Глава 3. Великая российская революция

Опасный крен

Революция — особый вид исторического движения. В сравнительно узких хронологических рамках поток событий до предела ускоряется, увлекая за собой многие, вчера еще дремавшие силы, подмывая и обрушивая ставшие ветхими общественные институты и отношения, сотрясая все вокруг грохотом призывов, заклинаний, проклятий. Российская революция 1917—1920 гг. по своим масштабам и потрясениям в ряду всех революций, известных истории, — рекордсменка. Она раскаленной лавой прокатилась от столицы «до самых до окраин» огромной империи, сметая устои, не только прогнившие, но и прогрессивные, начавшие утверждаться. В водоворот событий вовлекались все без исключения социальные слои и группы населения. Перемены коснулись буквально всех сторон жизни страны в целом и каждого человека в отдельности. Невиданные разрушения, огромные материальные, духовные и людские потери. И в то же время всплеск романтизма, возвышенных идеалов, попытка на скорую руку материализовать извечную мечту о равенстве и свободе. Искры этого грандиозного пожарища разносились по всему свету, кого-то согревая, кого-то обжигая, кого-то предупреждая об опасности «игр» в революцию в условиях XX в., наполненного столькими взрывоопасными материалами.

Яркое и трагическое историческое событие, каким стала Великая российская революция, получило отражение в отечественной и зарубежной литературе. В научных исследованиях, сборниках документов, мемуарах охарактеризованы ход революции по основным регионам страны, деятельность общероссийских и местных партий и организаций, поведение ведущих классов и многочисленных социальных групп, вождей и масс. С течением времени обозначились различные, подчас противоположные подходы к трактовке революции. Каждое идеологическое направление предлагало свое понимание «правды», объективности, полноты отражения событий. И тем не менее каждый историографический этап, срез вносили свой вклад в понимание исключительно сложного, многопланового, динамичного явления, каким стала революция. Прошедшие после нее десятилетия высвечивали все новые и новые ее грани в контексте единой, непрерывной отечественной и мировой истории.

Пытаться воссоздать гигантское неразъемное полотно революции в кратком очерке — дело безнадежное; прочертить ее путь пунктиром — породить законные вопросы об обоснованности «пропусков». На наш взгляд, возможен вариант, связанный с попыткой выявить факторы, обусловившие крутизну поворота российской истории, исключительную массовость общественных движений, ожесточенность социальных столкновений, огромный масштаб перестройки и разрушений, сущность «продуктов», полученных в результате такого катаклизма. Главное — перейти от описания революции как крупнейшего исторического события (с относительно плоскостным отражением героев, их сподвижников и врагов, идей и программ, решений и преобразований) к анализу революции как своеобразного исторического процесса, имеющего свой сложный многоступенчатый «заводной механизм», противоречивую динамику, соответствующую стадиальность, непредсказуемость (во многом обусловленную стихией) конечных результатов.

***

Попытки целого направления отечественной историографии (с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно) определить «предпосылки» революции можно считать безуспешными. Зависимость между выделяемыми объективными и субъективными «предпосылками», с одной стороны, и масштабом, глубиной, результатами революции — с другой, выявить так и не удалось. Сама концепция «предпосылок» навязывала вывод о закономерности революции, ее социалистической природе (после Октября), ведущей роли «самого прогрессивного» рабочего класса и т.п.

Из этого историографического тупика может подсказать выход постановка проблемы противоречий, накопленных российским обществом к началу и в начале XX в. Не связывая жестко дореволюционный и революционный периоды, оставляя значительное поле для проявления случайного, стихийного, субъективного, она позволяет оценить ту степень дезинтеграции общества, при которой могла совершиться революция (как вариант выхода из чрезвычайно сложного положения, в котором оказалась страна). Следовательно, изыскивается путь к пониманию и острейшей потребности перемен, и необходимости настойчивого поиска выхода из сложнейшей коллизии, и множества факторов, влиявших на исторический выбор. Таким образом, не снимается проблема альтернатив, но эти альтернативы видятся лишь в тех общественных силах, которые, выходя на арену исторического действия, реально претендовали на роль «мотора» общественного прогресса.

Уже революция 1905—1907 гг. обнажила целую группу острейших противоречий, взрывавших российское общество, сталкивавших в непримиримой борьбе различные слои и группы населения. Последующий период «замирения» и особенно участия страны в первой мировой войне добавил сюда новую весомую порцию противоречий. В совокупности поражает их обилие и многообразие. Правы были представители т.н. «нового направления» советской историографии (М.Я. Гефтер, К.Н. Тарновский и др.), определившие Россию как страну, вобравшую в себя конгломерат противоречий, характерных для всего мира в начале XX в. Возраставшая напряженность касалась буквально всех сторон общественной жизни, создавая опасный крен. Требовалась твердая и мастерская рука правителя, чтобы удержать российский корабль на плаву, не дать ему лечь на борт и перевернуться. Открывался безграничный простор для проявления исторической инициативы. Кто ее проявит? На какие цели будет взят курс? Какие средства для этого будут использованы?

В предыдущем разделе книги убедительно показано, как постепенно зрело в обществе осознание гибельности консервации старых отношений и необходимости скорейшей всесторонней модернизации страны. Столь же убедительно показано, что правящие круги проглядели исключительно острую ситуацию, опасность нового социального взрыва, неохотно и непоследовательно вступая на путь разрешения вызревших социальных конфликтов и породивших их противоречий.

Для анализа природы и значения этих противоречий их необходимо сгруппировать. Представляется, что обоснованным будет выделение ряда групп (уровней), объединенных по характеру их возникновения, исторической укорененности, остроте. Это позволит выявить не только степень напряженности в обществе, но и масштаб предстоявших преобразований, которые могли и должны были совершиться и в ближайшие годы, и в сравнительно отдаленной перспективе. Следовательно, революция (возможная в этой ситуации) укладывается в рамки единого преобразовательного процесса, задачи которого ложились бы на плечи любого из правительств, оказавшегося у власти (естественно, с разным уровнем понимания и исполнения).

«Верхний» ряд противоречий составляли те, которые были обусловлены необходимостью преодолеть ставшее опасным отставание страны от передовых индустриально развитых стран (в области технологии, науки, производительности труда, квалификации кадров и общей культуры населения, вооружения армии, уровня потребления). Они обусловливали необходимость совершения Россией очередного исторического «скачка», наподобие тех, которые она вынуждена была осуществить в XVI и XVIII вв., на этапах догоняющего развития. Эти противоречия носили общецивилизованный характер и затрагивали совокупные интересы общества, в особенности тех социальных групп и слоев, которые были объективно заинтересованы в сохранении и укреплении России как великого государства, поддержании его единства и достоинства. Начиная крутой, ускоренный поворот к мировой цивилизации с конца XIX в. передовые силы России осознавали жизненную необходимость сбросить оковы средневековья, замкнутости, изоляционизма. Главными их противниками выступали абсолютизм, остатки феодализма в деревне, на окраинах.

XX век бросал вызов России, ставя вопрос о будущности страны, ее территориальной целостности, роли в Евразийском регионе и во всем мире. Сокрушительное поражение в годы Крымской, затем Русско-японской войн, территориальные потери (на Дальнем Востоке), закрепление роли России на мировом рынке лишь как экспортера сырья, продовольствия, растущая экономическая, финансовая зависимость от развитых стран, обострение соперничества с рядом стран в прилегающих к России районах — сигналы, свидетельствовавшие об опасных тенденциях, совокупность которых не могла не затрагивать интересы народа России и всех его социальных слоев. В дверь настойчиво стучались задачи индустриализации страны, крутой перестройки аграрного сектора (в интересах мобилизации финансовых, материальных и людских ресурсов), проведения культурной революции (которую уже завершили страны Запада, воспитав необходимые кадры ученых, специалистов, рабочих, включенных в процесс индустриализации и урбанизации), демократизации всех сторон общественной жизни, создания правового государства, расширения прав и свобод личности, решения национального вопроса. Одна из сложнейших и актуальнейших задач — адекватное отражение новых общественных реалии в духовной жизни, менталитете, религии. Ветер перемен приносил с Запада передовые формы организации производства (тресты, картели, синдикаты), машинную технику (самолеты, автомобили, врубовые машины, автоматическое оружие), формы политического устройства (парламентскую республику, многопартийность), идеи и концепции общественного развития (демократии, социализма). На российской почве все они давали быстрые и обильные всходы, направляя крутизну начавшегося поворота в сторону общественного прогресса. Но чем больше было свидетельств начавшегося «скачка», тем более расширялась пропасть между самыми передовыми и самыми отсталыми, традиционными институтами и отношениями. Обнажавшийся разрыв нес в себе опасность растущего напряжения и столкновения. Закономерно вставал вопрос о возможной и необходимой «цене» быстрого прогресса. Все отчетливее вырисовывались контуры вероятных схваток между общиной и фермерством, унитарностью и федерализмом, монополией и полурабочим-полукрестьянином, высокомеханизированной регулярной армией и казачеством.

На втором «этаже» противоречий располагались те из них, которые отражали специфику, особенности России, ее исключительную многоликость. В новом ракурсе проявлялись сложные взаимоотношения между географическими и экономическими районами, укладами жизни, быта. Острейшими были противоречия между крестьянами и помещиками, наемными рабочими и предпринимателями, между городом и деревней, центром и окраинами, между разными конфессиями, между русскими и представителями других народов, между самими окраинными народами, между казаками и примыкавшими к ним группами населения. Но центральным был все ярче проявлявшийся разрыв между самодержавной формой правления и интересами прогрессивных слоев населения. Весь этот богатейший спектр конфликтующих интересов представляли разнообразные партии и общественные организации — от монархических, черносотенных до либерально-демократических, леворадикальных, экстремистских. Среди них были широко представлены и национальные организации. Чем решительнее накануне и в годы войны Россия поворачивала в сторону передовых форм хозяйства, чем больше появлялось носителей прогрессивных идей и отношений, тем острее становилось их противостояние с отсталостью в области ведения хозяйства, управления общественными делами, отношений с внешним миром.

Третья группа противоречий — конъюнктурных, временных — была порождена уже тяготами и бедами мировой войны. Усиливающаяся экономическая разруха, угроза голода, усталость от войны, озверение, огромные жертвы, миллионные людские потери, разочарование в целях войны рождали протест в самых различных слоях. Социальная база самодержавия сужалась. Последняя группа противоречий, хотя и ограниченная узкими хронологическими рамками войны, вполне могла поспорить с двумя предыдущими по степени внесения разлада, противостояния в общество, сыграть роль своеобразного детонатора.

Масштаб всех этих назревших и отчасти перезревших проблем был неодинаков, цели и идеалы борьбы виделись различными, методы и средства их достижения применялись подчас противоположные. В целом же «букет» противоречий поднимал активность самых разнородных слоев населения, рождая в совокупности огромную приливную волну социального нетерпения. Возникала настоятельная потребность смены модели общественного развития — от самодостаточности и замкнутости к открытому обществу, активно обменивающемуся с другими странами всеми достижениями в области материального производства и духовной жизни; от противостояния различных социальных сил к поиску гражданского согласия вокруг первоочередных общегосударственных, общенациональных интересов. России было и что заимствовать, и что предложить другим народам. Принцип паритета давал возможность и резко ускорить через всестороннюю модернизацию темп общественного развития, и на новых основах закрепить православие, духовность россиян, их самосознание.

Видимо, еще в начале века под влиянием революции 1905—1907 гг., когда российское общество не достигло еще такой степени самораспада, был последний «разъезд», на котором можно было еще сравнительно безболезненно повернуть на путь буржуазно-демократического развития. Однако российский «состав» с грохотом проскочил его, набирая скорость.

Тесное взаимодействие и взаимовлияние в российских условиях всех групп противоречий, их тесное переплетение создавали неординарную ситуацию, рождали эффект домино: вспышка в одной части общества могла быстро распространиться и на другие, привести к тотальному взрыву. В этом заключался один из признаков углубляющегося системного кризиса общества. Попытка проведения Столыпинской аграрной реформы указала на реальность такой динамики. Можно констатировать парадоксальность ситуации, когда, с одной стороны, правитель, не способный решить многочисленные проблемы, мог быть сметен под напором общественного протеста; с другой стороны, тот правитель, который брался за решение всех этих проблем, был как бы обречен на поражение перед лицом неизбежных огромных трудностей по их разрешению. Если принять это положение, то, видимо, станет многое понятным в деятельности (бездеятельности) Николая II и его окружения, которые понимали (скорее чувствовали) если и не тупиковость, то, по крайней мере, исключительную трудность крупных политических маневров. Фатальной неизбежности революционного взрыва не было, но разнообразный горючий материал для него был готов.

При всем разнообразии вызревших социальных и прочих конфликтов среди них выделилось (не обособляясь, а выполняя некую организующую роль) несколько, создававших особые широкие потоки общественной активности.

Основным, по всеобщему признанию, для России оставался аграрный вопрос, вокруг решения которого разворачивалась аграрно-крестьянская революция. Она имела своих «действующих лиц», свои специфические социальные интересы, политические организации (земельный вопрос рассматривался в программных документах большинства партий, но особенно народнического, эсеровского направления), идеологию и идеалы (закрепленные в крестьянских наказах). Накал крестьянских выступлений определял, в конечном счете, температуру оппозиционных настроений в стране.

По мере индустриализации страны, организационного и идейного сплочения рабочих, опиравшихся на беднейшие слои, наемных рабочих в деревне, в качестве относительно самостоятельного оформился поток пролетарско-бедняцкий.

Столь же быстро пробивало свое русло полноводное национально-освободительное движение, подпитываемое борьбой многочисленных этносов за свои политические, экономические, религиозные, культурные права.

В годы войны сформировалось антивоенное движение, в котором участвовали представители разных слоев населения.

Самым активным, наступательным, массовым, организованным (в той мере, в которой это было возможно в обстановке самодержавия, реакции после подавления первой революции), вбиравшим в себя «соки» параллельных оппозиционных и революционных течений, было общественное движение, объединенное под флагом демократизации, смены политического режима, установления конституционного порядка. Оно было наиболее продвинутым по степени реальных завоеваний (зачатков конституции и парламентаризма, укрепления земств и городских дум), теоретического обоснования (в свете опыта передовых стран Европы и Америки), наличия общенациональных лидеров (представленных главным образом в Первой — Четвертой думах).

Каждый из этих крупных потоков, в свою очередь, опирался на разнообразные слои, которые по мере отвоевывания позиций рассчитывали реализовать свои специфические программы. Крестьянство распадалось на зажиточных, середняков, бедняков. Столь же неоднородным был рабочий класс в зависимости от профессии, квалификации, заработной платы, связей с деревней. Пестрым был состав национально-освободительного движения, где под лозунгом национальных интересов объединялись бюрократия, предприниматели, родовая знать, интеллигенция, духовенство, рабочие, деревенское население. Это грозило обострением внутренней борьбы, непредсказуемыми комбинациями оппозиционных сил. Революция 1905—1907 гг. уже недвусмысленно «намекнула» на опасность такого лавинообразного обвала.

В совокупности все эти оппозиционные (революционные) силы перегружали общество настроениями недовольства, неопределенности, отчаяния, готовности к открытой схватке. Они на время объединили, казалось бы, несводимые антифеодальные и антикапиталистические, общедемократические и узкоклассовые интересы. Включалась активность и предпринимателей, и средних, и пролетарских, и люмпенских слоев, каждый из которых приносил накопленный опыт защиты собственных интересов (от заговоров, революционных схваток до бунтов, пугачевщины). Активно обсуждался и перенимался и зарубежный опыт решения назревших общественных проблем.

Такое уникальное, с точки зрения мировой истории, сочетание разных типов движений создавало возможность единовременной активизации, разового выплеска накопленной социальной активности, что могло поставить власти перед трудноразрешимыми задачами. Раскаленным очагом, над которым быстро активизировались эти движения, могла стать мировая война. Но это же обстоятельство несло в себе огромную опасность последующего распада единого фронта оппозиции, развязывания тотальной гражданской войны. Страх перед подобным возможным финалом останавливал на пороге революции всех здравомыслящих людей. И лишь «буревестники» революции призывали: «Пусть сильнее грянет буря».

Подспудно рождавшиеся и все ярче проявлявшиеся деструктивные тенденции могли стать ведущими лишь за гранью потери управляемости обществом, паралича государственной власти. Здесь, у критической черты, должны были проявиться и накопленный за века опыт монархического правления, и личные качества венценосца. У этой черты решался вопрос об исторической ответственности правящей элиты, которая могла и должна была не допустить трагического срыва.

Однако из окон Зимнего дворца плохо просматривались бескрайние просторы российской действительности. Неясными, размытыми проступали контуры народных выступлений. Политические баталии в столице рождали иллюзии знаний реальной обстановки. И царедворцам, и думцам казалось, что нараставший из глубины российской жизни гул недовольства не прорвется наружу. Хотя ощущение грозящей опасности нарастало, однако поражало отсутствие адекватной политической воли.

Сложившаяся ситуация не объясняет ни непосредственную причину начавшейся в феврале 1917 г. революции, ни тех конкретных обстоятельств, которые обусловили взрыв народного недовольства. Она подводит к пониманию более общей проблемы — той степени «перегретости» общества социальным недовольством, при которой нужен был лишь повод для начала революционного обвала.

Февральский рубеж

Февральско-мартовский переворот был быстротечным по темпу, крайне широким по составу участников революционного выступления, стихийным, хаотичным по объему решаемых первоочередных задач, столичным по характеру преобразований (смене центральной власти). Это была своего рода яркая вспышка, осветившая из одного источника всю необъятную Россию. В лучах этого света рельефно обнажились все накопившиеся за предыдущие десятилетия тревоги, боля, надежды. Появилась верхняя планка начавшегося революционного процесса. Как далеко этот процесс пойдет? Где будет нижняя планка? Какие группы населения будут вовлечены в этот поток? Что он сметет на своем пути? Какие политические силы вынесет на гребне в зону разлива, плавного созидательного течения? На эти непростые вопросы ответ давало лишь время. Свой вклад в конечный результат вносили вожди революции, стремительно всплывшие на поверхность политической жизни из разных слоев населения, политические партии, пытавшиеся «рулить» на терпящем бедствие корабле, различные группы населения, использовавшие революционный взрыв для решения своих специфических задач. В конечном итоге черты возникавшего нового российского общества зависели от того, как далеко разрушительная волна, зародившись в столице, прокатится по стране, вбирая в себя огромную энергию протеста и преобразования, с каким «материалом» она вернется обратно.

Для начавшейся революции с первых ее актов была характерна важная особенность, заключавшаяся в отсутствии организованного, сплоченного сопротивления. Ни одна социальная группа, ни одна область страны («вандея») не выступила открыто под знаменами контрреволюции. Сторонники свергнутого режима ушли в тень, уже не играя в дальнейшем существенной роли в политической борьбе. Такая первоначальная легкость победы до предела расширила границы возможных преобразований. Но не способствовала ли она, при отсутствии внешнего активного врага, быстрому распаду самого революционного лагеря?

Первые месяцы — с марта по июль — вселяли надежду, что революция, неизбежно развиваясь, стремясь к политическому завершению (через созыв Учредительного собрания, утверждение конституционного устройства), останется в своих исходных, достаточно широких буржуазно-демократических рамках. О такой возможности говорил ряд обстоятельств. Во-первых, общность понимания природы совершаемой революции основными политическими силами, партиями и движениями (от октябристов, кадетов, кооператоров до меньшевиков, эсеров, национальных партий, крупнейших профсоюзов). На первых порах не составляли исключение и большевики (хотя с апреля и начавшие вооружаться ленинской установкой на переход от буржуазно-демократической революции — первого этапа Великой российской революции — к социалистической — следующему этапу). Во-вторых, характер первых преобразований, отражавших интересы абсолютного большинства населения страны, вовлекавших их в единый поток демократического обновления общества. В-третьих, активная, хотя и в рамках разных военных и геополитических интересов, поддержка революции странами Антанты и Четверного союза. В-четвертых, быстрое разрушение пирамиды самодержавной монархической власти и начало строительства демократической системы управления.

«Несущей конструкцией» формирующейся структуры демократии выступала система новых исполнительных органов власти (законодательная и судебная ветви могли образоваться лишь на основе будущей Конституции). Вертикаль новой демократической власти, начало которой было положено созданием 28 февраля Временного правительства, продолжили в столице и на периферии (в губерниях, уездах, волостях, городах) комиссары, комитеты общественной безопасности (получавшие разное название), опиравшиеся на сохранившиеся от дореволюционного времени выборные общественные органы — земства, городские думы, а также резко поднявшие свою роль общественные органы — кооперативные, продовольственные, земельные, профсоюзные комитеты, больничные кассы, исполкомы просветительных обществ и т.п. Эта разношерстная система исполнительных органов удовлетворяла интересы большинства социально активного населения (от крупных предпринимателей до пролетарских слоев города и деревни), но в «переложении» применительно к данному этапу революции — буржуазно-демократическому. Состав первого правительства, включавший октябристов, социалистов, но главным образом кадетов, нацелил страну на модернизацию всех областей общественной жизни на принципах демократии, частной собственности, целостности государства и защиту его глобальных интересов участием в мировой войне. Программа (Декларация) правительства, обнародованная 3 марта, предлагала совокупность мер, разворачивавших Россию в сторону прогрессивных тенденций, подкреплявшихся инициативой высших и средних слоев городского и сельского населения. Предлагаемая модель общественного устройства предполагала устойчивое развитие страны без обострения социальных конфликтов, без дальнейших потрясений, с постепенной трансформацией социальной структуры по мере индустриализации и урбанизации страны.

Первым крупнейшим шагом на этом пути было провозглашение демократических свобод для всех слоев населения. Устанавливалась свобода слова, печати, собраний и стачек, профессиональных союзов. Отменялись сословные и национальные ограничения. Намечалось провести амнистию, заменить полицию народной милицией, реорганизовать органы местного самоуправления, созвать Учредительное собрание для принятия Конституции и установления формы правления. Гражданское право предоставлялось и миллионам солдат.

Демократизация, политические свободы — лишь часть той обширной программы преобразований, которые предстояло осуществить в ходе революции. Но это была та часть, которая действительно в короткий срок могла быть выполнена перенапряженным, надорванным в условиях продолжающейся уже третий год войны организмом страны. Последующие же глубокие реформы в деревне, в промышленности, на национальных окраинах неизбежно дезорганизовывали бы тыл, снижали боеспособность армии, перечеркивая усилия и жертвы, принесенные Россией в мировой войне. Таким образом, с началом революции обнажились и столкнулись интересы общегосударственные, общенародные, с одной стороны, и социальные, региональные, групповые — с другой. Дальнейшую судьбу России определяла возможность их сочетания или расхождения. Результат зависел от того, какие социальные группы укрепятся в демократических органах власти, подчинят их своим интересам. Растерянность всех участников революции перед неудержимым напором стихии в Феврале постепенно сменялась попытками преодоления пробудившейся стихии, эксплуатации ее в интересах отдельных групп населения, новоявленных революционных вождей всероссийского и местного масштаба. Совместились во времени два противоречивых процесса — укрепление государственной власти и ее раздробление (по национальному, социальному, профессиональному, региональному признакам). На этапе революционной ломки «старого» обе эти тенденции дополняли друг друга при поиске элементов «нового». Проблема перспектив революции заключалась не столько в их наличии, сколько в характере взаимодействия. Победит ли тенденция централизации, унификации, или возьмет верх тяга к раздроблению, дезинтеграции? С марта по июль доминировала первая линия, с августа 1917 г . — вторая.

Меры по демократизации общества своей широтой и глубиной на несколько месяцев опьянили и объединили общество, обеспечив относительное согласие всех революционных сил. Сложился временный «союз» буржуазных и мелкобуржуазных средних слоев. Ощущение и ожидания коренных перемен большинством населения России укрепили оборонческие, патриотические настроения. Повсеместно развернулась работа по образованию новых органов власти, обновлению политических программ, созданию многопартийной системы. Пресса отражала все оттенки политической мысли, общественных настроений, демонстрируя подлинный плюрализм, терпимость к оппонентам и готовность к открытому диалогу.

Но то, что на короткое время сплачивало общество, далее уже подталкивало к расхождению, противостоянию, борьбе отдельных групп населения. Демократизацию в политической сфере большинство населения расценило как необходимый и желанный, но лишь первый шаг на пути реализации различных социальных программ. Революция из стадии политической органично перетекала в стадию социальную. Все многочисленные противоречия, накопленные Россией к 1917 г ., через поведение, требования, настроения, общественную активность различных слоев населения прорывались на поверхность, разрушая еще вчера единый фронт революционеров: одни из них звали к миру, другие — к решению аграрных проблем, третьи — национальных, четвертые — профессиональных и т.п. В свою очередь, каждый из крупных сегментов дробился на более мелкие. Национальные партии и движения разбредались по национальным квартирам; в крестьянском движении появлялись признаки раскола, вызванного делением деревни на имущие и беднейшие слои; среди рабочих явственно проявлялись различия в требованиях высокооплачиваемых и низкооплачиваемых категорий и т.п. Таким образом, Российская революция демонстрировала одну из своих характерных особенностей — самодвижения и распада, вытекающих из сверхперегруженности ее разнообразными интересами и целями.

Этот переход от первого — политического — этапа революции ко второму — социальному — мог быть совершен или эволюционно — на основе объявленных и активно проводимых сверху реформ, или революционно — через очередную смену власти. Вторая линия насаждалась экстремистскими элементами, в первую очередь большевиками. Обстановку пробуждения стихии массового недовольства они использовали для перехватывания тактических требований буржуазных и социалистических партий с целью завоевания их сторонников. Так, несмотря на несоответствие своим программным требованиям, они заимствовали у эсеров требования социализации земли, «черного передела», укрепления мелкого единоличного хозяйства в деревне. Также быстро большевики «перевооружились», подхватив требования национал-демократических партий о самоопределении, праве народов на свободный выход из России. Таких политических, пропагандистских «кульбитов» было много. Однако результат (завоевание лидерства в революционном движении) перекрывал сомнения части большевиков, связанные с фактическими «отступлениями» от доктрины.

Носителями двух основных тенденций в развитии революционного процесса выступали Временное правительство (с подчиненными ему местными органами власти) и центральные советские органы (с обширной сетью местных Советов). Место, роль вторых в значительной мере определялись тем, что распад царской власти опережал процесс создания демократической. Образовавшийся вакуум заполняли различного рода политические суррогаты, появлявшиеся на волне революционной активности городских и сельских низов.

Советы возникали с ярко выраженной социальной окраской — как рабочие, крестьянские, солдатские и т.п., что в корне отличало их от формировавшейся вертикали общедемократических органов власти. Они несли в себе ряд родовых признаков: выступая как органы непосредственного революционного действия, самостийно вторгались во все сферы управления, легко переступая через правовые нормы; как самодеятельные общественные органы ориентировались главным образом на специфические национальные, профессиональные, социальные и прочие текущие интересы; принимая на себя ряд полномочий по решению наиболее злободневных вопросов, подменяя государственные органы, но не имея подготовленных кадров технического аппарата, средств, выступали главным образом как сила деструктивная. И еще важная черта — сложившись фактически на пустом месте (если не учитывать кратковременного опыта 1905 г .), без традиции, культуры, выверенного практикой опыта, Советы вынужденно формировались как околопартийные органы, заимствуя у активно действовавших партий их кадры, организационные навыки, методы работы в массах. Партийный дух царил в коридорах Советов. Сами партии — как теоретические, идеологические, организационные лидеры — со временем менялись, а этот дух оставался стойким: сначала эсеро-меньшевистский, затем большевистский.

Вернувшись в Россию в апреле 1917 г ., Ленин разглядел в Советах их возможный потенциал как инструментов борьбы за власть в ходе углубления революции. В рамках этой гипотетической модели служебную роль играл тезис о двоевластии, якобы установившемся после Февраля. Положением о двоевластии (хотя Ленин одновременно констатировал, что Советы — еще «неразвитое», «слабое, зачаточное» правительство) искусственно поднималась значимость Советов, которые фактически не являлись второй самостоятельной властью, а выполняли хотя и важную, но все-таки вспомогательную роль в общей системе демократических органов власти. Соглашение, заключенное между Временным правительством и Петроградским советом 2 марта, помогло каждой из сторон закрепить свое место в сознании широких масс населения как органов новой власти. Однако это было не равноправное партнерство и не фактический раздел власти. Сам Ленин констатировал, что эта «зачаточная власть», руководимая эсерами и меньшевиками, «сама и прямым соглашением с буржуазным Временным правительством и рядом фактических уступок сдала и сдает позиции буржуазии».

Для Ленина в Советах самой важной была сторона, связанная с характером социального представительства. Следуя сугубо классовому принципу в трактовке природы государства, Ленин принципиально противопоставил Временное правительство, как власть буржуазно-помещичью, Советам, как власти рабоче-крестьянской. Соответственно концепция двух диктатур выстраивала сценарий не социального партнерства, а непримиримой классовой борьбы; не упрочения основ демократии в рамках существующей социальной структуры общества, а ломки того и другого в угоду интересам беднейшего населения. Положением о двоевластии Советам выдавался своеобразный аванс: они провоцировались на борьбу за первые роли, одновременно перегружались конфронтационным духом (в борьбе и с Временным правительством, и внутри самих Советов между партиями за ведущую роль, господство). Активность Советов подогревалась теоретически и исторически не доказанным тезисом о том, что советские органы власти представляют собой « высшийтип демократического государства», утопическим положением о последующем отмирании государства через советы как органы пролетарской диктатуры. Тем самым отвергался вариант возможного постепенного «вмонтирования» Советов в будущую стабильную систему демократических органов власти; сами Советы становились полем острейшей политической борьбы в ущерб остальным направлениям деятельности. В первичную клетку Советов был вживлен тлетворный микроб классовой борьбы.

С февраля по июль Советы развивались противоречиво. С одной стороны, они укреплялись, набирали опыт практической деятельности. С другой стороны, усиление проправительственных структур оттесняло Советы на периферию властного поля. Судьба Советов, а вместе с ними и всей складывавшейся демократической системы власти зависела от того, сможет ли Временное правительство вбить клин, оторвать от Советов нарастающее оппозиционное движение или позволит им выступить единым фронтом под лозунгами перерастания в новую стадию (социальную) и соответствующего изменения характера власти (ее советизации).

Расслоение революционного движения после Февраля не приобрело вначале резко очерченных границ. Но в ходе мощных демонстраций в апреле, июне, июле в столице и ряде других городов против политики Временного правительства оно стало не только очевидным, но и своеобразным «мотором» дальнейшего развития революции. Все три политических кризиса означали рост оппозиционных наст<