Понятие и критерии международных отношений

На первый взгляд, определение понятия «международные от­ношения» не представляет каких-то особых трудностей: это — «совокупность экономических, политических, идеологических, правовых, дипломатических и иных связей и взаимоотношений между государствами и системами государств, между основными классами, основными социальными, экономическими, полити­ческими силами, организациями и общественными движениями, действующими на мировой арене, т.е. между народами в самом широком смысле этого слова» (2). Однако сразу же возникает целый ряд вопросов. Относятся ли, например, браки между людьми разных государств к сфере международных отношений? Отно­сятся ли к ней туристические поездки и поездки по частным при­глашениям граждан одной страны в другую? Вступает ли человек в международные отношения, покупая иностранный товар в ма­газине своей страны? Попытка ответить на подобные вопросы обнаруживает зыбкость, условность, а то и просто «неуловимость» границ между внутриобщественными и международными отно­шениями. С другой стороны, в чем выражается специфика «сово­купности связи и взаимоотношений между основными классами, действующими на международной арене», по сравнению с «орга­низациями и движениями»? Что скрывается за терминами «со­циальные, экономические, политические силы»? Что такое

«международная арена»? Все эти вопросы остаются как бы «за скобками» приведенного определения, которое к тому же явно страдает тавтологичностью.

Не много ясности вносит и попытка более строгого определе­ния международных отношений — как отношений «между госу­дарствами и негосударственными организациями, между партия­ми, компаниями, частными лицами разных государств...»(3). По сути, оно лишь более явно, чем предыдущее, сводит совокуп­ность международных отношений к взаимодействию их участни­ков. Главным недостатком подобных определений является то, что, в конечном счете, они неизбежно сводят все многообразие международных отношений к взаимодействию государств.

Попытка выйти за рамки межгосударственных взаимодейст­вий содержится в определении международных отношений как «совокупности интеграционных связей, формирующих человечес­кое сообщество» (4). Такое понимание международных отноше­ний, оставляя открытым вопрос об их участниках (или акторах), позволяет избежать недостатка их сведения к межгосударствен­ным отношениям. К его достоинствам может быть отнесено и то, что в нем выделена одна из основных тенденций в эволюции международных отношений. Однако, обладая указанными пре­имуществами перед приведенными ранее, данное определение имеет тот недостаток, что является слишком широким, стирая, по существу, границы между внутриобщественными и междуна­родными отношениями. Делая акцент не на участниках между­народных отношений, а на их взаимодействии друг с другом, оно, по сути, как бы «теряет» этих участников. Между тем, без пра­вильного понимания основных и второстепенных, закономерных и случайных участников международных отношений, так же как и без рассмотрения иерархии между ними — или, иначе говоря, без выделения главных и неглавных участников — выявить спе­цифику международных отношений достаточно трудно.

Впрочем, предъявлять слишком большие претензии к опреде­лениям было бы неверно: ни одна дефиниция не в состоянии полностью раскрыть содержание определяемого объекта. Ее за­дача — дать лишь первичное представление об этом объекте. По­этому при анализе международных отношений исследователи стре­мятся не столько дать «исчерпывающее» определение, сколько выделить основные критерии, на основе которых можно было бы понять их сущность и специфику.

Чаще всего исходным пунктом поисков и одним из сущес­твенных элементов специфики международных отношений многие исследователи делают именно выделение их участников. Так,

например, с точки зрения известного французского социолога Р. Арона, «международные отношения — это отношения между политическими единицами, имея в виду, что данное понятие вклю­чает греческие полисы, римскую или египетскую империи, как и европейские монархии, буржуазные республики или народные демократии... Содержанием международных отношений являют­ся, по преимуществу, отношения между государствами: так, бес­спорным примером международных отношений являются меж­государственные договоры» (5). В свою очередь, межгосударствен­ные отношения выражаются в специфическом поведении симво­лических персонажей — дипломата и солдата. «Два и только два человека, — пишет Р. Арон, — действуют не просто в качестве членов, а в качестве представителей общностей, к которым они принадлежат: посол при исполнении своих функций представляет политическую единицу, от имени которой он выступает; солдат на поле боя представляет политическую единицу, от имени кото­рой он убивает себе подобного» (там же). Иначе говоря, между­народные отношения в самой своей сущности содержат альтер­нативу мира и войны. Особенность международных отношений состоит в том, что они основаны на вероятностном характере того и другого и поэтому включают в себя значительный элемент риска.

В целях сделать свое понимание особенностей внешней по­литики и международных отношений более доступным, Р. Арон прибегает к сравнению их со спортом. При этом он подчеркива­ет, что, например, «по сравнению с футболом, внешняя политика является еще более неопределенной. Цель действующих лиц здесь не так проста, как забивание гола. Правила дипломатической игры не расписаны во всех деталях, и любой игрок нарушает их, когда находит в этом свою выгоду. Нет судьи, и даже когда некая сово­купность действующих лиц претендует на судейство (ООН), на­циональные действующие лица не подчиняются решениям этого коллективного арбитра, степень беспристрастности которого ос­тавляет повод для дискуссии. Если соперничество наций действи­тельно напоминает какой-либо вид спорта, то таким видом слиш­ком часто является борьба без правил — кэтч...» (см.: там же, р. 22). Поэтому, считает Р. Арон, международные отношения — это «предгражданское» или «естественное» состояние общества (в гоббсовском понимании — как «война всех против всех). В сфере международных отношений господствует «плюрализм су­веренитетов», поэтому здесь нет монополии на принуждение и насилие, и каждый участник международных отношений вынуж-

ден исходить в своем поведении во многом из непредсказуемого

поведения других участников (6).

Близкие мысли высказывают и многие другие исследователи, отмечающие, что международные отношения характеризуются отсутствием консенсуса между их участниками относительно об­щих ценностей, сколь-либо общепринятых социальных правил, гарантируемых юридическими или моральными нормами, отсут­ствием центральной власти, большой ролью стихийных процес­сов и субъективных факторов, значительным элементом риска и

непредсказуемости.

Однако не все разделяют ту мысль Р. Арона, в соответствии с которой основное содержание международных отношений состав­ляет взаимодействие между государствами. Так, по мнению аме­риканского исследователя Д. Капоразо, в настоящее время глав­ными действующими лицами в международных отношениях ста­новятся не государства, а классы, социально-экономические груп­пы и политические силы (7). Д. Сингер, представитель бихевио­ристской школы в исследовании международных отношений, предложил изучать поведение всех возможных участников меж­дународных отношений — от индивида до глобального сообщес­тва, — не заботясь об установлении приоритета относительно их роли на мировой арене (8). Другой известный американский спе­циалист в области международных отношений, Дж. Розенау, вы­сказал мнение, что структурные изменения, которые произошли за последние десятилетия в мировой политике и стали основной причиной взаимозависимости народов и обществ, вызвали ко­ренные трансформации в международных отношениях. Их глав­ным действующим лицом становится уже не государство, а кон­кретные лица, вступающие в отношения друг с другом при его минимальном посредничестве или даже вопреки его воле. И если для Р. Арона основное содержание международных отношений составляют взаимодействия между государствами, символизируе­мые в фигурах дипломата и солдата, то Дж. Розенау приходит фактически к противоположному выводу. По его мнению, ре­зультатом изменений в сфере международных отношений стано­вится образование так называемого международного континуу­ма, символическими субъектами которого выступают турист и

террорист (9).

В целом же, в многообразии приведенных точек зрения про­сматриваются попытки либо объединить, либо отдать пред­почтение в исследовании международных отношений одному из двух критериев. В одном случае — это специфика участников, в другом — особая природа международных отношений. Каждый

из них, как мы уже убедились, может привести к неоднозначным выводам. Каждый имеет свои преимущества и свои недостатки.

В рамках одного подхода существует возможность свести меж­дународные отношения, в конечном счете, либо к взаимодейст­вию между государствами, либо, напротив, к деятельности толь­ко негосударственных участников, что тоже неверно. Более под­робно вопрос об участниках международных отношений будет рассмотрен в главеVII. Поэтому здесь можно ограничиться лишь замечанием о том, что действительно имеющаяся и набирающая силу тенденция к расширению числа участников международных отношений за счет негосударственных и частных субъектов дик­тует необходимость внимательного анализа их роли в изменени­ях, происходящих на мировой арене. В то же время такой анализ должен обязательно сопровождаться сопоставлением удельного веса, который имеют в международных отношениях все их участ­ники, в том числе и такие «традиционные» как государства. Прак­тика показывает, что они и сегодня в большинстве случаев оста­ются главными и решающими действующими лицами в междуна­родных отношениях, хотя абсолютизация их значения как един­ственных и самодовлеющих неправомерна.

Противоположные выводы, взаимоисключающие крайности допускает и второй подход. Так, понимание природы междуна­родных отношений только как «естественного», «предграждан-ского» состояния не учитывает тенденции к их социализации, игнорирует нарастающие свидетельства преодоления такого со­стояния и становления нового мирового порядка (эта тема также будет рассмотрена в специально посвященной ейXII главе). С другой стороны, если исходить только из указанной тенденции, то тоже можно придти к ошибочному выводу, не учитывающему, что, несмотря на возрастающую целостность и взаимозависимость мира, на усиливающиеся процессы международной интеграции и сотрудничества различных государств и народов в экономичес­кой, политической, социальной и др. областях, международные отношения и сегодня во многом остаются сферой несовпадаю­щих интересов, соперничества и даже противоборства и насилия. Это уже не «джунгли», не «война всех против всех», но и не еди­ное сообщество, живущее по единым законам и в соответствии с общими, разделяемыми всеми его членами, ценностями и нор­мами. Это, скорее, переходное состояние, когда усиливающаяся тенденция к становлению мирового сообщества не стала необра­тимой, когда элементы регулирования и «плюрализм суверените­тов», расширение сотрудничества на основе взаимных интересов и совершенствование средств насилия сосуществуют друг с дру-

гом, то взаимно уравновешиваясь, то вновь вступая в противо­борство (10).

Все это говорит о том, что вышеуказанных критериев по край­ней мере недостаточно для определения специфики международ­ных отношений, что они должны быть если не заменены, то до­полнены еще одним критерием. Известный французский иссле­дователь М. Мерль, предложивший такой критерий, назвал его «критерием локализации». В соответствии с этим критерием, спе­цифика международных отношений определяется как «совокуп­ность соглашений или потоков, которые пересекают границы, или же имеют тенденцию к пересечению границ» (11). Исходя из факта разделения мира на государства, сохраняющие суверени­тет над своими территориальными границами, такое понимание позволяет как учитывать особенности каждого этапа в развитии международных отношений, так и не сводить их к межгосудар­ственным взаимодействиям. В него вполне вписываются и самые различные классификации международных отношений. Обобщая высказанные в этом отношении в научной литературе позиции, можно говорить о различных типах, видах, уровнях и состояниях

международных отношений.

Так, до недавнего времени в отечественной и восточно­европейской научной литературе международные отношения под­разделялись на основе классового критерия, на отношения господства и подчинения, отношения сотрудничества и взаимо­помощи и переходные отношения (12). Соответственно, к пер­вым относили отношения феодального и капиталистического типа, ко вторым — отношения между социалистическими странами, к третьим — отношения между развивающимися государствами, ос­вободившимися от колониальной зависимости.

Поскольку наблюдаемая в действительности картина не укла­дывалась в такую достаточно искусственную схему, постольку некоторые авторы пытались усложнить саму схему, не выходя, однако, за рамки классового подхода. Так польский автор Ю. Кукулка выделял три типа однородных и три типа переход­ных международных отношений (13). Реальная международная жизнь и прежде не вписывалась в подобную типологию, которая игнорировала наличие серьезных противоречий и даже вооружен­ных конфликтов между социалистическими странами, так же как и существование отношений подлинного сотрудничества (хотя и не исключающего противоречий) между капиталистическими го­сударствами. Изменения же, которые произошли в Восточной Европе в начале 90-х годов и которые привели к исчезновению мировой социалистической системы, заставили большинство спе-

циалистов полностью отказаться от классового и перейти к «об-щецивилизационному» критерию в классификации международ­ных отношений. В соответствии с последним в отечественной литературе была сделана попытка выделить два типа междуна­родных отношений — отношения, основанные на балансе сил, с одной стороны, и на балансе интересов, с другой (14). Впрочем, эта попытка, отражавшая увлеченность части отечественных ав­торов «новым политическим мышлением», фактически не оста­вила в науке сколь-либо существенного следа и не возобновля­лась после его поражения.

Виды международных отношений рассматриваются либо на основе сфер общественной жизни (и, соответственно, содержа­ния отношений) — экономические, политические, военно-стра­тегические, культурные, идеологические отношения и т.п., — либо на основе взаимодействующих участников — межгосударствен­ные отношения, межпартийные отношения, отношения между различными международными организациями, транснациональ­ными корпорациями и т.п.

В зависимости от степени развития и интенсивности тех или иных видов международных отношений, выделяют их различные (высокий, низкий, или средний) уровни. Однако более плодот­ворным представляется определение уровней международных отношений на основе геополитического критерия: с этой точки зрения выделяются глобальный (или общепланетарный), регио­нальные (европейский, азиатский и т.п.), субрегиональные (на­пример, страны Карибского бассейна) уровни международного взаимодействия.

Наконец, с точки зрения степени напряженности, можно го­ворить о различных состояниях международных отношений: это, например, состояния стабильности и нестабильности; доверия и вражды, сотрудничества и конфликта, мира и войны и т.п.

В свою очередь, вся совокупность известных науке различных типов, видов, уровней и состояний международных отношений представляет собой особый род общественных отношений, отли­чающихся своими особенностями от другого их рода — от общес­твенных отношений, свойственных той или иной социальной общности, выступающей участником международных отношений. В этой связи международные отношения можно определить как особый род общественных отношений, выходящих за рамки внуг-риобщественных взаимодействий и территориальных образова­ний. В свою очередь, такое определение требует рассмотрения вопроса о том, как соотносятся международные отношения и ми­ровая политика.

Мировая политика

Понятие «мировая политика» принадлежит к числу наиболее употребимых и одновременно наименее ясных понятий полити­ческой науки. Действительно, с одной стороны, казалось бы, что и немалый исторический опыт, накопленный в попытках созда­ния мировых империй или в реализации социально-политичес­ких утопий, и XX век, богатый на глобальные события, затраги­вающие судьбы всего человечества (стоит лишь напомнить о двух прошедших в первой половине нашего столетия мировых войнах, о наступившем затем противостоянии двух социально-полити­ческих систем, продолжавшемся вплоть до фактического исчез­новения одной из них, о возрастающей взаимозависимости мира на рубеже нового тысячелетия) — не оставляют сомнений в су­ществовании выражаемого данным понятием феномена. Не слу­чайно в теоретическом освоении мироцельности (мироведении, или мондиологии) — междисциплинарной области знания, при­влекающей растущий интерес научного сообщества начиная с 70—80-х годов, — столь важную роль играют понятия «мировое гражданское общество» и «мировое гражданство» (15). Но как из­вестно, гражданское общество представляет собой, выражаясь ге­гелевским языком, диалектическую противоположность сферы властных отношений, т.е., иначе говоря, оно неотделимо от этой сферы, как неотделимы друг от друга правое и левое, север и юг и т.п. Что же касается «мирового гражданства», то оно «по опре­делению» предполагает лояльность социальной общности по от­ношению к существующей и воспринимаемой в качестве леги-тимной политической власти, т.е. в данном случае оно предпо­лагает существование мировой политики в качестве относитель­но самостоятельного и объективного общественного явления.

С другой стороны, одна из главных проблем, которая встает при исследовании вопросов, связанных с мировой политикой, это именно проблема ее идентификации как объективно сущес­твующего феномена. Действительно, как отличить мировую по­литику от международных отношений? Вопрос тем более непро­стой, что само понятие .«международные отношения» является достаточно неопределенным и до сих вызывает дискуссии, пока­зывающие отсутствие согласия между исследователями относи­тельно его содержания (16). Поскольку пространство и поле в мировой политике могут быть выделены лишь в абстракции (17), нередко приходится встречаться с точкой зрения, в соответствии с которой и мировая политика в целом — не более, чем абстрак­ция, выражающая взгляд политолога на международные отноше-

ния, условно выделяющего в них политическую сторону, полити­ческое измерение (18).

Думается, однако, что гораздо больше ясности в рассматрива­емую проблему вносит иной подход, высказанный А.Е. Бовиным и разделяемый В.П. Лукиным: «мировая политика» — это дея­тельность, взаимодействие государств на международной арене;

«международные отношения» — это система реальных связей меж­ду государствами, выступающих и как результат их действий, и как своего рода среда, пространство, в котором существует миро­вая политика. Кроме государств, субъектами, участниками миро­вого общения выступают различные движения, организации, пар­тии и т.п. Мировая политика — активный фактор, формирующий международные отношения. Международные отношения, посто­янно изменяясь под воздействием мировой политики, в свою очередь, влияют на ее содержание и характер» (19).

Такая позиция облегчает понимание происходящего на миро­вой арене и вполне может быть принята в качестве исходной в анализе мировой политики. Вместе с тем, было бы полезно внес­ти некоторые уточнения. Взаимодействие государств на мировой арене, двусторонние и многосторонние связи между ними в раз­личных областях, соперничество и конфликты, высшей формой которых выступают войны, сотрудничество, диапазон которого простирается от спорадических торговых обменов до политичес­кой интеграции, сопровождающейся добровольным отказом от части суверенитета, передаваемого в «общее пользование», — все это точнее отражается термином «международная политика». Что же касается понятия «мировая политика», то оно смещает акцент именно на ту все более заметную роль, которую играют в форми­ровании международной среды нетрадиционные акторы, не вы­тесняющие однако государство как главного участника междуна­родных общений.

Очевидно, что различия существуют не только между миро­вой политикой и международными отношениями, но и между внешней и международной политикой: внешняя политика той или иной страны представляет собой конкретное, практическое воплощение министерством иностранных дел (или соответству­ющим ему внешнеполитическим ведомством) основных принци­пов международной политики государства, вырабатываемых в рамках его более широких структур и призванных отражать его национальные интересы. Что касается негосударственных участ­ников международных отношений, то для многих из них (напри­мер, для многонациональных корпораций, международных ма­фиозных группировок, конфессиональных общностей, принад-

лежащих, скажем, к католической церкви или исламу) междуна­родная политика чаще всего вовсе и не является «внешней» (или, по крайней мере, не рассматривается в качестве таковой) (20). Вместе с тем подобная политика выступает одновременно как:

а) «транснациональная» — поскольку осуществляется помимо того или иного государства, а часто и вопреки ему и б) «разгосудар-ствленная» — поскольку ее субъектами становятся группы лиде­ров, государственная принадлежность которых носит, по сути, формальный характер (впрочем, феномен «двойного гражданст­ва» нередко делает излишней и такую формальность).

Разумеется, внешняя и международная политика государства тесно связаны не только друг с другом, но и с его внутренней политикой, что обусловлено, в частности, такими факторами, как единая основа и конечная цель, единая ресурсная база, единый субъект и т.п. (Именно этим, кстати говоря, объясняется и то обстоятельство, что анализ внешнеполитических решений воз­можен лишь с учетом расстановки внутриполитических сил.) С другой стороны, как это ни кажется на первый взгляд парадок­сальным, феномены «транснациональной» и даже «разгосудар-ствленной» политики все чаще становятся свойственными и меж­государственному общению.

Действительно, как показывает швейцарский исследователь Ф. Брайар (21), внешняя политика все в меньшей и меньшей степени является уделом только министерств иностранных дел. В силу возросшей необходимости сообща управлять все более слож­ными и многочисленными проблемами, она становится достоя­нием большинства других государственных ведомств и структур. Различные группы национальных бюрократий, имеющие отно­шение к международным переговорам, часто стремятся к непо­средственному сотрудничеству со своими коллегами за рубежом, к согласованным действиям с ними. Это приводит к развитию оккультных связей и интересов, выходящих за рамки государ­ственных принадлежностей и границ, что делает внутреннюю и международную сферы еще более взаимопроницаемыми.

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики

Проблема взаимосвязи и взаимовлияния внутренней и внеш­ней политики — одна из наиболее сложных проблем, которая была и продолжает оставаться предметом острой полемики меж­ду различными теоретическими направлениями международно-политической науки — традиционализмом, политическим идеа­лизмом, марксизмом — и такими их современными разновид-

ностями, как неореализм и неомарксизм, теории зависимости и взаимозависимости, структурализм и транснационализм. Каждое из этих направлений исходит в трактовке рассматриваемой про­блемы из собственных представлений об источниках и движущих силах политики.

Так, например, для сторонников политического реализма внеш­няя и внутренняя политика, хотя и имеют единую сущность, — которая, по их мнению, в конечном счете сводится к борьбе за силу, — тем не менее составляют принципиально разные сферы государственной деятельности. По убеждению Г. Моргентау, мно­гие теоретические положения которого остаются популярными и сегодня, внешняя политика определяется национальными инте­ресами. Национальные интересы объективны, поскольку связа­ны с неизменной человеческой природой, географическими ус­ловиями, социокультурными и историческими традициями наро­да. Они имеют две составляющие: одну постоянную — это импе­ратив выживания, непреложный закон природы; другую пере­менную, являющуюся конкретной формой, которую эти интере­сы принимают во времени и пространстве. Определение этой формы принадлежит государству, обладающему монополией на связь с внешним миром. Основа же национального интереса, от­ражающая язык народа, его культуру, естественные условия его существования и т.п., остается постоянной. Поэтому внутрен­ние факторы жизни страны (политический режим, общественное мнение и т.п.), которые могут меняться и меняются в зависимос­ти от различных обстоятельств, не рассматриваются реалистами как способные повлиять на природу национального интереса: в частности, национальный интерес не связан с характером поли­тического режима (22). Соответственно, внутренняя и внешняя политика обладают значительной автономией по отношению друг к другу.

Напротив, с точки зрения представителей ряда других теоре­тических направлений и школ внутренняя и внешняя политика не только связаны друг с другом, но эта связь носит характер детерминизма. Существует две версии подобного детерминизма. Одна из них свойственна ортодоксальному марксизму, с позиций которого внешняя политика является отражением классовой сущ­ности внутриполитического режима и зависит в конечном счете от определяющих эту сущность экономических отношений об­щества. Отсюда и международные отношения в целом носят «вто­ричный» и «третичный», «перенесенный» характер (23).

Другой версии детерминизма придерживаются сторонники геополитических концепций, теории «богатого Севера» и «бедного

Юга», а также неомарксистских теорий зависимости, «мирового центра» и «мировой периферии» и т.п. Для них, по сути, исклю­чительным источником внутренней политики являются внешние принуждения. Так, например, с точки зрения И. Валлерстайна, для того, чтобы понять внутренние противоречия и политичес­кую борьбу в том или ином государстве, его необходимо рассмат­ривать в более широком контексте: контексте целостности мира, представляющего собой глобальную империю, в основе которой лежат законы капиталистического способа производства — «миро-экономика». «Центр империи» — небольшая группа экономичес­ки развитых государств, — потребляя ресурсы «мировой перифе­рии», является производителем промышленной продукции и пот­ребительских благ, необходимых для существования составляю­щих ее слаборазвитых стран. Таким образом, речь идет о сущес­твовании между «центром» и «периферией» отношений несим­метричной взаимозависимости, являющихся основным полем их внешнеполитической борьбы. Развитые страны заинтересованы в сохранении такого состояния (которое, по сути, представляет собой состояние зависимости), тогда как страны «периферии», напротив, стремятся изменить его, установить новый мировой экономический порядок. В конечном счете, основные интересы тех и других лежат в сфере внешней политики, от успеха которой зависит их внутреннее благополучие. Значение внутриполитичес­ких процессов, борьбы партий и движений в рамках той или иной страны, определяется той ролью, которую они способны играть в контексте «миро-экономики» (24).

Еще один вариант детерминизма характерен для представите­лей таких теоретических направлений в международно-полити­ческой теории, как неореализм (25) и структурализм (приобрета­ющий относительно самостоятельное значение) (26). Для них внешняя политика является продолжением внутренней, а между­народные отношения — продолжением внутриобщественных от­ношений. Однако решающую роль в определении внешней по­литики, по их мнению, играют не национальные интересы, а внут­ренняя динамика международной системы. При этом, главное значение имеет меняющаяся структура международной системы:

являясь в конечном счете, опосредованным результатом поведе­ния государств, а также следствием самой их природы и устанав­ливающихся между ними отношений, она в то же время диктует им свои законы. Таким образом, вопрос о детерминизме во взаи­модействии внутренней и внешней политики государства реша­ется в итоге в пользу внешней политики.

В свою очередь, представители концепций взаимозависимости мира в анализе рассматриваемого вопроса исходят из тезиса, со­гласно которому внутренняя и внешняя политика имеют общую основу — государство. Для того, чтобы получить верное пред­ставление о мировой политике, считает, например, профессор Монреальского университета Л. Дадлей, следует вернуться к во­просу о сущности государства. Любое суверенное государство обладает двумя монополиями власти. Во-первых, оно имеет при­знанное и исключительное право на использование силы внутри своей территории, во-вторых, обладает здесь легитимным правом взимать налоги. Таким образом, территориальные границы госу­дарства представляют собой те рамки, в которых осуществляется первая из этих властных монополий — монополия на насилие — и за пределами которых начинается поле его внешней политики. Здесь кончается право одного государства на насилие и начина­ется право другого. Поэтому любое событие, способное изменить то, что государство рассматривает как свои оптимальные грани­цы, может вызвать целую серию беспорядков и конфликтов. Пре­делы же применения силы в рамках государства всегда обуслов­ливались его возможностью контролировать свои отдаленные тер­ритории, которая, в свою очередь, зависит от военной техноло­гии. Поскольку же сегодня развитие транспорта и совершенство­вание вооружений значительно сократило государственные из­держки по контролю над территорией, постольку увеличились и оптимальные размеры государства.

Что же происходит со второй из названных монополий? В рамках того или иного государства часть общего дохода, который изымается фискальной системой, составляет пределы внутрен­ней компетенции государства, поле его внутренней политики. Положение этого поля также зависит от технологий, но на этот раз речь идет об информационных технологиях. Доступность спе­циализированных рынков, экспертной информации, высшего образования и медобслуживания дает гражданам те преимущест­ва, которыми они не обладали в простой деревне. Именно благо­даря этим преимуществам уровень налогов может расти без рис­ка вынудить индивидов или фирмы обосноваться в другом месте. Любое же необдуманное расширение этого поля — например, внезапное повышение налогов сверх определенных пределов, спо­собное вызвать конфискацию совокупного дохода граждан, чре­вато риском внутренних конфликтов в стране. С этой точки зре­ния одной из причин развала Советского Союза стала его неспо­собность генерировать ресурсы, требуемые для финансирования своего военного аппарата (27).

Таким образом, для сторонников описанных позиций вопрос о первичности внутренней политики по отношению к внешней или наоборот не имеет принципиального значения: по их мне­нию и та, и другая детерминированы факторами иного, прежде всего, технологического характера. При этом, если уже неореа­листы признают, что в наши дни государство больше не является единственным участником мировой политики, то согласно мно­гим представителям теорий взаимозависимости и структурализма оно все больше утрачивает и присущую ему прежде основную роль в ней. На передний план выступают такие международные акторы, как межправительственные и неправительственные ор­ганизации, транснациональные корпорации, политические и со­циальные движения и т.п. Степень влияния этих, новых акторов на мировую политику, усиливающаяся роль международных ре­жимов и структур иллюстрируются, в частности, происходящими в ней сегодня и составляющими ее наиболее характерную черту интеграционными процессами.

Еще дальше в этом отношении идут сторонники школы транснационализма (28). По их мнению, в наши дни основой ми­ровой политики уже не являются отношения между государства­ми. Многообразие участников (межправительственные и непра­вительственные организации, предприятия, социальные движе­ния, различного рода ассоциации и отдельные индивиды), видов (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены, родственные отношения, профессиональные связи) и «каналов» (межуниверситетское партнерство, конфессиональные связи, со­трудничество ассоциаций и т.п.) взаимодействия между ними вытесняют государство из центра международного общения, спо­собствуют трансформации такого общения из «интернациональ­ного» (т.е. межгосударственного, если вспомнить этимологичес­кое значение этого термина) в «транснациональное» (т.е. осу­ществляющееся помимо и без участия государств). Для новых акторов, число которых практически бесконечно, не существует национальных границ. Поэтому на наших глазах возникает гло­бальный мир, в котором разделение политики на внутреннюю и внешнюю теряет всякое значение.

Значительное влияние на подобный подход оказали выдвину­тые еще в 1969 году Дж. Розенау идеи о взаимосвязи между внут­ренней жизнью общества и международными отношениями, о роли^социальных, экономических и культурных факторов в объ­яснении международного поведения правительств, о «внешних» источниках, которые могут иметь чисто «внутренние», на первый взгляд, события и т.п. (29).

Розенау был и одним из первых, кто стал говорить о «раздво­енности» мира: с этой точки зрения современность характеризу­ется сосуществованием, с одной стороны, поля межгосударствен­ных взаимоотношений, в котором действуют «законы» класси­ческой дипломатии и стратегии; и, с другой стороны — поля, в котором сталкиваются «акторы вне суверенитета», т.е. негосудар­ственные участники. Отсюда и «двухслойность» мировой полити­ки: межгосударственные отношения и взаимодействие негосудар­ственных акторов составляют два самостоятельных, относитель­но независимых, параллельных друг другу мира «пост-междуна­родной» политики (30).

Продолжая эту мысль, французский политолог Б. Бади оста­навливается на проблеме импорта странами «Юга» западных по­литических моделей (в частности — государства как института политической организации людей). В широком смысле можно констатировать, с его точки зрения, явный провал универсализа­ции западной модели политического устройства. Именно в этом провале заключается, по его мнению, основной источник беспо­рядка в современных международных отношениях и наблюдаю­щихся сегодня противоречивых и сложных процессов переустрой­ства мира (31).

В той мере, в какой государство-нация не соответствует социо-культурным традициям обществ-импортеров, члены этих обществ не чувствуют себя связанными с данной моделью политического устройства, не идентифицируют себя с ней. Отсюда наблюдае­мый в постколониальных странах феномен отторжения граждан­ских отношений. А поскольку социальная динамика не терпит пустоты, это отторжение ведет социальных акторов к поиску но­вых идентичностей и иных форм социально-политической орга­низации. С этим связано такое явление, получившее широкое распространение в современном мире (и несущее в себе огром­ный конфликтный потенциал), как вспышка партикуляризма, которую ошибочно отождествляют с национализмом или пробуж­дением наций. На самом деле