Гавриил Державин: на брегах реки времен

Общеизвестно, что человек – сам творец своего счастья и может самую заурядную фамилию сделать знаменитой. Но все-таки я убежден: не мог не прославиться человек, носивший фамилию Державин – такую прекрасную, гордую, звучную, знаковую для России. И действительно, Гавриил Романович Державин прославился уже первым произнесенным им словом…

Появился Гаврюша на свет в 1743 году крошечным недоноском, и его спасли от гибели варварским дедовским способом: обмазали ржаным тестом и положили в теплую печь – в сущности, запекли в хлебе. Когда младенцу был год, родители его со страхом смотрели в окно на огромную комету в небесах. И тут малыш ткнул пальчиком в небо и произнес свое первое слово: «Бог!» А в зрелые свои годы он написал оду «Бог», и до сих пор нет в русской поэзии более сильных, страстных и в то же время философских и величественных стихов о Создателе…

Впрочем, Бог долго не смотрел в сторону бедного дворянина. Державин начал службу при Петре III рядовым Преображенского полка. Он жил в солдатской казарме и подрабатывал тем, что красивым почерком и с выдумкой писал за солдат письма, сочинял куплеты. Это и были его первые стихотворные опыты. А потом произошел дворцовый переворот 1762 года. Державин участвовал в походе Екатерины II на Петергоф, куда она двинулась, чтобы арестовать свергнутого ею Петра III.

Герои переворота получили награды, а Державин по-прежнему служил в солдатах, украдкой писал стихи, бегал с поручениями по столице. Как-то раз он принес из роты пакет князю Козловскому, довольно известному тогда стихотворцу. Тот принимал другого пиита – Василия Майкова, который читал хозяину свои стихи. Державин отдал пакет и заслушался у дверей. Хозяин посмотрел на солдатика и сказал: «Поди, братец служивый, с Богом, что тебе попусту зевать, ведь ты ничего не смыслишь!» Это потом, когда загремела слава Державина, они с Майковым смеялись над сим казусом, а тогда, выходя на холод из дома Козловского, солдатик загрустил: шли годы, казалось, что жизнь все еще писалась как черновик. Чтобы переломить судьбу, надо было что-то предпринять!

В характере Державина была заложена страсть к риску, он любил дергать черта за хвост. Делал он это за карточным столом, много раз и порой даже с успехом. Поначалу ему вредили упрямство и горячность, он проигрывал, и помногу (как тут не вспомнить других игроков – Пушкина и Достоевского). Как-то раз он проиграл деньги, собранные матерью на покупку имения. Истинное горе! Собрав волю в кулак, Державин сумел отыграться, вернул потерянное, да еще сверх того выиграл астрономическую по тем временам сумму в 40 тысяч рублей. В конце концов, как пишет его биограф Владислав Ходасевич в своей великолепной книге «Державин», десятая муза – муза карточной игры, которая требует от игрока и вдохновения, и умения, и смелости, улыбнулась ему. Державин стал выигрывать и даже, благодаря выигрышам, поправил свое материальное положение.

Карты приносили деньги, ощущение полноты жизни, но не открывали пути к чинам, ко двору. Не приносили успеха и поручения, которые Державин рьяно выполнял, но в этом ему мешали строптивость, упрямство, негибкость… Помощь пришла неожиданно… с небес. Муза поэзии, наслушавшись от музы карточной игры о достоинствах гвардейца, помогла ему в 1782 году написать оду, которая оказалась пропуском во дворец и на долгие годы стала охранной грамотой Державина. Это была знаменитая ода «Фелица», в которой поэт обращается к Екатерине II как к некой мифической киргизской княжне Фелице и хвалит ее за разные достоинства:

…Не дорожа твоим покоем,

Читаешь, пишешь пред налоем

И всем из твоего пера

Блаженство смертным проливаешь;

Подобно в карты не играешь,

Как я, от утра до утра…

Все сразу в стихах узнали императрицу, а самое главное – ей самой ода очень-очень понравилась. Государыня сказала, что никто ее так не понял, как Державин. В награду Екатерина послала поэту золотую табакерку с надписью на пакете: «Мурзе Державину от киргиз-кайсацкой княжны». Лишенное юмора начальство Державина даже поначалу заподозрило его во взятках от инородцев.

В оде «Фелица» есть юмор, свежесть искреннего чувства, точнее – чувства любви, но не обычной, плотской, а возвышенной, государственной. Так любят властителя за одно только то, что он властитель. С любовью же Державина к Екатерине сложнее. Он полюбил государыню за «Наказ» для Уложенной комиссии по созданию нового свода законов. В «Наказе» было столько правильных мыслей: спасение России – в самодержавии, самодержец обязан править по закону, закон должен быть справедлив, и ему должны подчиняться все. Там же дано определение свободы. Это – «право делать все, что позволено законом». Державин думал, что вот наконец наступила новая эпоха и с такой государыней исчезнут зло, несправедливость…

Но увы! От деклараций до реальной политики – дистанция огромная. Екатерина была женщина умная, гуманная, но политик опытный, осторожный. Она считала, что крепостное право бесчеловечно, но знала, что стоит ей упомянуть о его отмене, как ее закидают камнями, словом, еще не время. В святом деле борьбы с высокопоставленными ворами и взяточниками тоже есть нюансы. Конечно, с ними нужно вести борьбу, но не беспощадную. Ведь вор понятен, предсказуем, послушен потому, что знает свой грех. Только честные и неподкупные независимы и строптивы. А нужны ли такие в управлении, исходя из пользы дела? Как-то, глядя из окна на толпы дворцовых служителей, тащивших узлы и сумки с провизией из дворцовой кухни, государыня со вздохом сказала: «Господи, хоть бы мне что-то на ужин оставили!» Чтобы управлять Россией, нужно воспринимать ее пороки как данность, иначе нельзя. И у Екатерины появился девиз, с которым она правила тридцать четыре года: «Будем жить и дадим жить другим!»

Державин же этого не понимал. Ода «Фелица» открыла ему путь наверх, его заметила и выделила государыня. Благодаря ей он стал губернатором Олонецкой, затем Тамбовской губернии, а потом статс-секретарем императрицы. Но нигде он не мог удержаться подолгу потому, что пытался реализовать принципы «Наказа» буквально и в итоге завоевал звучную славу чудака, скандалиста и склочника. Но Екатерина умела ценить и такие черты его характера, как прямоту, принципиальность, честность. В 1791 году она сделала его своим статс-секретарем по жалобам. В деле защиты справедливости он, исполняя свой долг, не знал сомнений. Это было не всегда приятно императрице – ведь она была самодержицей и порой с законом мало считалась. Как-то раз они сильно заспорили. Державин даже накричал на императрицу, а когда она пыталась уйти, схватил ее за мантилью. Прибежавшему секретарю государыня сказала: «Василий Степанович! Побудь здесь, а то этот господин много дает воли своим рукам».

Почти два года был Державин статс-секретарем Екатерины. Они дружили и ссорились. За это время он хорошо узнал необыкновенную женщину. Она уже стремительно приближалась к старости, но не сдавалась. Не раз она делала Державина участником своих розыгрышей и затей. Она ценила его талант и очень надеялась, что Державин напишет новую «Фелицу», но задуманная ода у поэта никак не получалась. Муза поэзии каждый раз, лишь он садился за стол, трепеща крыльями, улетала, как испуганный голубь. Дело в том, что предмет прежней любви и восторга изменился. Державин ближе узнал Екатерину, многие иллюзии в отношении ее рассеялись. Да и поэт надоел государыне своими прямолинейностью и упрямством. Как-то раз он заболел, а когда выздоровел, то узнал, что императрица уволила его из статс-секретарей и сделала сенатором – типичное «понижение вверх».

А между тем жизнь шла своим чередом. Державин стал богат и вальяжен, купил большой дом на Фонтанке. Там умерла в 1794 году его жена Екатерина Яковлевна, которую он очень любил и на которой женился по страсти неимоверной. Впрочем, после ее смерти он жил в одиночестве недолго, с полгода, и вновь женился на молодой и гордой красавице Дарье Алексеевне Дьяковой. Она не была такой доброй и мягкой, как Пленира, – так звал Державин первую жену. Двадцативосьмилетняя Дарья была строга к пожилому по тем временам пятидесятидвухлетнему супругу, не раз поругивала его за резкость суждений и поступков.

Но не нужно упрощать Державина – он не был донкихотом. Конечно, когда-то взятая на себя роль правдолюбца, который режет правду-матку в глаза, вошла в его плоть и кровь. Эта роль отвечала его импульсивному характеру, но все-таки это была во многом игра, маска. На самом же деле он знал меру в обличениях и умел, когда нужно, помалкивать. Да иначе и быть не могло – Державин был и слыл необыкновенным жизнелюбцем. Любовью к жизни, еде, телесному удовольствию буквально пышут его стихи. Он так смачно, зримо описывает обед, что слюнки текут:

Я обозреваю стол – и вижу разных блюд

Цветник, поставленный узором:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр – белый, раки – красны,

Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером

Там щука пестрая – прекрасны!

В своем доме на Фонтанке в одной из комнат он сделал настоящую восточную беседку с мягкими пуховыми диванами. Как было хорошо всхрапнуть здесь после обеда! Он обожал и свою Званку – имение на берегу Волхова. Какое это наслаждение – выйти утром на балкон. Простор, благодать, душистый ветер с полей, «двор резвыми кишит рабами», в реке плещутся молодицы. До глубокой старости его волновали деревенские девы с их «остренькими глазками беглянок и смуглянок». К женскому полу Державин был всегда слаб. В 1799 году он написал вполне эротическое стихотворение «Русские девушки», а уж «Шуточное пожелание» вошло даже в оперу П.И.Чайковского «Пиковая дама»:

Если б милые девицы

Так могли летать, как птицы,

И садились на сучках,

Я желал бы быть сучочком,

Чтобы тысячам девочкам

На моих сидеть ветвях…

К концу XVIII века Державин достиг многого: он был сенатором, министром, он спорил с царями. Но министров, сенаторов было много, а он все же был один – поэт Державин. Как-то само собой получилось, что все признали в нем гения уже при жизни.

Конечно, Державин был прежде всего царедворец, карьерист. В его глазах орден был поважнее оды. Но с годами Гаврила Романович понял, что именно в литературе, поэзии – настоящий ключ к будущему бессмертию. А этого всегда желала его гордая, честолюбивая душа, мечтавшая «блеснуть на вышине». Не случайно он переложил с латыни на русский язык «Памятник» Горация со словами: «И слава возрастет моя, не увядая // Доколь славянов род вселенна будет чтить». Тогда он верил, что его стихи станут вечным памятником ему…

Но шли годы, поэт слабел, терял зрение, и постепенно его взору открывалась вечная и печальная истина, которая недоступна была ему молодому. За два дня до смерти, 6 июля 1816 года, он начертал ее формулу на грифельной доске:

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

И если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Но он ошибся! Имя Державина не забыто Россией. Оно будет жить, пока звучит на свете русская речь, пока думают по-русски и пишут на русском языке стихи.

Запах столетнего меда,

слова и золота вязь…

Оды державинской мода

снова в цене поднялась.

Сколько ценителей тонких,

сколько приподнятых крыл!..

Видишь, как зреет в потомках

имя твое, Гавриил?

Будто под светом вечерним

встало оно из земли…

Вот ведь и книжные черви

справиться с ним не смогли.