О том, как понимать слово «вырождение»; о смешении этнических принципов и о том, как формируется и распадается общество

Если читатель правильно понял все вышесказанное, он не сделает вывод, что автор не придает никакого значе­ния болезням социального организма и что плохое прав­ление, фанатизм, безверие представляют в его глазах ни­чего не значащие факторы. Конечно же, у моих мыслей совсем другое направление. Я, как и все, признаю, что нет ничего хорошего, когда общество страдает от этих недугов, и что все заботы, все труды и усилия, предпринимаемые для того, чтобы избавиться от них, не пропада­ют даром; я просто утверждаю, что если эти дезорганизу­ющие элементы не вызваны более сильным разрушитель­ным принципом, если они не являются следствием скры­того и более страшного зла, можно быть уверенным, что их удары не будут смертельны, что после более или менее продолжительного периода страданий общество выйдет из него, возможно, обновленным и более сильным.

Приведенные примеры мне кажутся достаточными, хотя их число можно приумножать до бесконечности; именно по этой причине здравый смысл инстинктивно чувствовал истину. Он понял, что по большому счету не стоит придавать незначительным явлениям первостепен­ного значения, что следует в другом месте и более тща­тельно искать причины жизни и смерти, управляющие судьбой народов. Поэтому, независимо от обстоятельств благополучия или недуга, ученые начали рассматривать конституцию общества саму по себе и склонны допус­тить, что никакая внешняя причина не является смерто­носной до тех пор, пока разрушительный принцип, рож­денный в недрах общества, неотделимый от общества, не приобретает достаточных масштабов; и, напротив, как только этот разрушительный фактор проявляется в полной мере, гибель народа предрешена, даже если у него самое лучшее правление на земле. Это напоминает исто­щенную лошадь, падающую на ровной дороге.

Приняв такую точку зрения, мы делаем шаг вперед и выходим на почву, более философскую, чем раньше. Дей­ствительно, Биша не надеялся открыть большую тайну об­щечеловеческого существования; изучая внешние обстоя­тельства, он искал ответы в самой сути человека. Только таким путем можно сделать открытие. К сожалению, эта здравая мысль была результатом работы инстинкта и не продвинулась в своем логическом развитии, поэтому по­терпела поражение при первых же трудностях. Исследова­тели вскричали: «Да, в самом деле, причина распада соци­ального организма находится в нем самом, но в чем заклю­чается эта причина?» В ответ они услышали: «Вырождение». Нации умирают, если они состоят из вы­рождающихся элементов. Ответ был точным — и этимо­логически, и во всех отношениях; надо было лишь опреде­лить, как понимать термин «выродившаяся нация». И вот здесь лежит камень преткновения: «выродившимся народом» назвали народ, который утратил исходные доброде­тели отцов-основателей в результате дурного правления, злоупотребления своими богатствами, фанатизма или ате­изма. Как же все это знакомо до скуки! Получается, что нация гибнет под ударами социальных болезней, потому что она выродилась, и она выродилась, потому что поги­бает. Этот «круговой» аргумент доказывает лишь, что наша наука социальной анатомии находится в детском воз­расте. Я склонен думать, что народы гибнут потому, что они выродились, а не по иной причине; они делаются окон­чательно неспособными пережить внешние удары, удары злосчастной судьбы, не могут подняться на ноги и корчат­ся в агонии. Если они умирают, то лишь потому, что не обладают перед лицом опасности той силой, которая отли­чала их предков, одним словом, они выродились оконча­тельно. Повторяю, это очень удачное выражение, но оно нуждается в пояснении и осмыслении. Как и почему теря­ется жизненная сила? Вот вопрос, который следует задать. Как происходит вырождение? Вот что надо объяснить. До сих пор ограничивались терминологией, не вникая в смысл. И ниже я попытаюсь сделать следующий шаг.

Итак, я считаю, что слово «вырождение» применительно к народу должно означать и означает, что этот народ уже не имеет тех качеств, которые имел прежде, т. к. в его жилах течет другая кровь. Скажем по-друго­му: сохранив прежнее имя, он не сохранил расу, к кото­рой принадлежали его основатели; наконец, человек упадка, называемый «выродившимся» человеком, есть продукт, отличающийся с этнической точки зрения от героев великих эпох. Хорошо, если бы он оставил в себе хоть часть своей сущности, однако чем больше он вы­рождается, тем быстрее эта сущность исчезает. В нем уже преобладают гетерогенные элементы, они-то и со­ставляют совершенно новую национальность, причем новую в худшем смысле; он уже не принадлежит к тем, кого все еще считает предками — разве что отдаленно напоминает их. Он вымрет окончательно, а вместе с ним и его цивилизация. Это произойдет, когда первородный этнический элемент окажется настолько разбавленным примесью чужих рас, что виртуальность этого элемен­та уже не имеет существенного значения. Разумеется, нация не исчезнет в физическом или абсолютном смыс­ле, но практически ослабнет до такой степени, что вырождение можно считать завершенным со всеми его при­знаками.

Если мне удастся доказать эту теорему, значит, я вскрыл суть вырождения и объяснил смысл этого слова. Показывая постепенное изменение сущности нации, я в какой-то мере размываю ответственность за упадок: она уже лежит не на сыновьях, а на племянниках, затем на кузенах, затем на более дальних родственниках, и когда окажется, что в момент своей гибели тот или иной народ несет в своих жилах очень малую часть крови отцов-ос­нователей, будет достаточно понятно, почему гибнут ци­вилизации, переходя из рук в руки. Одновременно я зат­рагиваю еще более дерзкий предмет, нежели тот, что рас­сматривался в предыдущих главах, а именно: существуют ли между человеческими расами действительно серьезные различия «врожденного» характера и можно ли их опреде­лить качественно?

Чтобы не терять времени, начну с рассуждений, ка­сающихся первого пункта, а второй прояснится по мере их изложения.

Моя мысль станет более понятной, если я сравню на­цию, любую нацию, с человеческим организмом. Физи­ологи считают, что он постоянно обновляется во всех своих составных частях, что в нем происходит нескон­чаемая трансформация и что по прошествии определен­ного времени он содержит в себе малую толику того, что исходно составляло его основу: в старике почти ни­чего не остается от человека средних лет, в последнем мало остается от подростка, а в подростке — от ребен­ка; таким образом, материальная индивидуальность под­держивается только внутренними и внешними форма­ми, которые видоизменяются, уступая место другим, мало похожим на прежние. Единственная разница меж­ду человеческим организмом и нацией, на мой взгляд, заключается в том, что в последней формы уничтожа­ют друг друга и исчезают с невероятной быстротой. Возьмем народ, или, лучше сказать, племя, в тот мо­мент, когда оно, поддавшись инстинкту жизнестойкос­ти, придумывает себе законы и начинает играть какую-то роль в этом мире. При этом по мере роста его по­требностей и его сил оно вступает в неизбежный контакт с другими семействами, и ему удается присоединить их к себе силой или мирными средствами.

Не всем общинам доводится подняться до такого уров­ня, перейдя который племя в один прекрасный день ста­новится нацией. Если некоторые расы, даже не очень высоко стоящие на лестнице цивилизации, тем не менее перешагнули этот порог, нельзя считать это общим пра­вилом; напротив, мне кажется, человеческой общине трудно возвыситься над уровнем частичной организа­ции, и лишь особо одаренным группам удается переход в более сложное состояние. В доказательство напомню нынешнее состояние многих таких групп, разбросанных по всему миру. Крупные племена, особенно негры-пелас­ги Полинезии, самоеды и другие представители северно­го полушария, а также большая часть африканских не­гров так и не смогли выйти из состояния бессилия и жи­вут как бы наложенные друг на друга и полностью независимые от остального мира. Самые сильные истреб­ляют слабых, а те стараются как можно дальше «ото­двинуться» от сильных — этим ограничивается вся по­литика таких эмбрионов общества, которые с момента появления человека на земле пребывают в столь удру­чающем состоянии, так и не найдя ничего лучшего за свою долгую историю. Мне могут возразить, что эти не­счастные составляют меньшую часть населения земли; это правда, но не стоит забывать других, им подобных, которые когда-то существовали и исчезли. Число их не­измеримо и наверняка составляет подавляющее большин­ство чистых рас среди желтых и черных народов.

Если же допустить, что для очень большого числа людей оказался невозможен первый шаг к цивилизации, если учесть, что такие народности рассеяны по всей зем­ле, во всех географических и климатических зонах -на землях, покрытых льдом и снегом, в умеренных и жарких районах, на берегу морей, озер и рек, в глуши лесов, на зеленых равнинах или в пустынях, — придет­ся сделать вывод, что какая-то часть человечества из­начально лишена способности к самоцивилизации даже в самой малой мере, поскольку неспособна подавить в себе естественное отвращение, которое человек, точно так же, как и животные, испытывает к «скрещиванию».

Однако оставим в покое эти несоциабельные пле­мена и продолжим подниматься по лестнице истории с теми, которые понимают, что если они хотят уве­личить свою жизненную силу и благосостояние, тогда абсолютно необходимо либо военными, либо мир­ными средствами, вовлечь соседей в свою сферу оби­тания. Конечно, самый простой способ — война. Итак, начинается война, но когда она закончится, когда раз­рушительные страсти утихнут, останутся пленники, они становятся рабами, рабы работают, и вот появ­ляются классы, развивается промышленность, и пле­мя переходит в категорию народности. Это уже бо­лее высокий уровень, но не все общности, достигшие его, поднимаются выше -- многие ограничиваются этим и закосневают на этой ступени.

Однако другие, более предприимчивые и энергичные, смотрят дальше и идут дальше простого мародерства: они захватывают большую территорию и делают своей собственностью не только жителей, но и их земли. С это­го момента формируется настоящая нация. Часто в те­чение какого-то времени обе расы — победители и по­бежденные — продолжают жить бок о бок, не смешива­ясь, однако по мере того, как они становятся все более нужны друг другу, как устанавливается общность тру­дов и интересов, как обиды забываются, а побежденные естественным образом начинают подниматься к уровню победителей, последние находят множество причин снис­ходительно относиться к этой тенденции и даже поощ­рять ее: вот тогда и происходит смешение крови, и пред­ставители двух рас уже перестают принадлежать к раз­личным племенам, все больше соединяясь в одно целое.

При всем этом инстинкт изоляции настолько укоре­нен в человеке, что даже на этом этапе скрещивания имеет место сопротивление дальнейшему процессу. Есть народы, чье смешанное происхождение достовер­но известно и которые, тем не менее, сохраняют клано­вый дух. Например, арабы, которые не только вышли из ветвей семитской группы — они одновременно принад­лежат к двум семействам — Сима и Хама, — не говоря уже о бесчисленных родственных переплетениях мест­ного масштаба. Несмотря на различные истоки, их при­верженность к племенной изоляции является одной из самых поразительных особенностей их национального характера и политической истории; их изгнание из Испа­нии можно объяснить не только их географической раз­дробленностью на этом полуострове, но и более глубо­кой раздробленностью — соперничеством семейств внутри маленьких монархий Валенсии, Толедо, Кордо­вы и Гренады [1]. Это замечание можно отнести к боль­шинству народов, прибавив, что там, где стерлись пле­менные различия, их место занимает инстинкт самоизо­ляции по национальному признаку, который настолько силен, что подавить его не в силах даже религиозная общность. Это имеет место у арабов и турков, у персов и евреев, у приверженцев парсизма и индусов, у сирий­ских несторианцев и курдов; этот инстинкт проявляет­ся и у европейских турков, следы его можно встретить в Венгрии, у мадьяр, саксов, валахов, хорватов, и я ут­верждаю, что в некоторых районах Франции, стране, где расы перемешаны более, чем где бы то ни было, су­ществуют деревни, жители которых и сегодня не хотят родниться с соседними селениями.

Я считаю себя вправе заключить, исходя из этих примеров, охватывающих все страны и эпохи, даже нашу страну и наше время, что человечество во всех своих ответвлениях испытывает тайную неприязнь к смешению, что у некоторых народов это чувство не­искоренимо, а у других мало выражено; что даже те, кто окончательно освободились от этого инстинкта, сохраняют в себе его следы — и вот эти последние народности могут ступить на тропу цивилизации.

Таким образом, род человеческий подчиняется двум законам — отторжению и притяжению, — кото­рые в разной мере воздействуют на все расы, причем первый закон соблюдают только те расы, которым никогда не дано подняться выше элементарного объе­динения на уровне племени, между тем как второй действует с такой силой, что соблюдающие его этни­ческие группы более способны к прогрессу.

Но здесь необходимо сделать уточнение. Я привел пример народа в эмбриональном или семейственном со­стоянии, я дал ему способности, чтобы он мог перейти в состояние нации, и вот он сделался нацией; история скрывает во тьме прошлого составные элементы исход­ной группы, и мне известно только то, что эти элемен­ты обеспечили его трансформацию, о которой я расска­зал; теперь перед ним две возможности, две судьбы, и обе они предопределены — он будет либо победителем, либо побежденным.

Я сделал его победителем, наделил его блестящей судь­бой: он властвует над соседями и одновременно цивилизует их; он не сеет смерть и разрушение там, где проходит; он уважает чужие памятники, институты, нравы, обычаи; из­меняет он лишь то, что ему кажется полезным изменить, что можно заменить чем-то более совершенным; в его ру­ках слабость превращается в силу, и действует он так, как сказано в Писании: «И возвысится он над людьми».

Не знаю, приходила ли читателю такая мысль, но в на­рисованной мною картине, которая может относиться к индусам, египтянам, персам, македонцам, мне кажутся главными два момента. Первый: некая нация, не облада­ющая ни силой, ни могуществом, неожиданно попадает под пяту завоевателя и оказывается перед лицом новой лучшей судьбы — так случилось с саксами Англии, ког­да их завоевали норманны. Второй: некий избранный и сильный народ, наделенный явной предрасположенностью к смешению с другой кровью, вступает в близкие отно­шения с расой, отсталость которой подтверждается не только ее поражением, но и отсутствием качеств, имею­щихся у победителей. И вот с того времени, когда совер­шилось завоевание и началось слияние, следует датиро­вать начало изменений в составе крови победителей. Если обновление на этом и закончится, то по прошествии опре­деленного периода, продолжительность которого зависит от первоначальной численности вступивших в соприкос­новение народов, сформируется новая раса, конечно, не такая могущественная, как лучший из ее предков, однако все еще сильная и обладающая особыми качествами, обус­ловленными смешением и неизвестными обеим исходным группам. Но обычно объединение не ограничивается уча­стием только двух рас.

Я представил себе могущественную империю, ока­зывающую влияние на соседей. Я предполагаю, что она предпримет новые завоевания, следовательно, всякий раз к общему кроветоку будет добавляться новая кровь. Отныне, по мере увеличения нации – за счет оружия или договоров, — все больше изменяется ее этнический характер. Она становится богатой, предприимчивой, ци­вилизованной; потребности и привычки других народов находят полное удовлетворение в ее столицах, больших городах и портах, и к ней стекаются тысячи и тысячи чужеземцев. Проходит немного времени, и на смену пер­воначальному различию по национальному признаку приходят кастовые различия.

Разумеется, в соответствии с моим планом, народ, о котором идет речь, выражает свои идеи изоляции офи­циальными религиозными установлениями, и нарушите­лей ждет суровое наказание. Итак, этот народ цивилизо­ванный, у него мягкие и снисходительные нравы даже в отношении веры, его оракулы красноречивы и убедитель­ны, но все равно появляются «внекастовые» особи, по­этому каждый день необходимо создавать новые разли­чия, придумывать новые классификации, множить соци­альные категории так, что невозможно уже разобраться в нагромождении всех подразделений, варьирующихся до бесконечности от провинции к провинции, от кантона к кантону, от деревни к деревне. Именно так происходило в странах Индии. Там, пожалуй, только брахманы про­являли стойкость в изоляционистских идеях, а сами на­роды, кстати, цивилизованные благодаря брахманам, не приняли или, по крайней мере, давно отвергли сковыва­ющие предписания. Во всех государствах, имеющих раз­витую интеллектуальную культуру, почти не обраща­ли внимания на те отчаянные попытки, которые были предприняты законодателями Арьяварты из желания при­мирить предписания закона Ману с упрямой логикой ре­альности. Касты, которые существовали, исчезли в тот момент, когда все люди, без различия в происхождении, усвоили науку пробиваться наверх и получать извест­ность благодаря полезным открытиям или талантам. Но одновременно с этого дня нация, бывшая когда-то побе­дительницей и активной цивилизующей силой, стала ис­чезать: ее кровь смешалась со всеми стекающимися к ней ручейками.

Кроме того, часто случается, что численность домини­рующего народа начинает уменьшаться по сравнению с побежденными, а, с другой стороны, некоторые расы, слу­жащие фундаментом для населения обширных террито­рий, быстро размножаются — например кельты и славяне. Вот еще одна причина, почему быстро исчезают гос­подствующие расы. Другая заключается в том, что их высокая активность и большая роль в государственных делах чаще делают их представителей жертвами войн и мятежей. Таким образом, если, с одной стороны, они объе­диняют вокруг себя, благодаря своей цивилизаторской функции, другие элементы, чтобы поглотить их, то они становятся жертвами своей малочисленности и еще ты­сяч прочих разрушительных обстоятельств.

Очевидно, что исчезновение расы-победительницы в раз­ных регионах происходит разными темпами. Тем не менее этот процесс всюду идет до конца, и везде он завершается задолго до того, как исчезает цивилизация, рожденная этой расой; иными словами, народ может жить, существовать, функционировать, даже становиться сильнее уже после того, как исчезла движущая сила его жизни и славы. Возможно, здесь есть противоречие с тем, что сказано выше? Нисколь­ко, потому что если влияние цивилизующей крови ослаб­ляется, то остается энергия, когда-то вложенная в покорен­ные или присоединенные народы: так, институты, которые создал покойный цивилизатор, законы, которые он сфор­мулировал, модель нравов, которые он оставил, живут и после его смерти. Конечно, нравы, законы, институты ви­доизменяются, искажаются, теряют свою силу и актуаль­ность, но пока хоть что-то от них остается, здание стоит, в теле живет душа, труп еще двигается. Когда первоначаль­ный импульс делает последний вздох, все заканчивается, ничего не остается, цивилизация умирает.

Теперь, как мне кажется, я имею все необходимое, чтобы решить вопрос жизни и смерти наций, и заявляю, что ни один народ никогда бы не умер, если бы состоял из одних и тех же национальных элементов. Если бы империя Дария могла выставить в битве при Арбелле персов, истинных ариев, если бы римляне Нижней Им­перии имели сенат и милицию, составленные из этни­ческих элементов, похожих на те, что существовали во времена Фабиев, их владычество не закончилось бы, и сохрани персы и римляне целостность крови, они бы жили и царили еще долго. Мне могут возразить, что в конце концов и к ним бы пришли более сильные завое­ватели или они все равно бы рухнули под разными уда­рами, в результате продолжительного давления или про­сто от случайно проигранной битвы. Действительно, государства могут исчезать таким путем, но только не цивилизации, не социальный организм. Нашествия и по­ражения — это всего лишь досадные, но временные зат­руднения. Примеров тому предостаточно.

В современную эпоху китайцев завоевывали дважды, и они всегда вынуждали завоевателей ассимилировать­ся с ними, они внушали им уважение к своим нравам, они многое им дали и почти ничего от них не взяли. Первых захватчиков они прогнали, и придет время — так же по­ступят со вторыми.

Англичане — хозяева Индии, однако их нравствен­ное влияние на подданных равно почти нулю. Различ­ными путями они сами подвержены влиянию местной цивилизации и не могут внедрить свои идеи в умы масс, которые боятся их и покоряются им только физически, сохраняя свой образ жизни во всей целостности. Дело в том, что индусская раса осталась чужой той расе, которая там сегодня властвует, и ее цивилизация не поддается закону силы. Внешние формы, королевства, империи могут изменяться, но основа, на которой сто­ят такие сооружения, может меняться только вместе с ними, и пусть Хайдарабад, Лахор и Дели перестанут быть столицами — индусское общество этого даже не заметит. Придет день, когда, тем или иным образом, Индия начнет жить снова по своим законам, как она делает это и сейчас, только скрытно, и благодаря ны­нешней расе или метисам восстановит свою полити­ческую сущность.

Случайные завоевания не решают судьбу народа и его жизнь. Самое большее — они могут привести к тому, что на какое-то время народ перестает проявлять себя и те­ряет внешние атрибуты. Пока кровь народа и его инсти­туты еще сохраняют в достаточной степени следы изна­чальной расы, этот народ не умрет; пусть он, как китай­цы, имеет дело с завоевателями, которые превосходят его только в материальном плане, или, как индусы, ве­дет молчаливую и терпеливую борьбу против нации, пре­восходящей его во всех отношениях (англичане), его бу­дущее служит ему утешением — когда-нибудь он будет свободен. И, напротив, тот народ, который, как греки или римляне Нижней Империи, совершенно исчерпал свой этнический принцип, умрет в первый день своего пора­жения: он использовал время, данное ему свыше, т. к. полностью изменил свою расу, свою природу и, следователь­но, выродился.

Исходя из этих рассуждений, следует считать решенным вопрос о том, что было бы, если бы карфагеняне не потер­пели поражение от удачливого Рима, а стали бы хозяевами Италии. Поскольку они принадлежат к финикийской расе, уступающей в политических качествах легионерам Сци­пиона, иной исход битвы при Заме никак не отразился бы на их судьбе. Они могли восторжествовать на один день, а на следующий все равно проиграли бы; или другой вари­ант: в результате своей победы они могли бы влиться в итальянский элемент (этнос), как это и случилось после их поражения, но окончательный результат был бы тем же са­мым. Судьба цивилизаций не имеет ничего общего со слу­чайностью и не зависит от расклада карт; меч убивает толь­ко людей, и самые воинственные, самые опасные и удачли­вые нации, когда у них в сердце, в голове и в руках нет ничего, кроме бравады, стратегического искусства и воен­ного везения, нет иного высшего инстинкта, в лучшем слу­чае заканчивают тем, что учатся у побежденных, причем учатся плохо, как надо жить в мирной обстановке. В анна­лах кельтов, кочевых орд из Азии, есть много интересного и поучительного на сей счет.

Мы определили смысл слова «вырождение» и с его помощью рассмотрели вопрос жизнестойкости народов, теперь надо доказать то, что для ясности обсуждения я должен был заявить априори: есть существенные раз­личия между человеческими расами. Последствия это­го доказательства будут иметь огромное значение. Но прежде чем мы приступим к этому, следует выстроить всю совокупность фактов и рассуждений, способных выдержать столь большое здание. Решение первого воп­роса было лишь преддверием храма.

Примечания

1) Такое стремление арабских наций к этнической изоляции иног­да проявляется весьма странным образом; один путешественник рас­сказывает, что в Джидде, где нравы очень свободные, бедуинка, ко­торая может согласиться на все, что угодно, ради денег, будет чув­ствовать себя опозоренной, если сочетается законным браком с турком или европейцем, которым она обычно отдается с чувством презрения.

ГЛАВА V