаятельному парню, но пока он всего лишь щенок, попавший в корпоративную обойму исключительно благодаря… временным, скажем так… финансовым затруднениям. «Только из-за крайней надобности». И этот щенок страсть как хочет порычать на него, на большого матерого пса. Надеется, что все ему с лап сойдет. Впрочем, сам Тяжелов уверен: да, сойдет. Хотя следовало бы цапнуть как следует. Но почему-то… сойдет. Не станет он грызть щенка. Какой-то он… свой, что ли? Щенок этот.

– Наблюдение мое будет о собачьих… – начал Волк, усмехаясь. – Фамилия у меня, видите ли, такая, к мыслям о собачьих очень располагает. Хотя по натуре я совсем не волк… Нет, реально.

От первых его слов Тяжелов вздрогнул. Надо же быть такому совпадению!

– Так вот, кажется мне, что все люди… нет, ну там, люди – не люди, а все мужчины – уж точно… В общем, все люди делятся на четыре группы. Первая группа – люди-шакалы. Они никогда не лезут в серьезную драку, они крошками с чужого стола питаются. Вторая группа – люди-волки. У них правило: чужих грызть всегда, а своих – только если от них вдруг запахло слабостью. Нет, верно же?

Тяжелов машинально кивнул. Впрочем, его собеседнику подтверждение не требовалось. «Это у него фигура речи такая», – отметил Иван Иванович.

– Еще одна группа – люди. Ну, то есть люди как люди. Нормальные люди, ни в каком месте не собачьи. С ними все понятно, тут и разговора нет. Зато с последней группой понятного мало. Это люди-собаки. Они шакалов презирают, а волками тихо брезгуют, вот только быть нормальными людьми очень боятся… Нет, знаете, почему?

Он не дождался на сей раз от Тяжелова ни кивка, ни улыбки, ни слова заинтересованного. Тоской веяло от этого Волка-неволка.

– Иван Иванович, людьми они боятся быть из-за опасения: вот, думают они, за людское нас волки загрызут… Собаки – они ведь какие? Рядом с волками лишний раз тявкнуть опасаются. А такого бояться не надо. Волки все равно когда-нибудь загрызут, они собак потрохами чуют. Вернее, не собственными зубами загрызут – отдадут шакалам, а сами будут стоять рядом и стеречь, чтобы не убежала собака, пока стая шакалов ее грызет. Им нравится такая забава, Иван Иванович… В общем, у тех, кто собака, вся жизнь – одна тоскливая проблема.

Тяжелов, ни слова не говоря, развернулся и ушел.

Щенок!

В кабинете Бориса Вениаминовича северная провинция была занята бассейном, а восточная – массажным столом.

Получив от секретарши Патриарха законное право на пять минут доступа к персоне , Иван Иванович с Варнаком миновали два кордона из живых бойцов, ай-тест, рентген-контроль, робота со встроенным пулеметом и дежурную ведьму. Добравшись до кабинета, они окунулись в мир сладостных ароматов. Цепочка мокрых следов тянулась с севера на восток. Обнаженный Ботвинник лежал на сметанно-белых простынях, а массажистка умащивала его тело благовонными маслами.

Борис Вениаминович, сухонький старичок со слуховым аппаратом… «Нельзя так думать, – поправил себя Тяжелов, – не старичок, и аппарата нет, и никакой он не сухонький, а бодрый адмирал корпоративной эскадры, стратег, чутко вслушивающийся в биение ритмов макроэкономики». Так вот, Борис Вениаминович, некрупный главнокомандующий бизнес-империи, на вид совсем юноша, довольно почмокивал, принимая искусство титанической женщины желтой дряблой кожею («Нельзя так думать! Это не дряблость, а узоры мудрости, это не желтизна, благородная расцветка бильярдных шаров!»). Негритянка («афророссиянка!») под два метра ростом и с мускулатурой борца-вольника тянула центнера на полтора. «Как же они…» – на мгновение задумался Тяжелов, но сейчас же запретил себе размышлять на эту тему. А то ведь далеко зайдешь!

Иван Иванович поклонился Ботвиннику в пояс. Варнак судорожно скопировал его поклон.

Черная валькирия не обратила на них ни малейшего внимания. Борис Вениаминович с неторопливой царственностью повернул голову и, одарив посетителей благосклонной улыбкой, изрек:

– Н-нус, ждал, что понадоблюсь. Сколько позиций, Ваня? Две? Или, может быть, три?

«Сначала голову повернул и только потом улыбнулся. Добрый знак! В хорошем настроении. Вот если бы наоборот…»

– «Экологиста» и «этнокредитора» в одном лице добыл я, Борис Вениаминович. «Феминистка», правда, скверного качества, имелась у Волка…

Ботвинник удивленно повел бровями. «Надо же, – прочитал Тяжелов по его лицу, – и от блохастого какая-то польза…»

– …Афроспидоветерана предоставил мой парень, – продолжил Иван Иванович и указал на Варнака. Тот зарделся. – Активист гей-движения у нас и так…

– Сакс.

– Да, Борис Вениаминович. Вы понимаете наши проблемы, как никто!

– Дальше, Ваня.

– Волк – официальный православный.

– Предвидел. Это все?

– Все, Борис Вениаминович. Но даже если мы закрываем эту вакансию…

– Ваня, ты многословен. Место для молодого дарования. Которое мысленно клянет сейчас последними словами Волка, притащившего на хвосте проблему.

Молодое дарование смущенно разглядывало пол.

– И его можно понять. Итак, джентльмены, вы все никак не хотите уяснить: тут вам не тропики, тут зима длится все четыре сезона! А значит, готовиться к ней тоже надо всегда. То есть заранее. Задолго. Еще не закончилась вчерашняя зима, а уже надо быть готовым к завтрашней. Россия-с.

Тяжелов почтительно склонил голову. По опыту он знал: если Патриарх завел разговор о вечной зиме, значит, поможет. Вот если бы о вечнозеленых кактусах, тогда – плохо. А если о вечной молодости, тогда – хуже некуда…

Если стихийное бедствие обитает на верхнем этаже твоего дома, то ты к нему постепенно привыкаешь.

«Но, конечно, нельзя так думать: стихийное бедствие! Следует мыслить о созидательной стихии…»

– …И я к зиме подготовился загодя! – продолжал свой монолог Ботвинник. – Ваня, уволь афроспидо, оно больше не нужно.

Варнак застыл в изумлении. Тяжелов, зная, как оно дальше будет, повиновался, не задавая вопросов:

– Да, Борис Вениаминович. Мы все сделаем, как вы скажете.

– Похвально. Что это за нерусское имя такое – Гарри? Подозрительное имя. Вот я вам представлю будущего членсовета директоров с прекрасным, символическим именем Наташа. Что может быть приятнее на слух? Повернись к ним лицом, Наташенька.

Массажистка повернулась медленно и страшно. Терминатору засадили в спину пару автоматных пуль, и он, почувствовав неприятный зуд в левой лопатке, оборачивается, желая отыскать виновных и примерно наказать… Именно так повернулась эта женщина. Тяжелову на миг показалось, что он слышит металлический лязг.

– Наталья Файзуллоховна Мбога, прошу любить и жаловать! Улыбнись им, милая.

Наталья Файзуллоховна улыбнулась . Как чемпион мира в тяжелом весе улыбается парням, которые встретили его в подъезде, попросили снять обручальное кольцо и пригрозили в случае отказа набить морду.

«Я бы и раунда с нею не выстоял…»

Мышцами лица Иван Иванович робко сказал титанической женщине: «Сдаюсь сразу. Только не бей меня».

– Я вижу, вы друг другу понравились. Очень рад! Наталья Файзуллоховна – не только прекрасный специалист в своем деле. Она еще и участник подавления католического путча в Варшаве, почетный ликвидатор Белоруссии, кавалер ордена «За непримиримую толератность». Помните, за что их давали, Ванечка?

– События в Йоханнесбурге, Борис Вениаминович.

– Совершенно верно! За охрану первого гетто для белых в ЮАР, драгоценный мой. Ветеран? О да, несомненный ветеран, джентльмены. Осмелится ли кто-нибудь не признать, что она – афро? Я бы не осмелился. Хотя, по чести сказать, чистокровным афро был только ее дедушка из Лесото. Бабушка и мама – русские, а отец – великолепный экземпляр из Куляба, что на реке Яхсу… Наташенька, как называется горный хребет по соседству с родным городом твоего батюшки?

– Хазратишох! – рыкнула йотунша.

– Слышали? Тысяча и одна ночь, джентльмены. Впрочем, «кредитор» у нас уже имеется, он же «экологист». А так бы еще одно место освободилось… Что касается СПИДа, то, как выяснил при осмотре мой личный врач, доктор медицинских наук Карабаев, бедная женщина страдает он неизлечимой болезни вот уже целую неделю. Наташенька, радость моя, покажи им справку…