Ленинизм в натуральном виде 15 страница
И эти «лавочки» было решено прикрыть с крупными перетрясками и взысканиями среди их руководства. А новые лагеря, перенесли в более подходящее место, на труднодоступный и уединенный Соловецкий архипелаг, где имелись готовые монастырские стены, остатки прежнего хозяйства, напрочь отсутствовали нежелательные свидетели, а природные условия исключали возможности побега или проникновения посторонних. К моменту ликвидации Северных Лагерей в июле 1923 г. из всех стекавшихся сюда людских потоков в них оставалось лишь около двух тысяч человек. Которых и вывезли на Соловки.
Описание Соловков у Солженицына, пожалуй, получилось несколько искаженным — в его «Архипелаге» они представлены как некий "фантастический мир", в котором сосуществуют рядом и жесточайшие наказания, и почти что опереточная фантасмагория увеселительного заведения — спектакли драматической труппы, изображения слона с буквой «У» на попоне, то есть У-СЛОН (управление Соловецких лагерей особого назначения), свои печатные издания, "раскопочная комиссия" и "дендрологический питомник". Отсутствие обреченности, поскольку и сроки-то у всех чересчур короткие. Видимо, такое смещение акцентов объясняется тем, что Солженицын в качестве основного источника пользовался живой памятью, дошедшей через поколения заключенных. А она, естественно, сохранила самые яркие внешние черты, отсутствовавшие в последующих лагерях. Опять же, память о Соловках передавалась через тех, кто сумел там уцелеть. А уцелели, главным образом, социалисты. Которые в то время еще содержались в льготных условиях отдельно от «контрреволюционеров», в более приличных помещениях, им давали лучшие пайки, позволяли гулять бесконвойно и не гоняли на каторжные работы.
Но если мы обратимся к воспоминаниям А. Клингера, Ю. Бессонова и др., которым чудом удалось бежать, то увидим, что основная масса заключенных уже тогда содержалась в ежовых рукавицах, без малейшей «свободной» отдушины, впроголодь, и сплошь погибала на общих работах — прокладке железной дороги, лесоповале, или, что считалось еще хуже — торфоразработках. Там находили смерть почти все, и никаких иллюзий относительно своей участи ни у кого не было. При трехгодичных сроках заключения люди с первых же дней понимали, что выжить эти три года у них вряд ли получится. И систематические расстрелы тоже продолжались, хотя и в меньших масштабах, чем в Холмогорах. В 1923-25 гг. тут расстреливали в среднем человек 15 в неделю. Поэтому Соловки действительно можно считать некой переходной ступенью, но не от "фантастического мира" к строгой системе ГУЛАГа, а от лагерей смерти к лагерям "истребительно-трудового" типа. Так же, как в глубинах древности от поголовного истребления пленных и принесения их в жертву богам постепенно переходили к превращению их в рабов.
Продолжались по стране и «обычные» расстрелы, хотя их размах все же снизился. Информацию о них систематизировал, например, инженер В. Бруновский, который сам был приговорен и просидел 3 года в "коридоре смертников", но как гражданина Латвии, его потом обменяли на арестованных там коммунистов ("Дело было в СССР", АРР, т. 19). По его данным, даже в «золотые» нэповские годы середины 20-х в СССР ежегодно казнили около 6 тыс. чел. — из них четвертую часть в Москве. Поскольку фиктивные расстрелы тоже еще практиковались, то сохранились сведения и о самой процедуре. До 1925 г. приговоры приводились в исполнение по ночам в бане внутренней тюрьмы на Лубянке, а днем там же мылись арестованные. Инструкция о раздевании жертв донага все еще действовала, и приговоренные сдавали одежду тому же каптеру, что моющиеся — разве что на помывку мужчин и женщин водили по отдельности, а на расстрелы — вместе. А после бани те заключенные, у кого не было сменного белья, могли получить белье казненных.
Правда, в отличие от времен "красного террора" содержали теперь смертников и смертниц в разных камерах, но все еще в общем коридоре — и надзор, и даже обыски женщин осуществлялись мужским персоналом. Только для «физиологического» обыска приглашалась специальная надзирательница. С 1925 г. расстрелов стало меньше, и технология казней изменилась.
"В канцелярии объявляется приговор, предлагают расписаться в том, что приговор объявлен, причем после прочтения приговора руки крепко связываются веревкой. Если смертник начинает кричать, ругаться, хватают за горло, зажимают нос и в рот запихивают тряпку… Место казни на Большой Лубянке или в Варсонофьевском переулке. Смертники и смертницы сдаются дежурному коменданту для приведения приговора в исполнение. При групповом расстреле в 3-5-7-10 и более человек едет обычно заместитель коменданта Бутырской тюрьмы Адамсон. Для одиночных расстрелов вызывается кто-либо из комячейки ГПУ или приговор приводит в исполнение дежурный комендант. Жертве развязывают руки, снимают платье, белье. Узенький коридор, в конце которого дверь, а за нею лестница в подвал. Палач предлагает своей жертве идти вперед и следует сзади на расстоянии не более одного метра. Смертник подходит к двери, начинает спускаться в подвал, и в это время палач стреляет почти в упор, в затылок, и жертва падает в подвал".
Упомянутый здесь латыш Адамсон считался главным, так сказать «придворным» палачом. Карьеру он сделал в страшной Одесской ЧК и в качестве командира карательного отряда на Тамбовщине. Бруновский описывает его как совершенно патологического типа. Например, заключенные неоднократно замечали, что при выводе женских камер на оправку, он любил подглядывать за отправлением их естественных надобностей через специальную дырочку. Испытывал мощное влечение к высоким и полным дамам, попадавшим в "коридор смертников", всеми способами склоняя к сожительству и вселяя надежду на заступничество. Но к своим вынужденным любовницам он бывал еще более жестоким, и если приговоры им утверждались, старался сам приводить их в исполнение. Причем в руководстве ОГПУ хорошо знали о его "маленьких слабостях", но смотрели на это сквозь пальцы.
Однако к середине 20-х Адамсон был уже исключением. Из того поколения садистов и маньяков, которым поначалу дали волю коммунистические вожди, на службе осталось не так уж много. Самых явных и неуправляемых монстров начали помаленьку убирать еще в гражданскую — расстреляли харьковского палача Саенко, расстреляли вырезавших Николаевск-на-Амуре Тряпицына и Лебедеву, в 21-м та же участь постигла бакинских убийц Хаджи-Ильяса и "товарища Любу". Многие погибали сами от водки и наркотиков — по свидетельствам современников, большинство «героев» красного террора были алкоголиками или кокаинистами. Кое-кого, как уже отмечалось, предпочли упрятать в психлечебницы — Кедрова, Белу Куна, без следа сгинули в дурдомах маньячка Ремовер и комиссарша Нестеренко.
А по "мирному времени" пошли сокращения — уж слишком раздутыми оказались штаты карательных учреждений. При реорганизации ВЧК в ГПУ сократили уездные чрезвычайки, потом — местные концлагеря. Следующий удар последовал весной и летом 23-го. В рамках крутых мер по отлаживанию разболтанных и буксующих государственных механизмов дошла очередь и до чекистов. Комиссия ВЦИК выявила 826 «самочинных» расстрелов, многочисленные злоупотребления, коррупцию, взяточничество. Пошла целая серия дел сотрудников ГПУ и трибуналов, кое-кого к стенке поставили, многих поувольняли и понизили в должностях. Видимо, в ходе этой кампании случилась и описанная выше ревизия Северных Лагерей.
Кажется, и само коммунистическое руководство наконец-то поняло, что участие в кровавых акциях разрушительно действует на психику. В 1924 г. Луначарский, Крыленко и Радек внесли в ЦК предложение, чтобы при исполнении смертных приговоров чекистов заменить уголовниками — потому что, мол, самое "горячее время" прошло, и использовать для столь грязной работы членов партии уже как-то неудобно. Такое решение было принято и проводилось в жизнь. Например, по официальной версии сибирский бандит Мишка Культяпый (Осипов), истреблявший целые семьи, был расстрелян в 1924 г. На самом же деле за то, что он «ссучился» и выдал соучастников, ему было предложено стать палачом при Московском губернском суде. В Бутырской тюрьме, по воспоминаниям кн. Трубецкого, было двое таких палачей, один — "дегенерат полуидиотского типа", другой — искалеченный китаец. Но подобные убийцы на свободу уже не выходили — их содержали в одиночках, выдавали усиленное питание, водку и устраняли самих, когда считали нужным.
А кроме того, чекистов крепко задела борьба за власть в верхах. В 1923-24 гг. развернулась полемика вокруг выступлений Троцкого, противопоставлявшего «революционеров» и «бюрократов», потом дискуссия относительно его книги "Уроки Октября". И в ходе этих кампаний выяснилось, что больше половины работников ГПУ поддерживают Льва Давидовича против «бюрократов». И разумеется, поддержали его как раз самые активные участники кампаний красного террора, одним из главных руководителей которого он являлся. Ну а поскольку триумвират Сталина сумел переманить на свою сторону приспособленца Дзержинского, то вскоре последовали организационные выводы. За троцкизм еще не сажали, но и терпеть противников в столь важных структурах сталинисты никак не могли, и тут же весьма эффективно заработали "кадровые методы". Тех, кто имел неосторожность занять сторону конкурента, направляли вдруг служить куда-нибудь на глухую окраину или увольняли "по сокращению штатов". Снова посыпались ревизии — а уж служебные злоупотребления у подобных типов при желании всегда можно было найти. Избалованные вседозволенностью и безнаказанностью, они и в мирное время продолжали по инерции вести себя так же. Привыкли к жизни на широкую ногу и попадались на взятках, на хищениях, сексуальных преступлениях. И по общим впечатлениям современников, где-то в 1924 г. традиционный имидж чекиста кардинально изменился. Вместо грубых мясников и вечно пьяных, разухабистых убийц, костяк карательной машины составили «интеллектуалы» из недоучившихся студентов, политизировавшихся юристов, партийных чиновников и армейских комиссаров.
Разумеется, те из палачей гражданской, кто достиг заметных должностей, имел высоких покровителей и придерживался "верной линии", оставались на своих постах или неплохо устраивались в других сферах деятельности. Продолжали служить и получать повышения садисты Буль, Фридман, уголовник Фриновский. Лацису даже удалось реализовать свои «научные» комплексы и заделаться натуральным «ученым» — в 1932 г. он стал директором Московского института народного хозяйства им. Плеханова, и со своим незаконченным образованием смог получать эстетическое наслаждение от любимых графиков, статистических таблиц и диаграмм. А видный киевский чекист Яковлев, расстрелявший своего отца, стал заместителем наркома иностранных дел Украины. Хотя кое у кого больное нутро все же прорывалось наружу. Выше уже рассказывалось о послевоенных «шалостях» Петерса и Бокия. Председатель украинского ГПУ Балицкий возил дружков в тюрьмы и устраивал оргии с арестованными женщинами. Бывший чекист Чернов, ставший наркомторгом Украины, привел как-то в номер двух проституток и начал топить в ванне. Одна погибла, другая спаслась, но он отделался лишь строгим выговором. А наркомзем Моисеенко, тоже из палачей, однажды повесил жену — дело списали на самоубийство.
А значительная часть творцов красного террора обнаруживается на Соловках. Только уже… в качестве заключенных. В целях восстановления исторической справедливости здесь стоит отметить одну принципиальную ошибку, допущенную Солженицыным. Описывая Соловки, он указывает, что было в лагерях всего 20–40 чекистов, в руках которых находились высшие руководящие посты и ИСЧ (информационно-следственная часть). А всю внутреннюю администрацию в качестве парадокса времени набрали из… белогвардейцев. И на основе собственных воспоминаний Александр Исаевич даже попытался логически обосновать, почему офицеры могли пойти на такое сотрудничество дескать, хоть в лагере, да командовать. Но вот тут-то и не сходится. Автор строит свою модель на основании психологии советского офицера. А она от психологии белого офицера отличалась как небо и земля. Простой пример (кстати, тоже взятый у Солженицына). По данным французской статистики после Первой мировой войны в Париже изо всех слоев населения самый низкий уровень преступности наблюдался в среде русской эмиграции. А после Второй мировой самый высокий уровень преступности отмечен во второй, советской волне эмиграции. Вот вам и разница менталитета. Большинству людей дореволюционного воспитания их моральные устои и понятия чести не позволяли опуститься до преступления даже ради куска хлеба, а люди советского воспитания считали это вполне естественным. То же было в тюрьмах и лагерях. Все авторы, в том числе и Солженицын, имевший возможность пообщаться и с настоящими белогвардейцами, привозимыми из занятых Советской Армией стран Европы, отмечают, что они и перед лицом смерти сохраняли поразительное чувство собственного достоинства и выдержку, оказываясь в своем поведении на голову выше других заключенных.
Так что версия, благодаря «Архипелагу» ставшая общеизвестной, к истине и близко не лежала. И объясняется теми же издержками "живой памяти" возможно, в данном случае искаженной как раз взглядами социалистов, для которых все палачи были «жандармами» и «белогвардейцами». Но в воспоминаниях тех, кто сам сидел на Соловках, указывается совершенно обратное — Административная часть состояла из чекистов, осужденных за те или иные преступления. Об этом пишет, например, тот же Клингер, которому довелось некоторое время поработать в лагерной канцелярии и ознакомиться с личными делами заключенных. И эмигрантская "Революционная Россия" в № 31 за 1923 г. тоже сообщает: "Администрация, надзор, конвойные команды состоят из чекистов, осужденных за воровство, истязания и т. д."
Ну кто из читавших «Архипелаг» не вспомнит красочной фигуры ротмистра Курилко, матюгающего и муштрующего карантинную роту в Кеми, преддверии Соловков? И Солженицын даже попробовал проследить два варианта его «офицерской» родословной. Но современники называют его подлинное имя. Был он никаким не ротмистром, а драгунским унтер-офицером Кириловским. В прошлом — питерским чекистом. В общем, сюда-то и схлынуло поколение садистов и убийц, сформировавшееся в гражданскую и вычищенное ревизиями 23–24 гг. Они действительно становились верными псами руководства, выслуживаясь не за страх, а за совесть. И в полную меру могли давать волю своим патологическим инстинктам, зверствуя, как и прежде. И расстреливали, и насмерть забивали, и штрафников в "голодный карцер" запирали, доводя их до людоедства, и "на комар" ставили, и замораживали, и сжигали, и по пенькам за скачущей лошадью таскали, и привязав к бревну, с горы по ступенькам скатывали…
Но и с лагерным начальством из ИСЧ в самом деле конфликтовали. Ведь они только себя считали "настоящими чекистами", в отличие от новых выскочек и «белоручек». Они были «героями» гражданской, лично обеспечивая победы на ее фронтах, насчитывали за собой вереницы «подвигов» во славу советской власти. И подспудно надеялись, что об этом еще вспомнят, оценят. Поэтому и переживали болезненно ущемления своей самостоятельности, вмешательства каких-нибудь зеленых новичков в свои прерогативы. А поскольку знали всю подноготную чекистской службы, то и пакостили конкурентам — выявляя и засвечивая их стукачей, отправляя их из своих вотчин на этапы.
Однако "настоящие чекисты" уже доживали последнее. Информация об их зверствах все же просачивалась — и за рубежом, и в СССР. Ведь многие с Соловков и живыми возвращались — уголовники, проститутки, даже некоторые политические. А карательной машине, которую реформировал под себя Сталин, явно выраженные монстры и маньяки были уже не нужны. Ей требовались убийцы другого типа — бесстрастные, предсказуемые и исполнительные, словом бездушные и хорошо отлаженные детали общего механизма, действующего строго по воле Хозяина. Было прислано несколько комиссий и создано дело о широком "белогвардейском заговоре" на Соловках (заодно зверства свалили на «белогвардейцев», провокационно желавших таким способом опорочить советскую власть — вот еще один корень оскорбительной байки). И всех скопившихся здесь штрафных чекистов, позабывших, что несмотря на власть над жизнями заключенных, и их собственные жизни в качестве таких же заключенных гроша ломаного не стоят, причислили к этому «заговору». И в октябре-ноябре 1929 г. около 600 чел. было расстреляно. Так и сошел в братские могилы под маркой «белогвардейцев» цвет палачей красного террора.
Время стабилизации
В 1922-23 гг. Зарубежная Россия стала осознавать, что пребывание на чужбине затянется дольше, чем виделось изначально. На Родине период массового сопротивления сменился относительно-спокойным нэпом, а на внешнеполитической арене Запад вовсю наводил мосты для торговли с Москвой, а потом и дипломатические контакты. По этому поводу у разных течений эмиграции также возникли противоречия. Одни считали, что международное признание ускорит падение коммунистического режима, поскольку влившись в мировое сообщество, большевики вынуждены будут «цивилизоваться» и пойти, на демократические реформы. Другие — например, Милюков, доказывали, что произойдет обратное — после признания и выхода из изоляции коммунисты уверятся в полной безнаказанности, утвердят власть и легче справятся с оппозицией. Третьи предпринимали активные попытки сорвать это беспринципное признание.
Так, 13. 4. 1922 г. в Генуе, во время пресловутой конференции, полиция задержала Савинкова, у которого обнаружили план гостиницы, где размещалась советская делегация. Но если этому профессионалу не удалось совершить теракт, то вскоре успеха добились дилетанты. 10. 5. 1923 г. в Швейцарии сотрудниками Российского Красного Креста Конради и Полуниным был убит В. В. Боровский — один из видных предателей своего народа, в период революции ведавший перекачкой германских денег на нужды большевиков. Он так и оставался потом на дипломатической работе, стал полпредом в Италии и возглавлял советскую делегацию на Лозаннской конференции. То, что его убийцы были связаны с Российским Красным Крестом, вряд ли случайно. Как раз в эту организацию стекались многочисленные свидетельства о зверствах коммунистов, и совершая теракт, два молодых человека жертвовали собой, чтобы привлечь внимание общественности к истинным событиям в России…
И отчасти это удалось. Они были одиночками, но после своих выстрелов получили поддержку и сочувствие от самых разных группировок. Перед судом над ними бурную деятельность развил лидер октябристов А. И. Гучков, сумевший не только нанять хороших адвокатов, но и вывести действо на более высокий уровень: защита превратилась в обвинение советской власти. В ходе заседаний были представлены многочисленные свидетели и документальные доказательства большевистских преступлений. (Как раз в ходе сбора и систематизации этих доказательств появилась знаменитая работа С. П. Мельгунова "Красный террор в России"). И поскольку суд, конечно же, широко освещался в мировой прессе, он стал трибуной, распространившей правду о большевизме. Обвиняемые были с триумфом оправданы, а один из их адвокатов, Т. Обер, настолько проникся правотой их дела, что стал основателем новой международной организации — "Лиги борьбы с Третьим Интернационалом" (чаще называемой "Лига Обера"). Она ставила своей целью противодействие советскому влиянию на международной арене, сбор материалов о преступлениях коммунистов и разоблачение их замыслов. Секции «Лиги» образовались в 17 странах, в нее вошли многие политические и общественные деятели, как иностранные, так и эмигрантские — руководитель Российского Красного Креста Ю. И. Лодыженский, А. И. Гучков, генерал фон Лампе и др.
Но никакие протесты, просьбы, предостережения в вопросах большой политики не действовали. И то же самое общественное мнение с помощью той же самой печати быстро перестраивалось в нужное русло, поэтому даже такая громкая акция, как процесс Конради и Полунина, стала не более чем сенсацией одного дня. Стоит учесть и то, что дело об убийстве Воровского разворачивалось в 1923 г., когда Запад встревожили подрывные действия большевиков в Германии, Польше и Болгарии, и европейские державы разворачивали свои собственные демарши против СССР, так что и процесс пришелся "в струю" информационной войны. Но стоило обстановке успокоиться, как снова взяли верх меркантильные интересы.
В качестве иллюстрации тут можно привести любопытный пример с "Союзом торговли и промышленности" — вот он-то как раз выступал за признание Западом советского правительства, будучи уверен, что при налаживании торговли неизбежно встанет вопрос о собственности экспортируемых из СССР товаров — продукции заводов, нефтепромыслов, шахт, рудников, отобранных у законных владельцев. Казалось естественным, что цивилизованные Франция и Англия не захотят покупать награбленное, и Советы будут вынуждены искать какие-то компромиссы с прежними хозяевами, предусматривая им некие компенсации. Не тут-то было! Европейская демократия закрыла глаза и на священное для нее "право собственности", практически выступив в роли перекупщиков краденого, а все попытки «Торгпрома» напомнить о юридической стороне вопроса и о необходимости учесть в переговорах с СССР их интересы, просто-напросто игнорировались.
Генуэзская конференция, давление Франции и Англии, роспуск белых частей в Болгарии подписали окончательный приговор Русской армии Врангеля. Впрочем, из одного лишь факта, что жизнь в эмиграции затягивается на неопределенный срок, следовал вывод о невозможности сохранения прежних полков и дивизий. Финансовые возможности для их содержания у Врангеля были мизерными, а "общественные работы" — тяжелый черный труд по прокладке железных и шоссейных дорог, могли представлять лишь временный выход из положения. В долгосрочном варианте они превратились бы просто в каторгу. Становилось ясно, что неизбежен распад армии, когда люди будут разъезжаться в поисках работы и пристанища по разным городам, странам, континентам. И Врангель решил перейти к новой форме организации — в виде "воинских союзов", где солдаты и офицеры, морально причисляющие себя к армии, состояли бы на учете, как бы "в запасе", готовые вернуться в строй, когда обстановка станет более благоприятной. Так возник Русский Общевоинский Союз (РОВС), окончательно оформившийся в 1924 г.
В нем было зарегистрировано около 100 тыс. членов, существовало 5 европейских, 2 североамериканских и дальневосточный отделы, была создана "Особая казна для ведения политической работы по связям с Россией", существовали так называемая "внешняя линия", занимавшаяся делами разведки и засылки агентуры в СССР, и "внутренняя линия", ведавшая вопросами контрразведки и борьбы с советской агентурой — этими направлениями руководил А. П. Кутепов. Обращалось внимание на поддержание высокого военно-научного уровня, на работу с детьми эмигрантов, выражающими желание примкнуть к РОВС и числить себя русскими военными. Для этого разрешалось принимать в организацию лиц призывного возраста, организовывались образовательные кружки и курсы, низшие — для подготовки унтер-офицеров, средние — для младших офицеров, и высшие — для штаб-офицеров. Звания присваивались после экзаменов специальными комиссиями. В Париже действовали Высшие военно-научные курсы под руководством профессора генерала Н. Н. Головина. Здесь, кроме подготовки слушателей, изучался опыт Мировой и гражданской войн, передовые достижения военной науки, издавались некоторые учебные пособия.
Точно так же, как РОВС пытался в этот период сберечь для будущего лучшие кадры и традиции российской армии, так другие эмигрантские круги старались сохранить духовный, культурный и научный потенциал прошлого — то, что в самой России было погублено и в какой-то мере уцелело лишь в Зарубежье. На этот счет существует богатая специальная литература, поэтому стоит лишь кратко упомянуть, что русские научные общества возникли в Праге, Берлине, Париже, Белграде, Харбине, в 20-х годах прошло пять съездов эмигрантских академических организаций. Если технические науки не имеют четкой государственной и национальной специфики, и их представители могли реализовывать свои исследования в иностранных фирмах и институтах, то для гуманитариев возможность выразить себя и плоды своей мысли в полной мере открывалась только в среде соотечественников. Для этого в Праге с 1925 г. начал работать исторический семинар, в Париже был создан богословский институт, а в Харбине — богословская школа. В Праге и Харбине были также образованы русские юридические факультеты — считалось, что после освобождения страны ей понадобятся квалифицированные специалисты в данной области.
Что касается потенциальных путей возрождения, то изначальная надежда на успех народных восстаний уступила место другим вариантам. Теперь большинство партий и движений стали склоняться, что это произойдет в результате постепенной внутренней эволюции и демократизации большевистского режима, доказательством чего считался нэп. РОВС придерживался другой точки зрения — что свержение коммунистов не обойдется без иностранного вмешательства. Но отнюдь не в качестве готовящейся агрессии Антанты, как это изображала советская литература. Белогвардейцы хорошо знали, что нападать на СССР никто на самом деле не собирается, а призывать чужеземцев к такому нападению не могли из чувства собственного патриотизма. Просто считалось, что большевики сами своей агрессивной политикой вскоре вызовут столкновение с Западом. И как мы видели по событиям 1923 г., для подобных выводов у врангелевского штаба и его разведки имелись серьезные основания.
Но обстановка вокруг СССР становилась все более стабильной, и эмиграция все так же продолжала существовать "между прошлым и будущим". Были предприняты несколько попыток ее объединения, если не политического, то хотя бы организационного, что-то вроде "единого фронта". Отчасти это удалось только на Дальнем Востоке, да и то благодаря специфике тамошних условий. До революции полоса КВЖД принадлежала России, и Харбин был почти русским городом. Поэтому нахлынувшие сюда беженцы прибыли как бы и не совсем на чужбину. И генерал Хорват, прежний управляющий КВЖД, остался общепризнанным "единым лидером", поскольку хорошо знал местную жизнь и имел прочные связи с китайской администрацией. А представителем РОВС сюда был назначен ген. А. С. Лукомский, сумевший наладить неплохие отношения с Хорватом и Дитерихсом.
Попытка создания "единой зарубежной России" была предпринята и в мировом масштабе. В 1923 г. по инициативе ряда политических деятелей, в основном — врангелевской ориентации — П. Б. Струве, И. П. Алексинского, генералов Шатилова, Миллера и др., родилась идея "всемирного русского съезда". Задумку поддержали П. Н. Краснов со своими сторонниками, Совет Послов, "Союз торговли и промышленности" — всего в оргкомитет вошли представители 72 организаций. Стал выходить печатный орган оргкомитета «Возрождение», предполагалось образовать "широкий национальный фронт" во главе с великим князем Николаем Николаевичем, создать некие органы общеэмигрантского представительства, выработать скоординированную политическую тактику. Однако уже на этапе подготовки организаторы столкнулись с непреодолимыми трудностями. Вся левая часть эмиграции наотрез отказалась от какого бы то ни было участия в съезде и обрушилась на него с ожесточенными нападками. Сыпались обвинения в реакционности, монархизме, персональная критика. Общественности доказывалось, что мероприятие заведомо не будет иметь никакого значения из-за недостаточного представительства. Но и отношение монархистов оказалось неоднозначным. Так, сторонники Кирилла Владимировича выпустили "циркуляр канцелярии его императорского величества", в котором повелевалось "никакого участия в созываемом некоторыми эмигрантскими группировками зарубежном съезде не принимать", а результаты заранее объявлялись ошибочными и подтасованными.
Да и между самими организаторами единство оказалось весьма условным, по каждому мелкому вопросу возникали споры, любую формулировку любого документа приходилось долго утрясать и согласовывать. В результате, долгожданный съезд открылся только в апреле 1926 г. В парижской гостинице «Мажестик» собралось 420 делегатов из 26 стран. А каких-либо ощутимых результатов акция не принесла. Те же внутренние разногласия в полной мере выплеснулись и на съезде, споры пошли и при выборах председателя, и по повестке дня, и по списку выступающих, и по вопросу, нужно ли исполнять российский гимн "Боже, царя храни", и даже по проблеме, какому митрополиту служить торжественный молебен — Антонию или Евлогию. Правительство Франции, от которого ожидали хоть какой-нибудь официальной реакции, сочло за лучшее проигнорировать съезд — в тот момент оно как раз вело переговоры с СССР о поставках нефти и осложнять их не хотело. Разумеется, такое пренебрежение сразу же сказалось на рейтинге мероприятия.
Выступления разных делегаций тоже приняли противоречивый характер. Председатель Торгпрома С. Н. Третьяков спровоцировал скандал, обвиняя съезд в "засилии дикого помещика", и покинул его с группой сторонников (как потом выяснилось, Третьяков был уже завербован советской разведкой). Какого-либо объединения вокруг фигуры Николая Николаевича тоже достичь не удалось. Из-за неоднозначного отношения к монархизму ему было послано лишь приветствие, составленное в округлых формулировках, на что и он прислал столь же округлый ответ, повторив свой призыв не предрешать судеб и образа правления будущей России. Так что в итоге, никто толком и не понял состоялось ли признание великого князя национальным вождем, или просто произошел обмен любезностями.