Никакой магии, никаких тайн

Призывая к духовной революции, защищаю ли я в итоге религиозное решение наших проблем? Нет. Будучи человеком, в момент написания этой книги приближающимся к семидесяти годам, я накопил достаточно опыта для обретения полной уверенности в том, что учение Будды и необходимо, и полезно для человечества. Если некто начинает следовать ему, то, несомненно, не только ему самому, но и другим это принесет пользу. Однако встречи со множеством разных людей по всему миру помогли мне понять, что есть и другие веры, и другие культуры, не менее, чем моя, способные помочь личности вести созидательную и удовлетворяющую ее жизнь. И, что еще важнее, я пришел к выводу, что вообще не имеет особого значения, религиозны люди или нет. Куда важнее, чтобы они были хорошими людьми.

Я говорю это в подтверждение того факта, что, хотя большинство из живущих на земле шести миллиардов человек могут заявить о своей принадлежности к той или иной религиозной традиции, все же влияние религии на человеческие жизни в основном незначительно, особенно в развитых странах. Сомнительно, чтобы на всем земном шаре нашелся хотя бы миллиард таких людей, которых я смог бы назвать действительными религиозными практиками, то есть таких, кто честно старается ежедневно следовать принципам и заповедям своей веры. Остальные в этом смысле остаются непрактикующими. А действительные практики идут тем временем разнообразными религиозными путями. Из этого становится ясно, что в силу нашего несходства одна-единственная религия не может удовлетворить все человечество. Также можно сделать вывод, что мы, люди, можем жить совсем неплохо, и не обращаясь за поддержкой к религии.

Эти утверждения могут показаться необычными для религиозного деятеля. Однако я прежде тибетец, а уж потом Далай-лама, и я просто человек, прежде чем тибетец. Поэтому в качестве Далай-ламы я несу особую ответственность перед тибетцами, а будучи монахом, я несу особую ответственность в отношении развития межрелигиозной гармонии; а как человеческое существо я — как в действительности и все мы — несу куда большую ответственность в отношении всей человеческой семьи. И поскольку большинство не следует религиозной практике, я стараюсь отыскать путь, который подходил бы всем людям, независимо от их веры.

На самом деле я верю, что, если мы рассмотрим основные мировые религии в более широком смысле, то мы обнаружим, что все они — буддизм, христианство, индуизм, ислам, иудаизм, сикхизм, зороастризм и другие — направлены на то, чтобы помочь людям достичь прочного счастья. И каждая из них, на мой взгляд, способна помочь в этом. При таких условиях разнообразие религий (каждая из которых в итоге выдвигает одни и те же основные ценности) и желательно, и полезно.

Так я думал не всегда. Когда я был моложе и жил в Тибете, я верил всем сердцем, что буддизм — это наилучший путь. Я говорил себе, что было бы прекрасно, если бы все обратились в эту веру. Но это было следствием неведения. Мы, тибетцы, слышали, конечно, о других религиях. Но то немногое, что мы знали о них, черпалось из перевода на тибетский язык вторичных, уже буддийских источников. Естественно, они делали упор на те аспекты других религий, которые выглядят наиболее спорно с буддийской точки зрения. Но так происходило не потому, что авторы-буддисты намеренно желали изобразить своих оппонентов в карикатурном виде. Скорее в этом отражался тот факт, что не было необходимости упоминать все те аспекты, с которыми у них не было разногласий, — поскольку в Индии, где они писали свои трактаты, рассматриваемые ими источники были доступны во всей полноте. К сожалению, в Тибете дело обстояло иначе. Там не имелось переводов этих источников.

Когда я вырос, я постепенно смог узнать больше о других религиях мира. В особенности в эмиграции, когда я стал встречаться с людьми, посвятившими свою жизнь другим верам — кто посредством молитвы и медитации, кто посредством активного служения, — я смог приобрести более глубокое понимание их традиций. Такой личный обмен опытом помог мне осознать огромную ценность каждой из главных религиозных традиций и научил меня глубоко уважать их. Да, для меня буддизм остается самым драгоценным из всех путей. Он наилучшим образом соответствует моей личности. Но это не значит, что я считаю его наилучшей религией для каждого, так же как я не думаю, что каждый человек обязательно должен быть верующим.

Конечно, поскольку я одновременно и тибетец, и монах, меня воспитывали и обучали на принципах, заповедях и практике буддизма. Таким образом, я не могу отрицать, что в целом мой образ мыслей был сформирован моим пониманием того, что значит быть последователем Будды. Однако в этой книге я хочу попытаться выйти из формальных границ своей веры. Я хочу показать, что на деле существуют некие универсальные этические принципы, способные помочь каждому достичь счастья, к которому все мы стремимся. Кто-то может подумать, что таким образом я пытаюсь тайком "протащить" буддизм. Но, хотя мне трудно полностью опровергнуть такое заявление, все же это не так.

На самом деле я уверен, что важно различать религию и духовность. Религию я понимаю как нечто, связанное с верой в спасение в рамках той или другой традиции; одним из аспектов религии является принятие некой формы метафизической или сверхъестественной реальности, включая, возможно, идею рая или нирваны. С этим связаны религиозное учение или постулаты, ритуал, молитва и так далее. Духовность же я понимаю как нечто, связанное с такими качествами человеческого духа, как любовь и сострадание, терпение, терпимость, способность прощать, удовлетворенность, чувство ответственности, чувство гармонии, — качествами, которые приносят счастье и самому человеку, и окружающим его. Однако, в то время как ритуал и молитва напрямую связаны с религиозной верой, для этих внутренних качеств она не является необходимой. Почему бы тогда индивиду не развить их, даже и в высокой степени, без обращения к какой-либо системе религиозных или метафизических верований? Вот поэтому я и говорю иногда, что мы, пожалуй, вполне можем обойтись и без религии. Но без этих основных духовных качеств нам не обойтись.

Те, кто на практике следует религии, могли бы, конечно, с полным правом сказать, что подобные качества, или добродетели, являются плодами искренних религиозных усилий и что религия, таким образом, дает все для их развития и для того, что может быть названо духовной практикой. Но давайте разберемся в этом. Религиозная вера требует духовной практики. Однако похоже, что и среди верующих, и среди неверующих существует изрядная путаница в вопросе о том, в чём, собственно, она состоит. Универсальная характеристика качеств, которые я описал как "духовные", может быть определена как некий уровень заботы о благополучии других. По-тибетски мы говорим: "shen pen kyi sem", что значит: "Думай о помощи другим". И когда мы размышляем обо всем этом, мы видим, что каждое из перечисленных качеств отмечено внутренним наличием заботы о благе других. Более того, тот, кто сострадателен, любящ, терпелив, терпим, способен прощать и так далее, осознает, что в определенной мере его действия могут влиять на других, и соответственно строит свое поведение. Поэтому духовная практика в соответствии с этим определением, с одной стороны, включает поступки, направленные на благополучие других, с другой — влечет за собой те перемены в нас самих, благодаря которым мы с большей охотой действуем именно так. Говорить о духовной практике в соответствии с какими-то иными критериями не имеет смысла.

Таким образом, мой призыв к духовной революции — это не призыв к революции религиозной. Это и не рекомендация некоего не от мира сего образа жизни и еще меньше — магических или мистических действ. Скорее это призыв к радикальной переориентации, к отказу от нашей привычной занятости собой. Это призыв повернуться к более широкому сообществу людей, с которыми мы связаны, и к поведению, признающему интересы других наравне с нашими собственными.

Здесь читатель может возразить, что, хотя преобразование характера, предполагаемое подобной переориентацией, безусловно, желательно и развивать сострадание и любовь — хорошо, все же революция духа едва ли способна справиться с разнообразием и сложностью проблем современного мира. Более того, можно добавить, что проблемы, возникающие, например, из домашнего насилия, привязанности к наркотикам или спиртному, разрушения семьи и так далее, лучше осознаются и разрешаются в их конкретике. Тем не менее, приняв, что каждая такая проблема действительно может быть решена благодаря более любящему и сострадательному отношению людей друг к другу — сколь бы невероятным это ни казалось, — можно также определить эти проблемы как духовные, поддающиеся духовному решению. Это не значит, что нам только и нужно, что взрастить духовные ценности, и тогда все эти проблемы сами собой исчезнут. Напротив, каждая из них нуждается в собственном разрешении. Но мы обнаруживаем, что, когда духовным аспектом пренебрегают, нет надежды на долговременное решение.

Почему это так? Неприятные события — это часть жизни. Каждый раз, когда мы берем в руки газету или включаем телевизор или радио, мы сталкиваемся с печальными новостями. Ни дня не проходит без того, чтобы где-нибудь в мире не случилось чего-то такого, что каждый назовет несчастьем. И неважно, откуда мы родом или какова наша философия жизни, — в большей или меньшей степени всем нам тяжело слышать о страданиях других.

Подобные события могут быть разделены на две основные категории: те, что случаются по естественным причинам — таким, как землетрясения, засухи, наводнения и тому подобное, — и те, причиной которых служат люди. Войны, преступления, насилие разного рода, коррупция, бедность, ложь, мошенничество и социальная, политическая и экономическая несправедливость — все это следствия недоброжелательного поведения людей. Но кто в ответственности за такое поведение? Мы. Начиная с членов королевской семьи, президентов, премьер-министров и политиков, а также администраторов, ученых, врачей, адвокатов, академиков, студентов, священников, монахинь и монахов, вроде меня самого, и до промышленников, артистов, торговцев, техников, миротворцев, чернорабочих и даже безработных — нет ни единого слоя общества или общественной группы, которые не вносили бы свой вклад в порцию получаемых нами ежедневно неприятных новостей.

К счастью, в отличие от природных катастроф, с которыми мы едва ли можем совладать, эти человеческие проблемы, будучи в основе своей этическими, преодолимы. Факт, что существует так много людей, опять же из каждого слоя общества и из каждой общественной группы, работающих над их решением, подтверждает такое предположение: это те, кто вступает в политические партии, чтобы бороться за лучшую конституцию; те, кто становится юристом, чтобы бороться за справедливость; те, кто присоединяется к обществам милосердия, чтобы бороться с нищетой; те, кто и по профессии, и добровольно заботится о разного рода пострадавших. В действительности все мы, в соответствии с нашим собственным пониманием и нашей собственной жизненной дорогой, пытаемся превратить мир — или по крайней мере маленький его кусочек — в место, где всем нам будет лучше жить.

К несчастью, мы обнаруживаем, что совсем неважно, насколько изощрена и хорошо функционирует наша законодательная система, и неважно, насколько развиты методы контроля, — сами по себе они не могут уничтожить преступления. Известно, что в наши дни полиция имеет в своем распоряжении технику, которую и вообразить было невозможно пятьдесят лет назад. Она владеет аппаратурой, позволяющей отыскивать спрятанное, методами генетической экспертизы, судебными лабораториями, специально обученными собаками и, конечно, имеет специалистов высочайшей квалификации. Но и преступники обзаводятся соответствующей техникой, так что реально мы вперед не продвигаемся. Когда отсутствуют моральные запреты, нет надежды справиться с такими проблемами, как рост преступности. То есть на деле мы видим, что при отсутствии внутренней дисциплины сами средства, используемые для решения проблем, становятся источниками новых трудностей. Усложнение методов преступлений и их расследования — порочный и замкнутый процесс.

Но каковы же тогда взаимоотношения между духовностью и этической деятельностью? Поскольку любовь, сострадание и подобные им качества по определению предполагают обладание некоторым уровнем заботы о благополучии других, они предполагают и некоторое воздержание по этическим соображениям. Мы не можем быть любящими и сострадательными, если в то же самое время мы не обуздаем собственные пагубные порывы и желания.

Что касается основ самой этической практики, то кто-то может предположить, что по крайней мере в этой области я буду защищать религиозный подход. Безусловно, каждая из основных религиозных традиций обладает хорошо развитым этическим учением. Однако здесь трудность состоит в том, что, если мы связываем понимание хорошего и дурного с религией, то тут же приходится спросить: "С которой из религий?" Которая из них сформулировала наиболее полную, наиболее доступную, наиболее приемлемую этическую систему? Спор на эту тему может быть бесконечным. Более того, доказывать что-то именно в связи с религиями значит игнорировать тот факт, что многие из тех, кто отвергает религию, делают это из искренних убеждений, а совсем не потому, что равнодушны к глубоким вопросам человеческого существования. Мы не вправе предполагать, что такие люди не обладают чувством добра и зла или не понимают, что приемлемо с точки зрения морали, — просто потому, что некоторые неверующие аморальны. Кроме того, религиозные верования — не гарантия моральной чистоты. Оглядываясь на историю человечества, мы видим, что среди главных смутьянов — тех, кто навлекал насилие, жестокость и разруху на своих собратьев по человеческому роду — было много таких, кто исповедовал какую-либо веру, зачастую даже во всеуслышание. Религия может помочь нам создать основные этические принципы. Но мы можем говорить об этике и морали и не обращаясь к религии.

И снова можно возразить, что, если мы не признаем религию как источник этики, мы должны будем допустить. что в таком случае понимание того, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, что нравственно и что безнравственно, — должно изменяться в зависимости от обстоятельств и даже от личности к личности. Но тут позвольте заметить, что вообще не следует предполагать, будто возможно изобрести такой свод правил или законов, который дал бы нам ответ на каждую из этических дилемм, даже если бы мы и приняли религиозное учение в качестве основы морали. Такой шаблонный подход не в состоянии охватить все богатство и сложность человеческого опыта. И он дал бы почву для утверждения, что мы отвечаем не столько за свои реальные действия, сколько за соответствие этих действий букве подобных законов.

Это не значит, что бессмысленно пытаться сформулировать некие принципы, которые воспринимались бы как моральные обязательства. Напротив, если мы хотим надеяться на решение наших проблем, нам важно найти путь к этому. Мы должны, например, уметь сформулировать разницу между терроризмом как методом политических реформ и принципами мирного сопротивления Махатмы Ганди. Мы должны уметь доказать, что насилие над другими — неправильно. И в то же время мы должны отыскать некий способ действий, который позволит избежать крайностей голого абсолютизма, с одной стороны, и пустого релятивизма — с другой.

Моя точка зрения — основанная не только на религиозной вере и даже не на некой оригинальной идее, а скорее просто на здравом смысле — состоит в том, что выработка ограничивающих этических принципов возможна, если взять за исходную точку то наблюдение, что все мы желаем счастья и хотим избежать страданий. Мы не имеем средств к различению добра и зла, если не принимаем в расчет чужие чувства, чужие страдания. По этой причине, а также потому, как мы увидим, что понятие абсолютной истины трудно поддерживать вне религиозного контекста, этический образ действий не является чем-то таким, чему мы следуем в силу его безусловной правильности. Более того, если правильно то, что желание быть счастливым и избежать страданий является естественной склонностью, присущей всем без исключения, то отсюда следует, что каждая личность имеет право преследовать эту цель. В соответствии с этим я предполагаю, что одним из факторов, определяющих, является ли поступок этичным или нет, будет его воздействие на переживания счастья другими или на их надежды на счастье. Действие, вредящее или препятствующее этому, — потенциально неэтичное действие.

Я говорю "потенциально", потому что, хотя последствия наших поступков очень важны, нужно учитывать и другие факторы, включая и намерение, и природу действия саму по себе. Мы все можем вспомнить какой-то свой поступок, огорчивший других, — несмотря на то, что мы совсем не имели такого намерения. Точно так же нетрудно представить действия, которые, хотя и выглядят в определенной мере силовыми и агрессивными, способными причинить боль, — могут, тем не менее, в конечном счёте послужить счастью других. Под эту категорию часто подпадает воспитание детей. С другой стороны, если наши действия выглядят мягкими, не значит, что они на деле положительны или этичны, когда намерения у нас эгоистические. Так, если, например, мы намереваемся обмануть кого-то, то притворная доброта здесь — наихудший поступок. Хотя здесь не используется сила как таковая, такое действие — безусловное насилие. Это насилие не только потому, что в итоге оно может причинить вред, но и потому, что разрушает доверие человека и его надежду на правду.

Опять-таки, нетрудно представить случай, когда человек может предполагать, что его действия совершаются с добрыми намерениями и направлены на пользу другим, — но на деле они совершенно аморальны. Мы можем представить солдата, который выполняет приказ о казни всех заключенных. Веря, что приговор справедлив, солдат может считать, что эти действия направлены на благо человечества. Но, согласно принципам ненасилия, которые я выдвигаю, убийство — действие по определению неэтичное. Выполнение таких приказов было бы крайне негативным действием. Другими словами, содержание наших действий также важно для определения, этичны они или нет, поскольку некоторые действия плохи по определению.

Однако фактором, возможно наиболее важным в определении в целом этической природы действия, не являются ни его содержание, ни его следствие. На деле лишь очень редко результаты наших поступков напрямую относятся только к нам самим — ведь то, сможет ли кормчий во время шторма довести свое судно до берега, зависит не только от его действий; так и возможные последствия могут быть наименее важным фактором. В тибетском языке термин, обозначающий то, что считается наиболее значимым для определения этической ценности совершенного действия, — это "kun long" человека. Переведенное буквально, деепричастие "kun" значит "совершенно, до конца", или "из глубины", а "long (wa)" означает действие, инициирующее появление, пробуждение, вздымание чего-либо. Но в том смысле, в каком это слово используется здесь, kun long понимается как то, что некоторым образом ведёт или вдохновляет наши действия — и намеренные, и ненамеренные. Таким образом, это обозначает общее состояние сердца и ума человека. И если это состояние благотворно, то отсюда следует, что и сами наши поступки будут благотворны (в этическом смысле). Из этого описания ясно, что дать краткий перевод выражения kun long трудно. Обычно его переводят просто как "мотивация", но ясно, что этим не исчерпывается весь объём смысла. Слово "склонность", хотя и ближе к нужному смыслу, все же лишено той активной составляющей, которая есть в тибетском выражении. С другой стороны, использовать фразу "общее состояние сердца и ума" будет излишне длинно. Возможно, хотя это и вызывает сомнения, сократить это выражение до слов "состояние ума", — но тогда останется без внимания более широкое значение слова "ум", как оно используется в тибетском языке. Слово для обозначения ума, lo, включает идею сознания, или осознания, вместе с чувствами и эмоциями. Здесь отражается понимание того, что эмоции и мысли не могут быть полностью разделены. Даже восприятие качества, вроде цвета, обязательно содержит в себе эмоциональный аспект. Но это и не понятие чистого ощущения, не сопровождаемого познавательным актом. Тут скорее подразумевается то, что мы можем выделить различные типы эмоций. Это и те, которые исходно инстинктивны, как отвращение при виде крови, и те, что включают в себя больше рассудочных элементов, как страх нищеты. И я прошу читателя помнить о сути выражений, когда бы я ни говорил об "уме", о "мотивации", о "склонности" или о "состоянии ума".

Итак, очевидно, что, говоря в целом, общее состояние сердца и ума человека, или мотивация в момент действия, и является ключом к определению этического содержания поступка, и это легко понять, если мы рассмотрим, как влияют на наши поступки сильные отрицательные мысли и чувства, такие как ненависть и гнев. В такой момент наш ум (lo) и сердце — в смятении. Это не только заставляет нас терять чувство пропорции и перспективы, но мы также утрачиваем понимание того, как наши действия могут повлиять на других. И в самом деле, мы можем настолько расстроиться, что совершенно перестанем обращать внимание и на других, и на их право на счастье. Наши действия при таких обстоятельствах — то есть наши поступки, слова, мысли, оплошности и желания — будут почти наверняка разрушительны для счастья других. И это не зависит от того, каковы наши конечные намерения относительно других, или от того, сознательно мы поступаем или нет. Рассмотрим ситуацию, когда мы ссоримся с кем-то из своих домашних. Как мы справимся с возникшей напряженной атмосферой, будет в немалой степени зависеть от того, что лежит в основе наших действий в такой момент, — другими словами, от нашего kun long. Чем меньше в нас спокойствия, тем более вероятно, что мы будем реагировать отрицательно, говорить грубые слова, и еще более вероятно, что мы скажем или сделаем нечто такое, о чем позже будем горько сожалеть, даже если наши чувства в момент ссоры были глубоко задеты.

Или представьте ситуацию, когда мы причинили кому-то легкое беспокойство, например нечаянно толкнули во время прогулки, — и этот человек начал ругать нас за небрежность. Если наше сердце полно сострадания, мы не обратим внимания на сердитые слова, — но, если мы переполнены отрицательными чувствами, все будет иначе. Когда движущая сила наших поступков благотворна, наши действия будут автоматически направляться на увеличение блага других. Таким образом они автоматически становятся этичными. Далее, чем более привычным становится для нас подобное состояние, тем меньше вероятность того, что мы болезненно отреагируем на раздражающую ситуацию. И, даже если мы всё-таки потеряем самообладание, наша вспышка будет свободна от таких чувств, как злоба и ненависть. На мой взгляд, цель духовной, а следовательно, и этической практики — это трансформация и совершенствование kun long человека. Именно так мы становимся более хорошими людьми.

Мы постепенно понимаем, что чем больше мы преуспели в изменении собственных сердца и ума — благодаря взращиванию духовных качеств, — тем лучше мы справляемся с несчастьями, и тем больше становится вероятность того, что наши действия в целом станут этичными. И, если мне будет позволено привести в качестве примера мой собственный опыт, — такое понимание этики означает, что, постоянно стремясь взращивать положительное, или благое, состояние ума, я стараюсь быть максимально полезным другим, насколько это вообще в моих силах. Удостоверяясь, в дополнение к этому, что и по содержанию мои поступки положительны, насколько это для меня возможно, я снижаю свои шансы совершить неэтичный поступок. Насколько эффективна такая стратегия, то есть каковы последствия в смысле блага для других, сиюминутного или в перспективе, определить невозможно. Но, поскольку я постоянно прилагаю к этому усилия и поскольку я постоянно уделяю этому внимание, — неважно, что случится; у меня никогда не будет причин для сожалений. Я по крайней мере знаю, что сделал все, что в моих силах.

Описанные мною в этой главе взаимоотношения между этикой и духовностью не связаны с вопросом о том, как нам решать этические дилеммы. Об этом речь пойдет позже. Здесь я скорее очертил общий подход к этике, который, касаясь основных человеческих чувств, счастья и страдания, не затрагивает те проблемы, которые возникают при рассмотрении религиозной этики. Реальность такова, что большинство людей в наши дни не испытывают потребности в религии. Более того, возможно такое поведение, которое приемлемо в рамках одной религиозной традиции, но неприемлемо для другой. Что же касается смысла выражения "духовная революция", — я надеюсь, что сумел объяснить: духовная революция влечет за собой этическую революцию.

Глава 3