Quot;Одесские новости". Musca <Ф. Г. Мускатблит>. В Ясной Поляне

(Беседа с Л. Н. Толстым)

<...> Текущим летом мне пришлось побывать в Ясной Поляне. Деревушка
разбита на холме. Она не велика - всего около 60 дворов, но производит
весьма приятное впечатление: домики за редким исключением из красного
кирпича, чистые, опрятные. Прекрасное здание школы. Во всем чувствуется
сравнительный достаток.
Я остановился у входа в аллею, начинающуюся двумя каменными, начисто
выбеленными башнями.
Это знаменитая яснополянская аллея. В стороне от нее, словно стекло в
зеленой плюшевой оправе, блещет пруд, над которым нависли липы и березы.
- У себя Л. Н.? - спрашиваю я у засевшего в камышах юного рыболова.
- Да, дома.
- А что, здоров он сейчас, принимает?
- Должно, здоров. Потому графиня намедни в Москву выехала. Остались только
хозяин с дочкой... дохтор из клиников...
Я попросил доложить обо мне.
Через несколько минут вышел слуга, попросивший меня подождать.
Л. Н. был занят.
Отведя уставшего коня под липы, я стал осматривать усадьбу.
Она производит впечатление чего-то необычайно солидного, спокойного и в то
же время самоуверенного...
Двухэтажный барский дом - весь белый с зеленой крышей - и примыкающие к
нему домики-службы расположены у самого парка.
Перед входом на веранду разбиты цветники, окружающие усыпанную песком
площадку. Повсюду тень. Невдалеке, в чаще дерев - гимнастика. Скамьи со
столом. Мертвая тишина.
Не прошло и получаса, как перед дверью, невдалеке от меня, показался врач
Л. Н. - М. Д. Никитин (об этом я узнал позже) и остановился, указывая
кому-то, как мне показалось, в мою сторону.
Меня охватило сильное волнение...
Я едва мог совладать с собой...
Все доводы урезонивавшего мое чувство рассудка были совершенно бессильны
при мысли о том, что через момент я окажусь лицом к лицу с одной из
величайших фигур XIX века...
Из-за кустов медленным шагом, слегка сгорбившись и опираясь на палку,
вышел глубокий старик...
Глубоко ушедшие с нависшими над ними густыми, седыми бровями, еще не
потерявшие своего блеска глаза, впадины у висков и заострившийся нос - все
это говорило о перенесенном Л. Н. тяжелом недуге...
Одетый в шерстяное пальто сверх опоясанной кушаком серой блузы, он был в
сапогах и - несмотря на сильную жару - в полуглубоких калошах...
Наиболее схожий с оригиналом портрет - по моему мнению, на котором Л. Н.
снят с Горьким.
Увидя меня, Л. Н. остановился.
Я подошел к нему...
- Что могу я для вас сделать? - тяжело дыша, спросил он, снимая шляпу и
пожимая мне руку.
- Не за услугой - поклониться пришел, - отвечал я, - узнать, как
здоровье...
- Здоровье?.. Что ж, здоровье ничего... Скажу, как всегда говорю: слава
богу, - ближе к смерти... Я рад... Для меня, знаете, одно важно: чтоб
мыслительный аппарат работал, а что там разные желудки да легкие и все это -
до этого мне дела нет... Действует мозг - больше мне ничего не нужно, - это
для меня все...
- Да, Л. Н., но без желудка, и печени, и многого другого и умственный-то
аппарат долго не проработает...
- А вот до них мне и никакого дела нет, - возразил улыбаясь Л. Н., - пусть
себе врачи да там семейство возится с ними... Я вот в Ялте сильно болел...
воспаление легких, брюшной тиф... все-таки дорогу из Севастополя к себе
хорошо вынес... но зато уж и удобства езды были громадные... громадные...
прямо скажу - возмутительные удобства...
Слыша несколько ранее, что Л. Н. работает - со слов одного из домашних и
теперь от него лично, - я вспомнил газетные сообщения о том, что Л. Н. занят
своей автобиографией, и осведомился, верно ли это?
- Ничего подобного, - возразил Л. Н., - это ложь... ничего я такого не
писал, не пишу и не буду писать! А прошел этот слух, вероятно, вот из-за
того, что за границей издается теперь полное собрание моих сочинений на
французском языке. Один мой добрый приятель Б-в составляет для этого издания
мою биографию и просил меня сообщить ему кое-какие данные из моей жизни...
(*1*) Одно с другим - и пошел слух о какой-то автобиографии. Я автобиографии
не признаю и никогда этого не сделаю. Автобиография!.. Ведь это что такое?
Пишет человек о самом себе... хорошее скажет, - все дурное замолчит... ведь
это так естественно!
Кому, скажите, охота прорехи свои на вид ставить - нате, мол, любуйтесь!..
Или наоборот: намеренно одно дурное выставить, еще подбавить, чего и не
было: вот какой я грешник!.. Выйдет тоже плохо... уничижение паче гордости,
говорят...
Мы уж вышли из парка на пересекающую деревушку дорогу и, перейдя через
нее, подошли к покосившейся крестьянской избе.
Пойти в нее оказалось возможным, лишь порядком согнувшись.
Здесь Л. Н. пил кумыс.
Крестьянка, привыкшая к своему посетителю, подала ему стул "времен
очаковских и покоренья Крыма", одна из ножек которого безнадежно волочилась
по полу.
Я указал Л. Н. на некоторый риск, сопряженный с сидением на подобном
инвалиде...
- Ничего, - ответил Л. Н., - я уж с ним знаком, да и она знает его
слабость, видите: ставит его к стенке, так что и ножек-то ему не надобно...
Кумыс, по словам Л. Н., оказывает на него благотворное влияние. Готовят
его ему специально выписанные с этой целью татары.
Посидев минут десять, мы вышли, продолжая прогулку и прерванный разговор.
Речь шла главным образом о русской жизни, литературе и журналистике. Я
коснулся Успенского.
Меня интересовали главным образом те подробности и черты из жизни и
творчества покойного, которые могли быть известны Л. Н. как одному из
ветеранов русской литературы.
В оценке им дарования Успенского я нисколько не сомневался, не сомневался
до того, что, когда Л. Н., говоря - от слабости - с большими паузами, сказал
между прочим: "Глеба Успенского я читал всегда с напряжением" - у меня
сорвалось невольное: "Еще бы"...
- Но не думайте, - продолжал, передохнув, Л. Н., - чтобы это было, так
сказать, из-за положительности его... нет!.. Это деланная репутация... Я
никогда не понимал, чего это он, собственно, хочет?.. Почитаешь одно -
народник... И это очень хорошо, а потом окажется - и вовсе нет... Какая-то
расплывчатость, туманность, мечтанья... Ни-че-го не понимаю!.. Ну, а вы
знаете, чего он хочет? - спросил Л. Н., испытующе глядя на меня в упор и
тоном скептика, предрешившего отрицательный ответ.
Я заметил в общих чертах те точки, в которые всю жизнь свою бил Успенский,
указал на условия его работы и характер самого дарования как на причины
некоторой калейдоскопичности его произведений...
- Пускай, - сказал Л. Н., - но ведь все, что он говорил, все это не его,
не ново... А это, по-моему, все! Писатель должен обнаружить определенное и
главное свое, - особенно подчеркнул Л. Н., - миросозерцание... чтобы нигде и
ни у кого другого ничего такого не было... в себе выношенное... У меня,
знаете, есть чисто механическое правило - прием для определения, крупный ли
это писатель, известный или нет: это перевод.
Я несколько удивился.
- Да... перевод... то есть если этого писателя можно перевести на другие
языки без ущерба, значит, писатель действительно крупный... да...
Я хотел было указать на несомненную наследственность миросозерцании - если
не ближайшую, то более или менее отдаленную - на преемственность их, затем
на Щедрина, Гоголя и еще кое-кого для иллюстрации непереводимости творений и
тем не менее несомненной талантливости их авторов, но вспомнил строго
отрицательное отношение Л. Н. ко многим корифеям литературы, живописи и т.
п. в его трактате об искусстве - и обошел эту несколько щекотливую тему, тем
более что в этом мне несколько помог сам Л. Н.
- Вот, например, Чехов или Горький, - продолжал он, указывая в
подтверждение правильности своего критерия оценки на громадный успех их за
границей, - что за сила изобразительности и главное - самобытность!
Я заметил, что успех этот обусловлен игрой этих беллетристов на струнке
всемирного, если можно так выразиться, сердца...
- А вот в том-то и дело... - с живостью возразил Л. Н., - В том-то и
дело... общечеловечность!..
Признавая в Чехове крупнейший талант беллетриста, Л. Н. совершенно
отрицает в нем драматурга и полагает, что в этом писательском "грехе" Чехова
повинен несколько Художественный театр, играющий в данном случае роль
"подстрекателя"...
- Читал и его "Трех сестер" и - каюсь - не дочитал... Набор каких-то фраз,
каких-то слов ни к селу ни к городу...
Перепало несколько и новейшим "настройщикам" публики - сверчкам, пчелам и
т. п. сценическим фокусам (*2*).
Наличность действия Л. Н. считает существеннейшим и выгодным для
драматурга условием пьесы. Оно-то и дает возможность путем каких-нибудь
двух-трех сценических положений выполнить задачу автора, которая сводится,
по мнению Л. Н., к наиболее рельефной обрисовке характеров действующих
лиц...
Не нравится Л. Н. и Андреев. Особенно возмущает его "Бездна".
- Ведь это ужас!.. Какая грязь... какая грязь... Чтобы юноша, любивший
девушку, заставший ее в таком положении и сам полуизбитый, - чтобы он пошел
на такую гнусность!.. Пфуй!.. И к чему это все пишется?.. Зачем?..
Мало-помалу весь огромный парк яснополянской усадьбы был обойден нами
кругом.
За все время ходьбы - около часу, если не более, - Л. Н. ни разу не
присел. Наоборот - он как бы умышленно выбирал при переходе с одной лужайки
на другую такие места, которые требовали значительного для него напряжения
сил: подъемы, насыпи - так что мне неоднократно приходилось поддерживать
его...
При случае мне пришлось убедиться в том, что Л. Н., несмотря на свое
кратковременное пребывание (теперь) у себя в именье, успел уже стать au
courant (*) деревенских происшествий.

(* в курсе дела (фр.). *)

Попалась нам по дороге крестьянка.
Л. Н. остановил ее:
- Здравствуй, Марья, как живешь?..
- Ничего, барин...
- А что, телят-то своих нашла?..
- Нет еще...
- Ну ищи, ищи...
Крестьянка пошла, самодовольно улыбаясь, польщенная, по-видимому,
"известностью" своей скотины...
Последние минуты моего пребывания у Л. Н. были, к сожалению, несколько
омрачены: Александра Львовна (одна из дочерей Л. Н.) подала Л. Н.
телеграмму, извещавшую о серьезной болезни его зятя - г. Сухотина. Известие
это очень огорчило Л. Н., который вызвал на веранду своего врача Мих. Дм.
Никитина, чтобы осведомиться о сущности и характере заболевания... Несмотря,
однако, на это, Л. Н. был настолько любезен, что пригласил меня к завтраку,
от которого я за поздним временем отказался, осведомился, поен ли у меня
конь, есть ли для него сено и т. п.
Около получасу провел я в доме Л. Н.
Комнаты, в которых я побывал, предназначенные: одна для врача, другая,
по-видимому, рабочий кабинет Л. Н., обставлены необычайно просто.
По стенам портреты литературных деятелей, группы - между прочим, такая:
Гончаров, Островский, Тургенев и Л. Н. (в молодости)...
Поодаль - гипсовая статуэтка - Стасов...
Главное украшение помещения - книжные шкафы, в общем не менее 20.
В одном из них собрана критическая литература о Л. Н.
В другом книги разнообразнейшего содержания на разных языках, рукописи
(письма Л. Н.), "толстые" журналы...
Кстати, о "толстых" журналах.
Л. Н. жаловался на их пустоту.
- Ничего нет... открываю я их и - закрываю... пустота...
Я уходил от Л. Н., весь исполненный обаяния великого старца, думая о том,
какое он, в сущности, живое опровержение тезиса: "Mens sana in corpore sano"
(*). He наоборот ли - начинало казаться мне: чем бреннее corpus, тем мощнее
в нем дух, который всеми силами рвется из слабой оболочки туда, откуда нет
возврата...

(* Здоровый дух в здоровом теле (лат.). *)

- Слава богу, - вспоминаю я слова по этому поводу Л. Н., - мне лучше:
ближе к смерти...

Комментарии

Musca. В Ясной Поляне <Беседа с Л. Н. Толстым>. - Одесские новости, 1902,
3 сентября, No 5736.
Автор статьи - Федор Генрихович Мускатблит (1878-?), журналист, критик,
один из первых биографов А. П. Чехова. Имея в виду указание в тексте, что в
Ясной Поляне в этот день был доктор Никитин (ошибочно названный Михаилом
Дмитриевичем), а накануне уехала в Москву С. А. Толстая, можно заключить,
что Ф. Мускатблит посетил Ясную Поляну 3 августа 1902 г.

1* Толстой делал вставки и замечания к своей "Биографии", написанной, П.
И. Бирюковым (см. т. 34).
2* Намек на режиссуру Художественного театра, охотно прибегавшую к
эффектам звукового фона на сцене. "Я им живых мух для большей правды наловлю
и пошлю", - говорил, по свидетельству Ю. Д. Беляева, Толстой (Толстой и о
Толстом. М., 1928, вып. 4 с. 18).

"Русское слово". <Режиссер С. Ратов у Толстого>

Гр. Л. Н. Толстого стали посещать почти ежедневно. Посетил его на днях
режиссер Петербургского Нового театра Ратов. Разговор касался "Власти тьмы",
о которой Л. Н. сказал:
- Фабула пьесы взята из действительного случая, имевшего место именно
здесь; мне рассказал его здешний судебный следователь. Я познакомился с
самим следственным производством, говорил со свидетелями, допрошенными при
следствии и на суде, и таким образом, постепенно у меня шла работа над этой
драмой и над созданием типов действующих лиц, пока оно вылилось в
окончательную форму. Типы действующих лиц этой драмы до сих пор есть. Вы
увидите их в селе. - Граф назвал несколько имен крестьян и крестьянок (*1*).
Разговор перешел вообще на искусство и на литературу.
- В науке еще возможна посредственность, но в искусстве и литературе, кто
не достигает вершины, тот падает в пропасть, - сказал граф.
Относительно живописи граф заметил:
- Живопись самое нужное и самое живое искусство, она может существовать
как чистое искусство, тогда как скульптура - искусство только прикладное.
Приходится только поражаться той неутомимости, которую великий писатель
обнаруживает во время приема такой массы посетителей, желающих непременно
узнать, как он смотрит на тот или другой вопрос.

Комментарии

<Режиссер С. Рогов у Толстого>. - Русское слово, 1902, 4 (17) сентября, No
197. Газета присылалась Толстому редакцией.
Сергей Михайлович Ратов - режиссер Нового Народного театра в Петербурге
(на Мойке). Выл у Толстого 16 августа 1902 г. вместе с художником К. В.
Изенбергом по просьбе руководительницы театра Л. В. Яворской. Целью
посещения было поговорить с Толстым о пьесе "Власть тьмы", готовившейся к
постановке, а также ближе познакомиться с бытом яснополянских крестьян,
чтобы придать спектаклю большую достоверность. Постановка была осуществлена
Новым театром, но большого успеха не имела.

1* В опубликованных позднее воспоминаниях "День с Толстым" (Солнце России,
1912, 7 ноября, No 145) С. Ратов приводил также такие слова Толстого:
"Играйте, как написано, - вот и все. Только не сгущайте красок; действующие
лица все ясны. Никита должен быть красивым, ловким парнем, щеголем,
деревенским Дон-Жуаном, но в глубине души парень он недурной... Матрену,
говорят, играют злодейкой... Не знаю, нужно ли это. Стрепетова хорошо
играла, судя по отзывам, только лучше играть ее непонимающей, что она
делает. Вот Анютку сыграть трудно... Есть ли у вас такая Анютка? Надо, чтобы
она ребенком казалась; побольше непосредственности надо; вообще, все бы
проще, лучше будет".