Почтение к природе
Существуют достаточно разумные причины уважать естественный порядок вещей и не считать, будто люди способны так легко улучшить его путем непродуманного вмешательства. Это оказалось верным по отношению к окружающей среде: каждая экосистема есть взаимосвязанное целое, сложность которого мы зачастую недопонимаем. Строительство плотины или засев какой-либо площади монокультурой рвет невидимые до того связи и нарушает равновесие системы совершенно непредвиденным образом.
То же верно и относительно природы человека. Есть много аспектов человеческой природы, которые мы думаем, что понимаем до конца или хотели бы изменить, будь у нас такая возможность. Но улучшение природы — совсем не такая простая вешь. Пусть эволюция действует вслепую, однако она следует беспощадной логике адаптации, и в результате ее действия организмы оказываются приспособлены к своей среде.
Сегодня считается политически корректным, например, сожалеть о наклонностях человека к насилию и агрессии и осуждать кровожадность, которая в былые времена вела к завоеваниям, дуэлям и прочим подобным деяниям. Но для существования таких пристрастий есть весомые эволюционные причины. Понимание добра и зла в человеческой природе — дело куда более сложное, чем может показаться, потому что добро и зло очень сильно переплетены. В процессе эволюции люди научились, как сказал биолог Ричард Александер, сотрудничать ради конкуренции[181]. То есть широкое разнообразие когнитивных и эмоциональных свойств человека, которое делает возможным столь развитую социальную организацию, создалось не борьбой с природной средой, но борьбой между группами людей. В эволюционные времена это приводило к ситуации гонки вооружений, в которой усиление социального сотрудничества в одной группе заставляло и другие сотрудничать аналогичным образом в нескончаемой борьбе. Способности людей к конкуренции и к сотрудничеству сохраняют сбалансированность в симбиотических отношениях не только в эволюционный период, но и в конкретных обществах и у отдельных индивидуумов. Мы твердо надеемся, что люди научатся мирно жить в таких стечениях обстоятельств, в которых сегодня не умеют, но если равновесие слишком сильно сдвинется от агрессивного и насильственного поведения, селекционное давление в пользу сотрудничества также ослабеет. Общество, которому не угрожает конкуренция или агрессия, останавливается в развитии и перестает обновляться; индивидуумы, слишком склонные к доверию и сотрудничеству, становятся уязвимыми для более воинственных.
Так же обстоит дело с семьей. Со времен Платона среди философов существовало понимание, что семья — главный барьер на пути достижения социальной справедливости. Люди, как предполагает теория родственного отбора, склонны любить своих родственников и свойственников более, чем они того объективно заслуживают. Если возникает конфликт между долгом перед семьей и долгом перед обезличенной властью общества, семья побеждает. Вот почему Сократ в Книге V "Республики" утверждает, что в городе совершенной справедливости потребуется обобществление женщин и детей, чтобы родители не знали, кто их биологические отпрыски, а потому не могли им потворствовать[182]. Вот почему все современные общества, где правит закон, вынуждены принимать мириады норм, препятствующих непотизму и фаворитизму государственных служащих.
И все же естественная склонность доводить любовь к своим отпрыскам до пределов рационального имеет в своей основе мощную адаптивную логику: если мать не любит так своих детей, кто еще будет тратить свои ресурсы, материальные и эмоциональные, на то, чтобы довести ребенка до зрелой взрослости? Институциональные организации вроде ведомств социального обеспечения действуют куда хуже, поскольку в основе их работы не лежат природные эмоции. Более того, в естественном процессе есть глубинная справедливость, поскольку он гарантирует, что даже у детей некрасивых или неспособных будут родители, которые станут их любить вопреки их недостаткам.
Некоторые возражали, что даже будь у нас возможность изменить личность человека фундаментальным образом, мы бы никогда этого не захотели, поскольку человеческая природа в некотором смысле гарантирует свою неизменность. Я считаю, что это возражение сильно недооценивает амбиции человека и не учитывает, насколько радикальными способами в прошлом люди пытались преодолеть собственную природу. Именно из-за иррациональности семейной жизни все существовавшие коммунистические режимы боролись с семьей как с потенциальным врагом государства. В СССР был прославлен маленький негодяй Павлик Морозов, который в тридцатых годах выдал своих родителей сталинской полиции; и прославили его именно в целях разрушения естественной преданности семье. Маоистский Китай ввязался в долгую борьбу против конфуцианства с его упором на сыновнюю почтительность, а во время культурной революции шестидесятых годов детей просто натравливали на родителей.
Невозможно при текущем положении дел сказать, насколько решающими окажутся эти утилитарные аргументы против определенных перспектив биотехнологии. Многое будет зависеть от того, как конкретно проявятся эти технологии: например, не добьемся ли мы продления жизни без одновременного сохранения ее высокого качества; не даст ли разработанная генная терапия страшных эффектов, которые проявятся лишь через двадцать лет после ее применения.
Но смысл вот в чем: мы должны скептически относиться к либертарианским аргументам, что раз евгенические решения будут приниматься отдельными людьми, а не государством, то и не надо беспокоиться о вредных последствиях. Свободный рынок, как правило, функционирует нормально, но бывают у него неудачи, которые требуют вмешательства правительства. Негативные экстернальности сами по себе не исправятся. Мы сейчас не знаем, будут ли они большими или малыми, но не следует предполагать, что они устраняются твердой приверженностью свободному рынку и индивидуальному выбору.