Индустриализация в японии эпохи мэйдзи

Восстановление в 1868 г. в эпоху Мэйдзи императора как главы официальной власти вызвало к жизни процесс индустриализации японского общества, продолжавшийся в последующие пятьдесят лет. В отличие от китайских мандаринов, следовавших Конфуцию и отметавших какие бы то ни было инновации, японская бюрокра­тия того времени была заинтересована в индустриализации страны, в защите ее от иноземных захватчиков и применении стра­тегии госкапитализма для модернизации общества. Почему Япо­ния за указанный период добилась более серьезных результатов социально-экономических преобразований по сравнению с Кита­ем? Ключ к пониманию сути дела дают культурные, структурные и поведенческие различия. Политические деятели эпохи Мэйдзи не только делали упор на прагматические инструментальные ценно­сти, но и смогли так органично соединить традиционные верова­ния с современными принципами, что первые стали содействовать индустриализации. Это было положительно воспринято граждана­ми, начавшими активно помогать императору укреплять могуще­ство нации при помощи модернизирующих структур, таких, как профессиональная бюрократия, армия, крупные частные корпо­рации, учебные заведения, политические партии. Коллегиальное руководство и проведение определенного политического курса обеспечивало быстрый экономический рост.

По сравнению с китайскими мандаринами правители эпохи Мэйдзи более творчески подошли к синтезу традиционных и со­временных ценностей и обеспечили поддержку промышленному развитию. Мандарины, как мы видели, ставили нравственные ценности выше материальных интересов. Интеллектуальному знанию и этическим нормам отводилась более важная роль, чем процветанию нации. А так как нравственные ценности служили оправданием традиционной власти, они являлись препятствием для технологических нововведений. Японцы же избрали более

прагматичный подход. В то время как китайцы тяготели к «цен­ностно ориентированной рациональности» (выражение Вебера, смысл которого состоит в следующем: хранить верность основ­ным этическим ценностям, невзирая на отвлекающие от них за­манчивые цели), японцы придерживались «инструментальной рациональности», выразившейся в поиске наиболее эффектив­ных путей осуществления стоящих перед нацией задач. Как ука­зывают Эдвин О. Рейшауэр и Альберт М. Крейг, «правители эпо­хи Мэйдзи стремились найти такие формулы, которые бы работа­ли, догмы их не интересовали. Преимущество их состояло в том, что в представлении о конечной цели существовало полное един­ство взглядов, но они были готовы к любым мнениям» в вопросе о путях ее достижения⁸. Указывая на различие между целями и средствами, они сформулировали принципы активного приспо­собления: господство над природой, знания как способ достиже­ния успеха в экономике и ориентация на будущее, при которой традиционные взгляды служат для оправдания жертв в настоя­щем. Мотивационным лозунгом стало достижение наилучших результатов во имя экономического процветания; примером для подражания был японский воин (самурай) с его трудолюбием, бережливостью, дисциплинированностью и эрудицией. Китайцы между тем в конце XIX в. были склонны смешивать цели и сред­ства. Цепляясь за свойственный классике гуманизм, мандарины предпочитали пассивность активности. Гармония с природой от­ражала потребность в сохранении стабильности и в поиске свое­го места во Вселенной. Изучение классиков конфуцианства пре­подносилось в качестве достойной конечной цели. Преклонение перед прежними порядками и почитание предков символизиро­вало решимость во всем следовать традициям. Успехи элиты на конфуцианском экзамене ставились выше массовых успехов в деле развития национальной экономики.

Несмотря на то что и в конфуцианстве, и в философии эпохи Мэйдзи коллективизм преобладал над индивидуализмом, япон­ской культуре была присуща большая преданность нации. Будучи не столь многочисленной, как китайцы, и более однородной на­цией, японцы сплотились вокруг своей национальной религии, синтоизма, где император символизировал возрожденную нацию. У китайцев же в большем почете были расширенная семья, клан и род. Они как многочисленная и разнородная нация никогда не от­личались всеобщей национальной лояльностью, особенно живу­щие в сельской местности. Поэтому курс на национальную мо­дернизацию, принятый в начале XX в., отвергал враждебное отно­шение конфуцианства к общественным преобразованиям.

И в Японии, и в Китае основу культурных связей правителей и управляемых составляли элитарность и патриархальность: жен­щины оставались в подчинении у мужчин, старшие руководили младшими. Вместе с тем японская система ценностей оставляла за молодыми самураями (бывшими воинами) право становиться чиновниками и бизнесменами — руководителями, обеспечиваю­щими экономическое развитие. Свою лояльность массы доказы­вали активным служением императору. Считалось, что перед им­ператором все равны; император правил как отец, духовный гла­ва нации, посредник между народом и Богом. Граждане выража­ли ему сыновью преданность, стремились превратить Японию в богатое и могущественное государство. В отличие от японского императора, китайский монарх не только участвовал в ритуаль­ных церемониях, но и формулировал основные направления государственной политики, от народа ожидалось проявление скорее пассивного повиновения, а не активной деятельности⁹.

С поведенческой точки зрения быстрые социально-экономи­ческие преобразования Японии эпохи Мэйдзи объясняются тем, что японские правители обладали достаточной волей и властью для проведения в жизнь более радикальной политики. Правящая олигархия, состоявшая из генро (старших государственных слу­жащих), армейских офицеров, чиновников и технократов, дейст­вовала как орган коллективного руководства и организовывала массы на участие в национальной модернизации. Всеобщая во­инская повинность укрепила военную мощь Японии, в результа­те чего она одержала победу над Китаем в 1894 и над Россией в 1905 гг. Программы народного образования сделали нацию гра­мотной, создав возможность повышения рабочими своей квали­фикации. К 1905 г. школу посещало 90% всех детей. Проводимая экономическая политика способствовала быстрому росту про­мышленности. В собственности государства находились желез­ные дороги, а также судо- и машиностроительные, чугуно- и ста­леплавильные, угледобывающие промышленные предприятия. Часто центральное правительство учреждало такие предприятия, а затем продавало их частным предпринимателям. Большинство из них получало от государства щедрые субсидии, а также защиту от конкуренции со стороны иностранцев. Мощь японского фло­та способствовала росту экспорта отечественного текстиля. Раз­витию промышленности и торговли помогало и то, что бизнес облагался меньшим налогом, чем земля. Поощряя использова­ние промышленными фирмами технологий, знаний и новейшей техники ведущих капиталистических стран (США, Великобрита­нии, Франции и Германии), японское правительство помогало процессу развития экономики.

Китайская правящая элита в конце XIX в. не стремилась к проведению политики модернизации. Стратегические решения принимались имперским судом, мандаринами, местной знатью, особенно крупными землевладельцами. Эти олигархи отрица­тельно относились к западной науке, технологиям и мышлению. Убежденные в том, что Китай олицетворяет собой высшую сту­пень цивилизации, они противостояли любым попыткам соеди­нить «восточную этику» с западными научными достижениями. Отношение конфуцианских властителей к коммерции было двойственным. С одной стороны, они уделяли большое внима­ние нормам повседневной жизни: трудолюбию, бережливости. Экономический успех свидетельствовал о сыновней почтитель­ности. Мелкие предприятия, работавшие в области текстильной промышленности и экспорта чая, приносили немалый доход. С другой стороны, приоритетное положение по сравнению с мате­риальным достатком занимали классическое образование, муд­рость и этические нормы. Купцы и ремесленники стояли ниже ученых и даже крестьян на иерархической лестнице. Высокие на­логи на частный бизнес при низких налогах на землю служили препятствием для капиталовложений. Многие процветающие купцы, остававшиеся в зависимости от помещичьих семейств и государственных чиновников, вкладывали деньги не в промыш­ленность, а в землю и недвижимость. Некоторые вошли в земле­владельческую элиту; другие основали учебные заведения, в ко­торых их сыновья готовились к сдаче экзаменов по классике кон­фуцианства; третьи эмигрировали в Юго-Восточную Азию, где можно было с меньшим риском заниматься накоплением капи­тала. В отличие от Японии в Китае союз правительственных бю­рократов и представителей крупного частного бизнеса, который мог бы ускорить индустриализацию, так и не состоялся. Кроме того, народные массы в Китае играли куда более пассивную роль, чем в тот же период в Японии. Образование могли получить не­многие. К концу XIX в. грамотной была лишь незначительная часть населения Китая. Ни школы, ни армия не способствовали повышению социальной мобильности. Всеобщей воинской по­винности не существовало. Во время войны беднейшее крестьян­ство пополняло собой либо армию диктатора, либо бандитские формирования, а отнюдь не профессиональную национальную армию или флот, укрепляющие государственную власть и наце­ливающие общество на промышленное развитие.

Индустриализации Японии в эпоху Мэйдзи способствовали благоприятные структурные условия. По сравнению с китайским Династическим государством японское в конце XIX в. обладало

большей властью над обществом. Разветвленные правительст­венные структуры проводили политику модернизации и приви­вали ценности, главной целью которых были социально-эконо­мические преобразования. Профессионализированная бюрокра­тия, следуя примеру прусской модели ввела централизованный политический контроль. Эти высокообразованные чиновники, закончившие Токийский императорский университет, при про­ведении той или иной политики ставили во главу угла необходи­мость добиваться поставленных целей и доскональное знание предмета. Против несогласных с правительственными програм­мами быстрого промышленного развития применялось принуж­дение со стороны национальной армии и полиции. Когда же ми­нистр образования ввел регламентацию школьного обучения и во главе педагогических институтов поставил офицеров, образова­ние приобрело военизированный характер. Забастовки рабочих, требовавших повышения зарплаты, подавлялись полицией. Вос­стания крестьян, протестовавших против высокого земельного налога, высокой земельной ренты и низких цен на рис, подавля­лись при помощи армии. Несмотря на высокую степень центра­лизации и применение насильственных методов, управлению имперским государством не хватало четкой координации. Фрак­ционная борьба приводила к разногласиям в коллективном руко­водстве, формирующем политику. Генро, ближайшие советники императора, кабинет и аппарат премьер-министра были соглас­ны друг с другом относительно общих целей политики, но часто расходились во мнениях о конкретных средствах осуществления экономических программ. Борьба за власть нарушала единство политического процесса. Имея непосредственный доступ к со­ветникам императора, офицеры армии и флота действовали без всякого контроля со стороны кабинета или премьер-министра. Они даже обладали правом вето при решении кабинетом кадро­вых вопросов. В последней трети XIX в. центральное правитель­ство приняло ряд программ, расширявших государственную власть и подготавливавших почву для агрессивной внешней по­литики в Азии. Хотя государственная собственность имела огра­ниченный характер, имперское правительство осуществляло ру­ководство экономикой. Оно инициировало промышленные про­екты, организовывало инвестиционные фонды, создавало инф­раструктуру и развивало систему народного образования. Част­ные предприятия получали выгоду от пользования государствен­ными субсидиями, кредитами, введения протекционистских та­рифов, заниженных налогов и стабилизации денежной единицы — эти льготы ускоряли индустриализацию.

Несмотря на то что наравне с правительственной бюрократией ведущую роль играли и крупные частные корпорации (дзайбацу), в Японии эпохи Мэйдзи плюрализм был ограничен. Государство контролировало общественные объединения, а не наоборот. Ко­нечно, правительственные чиновники представляли интересы ча­стного бизнеса в большей степени, чем политические предпочте­ния иных групп; однако едва ли корпорации могли независимо уп­равлять добровольно создаваемыми объединениями. Группы, не связанные с бизнесом, обладали гораздо меньшим политическим влиянием. В отличие от Китая, где индустриализации оказывали противодействие местные землевладельцы, в Японии класс земле­владельцев был слабее. Правители Мэйдзи упразднили феодаль­ные владения, контролируемые владетельными князьями (даймё), получившими от государства субсидии, которые вкладывали в на­чинающие коммерческие и промышленные предприятия. Наи­большие трудности выпали на долю крестьян и рабочих. Крестья­нам приходилось платить высокие налоги на землю, за счет кото­рых финансировался ускоренный экономический рост. Рабочие получали низкую заработную плату, их рабочий день был продол­жительным, к тому же они страдали от антисанитарных условий труда; особенно жесткой была эксплуатация женщин на текстиль­ных фабриках. Государство запрещало забастовки, препятствовало заключению коллективных договоров и закрывало возникавшие профсоюзы и партии социалистической ориентации. Имперскими советниками была учреждена национальная ассамблея, первое за­седание которой состоялось в 1890 г. За места в ней соперничали либеральная партия и партия конституционных реформ. В выбо­рах законодателей участвовал только 1% населения. Партии не об­ладали значительным влиянием на государственную политику. Избирательная система допускала к выборам небольшое число ра­бочих, крестьян и представителей малого бизнеса: эти группы не получали преимуществ от политики, проводимой олигархической бюрократической авторитарной системой.

Имперское государство Мэйдзи контролировало не только со­циальные группы, но и зарубежные институты. В XIX в. Китай пе­режил больше иностранных вторжений, чем Япония. Великобри­тания, Франция, Германия, Соединенные Штаты и Россия полу­чили особые права на торговлю в прибрежных районах, в частно­сти в портовых городах, а также на строительство железных дорог и добычу полезных ископаемых в Китае совместно с Японией. Ос­лабленное региональными правителями центральное руководство Китая не имело возможности контролировать иностранных инве­сторов и китайских коммерсантов, управлявших их предприятия-

ми. В Японии же правительство Мэйдзи оказывало сопротивле­ние иностранному господству в отечественной экономике. После 1850 г. США потребовали для себя особых прав в торговле с Япо­нией. Японские чиновники опасались, что гражданские войны могут спровоцировать вторжение Франции и Великобритании. Следовательно, реставрация монархии Мэйдзи в 1868 г. явилась отчасти выражением решимости японской элиты противостоять иностранному вмешательству путем создания мощного милита­ризованного государства, заботящегося о национальной безопас­ности и усиленного развитой экономикой. Движущей силой модернизации, проходившей под руководством государства, были крупные японские конгломераты, а не иностранные корпо­рации¹⁰.

В целом Япония эпохи Мэйдзи явилась прототипом промыш-ленно развитых бюрократических авторитарных режимов, сыг­равших определяющую роль в капиталистическом развитии стран Восточной Азии, например Южной Кореи, после 1960 г. Политические приоритеты определяли национальные ценно­сти. Процесс индустриализации проходил под руководством сильного государства чиновников, технократов и военачальни­ков. В условиях ограниченного плюрализма максимальное уча­стие в процессе проведения политики обеспечили себе крупные частные корпорации. Рабочие и крестьяне обладали незначи­тельными политическими и экономическими правами. Военно-полицейское государство расправлялось с профсоюзами, парти­ями социалистической ориентации, а также с забастовками. Политика жесткой экономии ограничивала потребление бед­нейшего населения, и сэкономленные ресурсы направлялись в фонд капитального инвестирования. Правительство выступало в качестве инициатора промышленных проектов, владельца тя­желой промышленности, создателя инфраструктуры и органи­затора народного образования. Несмотря на централизацию и государственное принуждение, появились тенденции к согла­сию. Режим Мэйдзи учредил письменную конституцию, нацио­нальную ассамблею и разрешил конкурентные выборы. Поли­тические партии, при всей их слабости и бездеятельности, полу­чили право вето при рассмотрении бюджета и ограниченную возможность влиять на формирование кабинета. Выражением требований обездоленных стали движения за права народа. Как и в современной Южной Корее, между согласительной систе­мой и бюрократическим авторитарным режимом шла борьба за управление государством.