Северорусские княжества в xii -- начале xiii века

Полоцкое княжество

Полоцкая земля находилась на северо-западе Руси; через нее проходил

очень важный путь в Западную Европу по Западной Двине, более короткий, чем

путь через Новгород. Соседями Полоцка на большом протяжении были

литовско-латышские племена; когда в землях Литвы, Латыголы и Земиголы стали

расти племенные дружины, то они иногда совершали набеги на русские области

Подвинья. Однако эти походы не идут ни в какое сравнение с разорительными

набегами половцев на южные земли. В основном отношения с соседями были

мирными.

Автор "Слова о полку Игореве", горячий поклонник Всеслава Полоцкого,

одного из главных участников киевского восстания 1068 года, много говорит о

Полоцкой земле и ее князьях и даже несколько идеализирует их. Всех русских

князей он делит на две неравные части -- на "Ярославлих внуков" и на

"Всеславлих внуков"; если династически полоцкие князья действительно

составляли обособленную ветвь, то по объему владений эти две части были

очень неравны.

У Полоцкой земли были все условия для приобретения независимости; в

этом отношении она напоминала Новгород. Здесь также было сильно местное

боярство; в Полоцке, богатом торговом центре, существовало городское вече и,

кроме того, какие-то "братчины", боровшиеся с князьями; возможно, что это

были купеческие объединения, аналогичные Ивану на Опоках в Новгороде.

Княжеская власть здесь не была особенно сильна, и Полоцкая земля

распалась на несколько довольно самостоятельных уделов: Минск, Витебск,

Друцк, Изяславль, Стрежев и др.

Яркую эпоху в жизни Полоцкой земли составило длительное княжение

Всеслава Брячиславича (1044--1101). Этот энергичный князь воевал и с

Новгородом, и с Псковом, и с Ярославичами. Одним из врагов Всеслава был

Владимир Мономах, ходивший в походы на Полоцкую землю с 1084 по 1119 год.

Киевским князьям удавалось лишь на время подчинить себе эту землю, жившую

своей обособленной жизнью.

Последний раз решительную попытку подчинить ее предпринял Мстислав

Великий в 1127 году, послав войска со всех концов Руси -- с Волыни и из

Курска, из Новгорода и из торкского Поросья. Всем отрядам были указаны

точные маршруты и всем им определен единый, общий для всех день вторжения в

пределы Полоцкого княжества. Полоцкий князь Брячислав, увидев себя

окруженным, "острашився, не мога пойти ни семо, ни овамо". Через два года

некоторые полоцкие князья были высланы в Византию, где они пробыли десять

лет.

В 1132 году Полоцк самостоятельно выбрал себе князя и одновременно с

другими землями Руси обособился окончательно от власти Киева. Правда, в

отличие от соседних княжеств Полоцкая земля сразу распалась на удолы; первым

выделился в самостоятельное княжение Минск (Менеск). В борьбе между

Рогволодом Борисовичем Полоцким и Ростиславом Глебовичем Минским в 1158 году

активное участие приняли горожане Полоцка и Друцка.

Рогволод, внук Всеслава, оказался князем-изгоем без княжества; его

родичи "вземше под ним волость его и жизнь его (имущество, хозяйство. -- Б.

Р.)". Дручане стали приглашать его: когда он с войском оказался близ Друцка,

то 300 дручан и полочан выехало на ладьях для торжественной встречи князя.

Тогда и в Полоцке "мятеж бысть велик". Горожане и боярство Полоцка

пригласили Рогволода на великое княжение, а Ростислава, зачинщика усобицы,

хотели заманить 29 июня на пир-"братчину", но предусмотрительный князь надел

под платье кольчугу "и не смеша на ня дерзнути". На следующий день началось

восстание против Ростиславовых бояр, закончившееся вокняжением Рогволода.

Однако попытка нового полоцкого князя объединить все уделы не увенчалась

успехом. После одного неудачного похода, во время которого погибло много

полочан, Рогволод не вернулся в свою столицу, и полочане еще раз проявили

волю, подобно киевлянам или новогородцам, -- они пригласили в 1162 году из

Витебска князя Всеслава Васильковича (1161--1186).

В "Слове о полку Игореве" речь идет о брате этого Всеслава, князе

Изяславе Васильковиче, боровшемся с литовскими феодалами.

Един же Изяслав, сын Васильков,

Позвони своими острыми мечи о шеломы Литовьскыя,

Притрепа славу деду своему Всеславу,

А сам под черлеными щиты на кроваве траве

Притрепан литовскыми мечи...

Нападения литовских дружин стали возможны в результате ослабления

Полоцкой земли, раздробленной на множество уделов.

Автор "Слова" обращается с укором ко всем князьям, как Ярославичам, так

и Всеславичам:

Ярославле и вси внуци Всеславли!

Уже понизите стязи свои,

Вонзите свои мечи вережени;

Уже бо выскочисте из дедней славе.

Вы бо своими крамолами

Начясте наводити поганыя на землю Рускую,

На жизнь Бесславлю;

Которую бо беше насилие от земли Половецкыи!

Певец уподобляет опасность литовских набегов (естественно, усилившихся

в связи с ростом феодализации) половецкой опасности и считает, что русские

должны "склонить знамена и вложить в ножны свои выщербленные мечи", то есть

покориться существующему порядку, так как причина их поражений -- их

собственные раздоры, союзы с "погаными".

Печальное повествование о полоцких усобицах, в результате которых воины

полегли в поле и "птицы крыльями прикрыли их тела, а звери подлизали кровь",

автор заканчивает историческими воспоминаниями, восторженно воспевая вещего

Всеслава.

История Полоцкой земли в конце XII -- начале XIII века известна нам

плохо. К величайшему сожалению, погибла Полоцкая летопись, принадлежавшая в

начале XVIII века архитектору П. М. Еропкину. В. Н. Татищев выписал из нее

интереснейшее подробное повествование о событиях 1217 года в Полоцке.

Жена князя Бориса Давыдовича Святохна вела сложную интригу против

пасынков Василька и Вячка: то хотела их отравить, то посылала подложные

письма, то добивалась их изгнания и, наконец, при помощи своей свиты стала

уничтожать полоцких бояр, враждебных ей. Были убиты тысяцкий, посадник и

ключник. Зазвонил вечевой колокол, и полочане, ожесточенные тем, что

сторонники княгини "города разоряют и народ грабят", выступили против

интриганки Святохны Казимировны; она была посажена под стражу.

В. Н. Татищев держал эту летопись в руках очень недолго. Он отметил,

что в ней "много о полоцких, витебских и других... князех писано; токмо я не

имел времени всего выписать и потом... видеть не достал".

Князь Вячко впоследствии пал в битве с немецкими рыцарями, защищая

русские и эстонские земли.

Полоцко-Витебско-Минская земля, ставшая позднее, в XIV веке, основой

белорусской народности, обладала своеобразной культурой, интересной

историей, но далеко зашедший процесс феодального дробления не позволил ей

сохранить свою целостность и политическую самостоятельность: в XIII веке

Полоцкое, Витебское, Друцкое и Минское княжества были поглощены новым

феодальным формированием -- Литовским великим княжеством, в котором, однако,

действовали русские законы и господствовал русский язык.

Смоленское княжество

Обращаясь по очереди ко всем русским князьям, автор "Слова о полку

Игореве" очень сдержанно и несколько загадочно выражает свой призыв к

смоленским князьям, двум братьям Ростиславичам:

Ты, буй Рюриче и Давыде!

Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша?

Не ваю ли храбрая дружина

Рыкают акы тури, ранены саблями калеными, на поле

незнаеме?

Вступита, господина, в злат стремень

За обиду сего времени, за землю Рускую,

За раны Игоревы, буего Святославлича!

Рюрик в это время был, как мы знаем, соправителем и потенциальным

соперником киевского князя. Певец умолчал и о том и о другом, он просто

отнес Рюрика в один раздел со смоленским князем, вероломным, эгоистичным

Давидом. Не входя во все тонкости межкняжеской вражды, то прорывавшейся

безудержной яростью, как было в 1180 году, то затаенной, как в 1185 году,

автор "Слова" напоминает смоленским князьям, что и они оба когда-то тяжело

пострадали от половецких стальных сабель.

В 1177 году летом, "на русальной неделе", то есть в июне, половцы

ворвались на Русь; Рюрик и Давыд были посланы против них, но "Давыд же бяше

не притяги и бывше распре межи братьею", -- вот когда начали их копья "розно

петь". Половцы нанесли всем русским войскам страшное поражение. Святослав

Всеволодич требовал суда над Давыдом, лишения его княжества. Об этих далеких

и не очень приятных событиях и напомнил автор "Слова" князю Давыду, а заодно

и Рюрику, как бы делая его ответственным за брата.

Десятилетняя вражда Святослава и Давыда сделала строки "Слова",

посвященные смоленскому князю, слишком скупыми и вежливо-неприязненными. Из

них очень трудно выяснить, что представлял собою в то время Смоленск.

Смоленское княжество -- древняя земля кривичей -- занимало срединное

положение, было окружено со всех сторон русскими областями. Через Смоленск

проходили важные магистральные дороги в Западную Европу и Византию: путь

вверх по Днепру завершался у Смоленска; далее через систему волоков он мог

вывести и в Западную Двину (к Полоцку и в Балтику), и в Ловать, и затем в

Новгород.

Торговое значение Смоленска отражено в договоре Смоленска с Ригой и

Готландом 1229 года.

Смоленское княжество, выделявшееся время от времени в удел еще в XI

веке, обособилось от Руси при Ростиславе Мстиславиче (1127--1159), внуке

Мономаха и отце упоминавшихся выше Рюрика и Давыда.

Смоленск имел очень удобную связь с Киевом -- вниз по Днепру можно было

пустить флотилию любых размеров, и всего лишь через восемь дней она была уже

под стенами столицы. Единственным препятствием на этом пути был Любеч,

принадлежавший черниговским князьям, но и оно было устранено. В 1147 году

Ростислав, воспользовавшись отсутствием черниговских войск, сжег Любеч и,

как он сам писал брату, "Ольговичам много зла сотворил". После этого в

Любече жили только "псари да половцы", а смоленские ладьи беспрепятственно

могли плыть в Киев.

Быть может, эта важная стратегическая близость к Киеву (в сочетании с

полной безопасностью самого Смоленского княжества от половцев) и была

причиной того, что почти все смоленские князья побывали на киевском

престоле: Ростислав Мстиславич и его сыновья Роман и Рюрик, внук Мстислав

Романович и сын Мстислава -- Роман.

От времени Ростислава до нас дошел интереснейший документ, подробно

вводящий нас в княжеское феодальное хозяйство. Это грамота Ростислава

Мстиславича епископу Мануилу, данная по случаю учреждения в Смоленске

епархии около 1137 года. Здесь перечислены статьи княжеского дохода с разных

городов Смоленского княжества, десятая часть которого (десятина)

передавалась церкви. В 36 пунктах собралось различных поборов на 4 тысячи

гривен; здесь были и виры, и продажи, и полюдье, торговые пошлины, мыт

(таможенные сборы), гостевые и др. Епископ получал, кроме того, земельные

владения с феодально зависимым населением (изгои, бортники и др.) и доходы с

церковных судов по особым видам преступлений.

В то время во всех выкристаллизовывавшихся княжествах учреждались

самостоятельные епархии и оформлялись имущественные права епископов.

Происходило это по инициативе князей, закрепившихся в определенных землях и

хотевших усилить свои позиции поддержкой церкви.

Рост церковных богатств и имений в 1130-е годы вызвал резкую критику.

Климент Смолятич, известный писатель середины XII века, ставший по воле

киевского князя митрополитом, писал, что он, Климент, не относится к тем,

"ижи прилагают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры и борти и пожни,

ляди же и старины". Возможно, что Климент, отвечая смоленскому священнику,

имел в виду прежде всего смоленского епископа, своего политического врага,

Мануила. Самому Клименту было предъявлено любопытное обвинение в том, что

он, христианин, слишком увлекается такими языческими "философами", как

Гомер, Аристотель и Платон.

В княжение Давыда Ростиславича (1180--1197), уже известного нам по

своим бесславным делам на юге, происходили конфликты между князем и

горожанами Смоленска. У князя Давыда еще в молодости было много

неприятностей с новгородцами, которые не один раз "показывали путь" ему. В

1186 году, вскоре после возвращения из-под Треполя, "въстань бысть Смоленске

промежи князем Давыдом и Смолняны. И много голов паде луцьших муж". В чем

состояли противоречия между князем и боярством, летопись не сообщает.

Смоленское княжество не было исключением -- борьба боярства с князьями

в очень резкой форме шла и в других землях.

К началу XIII века относится интереснейшее событие в Смоленске,

приоткрывающее частично завесу над внутренней социально-идеологической

жизнью русских средневековых городов: игумены и попы устроили всенародный

суд над неким попом Авраамием. Одни хотели его заточить, другие -- "к стене

ту пригвоздить и зажещи", а третьи -- утопить. Игумены и попы, "яко волы

рыкающие", хотели, "аще бо мощно, жива его пожрети".

Чем же так разъярил Авраамий смоленских церковников? Оказывается,

находясь в одном из окраинных монастырей Смоленска, Авраамий читал населению

книги и "протолковывал" их всем -- "малым и великим, рабам же и свободным и

рукодельным". В Смоленске везде говорили, что "он уже весь град к собе

обратил есть". Его обвиняли в чтении "глубинных книг", из которых одна

упомянута в его житии. Это так называемая "Златая цепь", сборник изречений и

слов, направленных иногда против "плохих пастухов" -- попов и монахов. В

таких сборниках появлялись антиклерикальные идеи, близкие учению

западноевропейских вальденсов, преследовавшихся католической церковью. В

сходных условиях на Руси возникли сходные идеи.

Открытая проповедь таких опасных для церкви идей, проповедь, обращенная

к рабам и рукодельным, вызвала ненависть духовенства. Князь спас Авраамия от

казни, но еретику-проповеднику церковь придавала такое значение, что по всем

дорогам, ведущим в Смоленск, были поставлены воины (очевидно, владычные,

епископские), преграждавшие путь сторонникам Авраамия; они действовали так

решительно, что некоторые люди, шедшие к Авраамию, "разграблены быша".

Смоленское княжество, укрытое внутри русских земель от всех внешних

врагов, долго, до начала XV века, сохраняло самостоятельность. Батый во

время похода 1237--1238 годов направился было к Смоленску, но затем обошел

его стороной. Очевидно, богатый торговый город, украшенный десятками

великолепных зданий и обнесенный крепкими стенами, представлял непреодолимую

преграду для войска, измотанного сопротивлением русских городов, и

кровожадный завоеватель не посмел показаться под его стенами.

Новгород Великий

История Новгорода -- это, во-первых, история одного из крупнейших

городов средневековой Европы, а во-вторых, история необозримой страны,

раскинувшейся от Балтики до Ледовитого океана и Урала. Когда впоследствии,

при Иване III, Новгородская земля влилась в состав Московского

централизованного государства, то сразу удвоила его размеры.

Истоки новгородской истории уводят нас в отдаленное время славянской

колонизации севера, когда славяне-земледельцы медленно осваивали всю зону

лиственных лесов Восточной Европы.

В своем расселении славяне долго не выходили за пределы этой пригодной

для земледелия обширной области, доходившей до озер Чудского и Ильменя и до

костромского Поволжья. Далее на север лежала зона безбрежной хвойной тайги,

редко заселенной местным неславянским населением, жившим здесь со времен

неолита и занимавшимся преимущественно охотой и рыболовством. Родовые

поселки славян не заходили в эту суровую зону.

Вот именно здесь, на пограничье двух ландшафтных областей, где на

протяжении сотен километров пришли в соприкосновение славянские и

угро-финские племена, предки эстонцев, карелов, вепсов, коми, удмуртов, и

возникла цепь древних городков, окаймлявших самые северные земли, до которых

добрались в эпоху родо-племенного строя славяне. Таковы Псков и Изборск близ

Чудского озера, Новгород на Ильмене, Белоозеро, Ростов. Одни возникли еще в

догосударственную пору и были центрами тех или иных племенных союзов, другие

же были поставлены как "новые города", как северные фактории Киевской Руси.

Вероятно, к их числу и относился Новгород, возникший в IX веке. Сложение

государственности на юге изменило судьбу этих порубежных городов. Русские

дружинники перешагнули в IX--X веках границу двух ландшафтных зон,

удерживавшую пахарей, и углубились в тайгу, открывая неведомые земли,

встречаясь с различными народами и привозя в Киев вещи, изготовленные

кузнецами Урала.

В поисках дани драгоценной пушниной русские доходили до Северной Двины,

Белого моря, Мезени, Печоры и до самого Ледовитого океана. Меха редкостных

зверей, охотничьи соколы, моржовая кость ("дорог рыбий зуб") -- вот что

привлекало русских землепроходцев в тайгу и заполярную тундру, где "путь был

зол", где они "идоша непроходными месты, яко не видеша ни дний, ни нощи, но

всегда -- тьма".

В летописи помещен большой список различных племен и народов, издавна

плативших дань Руси; добрая половина их была связана с Новгородом или

входила впоследствии в состав его владений: Чудь, Норома, Ямь, Чудь

Заволочская, Пермь, Печора, Югра. Отношения с этими племенами были, как и

при колонизации Ростово-Суздальской земли, сравнительно мирными. Конфликты,

которые изредка возникали между новгородцами и местным населением, носили

частный характер и никогда не кончались жестокими массовыми расправами и

истреблением народа, как это бывало в эпоху раннего и позднего средневековья

в других странах (от Европы до Америки включительно). Местная знать

вливалась в русское боярство (например, Чудин и его брат Тукы).

О далеких северных связях Новгорода очень интересно рассказал летописцу

боярин Гюрята Рогович в конце XI века: "Я послал своего отрока (дружинника.

-- Б. Р.) в Печору -- это люди, дающие дань Новгороду, -- и оттуда он поехал

в Югру, соседящую на севере с Самоедами. Югорцы рассказали моему отроку о

том, что три года тому назад они обнаружили чудо на берегу океана: там, где

огромные горы, возвышающиеся до небес, подходят к заливу океана ("в луку

моря"), был услышан говор и крик многих людей... Язык их был нам неизвестен,

но они, указывая на наше железное оружие, жестами просили отдать его им. И

если кто-нибудь давал им нож или топор, то они взамен давали ему меха. Путь

к этим горам лежит через непроходимые пропасти, через снега и леса; поэтому

мы не всегда доходили туда; кроме того, мы знаем, что есть люди и еще далее

на север..."

Если мы взглянем на карту побережья Ледовитого океана, то без труда

определим места, о которых летописец беседовал с Гюрятой, -- высокие горы

подступают к "луке моря" только в одном месте, у пролива Югорский Шар, и

поблизости -- у мыса Русский Заворот, где отрог Урала -- хребет Пай-Хой

подходит к берегу залива. Земля, расположенная прямо на "полунощи" от этого

русско-югорского комплекса географических названий, -- это Новая Земля. Так,

благодаря древним новгородцам мы узнаем о том, что далеко за Полярным

кругом, на Новой Земле, в конце XI века еще сохранялся неолитический облик

хозяйства и именно новгородцы познакомили эти далекие племена с новой

культурой.

Следами сухопутных дорог новгородцев в северовосточные земли являются

многочисленные погосты, основанные ими для сбора дани; список их был

составлен уже в 1137 году. Есть они на Северной Двине (погосты Ракунь,

Усть-Емец, Усть-Вага, Тойма), и на ее притоке Ваге (Вель, Пуйте), и еще

далее на восток (погост Пинега и Помоздин погост на Вычегде, близ реки

Ижмы), где до сих пор живут потомки древних новгородцев, сохранившие русский

костюм и обряды, но в многовековом отрыве от своей родины утратившие свой

язык, -- "ижемцы" говорят теперь на языке коми. Самой отдаленной колонией

Новгорода была Вятская земля.

Новгородцы принесли на север земледелие, и позднее на Двине и на Ваге

появилось много боярских вотчин и монастырей, двигавшихся вслед за

крестьянской колонизацией из Новгородской и Ростовской земель. В своих

тысячеверстных путях новгородцы часто ходили на ладьях и "ушкуях" по рекам и

морям. К Югорскому Шару и Русскому Завороту они, вероятно, плавали на

кораблях по океану, делая в общей сложности путь в 5 тысяч километров,

равный путешествию из Новгорода в Лондон и обратно. Летопись говорит о

"кругосветном" плавании вокруг Европы через Киев и Новгород, Ла-Манш и

Гибралтар, называя балтийско-атлантический отрезок его путем "из Варяг в

Греки".

Сам Новгород был построен на наивыгоднейшем перекрестке торговых путей,

важных как для Киевской Руси, так и для всей Северной Европы. Почти

полтысячелетия он был для Руси своеобразным "окном в Европу".

Одна из древних былин так описывает пути, расходившиеся от Новгорода:

Реки да озера к Нову-городу,

А мхи да болота к Белу-озеру,

Да чистое поле ко Пскову;

Темные леса Смоленские...

Широка мать-Волга под Казань шла,

Подале того -- и под Астрахань...

Из-под белого горючего из-под камешка

Выбегала мать Днепра-река

Да устьем впадала в море Черное...

Из Новгорода вниз по Волхову через Ладожское озеро и Неву легко было

попасть в Швецию, на Готланд или в земли балтийских славян. Из Новгорода

через Ильмень и Мету попадали на Волгу и шли в Болгарию, Хазарию и далекие

земли Востока. А третий путь -- "из Грек в Варяги" -- пролегал из Византии и

Киева вверх по Днепру, через волоки, затем Ловатью в Ильмень и неизбежно вел

в Волхов через Новгород.

В благоприятном положении Новгорода у истоков Волхова заключались

противоречия его будущего: с одной стороны, Киев, "мать городов русских",

всегда зорко следил за своим новым городом, и киевские князья посылали сюда

наместниками старших сыновей, чтобы крепче держать эту международную

пристань в своих руках. С другой стороны, удаленность от Киева, широчайшие

связи с десятками могущественных и богатых стран и богатства собственной

земли давали Новгороду возможность роста, усиления, а следовательно, и

независимости.

Та ранняя пора, когда городок на Волхове был далекой факторией Киева,

отразилась частично в феодальном делении Новгородской земли. Обычно каждое

русское княжество составляло "тьму", то есть десять "тысяч", десять

военно-финансовых округов; каждая "тысяча" делилась на "сотни". Новгородская

же земля составляла всего лишь одну "тысячу", делившуюся на "сотни",

расположенные веером вокруг Новгорода радиусом в 200--300 километров.

Значит, Киев не признавал Новгород равноправным другим частям Руси

(например, Волыни или Смоленщине) и рассматривал его лишь как одну десятую

часть какого-то целого (может быть, самой "Киевской тьмы"?). Правда, город

тоже составлял десять "сотен", то есть еще одну "тысячу", но все же до

полного десятитысячного комплекта было далеко.

Новгород расположен на берегах Волхова, недалеко от истока этой реки,

вытекающей из Ильмень-озера. Древнейшее местоположение было, очевидно, на

левом берегу, где стоит кремль и где в названии Волосова улица хранится

память о языческом боге скота и богатства -- Волосе (Велесе). Почти у самого

озера, вне города, стоял идол Перуна, поставленный по приказу киевского

князя в конце X века. Вокруг Перуна, как гласит древнее предание, горел

неугасимый огонь; раскопки обнаружили вокруг идола восемь костров. Вплоть до

XX века у жителей Новгорода сохранялось поверье, что, проплывая мимо Перыни,

нужно бросить в воду монету, как бы в жертву древнему богу.

Левобережный древний комплекс был, по-видимому, связан с "русинами" из

Киева, составлявшими гарнизон пограничной крепости. На правом берегу Волхова

находился Славенский холм, связанный в большей степени с местным племенем

словен.

Бурный рост города быстро привел к плотному заселению обоих берегов,

соединенных знаменитым Великим мостом через Волхов, игравшим важную роль в

истории города: здесь сходились на бои враждующие стороны после шумного

веча, здесь бесчинствовал былинный Васька Буслаев, здесь приводились в

исполнение смертные приговоры -- осужденных сбрасывали с моста в волховские

глубины.

Новгород XI--XIII веков был большим, хорошо организованным городом. Его

кремль, выросший вдвое, был укреплен каменной стеной и включал в себя

Софийский собор (являвшийся также хранилищем государственных документов) и

епископский двор. В южной части кремля другой новгородский былинный герой --

богатый купец Садко Сатинич -- построил большую Борисоглебскую церковь.

Напротив кремля находился торг, вечевая площадь, Ярославово дворище,

дворы иноземных купцов и церкви купеческих корпораций (Иван на Опоках,

Богородица на Торгу, Варяжская божница). Берега Волхова были поделены на

пристани и густо уставлены кораблями и лодками разных стран и городов. Судов

было так много, что иногда во время пожара огонь по ним переходил с одного

берега на другой.

По периферии города располагались монастыри. Юрьевский монастырь,

построенный Мстиславом, возвышался, как башня, при въезде в город с юга, со

стороны Ильменя, а для плывших с севера такими воротами города являлся

Антониев монастырь.

Город был вымощен деревянными мостовыми, относительно которых

существовал даже специальный Устав о замощении улиц.

Новгородские летописцы были более, чем их киевские собратья,

внимательны к своему родному городу и постоянно сообщали читателям о жизни

Новгорода. Мы знаем о городских пожарах, о грандиозных наводнениях, когда

воды Волхова затопляли город и жители сидели на крышах своих хором; знаем о

годах засухи и неурожаев, когда приходилось покупать жито в Суздальской

земле.

Очень много для понимания истории Новгорода, его культуры и быта дали

многолетние раскопки экспедиции А. В. Арциховского. Выявлены жилые усадьбы,

улицы, дома, мастерские, боярские терема. Найдено множество предметов -- от

инструментов ремесленников до золотых печатей и тончайшего "узорочья".

Особый интерес представляют знаменитые берестяные грамоты -- письма

простых горожан, написанные по самым различным поводам. То это короткая

просьба дать взаймы гривну, то приглашение на похороны, записка к жене с

просьбой прислать чистое белье, долговые расписки, челобитные, завещания,

любовные письма, стихи или избирательные "жеребья" с единственным именем на

всем листе. Ни один из средневековых городов Европы не может похвастаться

таким разнообразным эпистолярным фондом, который создавался ремесленниками и

торговцами, домашними хозяйками и боярами.

В XII--XIII веках Новгород Великий был огромным городом, основное

население которого составляли ремесленники самых разнообразных

специальностей. Здесь были и кузнецы, и гончары, и мастера золотых и

серебряных дел, и множество мастеров, специализировавшихся на изготовлении

определенного вида изделий, -- щитники, лучники, седельники, гребенщики,

гвоздочники и т. п. Порой имена ремесленников попадали в летопись, а иной

раз мы узнаем о них по подписям на их изделиях. Так, известны два

великолепных серебряных сосуда, изготовленных, возможно, для посадников; на

них есть подписи: "Братило делал", "Коста делал".

Новгородцы славились как искусные плотники, и в раскопках найдено много

остатков деревянных домов и резных украшений. Целый конец Новгорода

назывался Плотницким, а многие улицы долго хранили память о селившихся кучно

ремесленниках: Щитная, Кузнецкая, Кожевники, Гончарная и др. Ремесло,

существовавшее первоначально как работа на заказ, в XII веке все больше

связывалось с рынком. По всей вероятности, наиболее богатые из мастеров

торговали своей продукцией на главном торгу Новгорода, как это хорошо

известно для более позднего времени.

Важную роль в жизни города играла и внешняя торговля. Новгород был

связан с Киевом и Византией, с Волжской Болгарией и прикаспийскими странами,

с Готландом и всей Южной Прибалтикой. В самом Новгороде были иноземные

торговые дворы -- "Немецкий", "Готский", а новгородский двор был, например,

в Киеве. На городском торгу можно было купить и изделия ремесленников этого

города, и продукты, привезенные крестьянами из окрестных деревень, и

множество разнообразных заморских товаров из стран Востока, Западной Европы,

других русских княжеств, Византии.

Выгодное географическое положение Новгорода способствовало развитию

внешней торговли, которая была делом не только купцов, но и бояр, и

новгородской церкви. Далекие торговые экспедиции, требовавшие оснащения

кораблей и большой вооруженной охраны, сплачивали боярско-купеческие круги и

выдвигали их сразу на видное место. В новгородском былинном эпосе эти

далекие плавания опоэтизированы: в 1070-е годы появилась былина о плавании к

Корсуню (Херсону) в Крыму, былина о Садко, богатом госте, которая очень живо

рисует и быт самого Новгорода Великого в XII веке, и плавание 30 кораблей по

синему морю.

Несмотря на ремесленно-торговый характер основной массы населения

Новгорода, реальная власть в городе принадлежала боярам-землевладельцам,

вотчины которых находились как в пределах новгородских "сотен", так и в

далеких колониях -- в Заволочье, на Двине и Ваге. В силу особенностей

Новгородской земли боярство было прочно связано с внешней пушной торговлей,

и это придавало ему большую экономическую силу и корпоративную сплоченность.

Вплоть до начала XIII века, пока у рубежей Новгородской земли не

появились немецкие рыцарские ордена, Новгород не знал постоянной угрозы

внешней опасности и военные резервы боярства могли расходоваться на охрану

торговых караванов, тысячеверстных путей и отдаленных факторий -- погостов.

Важными форпостами Новгорода были Псков и Ладога, боярство которых иногда

принимало участие в политической жизни своего "старшего брата", но иногда

проявляло и самостоятельность.

В Новгороде Великом постоянно кипела классовая борьба "черных людей"

против бояр, ростовщиков и монастырей и борьба различных групп боярства

между собой; непрерывно возрастало сопротивление власти Киева. Особенно

заметно было это стремление к обособлению от Киева на ранних этапах. Оно

приобретало характер общегородской борьбы всех слоев и групп, объединенных

общими задачами. Наличие таких общих задач несколько отодвигало на задний

план классовую борьбу, так как боярство демагогически использовато вечевые

собрания, предъявляло нелюбимым князьям обвинения в том, что они "не блюдут

смердов", и изображало свою борьбу за власть как общую борьбу за

новгородские вольности.

На протяжении XI века новгородское боярство много раз проявляло свою

волю в отношении великих князей и князей-наместников, которых Киев посылал в

Новгород. Мы помним, как гордилось новгородское боярство победоносным

походом на Киев при Ярославе Мудром и теми грамотами, которые закрепляли

новгородские вольности в 1015 году.

В последней четверти XI века существенно изменилась летописная формула

извещения о начале княжения нового князя; ранее говорили: великий князь

киевский "посади" князя в Новгороде. Теперь стали говорить: новгородцы

"введоша" князя себе. Летопись запестрела такими фразами: "бежа князь",

новгородцы "выгнаша князя", "показаша путь" князю. Первым изгнанником

оказался Глеб Святославич, выступивший против всего города в защиту епископа

и, как мы помним, собственноручно зарубивший волхва. Новгородцы его "выгнаша

из города, и бежа за Волок, и убиша и Чудь". Это произошло в 1078 году.

Появилась новая система "выкармливания" князя. Новгород приглашал к

себе юного княжича из семьи влиятельного князя и с ранних лет приучал его к

своим боярским порядкам. А если великий князь пытался сменить такого

вскормленника и заменить его по давней традиции своим сыном, то боярство

горой вставало за своего князя. Так было с Мстиславом Владимировичем, сыном

Мономаха, который с 12 лет княжил в Новгороде. По прошествии 14 лет, в 1102

году, Святополк Киевский пытался заменить его своим сыном, но новгородское

посольство вступило с великим князем в великую "прю" и довольно дерзко

заявило ему: "Если у твоего сына две головы, то посылай его к нам!"

Мстислав остался в Новгороде и даже породнился с новгородским

боярством, женившись вторым браком на дочери посадника.

Новое значение в это время приобретает и важный пост посадника, так

сказать премьер-министра в боярской республике. Ранее посадник был

доверенным лицом великого князя, посланным из Киева. В XII веке посадников

новгородцы выбирают сами из среды наиболее знатного боярства, а в XIII веке

утверждается тезис, что "новгородцы в князьях и посадниках вольны".

При Владимире Мономахе была сделана последняя попытка круто обойтись с

новгородским боярством. Когда Мстислав был отозван отцом на юг, а в

Новгороде остался его сын Всеволод, то боярство стало, очевидно, держать

себя слишком независимо. Владимир и Мстислав совместно вызвали в 1118 году

всех новгородских бояр в Киев, заставили их присягнуть на верность, а

некоторых, провинившихся в каких-то незаконных конфискациях, оставили в

столице и заточили. Среди заточенных был новгородский сотник, боярин Ставр.

О нем была сложена похожая на былину новелла, рисующая привольное житье

боярина в Новгороде:

В Нове-городе живу да я хозяином,

Я хозяином живу да управителем...

У меня ли у Ставра у боярина

Злата, серебра стоят кованы ларцы,

Крупну жемчугу бурмицкому несть числа.

Приехав по вызову князя Владимира в Киев (как и в летописи), боярин

Ставр посмеивается над киевским боярством, да и над самим великим князем. В

Новгороде в эти годы строилась новая крепостная стена, заложенная еще

Мстиславом в 1116 году, "более прежней", и вот новгородец иронически

отзывается об укреплениях Киева:

Ой, глупые бояре, неразумные,

Они хвалятся градом Киевом...

А что это за ограда во Киеве

У ласкова князя Владимира?

У меня ли у Ставра широкий двор

Не хуже будет города Киева!

Далее былина рассказывает, что Владимир, разгневавшись на хвастливого

новгородца, посадил Ставра в "погребы глубокие".

Летопись ничего не сообщает о его дальнейшей судьбе, а былина-новелла

вся посвящена ловким и смелым действиям Ставровой молодой жены, одурачившей

князя и добившейся освобождения своего мужа.

Однако расправа с новгородским боярством ради поддержания престижа

молодого князя Всеволода Мстиславича не остановила сепаратистских

устремлений Новгорода. Всеволод (1118--1136) был последним князем, при

котором Киев вмешивался во внутренние дела Новгорода.

Всеволод Мстиславич довольно долго выполнял различные военные поручения

Новгорода, а в 1132 году, после смерти Мстислава, соблазнившись перспективой

приобрести крупный удел на юге, он поскакал в Переяславль, но продержался в

этом городе лишь несколько часов -- к обеду его уже выгнал оттуда Юрий

Долгорукий, его дядя.

Князь Всеволод вернулся в Новгород, рассчитывая, очевидно, на поддержку

посадника Петрилы Микульчича и архиепископа Нифонта. Но здесь он застал

необычайное брожение как в городе, так и по всей земле новгородской:

боярство, по всей вероятности, в свое время заключило с ним договор о

пожизненном княжении, чтобы еще раз не сталкиваться с тяжелой рукой

Мономаха, как это было на втором году (1118 год) княжения юного Всеволода.

Теперь новгородцы, псковичи и ладожане, собравшись все вместе, припомнили

ему его обещание ("хощу у вас умрети") и в наказание за легкомысленную

поездку в Переяславль "выгнаша князя Всеволода из города". Однако с полпути

его вернули.

Новый конфликт созрел два года спустя, когда Всеволод снова пытался

ввязаться в южные дела. При обсуждении похода на Суздаль прения на вече

приняли острый характер. "Почаща молвите о суждальстеи воине новгородци и

убиша муж свои и вергоша с мосту".

Во время самого похода произошла смена посадников, и сторонник

Всеволода Петрила был устранен. Поражение, понесенное новгородцами в битве

на Ждане-горе в 1135 году, еще более обострило недовольство Всеволодом,

втянувшим Новгород в эту невыгодную войну.

К бурным 1135--1136 годам, которые иногда называли даже "новгородской

революцией", относятся два очень важных документа, посвященные делам

купеческих корпораций. Рассмотренные вместе с летописью, они могут отчасти

помочь нам в выяснении княжеской политики в последние критические годы

существования княжеской власти в Новгороде.

Оба документа подправлялись потомками в XIII--XIV веках, но

первоначальное ядро их предположительно можно выделить.

В 1135 году при посаднике Мирославе князь Всеволод составил

"Рукописание", посвященное льготам и привилегиям купеческого братства при

церкви Ивана на Опоках, построенной среди новгородского торга в 1127--1130

годах. Издавая этот документ, князь, очевидно, рассчитывал на поддержку

купечества.

"Рукописание" отчетливо утверждает и защищает права богатого

купечества, "пошлых купцов". При церкви Ивана на Опоках учреждался совет из

трех старост. Купцы выбирали двух старост, а от "житьих" и "черных людей"

был только один, да и то не выборный, а официальное лицо, боярин тысяцкий.

Ивановскому братству давались самоуправление и суд по торговым делам,

независимые от посадника. Стать членом гильдии мог богатый купец (или сын

богатого купца), вносивший большой вклад -- 50 гривен. В пользу Ивановского

братства шли таможенные пошлины с воска, привозимого в Новгород со всех

концов Руси.

Гильдия имела свой общинный праздник 11 сентября, когда из общей казны

тратили (очевидно, на устройство пира) 25 гривен серебра, зажигали в церкви

70 свечей и приглашали служить в церкви самого владыку, получавшего за это

гривну серебра и сукно. Праздник братства Ивана на Опоках длился целых три

дня. Такие совместные праздники членов купеческих гильдий или ремесленных

цехов были характерны для всех средневековых городов Европы и Востока.

Тем временем в начавшейся феодальной раздробленности и распрях князей

Новгород попытался сказать свое слово в общерусской политике. Посадник

Мирослав Гюрятинич ездил в Южную Русь мирить киевлян с черниговцами. Князь

Всеволод, остававшийся в Новгороде, давал противоречивые рекомендации

относительно того, с кем из соперников быть Новгороду в союзе.

Недовольство князем со стороны новгородских бояр возрастало

одновременно с сознанием их собственного могущества. Кроме боярства и

купечества в Новгороде были еще две силы, на которые мог бы положиться князь

в поисках опоры для своего пошатнувшегося престола, -- церковь и "черные

люди".

С "черными людьми" у Всеволода были враждебные отношения, что и было

ему потом поставлено в вину. Оставалась церковь, являвшаяся в Новгороде

значительной экономической и политической силой. И вот создается второй

документ Всеволода Мстиславича, в котором он частично зачеркивает

привилегии, только что данные купечеству. Это "Устав князя Всеволода о

церковных судех... и о мерилах торговых".

"Устав" был обнародован таким образом: на заседание княжеского совета в

присутствии бояр, княгини и архиепископа были приглашены десять сотских,

бирюч и два старосты; один из них -- иванский староста Васята. В "Уставе"

очерчен круг людей, подвластных церкви, и состав тех преступлений, которые

подведомственны церковному суду (развод, умыкание, чародейство, волхвование,

ведовство, ссоры между родными, ограбление мертвецов, языческие обряды,

убийство внебрачных детей и др.).

Но начинается "Устав" с того, что князь определяет, кому он вверяет суд

и мерила торговые: на первом месте оказывается церковь святой Богородицы на

Торгу, далее Софийский собор и епископ и лишь на третьем месте "староста

Иваньский". После уточнения некоторых экономических деталей (какие оброчные

статьи получают иванский поп и сторож) говорится, что старосты и торговцы

должны управлять "домом святого Ивана", "докладывая владыке", то есть дела

купеческой корпорации ставятся под контроль новгородского архиепископа.

Церковь Богородицы на Торгу была заложена князем Всеволодом вместе с

владыкой Нифонтом в 1135 году. Зимою Нифонт ездил в Киев -- "Устав

Всеволода", пожалуй, правильнее датировать началом 1136 года, когда и

церковь на торгу уже была построена, и владыка вернулся из своей

дипломатической поездки. Новый документ (если только он верно понят нами)

укреплял связи князя с церковью и ее влиятельным главой -- архиепископом, но

должен был вызвать недовольство новгородского купечества, корпоративная

церковь которого -- Иван на Опоках -- оказалась на втором плане, а на первое

место вышла новопостроенная Богородицкая церковь.

Дальнейшие события показали, что князь просчитался: 28 мая 1136 года по

приговору веча (с участием псковичей и ладожан) Всеволод был арестован и

вместе с женой, детьми и тещей посажен в епископский дворец, где 30

вооруженных воинов стерегли его (а заодно, может быть, и владыку?) два

месяца. В июле Всеволода выпустили из города, предъявив ему обвинения: 1)

"Не блюдет смерд". 2) Зачем в 1132 году польстился на Переяславль? 3) Зачем

первым бежал с поля боя в 1135 году? 4) Зачем склонял к союзу с Черниговом,

а потом велел разорвать этот союз?

С этого времени вольнолюбивый Новгород Великий окончательно становится

боярской феодальной республикой. Красочность записей 1136 года, сделанных в

летописи, как предполагают, ученым, математиком Кириком, показывает события

1136 года особенно выпукло, но, как мы видели, приход новгородского боярства

к власти фактически совершился раньше.

После изгнания Всеволода, нашедшего приют у "младшего брата" Новгорода,

во Пскове, в Новгород был приглашен Святослав Ольгович из Чернигова. Кипение

страстей в Новгороде продолжалось -- то новгородцы сбросят с моста какого-то

боярина, то архиепископ откажется венчать нового князя и запретит всему

духовенству идти на свадьбу, то какой-то доброхот изгнанного Всеволода

пустит стрелу в Святослава, то какие-то мужи новгородские тайно пригласят

Всеволода опять вернуться к ним.

Когда же тайное стало явным, "мятеж бысть велик в Новгороде: не

восхотеша людье Всеволода". Бояре -- друзья Всеволода -- или бежали к нему

во Псков, и их имущество подвергалось конфискации, или платили огромную

контрибуцию. Очень важно отметить, что 1500 гривен, собранные с "приятелей"

Всеволода, были розданы купцам, чтобы они могли снарядиться на войну с

Всеволодом.

Последние князья Новгорода являлись, по существу, наемными

военачальниками. Новгород Великий в XII--XIII веках, управляемый боярами,

был ареной напряженной классовой борьбы. Обособление его от власти киевского

князя сказалось в том, что боярское правительство все чаще стало принимать

участие в усобицах в других землях, а это сильно ухудшало положение и

крестьян, и городского люда, на плечи которых ложилась вся тяжесть

междоусобных войн, разорявших страну и затруднявших подвоз хлеба из более

хлебородных земель.

Восстание 1136 года было далеко не единственным. В 1209 году вспыхнуло

восстание против посадника Дмитра Мирошкинича. Его сокровища были разделены

восставшими "по зубу, по 3 гривне по всему граду".

В 1229 году "простая чадь" Новгорода возмутилась против архиепископа

Арсения и тысяцкого Вячеслава. "Възмятеся всь град", -- пишет летописец и

рассказывает далее, как народ прямо с веча двинулся с оружием против

боярских и владычных дворов. Был поставлен другой архиепископ, и в числе его

помощников оказался оружейник Микифор Щитник.

Богатый ремесленно-торговый город, столица огромной земли, границы

которой терялись у берегов Ледовитого океана, Новгород на протяжении XII --

начала XIII века быстро рос, развивался, расширял свои торговые связи,

создавал своеобразную культуру.

Наиболее близкой аналогией Новгороду в Западной Европе является

Флоренция, богатая торгово-аристократическая республика, внутренняя история

которой тоже полна борьбой феодальных партий, борьбой бедных горожан с

ростовщиками и патрициями.

История Новгорода не была так трагически прервана татарским нашествием,

как это случилось с Киевом, Черниговом и другими городами. Новгород успешно

отбился от немецких рыцарей и легче, чем другие земли, перенес утверждение

татарского ига, но и здесь тяжело сказывались первые десятилетия татарского

владычества на Руси.

Новгород Великий играл очень важную роль в истории Руси, Западной

Европы и далекого Северо-Востока, куда вместе с новгородской мирной

колонизацией проникало русское ремесло и русское земледелие. Этим был

подготовлен путь дальнейшего продвижения в Сибирь.