Самоубийство генерала Крымова

31 августа около полудня в мой кабинет, где четыре дня тому назад я слушал ультиматум генерала Корнилова, входили генерал Крымов, его начальник штаба генерал Дидерихс и полковник Самарин. В кабинете, кроме меня, был помощник военного министра генерал Якубович и главный военно — морской прокурор Шабловский[105].

Началось объяснение.

— Генерал, в каком качестве вы оказались в Луге? — задал я генералу Крымову первый вопрос, так как для меня, военного министра, генерал Крымов был командующим 11–й армией на Юго- Западном фронте.

— В качестве командира Петербургской «особой армии».

— Какой?!

— Предназначенной действовать в районе Петербурга.

Ничего подобного Временному правительству не было известно, и официально никакой «петербургской особой армии» в природе не существовало. Я обернулся к моему помощнику, генералу Якубовичу:

— Вам, генерал, известно что‑нибудь по этому поводу?

— Ничего. Вообще в министерстве никаких сведений об этой армии нет.

Наступило напряженное молчание. Все стояли. Генерал Крымов — через стол против меня. Налево от меня невдалеке, опираясь на стенной библиотечный шкаф, стоял главный военно — морской прокурор. Направо, к середине кабинета, высилась фигура тучного генерала Якубовича; глубже, в стороне, направо от него, насторожившись стояла невысокая, сухопарая фигура генерала Дидерихса, рядом с Самариным.

Не знаю, сколько продолжалось это молчание: секунды или минуты. Казалось оно очень долгим. Заговорил сам генерал Крымов. Он стал объяснять официальную цель нахождения войск 3–го корпуса в Луге. Выходило все очень по отношению к Временному правительству благонадежно: шли войска по требованию военного министра; шли в распоряжение Временного правительства и затем неожиданно были остановлены.

Мы все слушали. Я смотрел в упор на генерала. Вдруг он замолк. Опять воцарилась тишина.

— Впрочем, — внезапно меняя тон и как‑то решительно обратился ко мне генерал Крымов, — вот мой приказ.

И он протянул мне вчетверо сложенный лист бумаги. Я стал читать. Это был приказ генерала Крымова за № 128 от 28 августа.

Передавая этот документ мне, генерал Крымов открыто и честно, бросив всякую игру в прятки, признал себя участником заговора.

Я тут же передал этот документ в руки главному военно — морскому прокурору, которому было поручено вести следствие по делу о восстании генерала Корнилова. О несуществующем восстании большевиков в Петербурге генерал Крымов объявил в своем приказе согласно указанию, полученному им от генерала Корнилова.

Об этом он нам ни слова не сказал. Всю вину он взял на себя. Вообще, перед нами стоял человек, неспособный ни на какие увертки, недомолвки, двусмысленности и ложь. В последнюю зиму монархии генерал Крымов вместе с Гучковым и Терещенко готовил дворцовый переворот. Теперь он пошел на переворот военный, убежденный, что другого выхода для России нет.

Он настолько верил в правду своего дела, что тут же стал убеждать меня стать диктатором: «Я буду тогда с вами. Буду защищать вас тут же на площади Зимнего дворца».

Вся фигура генерала дышала искренностью. Арестовать его и тем выразить сомнения в том, что он не уклонится от грозящей ему тяжкой ответственности, было невозможно, немыслимо.

Из моего кабинета генерал Крымов ушел свободным. На другой день в одном из помещений моего Военного кабинета генерал Крымов застрелился… Это была первая кровь. Она не была последней.

Новое разложение армии

На самоубийство генерала Крымова Гельсингфорс ответил новой и невинной кровью: туда вернулся март.

1 сентября на броненосце «Петропавловск» матросами был учинен самосуд: четыре офицера — лейтенант Тизенко, мичманы Михайлов, Кандыба и Кондратьев, — не пожелавшие дать подписку о «безусловном подчинении Временному правительству», которую от всего командного состава самочинно требовали матросы, — были расстреляны по приговору команды.

Началось!

Сначала флот, потом армия, наконец, вся страна со стремительностью почти невероятной повернулась вспять, ко времени первоначальной анархии и безначалия первых дней революции.

Началось!.. Расстрел четырех офицеров был сигналом. Командный состав Балтийского флота был сразу взят весь под строгий надзор матросских комитетов. Большевики во флоте взяли для них неожиданно реванш за разгром после восстания в июле: их представители делаются полными хозяевами в Центральном комитете Балтийского флота. Даже всю революцию отлично настроенный, почти недоступный для агитации большевиков малый флот — легкие крейсера, миноносцы, подводные лодки и т. д. — ломает и меняет свои политические настроения.

Одновременно с событиями на «Петропавловске» произошел безобразный самосуд в Выборге. Там сначала солдатами были арестованы по подозрению в содействии генералу Корнилову три генерала и полковник. Их вывели с гауптвахты и, издеваясь, сбросили в воду. Затем во всех полках стали ловить, избивать и топить офицеров. Выборг не был исключением. По всему фронту солдаты начали самовольно арестовывать командный состав, избивать офицеров, срывать с них погоны, производить выборы начальников, разгромы военно — революционных судов.

В приказе по армии от 1 сентября — т. е. изданном на другой день после явки генерала Крымова в Петербург и составленном новым начальником штаба Верховного главнокомандующего генералом Алексеевым — дается его пером — пером одного из главнейших закулисных вдохновителей заговора — жестокая картина мгновенного возвращения армии к мартовской анархии.

Одним словом, шесть месяцев борьбы за восстановление боеспособности армии пошли прахом. Всякий офицер в глазах солдатчины стал «корниловцем», т. е. реакционером. Дисциплина исчезла. Во всех полках как грибы стали расти большевистские организации, захватывающие в свои руки комитеты.

Самому генералу Корнилову в Могилеве грозила жестокая расправа. В самочинном порядке организованные и вооруженные отряды двигались с разных сторон на Ставку.

Еще 28 августа, в самый трудный день восстания генерала Корнилова, я предложил генералу Алексееву немедленно вступить в должность Верховного главнокомандующего.

Связанный с заговорщиками, генерал Алексеев, естественно, хотел сохранить за собой свободу действий. Поэтому он просил у меня несколько дней на «ознакомление с положением дел в армии». Но время шло слишком быстро. Не прошло и суток, как нам нужно было думать не только об армии, но еще и о бескровной ликвидации генерала Корнилова в Ставке. Я знал, что лишь генерал Алексеев, благодаря своей близости к заговорщикам, мог успешно выполнить задачу безболезненной передачи верховного командования из рук генерала Корнилова в новые руки.

Помню, как 30 августа утром, взяв с собой только В. В. Вырубова, я приехал в одну частную квартиру (генерала, тоже участника заговора), где генерал Алексеев остановился. Тогда он относился ко мне уже с нескрываемой ненавистью. Всегда замкнутый и сдержанный, он на этот раз не выдержал, потерял самообладание и начал просто кричать на меня, выливая все накипавшее за полгода негодование и всю горечь за неудачу заговора в Ставке. Но мне он был нужен во что бы то ни стало. Поэтому я не останавливал его. И действительно, крик облегчил его душу и переломил в нем настроение.

Когда он замолк, я спросил:

— Ну, теперь, генерал, вы согласны?

Он согласился принять должность, но только начальника штаба Верховного главнокомандующего, настаивая на том, чтобы генерала Корнилова заменил лично я. Так и было сделано[106].

2 сентября главный вдохновитель заговора собственными руками арестовал главного физического исполнителя своих же планов, генерала Корнилова, со всеми ближайшими его соучастниками. Лицо совершенно достоверное из бывших тогда при генерале Алексееве рассказывало мне потом, как волновался новый начальник штаба, входя в кабинет к генералу Корнилову. Генерал Алексеев не знал, что сделает генерал Корнилов, ибо, выйдя из своего кабинета, преданный суду бывший Верховный главнокомандующий мог потребовать одновременно с собой ареста и генерала Алексеева. Этого не случилось. Генерал Корнилов отдал свое оружие и вместе со своими ближайшими по заговору сотрудниками был взят генералом Алексеевым под стражу.

Такой мирный конец заговора сохранил в полной неприкосновенности весь сложный аппарат Главной квартиры (Ставки) — этого не только мозга, но и сердца армии.

Теперь можно было вплотную заняться залечиванием ее свежих, кровоточащих ран. Но снова восстановить в армии, после генерала Корнилова, хотя бы некоторый порядок стало задачей просто невозможной. Надо было армию поскорее распускать, демобилизовать.

Наступающая осень, заключавшая сезон военных операций 1917 года, облегчала нам эту задачу. И когда после кратковременного (до 12 сентября) пребывания в Ставке генерала Алексеева начальником штаба Верховного главнокомандующего был назначен генерал Духонин, генерал — квартирмейстером генерал Дидерихс (недавний начальник штаба генерала Крымова), они приступили в спешном порядке к выработке плана коренной реорганизации армии с чрезвычайным сокращением ее состава.