Фландрия, белград, циндао. 14 страница
Под Мардином были поголовно уничтожены проживавшие там айсоры и халдеи. В Эрзеруме, Эрзинджане, Харпуте, Сивасе, Диарбекире сочетелись в разных пропорциях уничтожение на месте и депортации. Мужчин отделяли и истребляли везде. Так, в Эрзеруме их приканчивали в городской тюрьме с 23.6. Здесь же были арестованы и казнены “армяне-американцы”, учителя и учительницы, приехавшие просвещать свой народ. В Харпуте еще и издевались – окровавленную одежду мужчин подбрасывали на пороги их близких. Но когда женщины обратились за заступничеством к немецкому миссионеру Эйману (тому, который уговаривал не сопротивляться солдат), тот ответил: “Не верю вашим словам, правительство обещало нам, что будет выселение, но не резня”.
В Диарбекире 674 мужчины “депортировали”, отравив на плотах по р. Тигр. Вскоре их одежда продавалась на базаре. В этом городе тоже значительную долю населения перебили здесь же. В надежде как следует обобрать жертвы, сперва не спешили. Поочередно оцепляли дома и говорили людям, чтобы готовились к смерти. Вечером подгоняли подводы, сажали по несколько семей, вывозили за город и рубили топорами. Позже сообразили, что получается слишком медленно, стали выводить большими партиями и расстреливать. Или группами бросали в колодцы и закапывали живьем. Оставшихся погнали якобы в места, предназначенные для депортации, но увели недалеко. Одних ждала резня возле канала Айран-Пунар, где стоял кордон добровольцев. Некоторых армян ради “развлечения” привязывали к деревьям и сжигали. Очевидец-араб описывает, как спорили двое братьев – первый предлагал поделить добычу поровну, а второй возражал: “Чтобы получить эти четыре узла, я убил 40 женщин”. А других изгнанников уничтожили в горах, на полпути между Диарбекиром и Мардином – связывали по несколько женщин и детей и сталкивали в пропасть. Впоследствии свидетели сообщали, что там “кости образуют небольшой холм”.
Но и в прочих местах депортация часто была лишь дорогой к месту истребления. Так, жителям 27 селений Хнысского района было разрешено взять с собой движимое имущество и приказано идти в г. Баскан. Они втянулись в горы, где дорога суживалась и шла через мост. И как только миновали мост, на них набросились банды убийц. Один из сумевших бежать, Х. Аветисян, рассказывал: “Мы видели, как с несчастных сначала срывали все ценное, затем раздевали и иных тут же на месте убивали, а иных уводили в сторону от дороги, в глухие углы, и тут приканчивали. Мы видели группу из трех женщин, которые в смертельном страхе обнялись. И их невозможно уже было разделить, разлучить. Всех троих убили. Мы видели, как одну женщину, раздетую, привязали к дереву вверх ногами, а под нею оставили ее маленьких детей. Ни мать, ни малютки не могли дотянуться друг до друга. Хнысского архиепископа и купцов Хныса повлекли на самый верх Чапана. Крик и вопль стояли невообразимые, волосы становились у нас дыбом, но что мы могли сделать?” В суматохе около 300 женщин спрятались в кустах, но не знали, куда деваться. И пошли, куда было велено – в Баскан. Там их схватили и утопили в оз. Амарак. Вскоре приехал германский офицер из Эрзерума, остался недоволен тем, что дорога завалена трупами, и распорядился убрать их подальше.
А самую жуткую славу приобрело ущелье Кемах-Богаз недалеко от Эрзинджана. Здесь Евфрат ускоряется в теснине между отвесными скалами, и через реку переброшен высокий Хотурский мост. В общем, место нашли подходящим. К тому же, оно близко от перекрестка дорог, связывающих несколько городов. Сюда выделили “штатных” палачей – командование 3-й армии прислало 86-ю кавалерийскую бригаду. И в Кемах погнали партии людей со всех сторон. Тут было уничтожено все население г. Байбурта, многочисленные караваны из Эрзинджана, Эрзерума, Дерджана, Карина. Свидетельницы этой жути, медсестры Бодил из Норвегии и Алемон из Швейцарии, работавшие в германской миссии Красного Креста, позже рассказывали, что в Кемах проходили тысяча за тысячей – в основном, женщины, старики и дети. Причем жандармы не скрывали от них, что гонят на убой. И обезумевшие от ужаса женщины кричали: “Пощадите нас, мы станем мусульманами, немцами или тем, чем вы жлаете, только пощадите нас. Нас ведут в Кемах-Богаз, чтобы перерезать нам горло”. Сперва желающим разрешали брать из обреченных колонн приглянувшихся детей и девушек или продавали их, но потом спохватились и стали отбирать обратно.
В ущелье людей резали, расстреливали, сбрасывали со скал. Упомянутые медсестры писали: “Такой метод применялся в тех случаях, когда число жертв было слишком велико для того, чтобы можно было от них избавиться какими-либо другими способами. Кроме того, облегчалась работа убийц”. Женщин перед смертью насиловали, и многие сами бросались в реку, чтобы избежать глумлений – сотрудницы Красного Креста сообщали, что даже этого турки от них не скрывали и некоторые хвастались количеством оскверненных ими жертв. Свидетельства о зверствах в Кемахе, приводились и в отчете американского консула: “В последнюю неделю июня из Эрзерума были отправлены в изгнание последовательно несколько партий, и большинство этих людей было убито по дороге; их либо расстреляли, либо утопили. Мадам Заруи, пожилая богатая леди, которая была сброшена в Евфрат, спаслась, уцепившись за подводный камень. Ей удалось добраться до берега, вернуться в Эрзерум и спрятаться там в доме своих друзей-турок. Она рассказывала князю Аргутинскому, представителю “Всероссийского городского союза”, что не может вспоминать без содрогания, как сотни детей были заколоты штыками турок и брошены в воды Евфрата и как мужчины и женщины, раздетые догола и связанные вместе по сотням, были расстреляны и сброшены в реку. Она рассказала, что в одном месте около Ерзнка, где Евфрат делает поворот, тысячи трупов образовали такую плотину, что река отклонилась от своего русла примерно на сто ярдов”.
Таким же способом спаслась и рассказала о пережитом 70-летняя Хайкануш из Байбурта. О том же сообщал владелец каравана перс Кербалай Али-Мемед: “Я перевозил боеприпасы из Эрзинджана в Эрзерум. Однажды в июне 1915 г., когда я подъехал к Хотурскому мосту, перед глазами моими предстало потрясающее зрелище. Несметное количество человеческих трупов заполнило 12 пролетов большого моста, запрудив реку так, что она изменила течение и бежала мимо моста. Ужасно было смотреть; я долго стоял со своим караваном, пока эти трупы проплыли, и я смог пройти через мост. Но от моста до Джиниса вся дорога была завалена трупами стариков, женщин и детей, которые уже разложились, вздулись и смердили. Такое ужасное стояло зловоние, что пройти нельзя было по дороге; два мои погонщика верблюдов от этого зловония заболели и умерли, а я вынужден был переменить свою дорогу”. Всего в Кемах-Богаз было уничтожено 20 – 25 тыс. чел.
Были и другие места массового истребления. Несколько тысяч женщин и детей из Эрзерумской провинции привели в окрестности Харпута и оставили на голой равнине без еды и воды, на вымирание. Власти ограничились тем, что посылали туда людей для погребения – чтобы избежать угрозы болезней для мусульманского населения. Через несколько дней погибли все. А из самого Харпута, выселяя квартал за кварталом, гнали к берегу оз. Гельджик и там уничтожали. В качестве пунктов бойни фигурировали также Мамахатун, Ичола, часто для расправ выбирались переправы. Так, очевидец сообщал: “Из Бесне было изгнано все население (1800 человек), в большинстве женщины и дети; они якобы должны были переселиться в Урфу. У Гек-су их заставили раздеться; потом всех убили, а тела бросили в реку”.
Многие видные партийные и государственные функционеры отнюдь не гнушались непосредственным участием в подобных акциях. Так, в Кемахе присутствовали и руководили расправами представители командования 3-й армии. А депутат парламента Авлет-бей, проезжая мимо этого места, заметил на берегу толпу плачущих детей, которых по какой-то причине пощадили, перебив родителей. Он остановился, приказал, чтобы их на его глазах сбросили в Евфрат, после чего сел в машину и продолжил путь. Руководитель Харпутского “обкома” “Иттихада” хвалился перед американцем А. Маккензи, что совокупился с 72 девушками – перед их умерщвлением. А высокопоставленный деятель партии Шевкет-бей, руководивший казнями в Диарбекире, рассказывал стамбульским друзьям историю, как он расстреливал одну из партий армян, и его верный слуга-курд попросил подарить ему понравившуюся 10-летнюю девочку. Шевкет велел прекратить огонь и вызвал девочку к себе. Но услышав, что ее отдают курду, она вернулась к сородичам. Стрельбу снова прервали и стали объяснять ей, что даруют жизнь. Она ответила: “Я дочь армянина; мои родители и близкие находятся среди тех, которых скоро убьют. Я не желаю иметь других родителей и не хочу пережить своих даже на один час”. Ее долго уговаривали и махнули рукой. Как говорил Шевкет: “Я увидел, как она, очень довольная, подбежала к отцу и матери и была вместе с ними расстреляна”. Рассказывал он об этом очень уважительно. Будто “воин” о поединке с равным “врагом”.
В некоторых местах армяне действительно предпочли погибнуть как воины. Там, где поняли, что их в любом случае собираются уничтожить. Восстания произошли в Шапин-Карахизаре (недалеко от Трапезунда), в Урфе, в Амасии (под Сивасом), Марзване. Но это были акты отчаяния, русские находились далеко, и помощи ждать не приходилось. В Шапин-Карахизаре 4 тыс. армян держались с середины мая до насчала июля. Потом турки подбросили подкрепления, сломили сопротивление и всех вырезали. Примерно то же было в Амасии. Когда восстал Марзван, турки нажали на киликийского католикоса Саака и пригрозили смертью тех армян, которые находились в их руках, пообещав пощаду в случае сдачи. Саак и протестантский священник призвали марзванцев прекратить сопротивление. Те послушались, и командовавший турецкими отрядами Салих-бей перебил их всех – 16 тыс. чел. Урфа держалась больше месяца. Потом из Алеппо пришли войска с артиллерией, которой командовал немецкий офицер. Трехдневной бомбардировкой укрепления восставших разгромили, и солдаты ворвались в армянские кварталы. Остатки защитников укрылись в американской миссии. С ними вступил в переговоры германский офицер, гарантируя прощение. Ему поверили – все же “цивилизованный” человек. Сдались и были казнены – весь город уставили виселицами. А молодежь из Зейтуна, спасшаяся в горах, пытались вести партизанскую войну. Нападали на караваны депортируемых, отбивая их у жандармов. Но куда было идти освобожденным? В горы – значило умереть с голоду. А тех, кто пробирался в родные края, быстро отлавливали – по стране действовали приказы, разрешающие арестовывать армян любому мусульманину.
Вырезать целиком 2 млн чел. было все же сложно, и примерно половина подвергалась “настоящей” депортации. Однако для них сама дорога оказывалась растянутым во времени способом убийства. Гнали пешком, почти без еды. Преднамеренно выбирали окольные пути – скажем, из Гюруна до Мараша было 4 дня пути, но выбрали такой маршрут, что высланных вели больше месяца (из 2800 осталось 400). Повсюду на несчастных нападали шайки местных бандитов, грабили, насильничали, убивали. Сперва выбирали для этого уединенные места и действовали по согласованию с властями, потом обнаглели, стали хищничать повсюду. А сопровождающие жандармы или солдаты приканчивали отстающих и выбивающихся из сил и вовсю занимались вымогательством. Требовали плату за “охрану от разбойников”, подходя к реке, продавали право попить. Не было денег – брали “натурой”, женщинами. Мусульманам в населенных пунктах, через которые вели армян, запрещали продавать им что-либо, да и конвой препятствовал такому самообеспечению, чтобы деньги жертв не уплыли на сторону.
Один из свидетелей описывает партию, высланную из Эрзинджана: “Невозможно представить себе более жалкую картину. Все они, без исключения, были оборванные, грязные, голодные и больные. Это не удивительно, если иметь в виду, что они почти 2 месяца находились в пути, не меняя одежды, не имея возможности вымыться, лишенные убежища и хотя бы небольшого количества пищи. На этой стоянке им выдавали скудный правительственный рацион. Я наблюдал однажды, когда им принесли пищу. Дикие звери, и то были бы лучше. Они бросились к стражникам, которые несли им пищу, и стражники отгоняли их плетками, нанося им иногда такие удары, которых было бы достаточно, чтобы убить человека”.
К физическим страданиям добаавлялись и нравственные. В каждом городе, через который проходили караваны, возникал невольничий рынок. Изгнанников выставляли на площади и позволяли покупать всем желающим, причем из-за обилия “товара” за сущие гроши. Американские дипломаты сообщали, что девушку можно было купить за 8 центов (в российских деньгах 2002 г. – 38 руб. 40 коп.). Порой конвоиры развлекались, отбирая у своих жертв последнюю одежду и обувь. Зафиксированы многочисленные факты – в материалах посла Моргентау, в свидетельствах, собранных виконтом Брайтсом, в показаниях двух германских и нескольких арабских очевидцев, как колонны из многих сотен женщин и девушек гнали совершенно нагими. При 40 градусах в тени, по раскаленным камням и под палящим солнцем, издеваясь и насмешничая. Пытка многократно усугублялась традиционной стыдливостью кавказских женщин, и Моргентау сообщал: “Бедные женщины, стыдясь своей наготы, едва могли идти: все они шли, согнувшись вдвое”. Когда же несчастные пытались взывать к милосердию чиновников, им отвечали: “Нам категорически приказано именно так обращаться с вами”.
Что представлял из себя страшный путь, оставила воспоминания П. Ф-янц, молодая женщина из Харпута. “Утром рано мутесариф с чиновниками пришли сказать, что мужчин отправили ночью в Урфу, и что туда же отправят вскоре и нас. Потом сказали, что должны обыскать нас, ибо есть такой приказ. Мы были совершенно как одурелые, позволяли делать над собой все, что было им угодно. Стали подводить по одной к мутесарифу и раздевать для обыска. У многих снимали даже исподнее белье, приказывали поворачиваться, нагибаться. Шарили руками по голому телу, говорили бесстыдные слова, смеялись и тешились. Потом собрали, чтоб вести в Урфу. Повозки и лошадей отобрали. Не оставили даже осликов, чтоб можно было посадить на них детей. Матери взяли малышей на спину, а тех, которые могли ходить – за руки, и пошли. Своей провизии у нас уже не было. На еду давали один только хлеб. Дети, которые не могли есть черствого хлеба, капризничали, плакали, кричали. Если кому-либо из жандармов слишком надоедал детский крик, он вырывал крикуна у матери и убивал, размозжая головку о придорожный камень.
На первой же ночевке возобновились насилия над женщинами. Их даже не отводили в сторону. Эти люди были хуже, чем скоты – те имеют хоть какое-нибудь чувство стыда, а этим требовалось возможно больше гнусности и мерзости… Установили нечто вроде нормы и очереди: на каждые 10 солдат назначали одну женщину, тешились ею 2-3 часа, затем бросали истерзанную, полумертвую, часто без сознания… Не оставялли неоскверненными даже 10 и 8-летних девочек. Это повторялось на каждой стоянке. Были между нами беременные женщины, которые от насилий и побоев разрешались преждевременно, истекали кровью и умирали на наших глазах. Чтобы спастись от преследований, многие обезображивали себе лицо и тело, пачкались грязью, делали себя отвратительными. Да и без этих искусственных мер – голодные, оборванные, грязные, обезумевшие от горя и страданий, мы имели такой вид, что казалось бы, самый гнусный развратник не мог бы взглянуть на нас с вожделением… Но это были люди, лишенные всякого человеческого чувства, даже чувства простой физической брезгливости. Так шли мы около 2 месяцев. Одежда, какая еще была оставлена нам после грабежей, истрепалась вовсе. Все были в страшных лохмотьях, а многие – почти голые. Чтобы прикрыть чем-нибудь наготу, мы плели из листьев и трав пояса, как это делают дикари… Когда мы пришли наконец в Урфу, нас оставалось не более 200, а между тем из Харберта мы вышли в числе около 2000 человек… Остальные или умерли в пути, или были убиты, или увезены”. В Урфе писавшая эти строки сумела бежать – на свое счастье, она знала немецкий язык и уговорила укрыть ее служащих германской миссии.
И отметим – рассказана история относительно “благополучной” партии. А вот, к примеру, другая вышла из того же Харпута 1.7. в составе 3 тыс. чел. Сопровождавшие жандармы на всем пути высылали вперед верховых, оповещавших горские племена, что идут армянки и приглашая их к оргиям и грабежам, к коим присоединялись и сами охранники. А через месяц жандармы вовсе ушли, в ту же ночь напали курды и устроили побоище. Оставшихся в живых на следующий день присоединили к колоннам депортированных из Сиваса – общая численность составила 18 тыс. И 5 суток вели, не давая ни куска хлеба, ни капли воды. А когда подошли к источнику, жандармы преградили дорогу и стали продавать воду по 3 лиры за чашку. Но иногда и получив деньги, пить не давали. “В другом месте, где были колодцы, женщины бросались прямо в колодцы, так как не было веревки или ведра, чтобы зачерпнуть воду. Они тонули в колодцах, и хотя их трупы оставались там и загрязняли воду, люди все же пили воду из этого колодца”. Из этих 18 тыс. до Алеппо дошло 350. А из 19 тыс., высланных из Эрзерума – всего 11 чел. Очевидец писал: “Когда женщины и дети, изголодавшие и исхудавшие как скелеты, приходили в Алеппо, они набрасывались на пищу, как звери. Но у многих из них нарушены функции внутренних органов: проглотив один - два куска, они отбрасывают ложку в сторону”.
Всего по оценкам современников лишь 10% депортированных из Восточной Турции дошло до мест ссылки. И многочисленные свидетельства рисуют примерно одинаковые картины. Американский миссионер В. Джекс писал: “От Малатии до Сиваса, на всем пути в течение 9 часов я встречал густые ряды трупов, связанных между собою по 2, по 5 или по 10”. Араб Файез эль-Хосейн: “Всюду трупы: тут мужчина с простреленной грудью, там – женщина с растерзанным телом, рядом – ребенок, заснувший вечным сном, чуть дальше – молодая девушка, прикрывшая руками свою наготу”. Турецкий врач по дорогам встречал “десятки рек, долин, оврагов, разрушенных деревень, наполненных трупами, перебитых мужчин, женщин, детей, иногда с кольями, вбитыми в живот”. Немецкий промышленник: “Дорога из Сиваса до Харпута представляет собой ад разложения. Тысячи непогребенных трупов, все заражено, вода в реках, и даже колодцы”. В каких-то партиях депортируемых погибли все взрослые, а дети выжили. До них уже никому не было дела, они добрались до Харпута и просили подаяние, падая от голода на землю. Муниципальные повозки собирали их еще живыми вместе с мусором и вывозили на свалку…
Особо стоит подчеркнуть, что мусульманское население Османской империи далеко не все одобряло политику геноцида. Безоговорочную поддержку в данном вопросе правительство получило от интеллигенции, образованных слоев общества. И от городской черни и шпаны. Словом, именно от тех социальных групп, у которых духовные устои оказались наиболее расшатаны и ослаблены – хотя бы и по разным причинам. А вот крестьяне были отнюдь не единодушны. Одних удавалось втянуть в погромы соблазнами грабежа, а другие возмущались, пытались заступаться за армян – особенно там, где долго жили рядом, “преломили хлеб” и считали их соседями и друзьями. Были многочисленные случаи, когда, несмотря на угрозу собственной жизни, турки прятали знакомых армян – и когда их самих казнили за это. Мелкие чиновники-мюдиры и сельские жандармы-заптии порой соглашались на поблажки и попустительствовали спасению армян, если это могло остаться а тайне. Население турецких и особенно арабских деревень, через которые проводили депортированных, часто выражало сострадание, пыталось передать еду или хотя бы напоить несчастных, а в упомянутых случаях, когда солдаты гнали армянок раздетыми, местные женщины поносили мучителей последними словами и совали жертвам свою старую одежду, хотя в нищих арабских селениях даже эти тряпки представляли ценность.
Осуждали действия властей оппозиционеры-“старотурки”, осуждали религиозные круги. Братства дервишей по своим каналам пытались оказывать помощь армянам. Осуждала злодеяния и значительная часть духовенства – и тоже пыталась помочь, многие священнослужители укрывали армян. В Муше, например, даже влиятельный имам Авис Кадыр, считавшийся крайним фанатиком и сторонником “джихада”, выступил с протестом против истребления женщин, детей и стариков, доказывая, что это не вписывается ни в какие понятия “священной войны”. И характерно, что в мечетях муллы говорили о том, что приказ о геноциде исходит не от Порты, а от немецких офицеров. И многие рядовые турки были убеждены, что “это наставление немцев”. Не верили, что подобный план мог исходить от мусульман.
Пытались заступаться и представители нейтральных стран. Так, очень активную деятельность развил посол США Моргентау – информировал о происходящем зарубежную общественность, обращался к правителям Турции. Что, впрочем, не имело успеха. Когда посол выразил озабоченность судьбой армян, Талаат лишь изобразил удивление: “Разве они американцы?”. Однако стоит отметить и то, что решительных дипломатических демаршей, в отличие, скажем, от случаев потопления пароходов, США не предпринимали, ограничиваясь различными представлениями и попытками переговоров. Увещевания шли и со стороны римского папы – довольно мягкие по тону и форме (хотя среди жертв геноцида были сотни тысяч католиков). А Энвер в ответ открытым текстом заявил посланцу папы в Константинополе монсеньору Дольчи, что не остановится, пока хоть единственный армянин останется в живых. В целом же, со стороны нейтралов заступничество чаще проявлялось в виде частной или общественной инициативы. Обращения к турецким властителям посылал Нансен, что-то пробовали предпринимать миссионерские и благотворительные организации, следовали публикации в прессе, запросы в парламентах.
Реальную возможность остановить бойню имели немцы и австрийцы. Но они для этого и пальцем о палец не ударили, хотя их правительства были хорошо информированы о геноциде. Так, консул в Эрзеруме Шойбнер-Рихтер в июне докладывал в посольство: “Армянское население из всех долин, по-видимому, и из Эрзерума, должно быть выслано в сторону Дейр-эз-Зора. Эта депортация большого масштаба равносильна массовому уничтожению… Основания военного характера не могут быть подведены под эти акции, потому что возможность восстания местных армян исключена, ибо депортируемые – это старики, женщины и дети…”. Но в посольстве и без него это знали. 17.6 посол Вангенгейм в донесении канцлеру привел высказывание Талаата: “Порта хочет использовать мировую войну для того, чтобы окончательно расправиться с внутренними врагами (местными христианами), не будучи отвлекаема при этом дипломатическим вмешательством из-за границы”. А 7.7 сообщал в Берлин, что депортации охватили и районы, не входящие в прифронтовую зону, а “действия и способы, которыми производится высылка, свидетельствуют о том, что правительство в самом деле имеет своей целью уничтожение армянской нации в турецком государстве”. Официальный Берлин не высказал ни малейших возражений.
Знали о геноциде не только в МИД. Как свидетельствовал ученый-востоковед Й. Маркварт, пытавшийся обращаться в различные инстанции, ситуация была известна и в Генштабе, и депутатам Рейхстага. Знала обо всем и германская пресса. “Книга цензуры”, существовавшая при службе военной прессы, четко оговаривала: “О зверствах над армянами можно сказать следующее: эти вопросы, касающиеся внутренней администрации, не только не должны ставить под угрозу наши дружественные отношения с Турцией, но и необходимо, чтобы в данный тяжелый момент мы воздержались даже от их рассмотрения. Поэтому наша обязанность хранить молчание”. Впрочем, “хранили молчание” не всегда. Газета “Кельнише цайтунг” факты геноцида начисто отрицала. Обозреватель Йек из “Дойче Тагесцайтунг” одобрял и оправдывал. Видный идеолог пангерманизма граф Ревентлов опубликовал в газетах свое письмо: “Если турецкие власти принимают решительные меры против ненадежных, кровожадных и буйных армян – это не только их право, но поступать таким образом их прямой долг. Турция может быть и впредь уверена в том, что Германская империя всегда будет придерживаться того мнения, что этот вопрос касается одной лишь Турции”. “Берлинер Тагеблатт” взяла интервью у Талаата и поместила на своих страницах. Там говорилось: “Нас упрекают, что мы не делали различия между невинными и виновными армянами; это было абсолютно невозможно, ибо сегодняшние невинные, может быть, завтра будут виновными”. А статс-секретарь МИД Циммерман на вопрос редактора “Цайтунгверлаг” ответил: “Из-за армянского вопроса мы не находили и не находим удобным обрывать сявязи с Турцией”.
А многие газеты просто характеризовали армян как “полудикий восточный народ” – на трагедию которого, дескать, культурным людям и не пристало обращать особого внимания. И срабатывало! (Небезынтересно акцентировать и то, что западная пресса, заступавшаяся за армян, дабы вызвать сочувствие читателей, специально должна была доказывать обратное. Так, швейцарская газета “Базлер Нахрихтен” подчеркивала: “Не стоит забывать, что все эти действия… касались тысяч семей, жены и дочери которых воспитывались во Франции, Англии, Германии и Швейцарии. Дети которых получали образование в американских, французских и немецких школах…, семей, по своему нраву и интеллекту находящихся на высоте нашего европейского образования”. Разумеется, основную массу армян составляли простые крестьяне – но ведь по тогдашним европейским представлениям трагедия “темных” азиатов имела мало шансов на широкий резонанс. Кого трогали жестокости в ходе колониальных войн?)
У немцев и австрийцев, проживавших в Турции отношение к происходящему разделилось. Одни выступали решительными противниками геноцида. К таким относился, например, миссионер Иоганн Лепсиус, целиком посвятивший себя облегчению участи страдальцев. Он тыкался во все инстанции, как в Берлине, так и в Стамбуле в попытках остановить истребление, организовывал соотечественников для помощи несчастным. Многие другие германские и австрийские миссионеры, предприниматели, сотрудники медицинских и благотворительных учреждений укрывали беглецов, собирали для депортированных деньги, продовольствие, медикаменты. Немецкая колония в Конье направила в свое посольство коллективное обращение, признавая геноцид позорным пятном, ложащимся и на репутацию Германии. Пробовал протестовать консул Шойбнер-Рихтер, но из посольства ему предписали не вмешиваться “во внутреннюю политику Турции”. В своих донесениях осуждали зверства генконсул в Алеппо Реслер, вице-консул в Александретте Гофман. В частном порядке они спасли несколько сот человек, предоставляя им убежище и помогая выехать за границу.
Но были и такие, кто воспринимал зверства “философски”. Так, пастор Фр. Науманн говорил: “Это – ужасающий акт, в частностях – это позор, но в общем – часть политики”. Или являлись сторонниками геноцида. Посол Вангенгейм в ответ на просьбу американцев вмешаться стал осыпать армян руганью и что-либо сделать отказался наотрез. Морской атташе Гумман (доверенное лицо кайзера, состоял с ним в личной переписке), открыто заявлял, что иттихадисты поступают совершенно правильно. А фон Сандерс выразил послу США недовольство из-за того, что тот информирует о зверствах международную общественность. Ну а многие и сами становились участниками злодеяний. Скажем, госпожа Кох, жена комерсанта из Алеппо, с огромным энтузиазмом разъезжала по стране в качестве агитатора резни, возбуждала курдов против армян и русских и лично присутствовала при бойне в Диарбекире и Урфе. Наслаждалась зрелищами, как вешают, как режут истерзанных женщин, как толпы людей ставят под дула винтовок…
В Муше немка, заведовавшая детским приютом, радушно принимала армян, искавших у нее защиту – и выдавала властям. Выше упоминался и миссионер Эйман из Харпута. А уж участие в погромах германских офицеров задокументировано неоднократно. Выделение солдат в Кемах-Богаз осуществлялось при непосредственном касательстве начальника штаба 3-й армии Гузе. Разоружение солдат-армян в Эрзеруме производилось именно германскими офицерами. Немцы командовали артиллерией при подавлении восстаний в Ване и Урфе. Капитан Шибнер, организовывавший отряды “четников” в Мосуле, персонально руководил резней, которую его подчиненные осуществили в этом городе. И организовал себе гарем из трех “трофейных” девушек. Другие вояки тоже не гнушались брать “сувениры” в виде награбленных при резне ценностей или наложниц. По одной или несколько армянок приобрели и увезли с собой почти все офицеры Эрзерумского гарнизона – полковник Штангер, майор Сташевски, капитан Верт. Хотя, может, и спасли их таким образом?…
САСУН И АЛАШКЕРТ.
К лету значительно укрепилось положение русских на Черном море. Со стапелей судостроительного завода в Николаеве сошел первый из заложенных здесь мощных дредноутов – “Императрица Мария” (строились еще “Императрица Екатерина Великая”, “Император Александр III” и “Император Николай I”). Корабль имел гораздо более сильное вооружение и лучшие тактико-технические характеристики, чем “Гебен”, теперь Черноморский флот получал серьезное превосходство над противником. Чтобы не допустить каких-либо диверсий неприятеля, когда дредноут, еще недостаточно освоенный экипажем будет переходить из Николаева в Севастополь, командующий флотом приказал бригаде подводных лодок капитана I ранга Клочковского блокировать Босфор. Этот поход стал боевым крещением для первого в мире подводного минного заградителя “Краб”, тоже недавно построенного и вышедшего наряду с обычными субмаринами “Морж”, “Нерпа” и “Тюлень”. Плавание происходило в трудных условиях, “Краб” имел ряд конструктивных недоработок, и на ходу пришлось устранять неисправности. Но команда под руководством лейтенанта Феншоу с задачей справилась блестяще и 25.6 выставила у Босфора 60 мин. В ближайшие дни при попытке выйти в Черное море на русских минах поглибла турецкая канонерка “Иса-Рейс”, а крейсер “Бреслау” подорвался, получил повреждения и был отбуксирован для ремонта.