Геополитическая память-инерция

Попытка одновременного решения столь разных и слишком мас­штабных задач, да еще в условиях ограниченности ресурсов вела к тому, что ни одна из амбициозных геополитических и исторических претензий не была реализована не только во всем своем объеме, но даже в сколько-нибудь удовлетворительном масштабе. Граничащая с абсурдом иррациональность заключалась в том, что Россия вышла за пределы евразийской геополитической ниши и стала бессмысленно растрачивать силы на тщетное освоение заведомо не своих (неосваиваемых геополитически) территорий (Польша, Кавказ и Закавказье, Средняя Азия, Забайкалье, Дальний Восток, Аляска), которые, ско­рее, имело смысл превращать в мирную, благоприятную среду лими­трофов или в «проливы», если воспользоваться метафорическим поня­тием В. Л. Цымбурского.

Перенапряжение сил Российской империи имело бесспорный гео­политический аспект. Ее глубокий кризис, приведший к революции, получил вполне закономерное геополитическое выражение. История великой «смуты» свидетельствует, что распад империи происходил в виде отпадения целых геополитических блоков, где создавались осо­бые режимы и правительства. Перемещение большевистского прави­тельства в великорусскую сердцевину имело глубокий смысл. Дости­жение крайне высокой степени фрагментации геополитического пространства бывшей Российской империи в 1918—1919 гг. вызвало своего рода реактивное устремление к соединению пространств. На стороне красных командармов таким образом оказалась геополитическая память, подталкивавшая отсоединенные блоки к привычному центру консолидации.

Значение этого центра усиливалось тем фактом, что и в имперс­кие времена петербургская модель завоевания Внешней столицы ос­тавалась лишь поверхностным образованием на многослойном массиве геополитических конфигураций. Многие годы и столетия метания Ру­си, соединения ею пространств превратили кажущуюся неподвижной и однородной Сердцевину Земли в весьма прихотливое соединение взаимопересекающихся геополитических образований. Раз возникшие конфигурации не исчезли совсем, а как бы откладывались пластами геополитической памяти. Трудно судить о самой большой глубине, связанной с геродотовскими борисфенитами. Нам, однако, открыта конфигурация Руси Внутренней и Внешней. Затем идет слой много­образия бассейновых земель со скрепляющем шеломянем Среднерус­ской возвышенности. Следом вновь воспроизводится противопоставле­ние Внешней и Внутренней Руси, уточненное и развитое как оппозиция Малороссии и Великороссии, Киева и Москвы (ср. перенос престола Русской православной церкви из Киева во Владимир, а потом и в Москву). Возникает раздел на русский запад и восток со своим внут­ренним дроблением. Внутрирусская украина при этом сползает с ше-ломеня на запад, все ближе к Днепру, а освобождающийся шеломянь становится парадоксальной периферией-центром обновления Велико­россии. Это сверхглубокие слои геополитической предыстории.

Выше лежат более понятные нам слои, отмеченные имперской экспансией, связыванием пространства карпатско-алтайокой чаши Ев­разии, а затем и с выходом за ее пределы. Происходит наращивание «годовых колец» вокруг великоросского ядра, а значит, вокруг Моск­вы. Идет движение в Поволжье, на Урал, а затем и в Сибирь. Проис­ходит выделение Слободской Украины, казачьих областей, а также

вольных краев Поморья и Сибири. Образуется причерноморская Но-вороссия. Присоединяются Прибалтика, Финляндия, Польша, Закав­казье, Средняя Азия. Формируется экспансионистская конструкция на­низывания на непрочные стержни речных и железнодорожных путей все новых «островов», которая время от времени укрепляется инстин­ктивными импульсами сжатия, сосредоточения. Одновременно экспан­сия подкрепляется созданием ориентированной прежде всего на Моск­ву инфраструктуры коммуникаций, с которой «спорит» ориентирован­ная на Европу коммуникационная структура самодеспотизации (же­лезнодорожные, морские и телеграфные «окна» в Европу).

Совсем неудивительно, что фрагментированное в ходе гражданской войны пространство после самовыжигания насилия собралось вновь в конфигурацию, закрепленную в вековой памяти, усиленную привычным структурированием связей.

Советский режим претендовал на кардинальный пересмотр прио­ритетов. Однако геополитическая память-инерция очень скоро вскры­ла во всех революционных новшествах большевистской и даже коминтерновской политики хорошо забытые старые модели. Достаточно ор­тодоксальная марксистская идея опоры на европейскую революцию вполне логично вписалась в петровско-гориславличскую модель внут­реннего завоевания с использованием внешнего геополитического фак­тора. Соответственно ленинско-сталинская новация, предполагавшая возможность строительства социализма в отдельно взятой стране, ока­залась близка мономаховской стратегии.

На практике советскими властями использовались обе стратегии, происходили постоянные колебания между политикой упора на внут­реннее развитие (изоляционизм) и политикой интернационализма (экс­пансии). Соответственно разгрому подвергались то троцкисты, то бу-харинцы, страна то уклонялась от внешних вызовов и заключала мир­ные договоры хоть с чертом, то бросалась оказывать «интернациональ­ную помощь» явно себе в убыток.

До определенного момента (пока сохранялся момент революци­онного права, творчества как бы на пустом месте) подобные колеба­ния окупались. Однако в конечном счете негативные последствия и од­ного, и другого подхода накапливались и затрудняли маневрирование. Самое же главное заключалось в том, что осознанного геополитичес­кого подхода попросту не было, а были спонтанные, спровоцирован­ные ходом вещей и геополитической инерцией-памятью непроизволь­ные, а потому нередко иррациональные и неэффективные реакции. В результате сложилась крайне громоздкая и запутанная геополити­ческая конструкция. Ее неустойчивость и противоречивость усилива­лись прежде всего двумя собственно политическими обстоятельствами. Во-первых, это произвольность административной иерархии и создание концентрических кругов имперской экспансии: союзные республики, братские социалистические страны, страны социориентации, прочие друзья-клиенты, освободительные движения, а также силы мира и про­гресса. Во-вторых, это игнорирование внутренней геополитики и несо­ответствие внутреннего территориального деления объективным гео­политическим конфигурациям. Страшно перегруженной и перенапря­женной оказалась Российская Федерация, а Забайкалье и Дальний Восток (геополитически вообще не евразийские, а тихоокеанские ре­гионы) оказались брошены на произвол судьбы. Не учитывались не только биорегиональные и более тонкие экологические различия, на­пример значение урочищ-«оазисов», но даже геополитические артефак­ты (железнодорожная сеть и прочие инфраструктурные образования).

Накопление противоречий и полный отказ от внутреннего геопо­литического регулирования привели к тому, что инерция-память спро­воцировала стихийное и неконтролируемое обострение борьбы между центрами власти, искусственно, но бессознательно поставленными в положение соперников за контроль над геополитическими областями 'и зонами. Свою негативную роль сыграло выпячивание этнической идентификации тех или иных административно-политических образова­ний. В результате, например, Ферганская долина, нуждающаяся ив экономической, и в геополитической интеграции, а значит, и в соответ­ствующем самоопределении населения (ферганцы), оказалась разор­ванной притяжениями узбекского, таджикского и киргизского центров власти. «Были созданы неуклюжие конструкции в виде Украины и Ка­захстана, которые при наложении на-реальное геополитическое про­странство были обречены действовать как некие квазиимперии. Сход­ные имперские притязания были навязаны Грузии и Азербайджану, за которые им теперь приходится расплачиваться кровью.

В этом отношении следует признать, что так называемая «пере­стройка» и последующий распад Советского Союза были в значительной мере спровоцированы обострением геополитических противоречий, порожденных громоздкостью и запутанностью внутреннего членения, его несоответствием как инерции-памяти, так и новым вызовам. Однако главным при этом оставался субъективный фактор полного отсутствия сколько-нибудь продуманной внутренней геополитической стратегии.

Логично возникает вопрос: какой может быть такая стратегия сейчас? Ответ на него требует серьезной и детальной проработки ши­рокого круга проблем экологического и экономического районирования без традиционной привязки к административно-политическому члене­нию. Необходима также тщательная оценка груза геополитической инерции-памяти, а значит, всех тех моделей организации геополитических пространств от карпатско-алтайской чаши Евразии до отдельный речных и озерных долин, которые в различные эпохи реально использовались. Следует также оценить геополитическую функциональности коммуникативных инфраструктур и прочих артефактов, включенных в гео| политические пространства. Наконец, и это, пожалуй, главное, следует всесторонне оценить альтернативные подходы к формированию геопо­литических стратегий. Это, однако, на нынешнем уровне развития на­уки все еще граничит с геополитическими мечтаниями.