Становление западной геополитической традиции: вектор географического детерминизма

Истоки формирования геополитических концепций можно найти в глубокой древности. Уже в период Античности осмысление проблемы военных столкновений между государствами вело к постепенному осознанию античными философами неразрывной взаимосвязи почвы и крови, пространства и власти, географии и политики. Так происхо­дит формирование теории влияния среды на политическую историю, которую излагают Аристотель, Гиппократ, Полибий, Парменид и дру­гие, менее известные античные авторы. Во многом их теоретические построения являются результатом обобщения событий политической истории того времени, но некоторые идеи, несомненно, являются ин­теллектуальными изысканиями самих авторов, носят печать их инди­видуальной прогностической интуиции и обладают эвристическим потенциалом, востребованным и в наши дни. Несмотря на наивность общих научных представлений Античности, геополитические идеи греческих и римских авторов и сегодня зачастую поражают своей глу­биной и меткостью.

Античные философы остро чувствовали значение почвы — среды обитания — пространства для формирования социокультурной и по­литической идентичности человека. Впервые теорию влияния среды излагает известная школа Гиппократа в V в. до н.э. в трактате «О воздухах, водах и местностях». Позднее в европейской геополитике эти идеи стали доминирующими и получили концептуальное обоснование.

В античной политической философии была разработана концеп­ция пяти температурных зон или поясов земли: два холодных, два умеренных и один жаркий (в центре), каждый из которых обладает своими политическими особенностями. Известные греческие фило­софы Аристотель и Парменид писали о политическом превосходстве промежуточной зоны, населенной греками. Основные аргументы фи­лософов сводились к тому, что жители южных стран получают от са­мой природы пищу и одежду почти в готовом виде, удовлетворяя на­сущные потребности легко и свободно, поэтому они не имеют внутреннего стремления к развитию своих государств. Напротив, жи­тели севера слишком много энергии должны затрачивать на поддер­жание жизни на своих территориях, поэтому у них не хватает сил для развития. Следовательно, только в умеренном климате можно найти идеальный природный баланс, способствующий расцвету государств.

Эту концепцию подтверждало также и то, что все древние государ­ства располагались на границах между 20° и 45° северной широты, по­этому античные авторы были убеждены: политическая энергия гене­рируется в умеренных климатических зонах и исторические центры притяжения сдвигаются в направлении с юга на север в рамках этой зоны. В современной геополитике теория климатических поясов вновь достаточно популярна. Многие исследователи разделяют точку зрения, что история создавалась в пространстве между 20° и 60° север­ной широты, где расположены сегодня основные политические цент­ры Европы, России, США, Японии¹.

Известные античные философы рассматривали вопрос о влиянии географической среды на политическую деятельность людей, свойства их политического темперамента, обычаи, нравы и даже общественный строй. Платон, Гиппократ, Полибий, Цицерон писали, что жаркий климат расслабляет характеры и люди легко попадают в рабство, а се­верный, напротив — зкаляет, что способствует развитию демократи­ческих форм правления. Важно отметить, что интерес к географии не был умозрительным для античных авторов. Проблема развития горо­дов-государств (полисов) приводила к серьезным геополитическим противоречиям: как расширить жизненное пространство наиболее удобным и легкодоступным способом, провести колонизацию свобод­ных территорий, защитить свои владения от нашествия врагов.

¹См.: Тихонравов Ю.В. Геополитика. М., 1998. С. 59.

Признанным стратегом Античности был Аристотель, который раз­работал немало оригинальных геополитических идей. Именно он впервые в истории политической мысли разработал геополитическую концепцию самодовления государства, этот термин сегодня широко используется в геополитических исследованиях, поэтому обращение к аристотелевскому геополитическому наследию всегда актуально.

В известном трактате «Политика» Аристотель развивает концеп­цию государственного самодовления двух основных факторов: самодовление территории и самодовление населения. Для того чтобы со­здать такое самодовление, территориальная политика государства должна быть направлена на то, чтобы, в конечном счете «собирание земель» обеспечило жителей государства всем необходимым, «так как самодовление (территории. — И.В.) и заключается в том, чтобы ни в чем не было недостатка»¹. Следовательно, величину и значение госу­дарства следует измерять не количеством населения, а государствен­ными возможностями. Каждое государство должно преследовать свои задачи, и потому величайшим государством следует признать такое, которое в состоянии выполнить эти задачи наилучшим образом.

Аристотель определил пропорции населения и размеры территории, исходя из логических соображений: «ведь закон есть некий порядок; благозаконие, несомненно, есть хороший порядок; а чрезмерно боль­шое количество не допускает порядка». Он справедливо полагал, что государство с крайне малочисленным населением на большой террито­рии не может обладать самодовлением, государству же с чрезмерно большим населением трудно иметь правильное политическое устрой­ство. Следовательно, в идеале государство должно заключать в себе та­кое количество населения, какое было бы прежде всего самодовлею­щим для устройства благой жизни на началах политического общения². Тонкие стратегические расчеты в территориальной геополитике нужны во всем: территория должна быть труднодоступна для вторже­ния по границам, но иметь удобные выходы. С военной точки зрения территории надлежит быть «легко обозримой», чтобы ее было легко защищать. Особую роль играет расположение столицы, которая должна, возможно, теснее быть связана с материком и морем, а равно и со всей территорией государства. Столица государства выделяется

1 Аристотель. Политика. М., 1997. С. 228.

² См.: Там же. С. 226-227.

на фоне всего окружающего пространства как центральный пункт, из которого возможно выслать помощь во все стороны. Весьма важно на случай военных действий иметь удобный тайный выход для жителей, для неприятелей же город должен быть труднодоступным для нападе­ния по географическим условиям. Стратегическое значение имеет хо­рошее водоснабжение внутри города, чтобы можно было выдержи­вать длительные осады врагов. Еще одно стратегическое условие — чтобы в город легко было доставлять получаемые продукты; далее чтобы был удобный подвоз к нему разных стратегических материалов и сырья для обработки. Стратегия должна учитывать и особенности розы ветров: города, обращенные к востоку и прочно защищенные от северных ветров, являются более благоприятными для здоровья жите­лей, и этот фактор также играет важное геополитическое значение¹.

Не утратили своего значения идеи Аристотеля о стратегической близости к морям, о морской силе и необходимых морских гаванях. И во время Античности, и в наши дни близость к морю дает не толь­ко геополитические преимущества государству, но может содержать дополнительные опасности, которые, впрочем, можно преодолеть правильной стратегией. Основная идея состоит в том, что порты и га­вани должны быть особым образом расположены по отношению к столице: не составлять с ней одно целое, но и не слишком далеко от­стоять от нее. При этом столица должна господствовать под ними бла­годаря своим городским стенам и иным военным укреплениям. Тем самым близость к гаваням обеспечит экономические блага для глав­ного города, в случае же возникновения опасности ее легко предупре­дить изданием соответствующих законов, которые точно бы обозна­чили, кому дозволено и кому запрещено прибывать в порты. Интересно, что Аристотель предупреждал правителей морских госу­дарств по поводу прибытия в порты большого количества иноземцев, «воспитанных в иных законах», что способно пошатнуть право и мо­раль в государстве. Таким образом, античный философ тонко чувст­вовал значение социокультурных факторов в геополитике.

Представляет интерес меткая стратегическая оценка некоторых географических центров античного мира, сделанная в свое время Аристотелем. Он весьма точно характеризовал геополитическое пре­восходство Крита: «Остров Крит как бы предназначен природой к господству над Грецией, и географическое положение его прекрас­но: он соприкасается с морем, вокруг которого почти все греки име­ют свои места поселения; с одной стороны, он находится на небольшом расстоянии от Пелопоннеса, с другой — от Азии...

¹ См.: Аристотель. Указ. соч. С. 237.

Вот почему Минос и утвердил свою власть над морем, а из островов — одни под­чинил своей власти, другие населил...»¹. Все эти тонкие стратегичес­кие зарисовки античного философа свидетельствуют, что проблема пространственных отношений между государствами — главная про­блема геополитики — была в центре внимания античной политиче­ской философии и заложила основы европейской геополитики.

Новым важным этапом в развитии геополитических идей на Запа­де стала эпоха Просвещения. Известные европейские философы — Монтескье, Дидро, Руссо, Д'Аламбер, Ламетри обращались к пробле­ме влияния географического фактора на политическое развитие наро­дов. В этот период сформировалась концепция географического де­терминизма в общественных науках, которая затем сыграла в Европе решающую роль при возникновении геополитики как науки.

Ключевая идея географического детерминизма была сформулиро­вана Ш. Монтескье в работе «О духе законов» (1748): «Власть климата есть первейшая власть на земле»². Обосновывая эту идею, Монтескье подчеркивал, что прямое воздействие климата на физиологическое состояние людей, а значит и на их психологию, имеет решающее зна­чение при организации общественного устройства и учреждении по­литических порядков: «малодушие народов жаркого климата всегда приводило их к рабству, между тем как мужество народов холодного климата сохраняло за ними свободу»³.

Именно поэтому «дух законов» в каждой стране должен соответ­ствовать условиям географической среды, только тогда государство способно гармонично и успешно развиваться во времени и в прост­ранстве. Таким образом, политическая философия эпохи Просве­щения вплотную подходит к формулировке геополитического зако­на соответствия политики, права и территории, который сыграл впоследствии важную роль в развитии немецкой геополитической школы.

На следующем этапе, начиная с XIX столетия, «пальма первенст­ва» в развитии географического детерминизма постепенно переходит к немецким ученым, среди которых прежде всего следует назвать Г. Гегеля, К. Риттера и А. Гумбольдта, предложивших несколько ори­гинальных геополитических идей. Немецкие философы выступают уже с критикой вульгарного географического детерминизма, более зрело и взвешенно подходя к интерпретации природных факторов и их влияния на политическую историю.

¹ Там же. С. 121.

² Монтескье Ш. О духе законов. СПб., 1900. С. 140.

³ Там же. С. 387.

Особого внимания заслуживают оригинальные геополитические идеи Г. Гегеля (1770—1831). В специальном разделе введения к лекци­ям по философии истории, озаглавленном «Географическая основа всемирной истории», Гегель подчеркивал: «не стоит ни преувеличи­вать, ни умалять значения природы; мягкий ионийский климат, конечно, очень способствовал изяществу поэм Гомера, но один климат не может порождать Гомеров, да и не всегда порождает их; под влас­тью турок не появлялось никаких певцов»¹. С этой точки зрения, уче­ные должны интересоваться не изучением почвы как внешнего места, а изучением естественного типа местности, который находится в тес­ной связи с типом и характером народа, являвшегося сыном этой поч­вы. Для этого необходимо исследовать, каким образом народы высту­пают во всемирной истории и какое место и положение они в ней занимают.

Гегель оставил глубокое исследование философии истории с точки зрения развития национального духа и политического строя разных народов. Именно это позволило великому немецкому философу впервые в истории политической мысли осуществить концептуаль­ный геополитический анализ современной ему картины мира. При этом Гегель не просто представил интересное описание пространст­венных отношений между государствами, цивилизациями и народа­ми, известными европейцам к середине XIX в., но — что особенно важно — разработал методологию такого анализа, который сегодня мы не можем не назвать геополитическим.

Гегелевская геополитическая карта мира естественным путем раз­деляется на Старый и Новый Свет. Такое деление было для него акту­альным, не только потому (как это обычно принято утверждать), что Америка и Австралия стали известны значительно позднее остальных частей света. Для Гегеля Америка и Австралия были новы не только относительно, но и по, существу: по всему их физическому и духовно­му характеру. Особого внимания заслуживал тот факт, что архипелаг между Южной Америкой и Азией обнаруживал, по мнению филосо­фа, физическую незрелость: «характер большей части этих островов таков, что они являются лишь как бы земляным покровом для скал, выступающих из бездонной глубины и носящих характер чего-то поздно возникшего». Следы незрелости находил он и в Австралии: «...ведь если мы проникнем из английских владений в глубь страны,

¹ Гегель Г.В.Ф. Философия истории // Соч. Т. 8. М.— Л., 1935. С. 76.

то мы найдем огромные потоки, которые, еще не прорыв себе русла, оканчиваются в болотистых равнинах». Интересно, что относительно Америки и ее культуры он делал не менее безапелляционные выводы: «Америка всегда была и все еще продолжает быть бессильной в физи­ческом и духовном отношениях»¹.

В концепции Гегеля незрелость природного мира накладывает ре­шающий отпечаток на духовный мир народов, населяющих эти «фи­зически незрелые» местности, что, в свою очередь, определяет место народов на карте политической истории. Поэтому Америку — глав­ную страну Нового Света, он не видел на карте всемирной истории XIX в., но пророчески указывал, что именно этой стране суждено стать центром «всемирно-исторического значения», объясняя это опять-таки преимущественно психологическими и географическими факторами: «в эту страну стремятся все те, кому наскучил историчес­кий музей старой Европы. Говорят, что Наполеон сказал: эта старая Европа наводит на меня скуку»².

Гегель предложил разделить на три геополитических ареала Ста­рый Свет — арену всемирной истории. Его методология основана на характерных географических различиях:

1)безводное плоскогорие с его обширными степями и равнинами; страны плоскогорий, как правило, прочно замкнуты в себе, но спо­собны давать импульсы исторического развития и территориальной экспансии;

2)низменности, переходные страны, прорезанные и орошаемые большими реками; здесь образуются центры культуры', обладающие уже значительными притяжениями (мы бы сегодня назвали их циви­лизациями);

3)прибрежные страны, непосредственно прилегающие к морю; они должны выражать и сохранять мировую связь³. Таким образом, именно география в гегелевской концепции служит ключом к пони­ манию исторической роли народов разных территорий.

Представляет интерес гегелевский анализ всех трех географичес­ких ареалов с точки зрения их роли в политической истории. Весьма скептически он охарактеризовал народы плоскогорий: в пустынях Аравии, в монгольских степях, в Южной Америке на берегах Орино­ко и в Парагвае почва неплодородна, люди беспечны и не собирают запасов на зиму, ведут патриархальную жизнь, и богатство их заключается лишь в животных, которые странствуют вместе с кочевниками.

¹ Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 77.

² Там же. С. 83.

³ Там же. С. 84.

Он пессимистически оценивал историческую миссию кочевников, не видел в кочевническом элементе генератор политической энергии, способный всколыхнуть и вдохнуть жизнь в деятельность мирных земледельцев равнин. Более того, Гегель указывал на разрушительный и бессмысленный характер набегов кочевников: «они все растаптыва­ют, а затем исчезают, как сбегает опустошительный горный поток, так как в нем нет подлинного жизненного начала»¹.

Совсем в другом ракурсе Гегель рассматривал судьбу народов до­лин, орошаемых большими реками. В Китае, Индии, Египте создава­лись большие царства и формировались крупные империи. Импер­ский характер этих народов Гегель объяснял тем, что земледельцы, населяющие равнины, способны к регулярному кропотливому труду, заинтересованы в поземельной собственности и развитии правовых отношений. Это закономерно делает государство центральным поли­тическим институтом, который жители поддерживают и развивают во всех отношениях, в том числе и в территориальном.

Особая миссия у морских народов, которые Гегель характеризует с явной симпатией: если низменность прикрепляет человека к земле, благодаря чему он становится зависимым в бесконечном множестве отношений, то море выводит его из этих ограниченных сфер. В вооб­ражении человека море связано с чем-то неопределенным, неограни­ченным и бесконечным, и когда человек ощущает себя в этой беско­нечной стихии, то это внушает ему стремление выйти за пределы, раскрепоститься. Революционного импульса волевых устремлений за пределы земной ограниченности недостает величественным азиат­ским государствам, хотя сами они часто граничат с морем; для них мо­ре является лишь прекращением земли.

Описывая историческую миссию народов моря, Гегель становится поэтом, в его словах слышатся нехарактерные для него восторженные ноты: «Корабль, этот лебедь моря, рассекающий быстрыми и плавны­ми движениями волнистую поверхность или описывающий на ней кру­ги, является орудием, изобретение которого делает величайшую честь как мужеству человека, так и его уму»². Стремясь к объективности, Ге­гель признает, что море призывает человека к завоеваниям и разбою, но ему кажется, что огромная постоянная опасность для жизни делает мо­ряков храбрыми и благородными. Найденное оправдание «облагора­живает» в глазах философа незаконные приобретения морских стран.

¹ Гегель Г.В.Ф.Указ. соч. С. 85.

² Там же.

Таким образом, в своих геополитических предпочтениях Гегель доста­точно тенденциозен, ему изменяет характерная для него научная объ­ективность и взвешенность. Определяя исторический и неисторичес­кий характер народов, он предлагает весьма субъективные оценки.

Если народы моря для него — народы исторические, способные к творчеству на арене политической истории, то наряду с этим есть и неисторические народы — коренные жители Америки (индейцы), обитатели Африки, которых он лишает права голоса в истории, согла­шаясь с тем, что удел этих народов — рабство и политическая зависи­мость от европейцев. В гегелевской концепции географический де­терминизм соединяется с расизмом, что приводит философа к весьма резким заключениям: «...характер негров отличается необузданнос­тью. Это состояние исключает возможность развития и образованно­сти, и негры всегда были такими же, какими мы видим их теперь. Единственной существенной связью, соединявшею и еще соединяю­щею негров с европейцами, оказывается связь, выражающаяся в раб­стве. В нем негры не видят ничего не подходящего для себя...»

Такие выводы не могли не вызвать осуждения гуманистов, но в це­лом влияние идей Гегеля на развитие геополитики в конце XIX — нача­ле XX в. было огромно. Особое значение имеет то, что в гегелевской философии истории был заложен тезис, сыгравший решающую роль в развитии теории гегемонизма в геополитике, как в марксистском, так и в либеральном ее вариантах. Концепция гегелевской историософии ос­нована на теории авангарда: авангард монополизирует историю, ибо в нем воплощен мировой дух; остальные народы и культуры, не относя­щиеся к авангарду; не имеют права голоса в политической истории. Не­сколько позже марксисты применили эту дихотомию в своем учении о всемирно-исторической миссии пролетариата, а современные неолибералы — в.учении о «золотом миллиарде» и однополярном мире.

Известный немецкий философ конца XX в. Х.Г. Гадамер дал остро­умную критику гегелевской авангардистской установки, оправданной «лишь, если исходить из предпосылок Гегеля, согласно которым фило­софия истории посвящена в планы мирового духа и благодаря этой посвященности способна выделить некоторые частные индивидуаль­ности в качестве всемирно-исторических, у которых наблюдается якобы действительное совпадение их партикулярных помыслов и все­мирно-исторического смысла событий»². Гегелевское историософское и геополитическое наследие на самом деле весьма противоречиво: с одной стороны, присутствуют глубокие выводы об исторической миссии разных стран и народов, с другой — в своих исторических предпочтениях он часто весьма тенденциозен.

Существенный вклад в развитие идей географического детерми­низма внес современник Гегеля К. Риттер (1779—1858). В его работах была обоснована концепция иерархического деления мира в контекс­те единого глобального пространства. Геополитическую карту мира Риттер разделил на континентальную (сухопутную) и морскую (вод­ную) части. Границу между ними он определил в виде большого полу­круга, проходящего через Перу в Южной Америке и через южную часть Азии¹. Тем самым он одним из первых обосновал идею противо­стояния государств Суши и Моря в геополитике, которая стала опре­деляющей в XX в. Именно у Риттера немецкие геополитики почерпну­ли все свои основные континентальные конструкции, впоследствии на его труды часто ссылался Ратцель — основатель немецкой геополи­тической школы.

Вслед за Гегелем в рамках континентальной полусферы на геопо­литической карте мира Риттер выделял Старый и Новый Свет. Но его аргументация в пользу такого деления несколько отличалась от геге­левской. Для Риттера особое значение имела разница в климатичес­ких особенностях Старого и Нового Света: у первого — заметное кли­матическое однообразие, тогда как у второго — значительные климатические различия. Он усмотрел в этом существенное влияние на характеры населяющих континентальные страны народов: на осо­бенности менталитета, морали, отношение к труду и стереотипы пси­хологического восприятия. Все это позволило Риттеру объяснить гео­политическое единство старой Европы и существенные противоречия между странами Нового Света, апеллируя к географическим особен­ностям в рамках континентальной дихотомии, что сделало его геопо­литическую модель достаточно целостной.

Однако особое значение для формирования европейской геополи­тики имели идеи немецкого географа Дж. Готтмана, сформулирован­ные им в его блестящей работе «Политика государств и их география». Он ввел в оборот термин «иконография пространства», обратив вни­мание на то, что автономные пространства цивилизации и культуры образуют все наблюдаемые организованные в пространстве формы политической, общественной и частной жизни.

В понятие «иконография пространства» Готтман включал и раз­личные пространственные картины мира, и отдельные представления, возникшие как результат влияния религий, традиций, историче­ского прошлого, разных социальных моделей, характерных для опре­деленных территорий с особой неповторимой культурой.

¹ См.: Риттер К. Европа. М., 1864. С. 21—24.

Мифы и об­разы ушедших столетий, легенды и саги, табу и символы культуры, топографически локализованные в определенном пространстве, так или иначе формируют его иконографию. Какое же место в общей иконографии пространства занимает геополитическая иконография?

Можно утверждать, что иконография геополитического простран­ства — это типические формы проявления жизни цивилизации в про­странстве, система политических институтов и многообразных форм политической жизни, а также символический духовный мир цивили­зации, включая символизм выражения политических идей, формирующих смысловое, значимое пространство культуры. Все это в целом и позволяет народу контролировать, осваивать и защищать определен­ную территорию как «свою», родную.

Готтман писал о «циркуляции иконографии» — динамическом влиянии территориальных культур друг на друга в течение времени. В определенном смысле циркуляция иконографии представляет собой пространственное измерение геополитики. Впоследствии это позво­лило известному немецкому геополитику К. Шмитту остроумно заме­тить, что на место знаменитой теории «циркуляции элит» В. Парето в современной геополитике выходит не менее важная теория циркуля­ции иконографии¹.

Отношение к образу, иконе составляет глубинное пространственное измерение культуры. Иконография пространства разделяет западные и восточные цивилизации: многие культуры Востока обычно выступают против зрительных изображений, картин и икон, в то время как на За­паде сложилось устойчивое почитание иконописи и портретной жи­вописи. Известно, что Ветхий Завет и Коран запрещают изображать Бога, но строго отождествить Восток с иконоборчеством, а Запад — с иконопочитанием все же нельзя. История западной цивилизации зна­ет весьма агрессивные проявления иконоборческой традиции, доста­точно перечислить гуситов и виклифитов, пуритан и баптистов, рели­гиозных модернистов и грубых рационалистов. Интересно, что современная техника, психоанализ и абстрактная живопись (а все это пришло с Запада) несут в себе разрушение тради­ционного понимания образа, визуального изображения, пространст­венной целостности. Поэтому можно утверждать, что иконография пространства каждой культуры не статична, она динамично меняется, когда в нее вторгаются новые исторические факторы.

¹ См.: Шмитт К. Планетарная напряженность между Востоком и Западом и проти­востояние Земли и Моря // Основы геополитики. М., 1997. С. 528.